Дар или проклятие?

25 июня 1997 года Выпускной в целом удался, несмотря на то, что бесконечные шутки и конкурсы тамады порядков всем поднадоели. Вере – в особенности, потому что ее должны были пронести на руках через весь зал, да еще кто – Валерка Позднев, главный задира класса, который еще лет пять назад и дал ей обидное прозвище "Верка-недотрога". Ей не приснилось бы и в кошмарном сне прикоснуться к нему, поэтому она прямо в разгар конкурса извинилась, что ей нужно срочно отлучиться – и пряталась еще полчаса в женском туалете, пока Светка Ткачева, заявившись туда, со смехом не сказала, что тамада угомонилась и всех пригласили к столу. Что и говорить, Веру считали странной, поэтому и подруг-то у нее не было, не говоря уже о парне. Какому парню понравится, что от него шарахаются, будто он болен холерой, и избегают любого прикосновения? Хотя одному юноше из параллельного класса всё же удалось покорить ее сердце. Юра Вестов, красавец-блондин, которому в равной мере давались и сложные математические уравнения, и задания по информатике, и бокс. Он не смущался получить фонарь под глазом в драке и гонял на мотоцикле. В то же время юноша играючи решал сложнейшие задачи, приводя в восторг школьного математика, посылавшего Юру на все олимпиады подряд. Неудивительно, что парень собирался поступать в МГУ, что ему делать в этом захудалом уральском городке? Половина одиннадцатиклассниц была от него без ума, о нем грезили и девчонки помладше. Вере он тоже нравился – не только блестящими мозгами или привлекательной внешностью спортсмена. Ей нравилось, что в нем не было заносчивости, он всегда был рад помочь, подсказать. С ним было легко и весело, Вера даже на время забывала о своей особенности. К тому же Юра был один из немногих, кто никогда не позволял себе обидных шуточек о ней. И всё же она понимала, что шансов у нее никаких. Только не с ее проклятым даром. Поэтому она любила молча, никогда не позволяя себе в общении даже намека. А что чувствовал он? Иногда ей казалось, что она ему тоже симпатична, но слишком уж много было вокруг соперниц. А когда заранее всё понятно, то чего уж страдать? Вера была здравомыслящим человеком даже в свои семнадцать. Иначе и не получалось. Вот и теперь, когда после ужина, на котором выпускникам даже разрешили выпить по паре бокалов вина, начались танцы, она просто сидела в сторонке и позволяла себе немного расслабиться. Крепкие спиртные напитки, как выяснилось, больно били по ней: возможно, говорил отец, это следствие воздействия на ее мозг, из-за которого у нее и проявились необычные способности, поэтому трезвый образ жизни был Вере просто-напросто показан. Но маленький бокальчик раз в полгода можно было себе позволить. Тем более на собственном выпускном, который бывает раз в жизни. Отец, отпуская ее, впрочем, надавал советов и рекомендаций. Беспокоился, будто ей было до сих пор десять лет. Однако с недавних пор он сам казался Вере ребенком: ребенком с седыми висками, который до сих пор не мог приготовить себе обед и вечно терял свои очки в самых неожиданных местах. Теперь уже больше она заботилась о нем, однако он ни секунды не переставал волноваться: – Верочка, не забудь позвонить мне, всё ли в порядке? Карточку от автомата взяла? Если будешь пить, то только маленький бокальчик, помни! Тебе нельзя больше, если прикоснешься случайно к кому... ты помнишь, чем тогда дело кончилось? "Тогда" – это когда они ездили в деревню, застряли в жуткую грозу на дороге и промокли до нитки. Вере тогда уже было четырнадцать, и отец дал ей глотнуть пару стопок водки. Дрянной водки, как он сам потом признавался, но лучше в той забытой Богом деревушке не было. Вера действительно согрелась, но потом, прикоснувшись к отцу, пережила видение... и хуже всего ей пришлось ночью. Она засыпала, но ее мучили обрывки прошлого: преступники, убивающие или издевающиеся над своими жертвами, чужие слезы, стоны, кровь – всё то, от чего отец спасал ее три года назад. Это снова завертело ее, как большой водоворот, и никто из них двоих не знал, как из него вырваться. К ночи у Веры подскочила температура до тридцати девяти с половиной, ее стало знобить, начался жар. Она уже с трудом разделяла реальность и видения. Таблетки не действовали, организм пытался бороться, но не понимал, что делать с раздражителем, идущим из собственного же мозга. Отец просидел у кровати мечущейся в бреду дочери всю ночь, потому что вызывать врача было бесполезно. И дело не в том, что по непогоде врач еще мог и не доехать до них. Что бы Дмитрий Назаров сказал ему? Помогите моей дочери, которую мучают видения с преступниками, которые она получила из их же мозга, прикоснувшись к ним? Что еще в утробе матери над ней проводили эксперименты фашисты конца двадцатого века? Скорее его самого бы приняли за помешанного. Или – еще хуже – слухи о странной пациентке дошли бы до тех, от кого отец с дочерью так старательно скрывались. Поэтому ему оставалось менять ей мокрые повязки на голову, за пару минут становившиеся горячими, отпаивать чаем с малиной... и молиться. К утру организм переборол идущую изнутри боль, и Вера наконец забылась долгожданным сном без сновидений. Нет, больше повторения такого девушка не хотела. Она бы вообще отказалась от спиртного, но, как выяснилось позже, сделать пару глотков вина всё же могла. Вот и теперь она пригубила красное полусладкое, отдав должное его вкусу, и отставила бокал. Вера думала о будущем. В аттестате у нее было всего две четверки: за информатику, по которой было слишком мало книг, а учитель сам путался в своих алгоритмах. И за литературу – из-за вечных споров с преподавателем. Точные науки давались девушке неплохо, хотя и не без труда: однако, как бы ни была сложна химия с биологией, как ни отталкивала физика, Вера хотела понять, что же она за человек, как работает то, что пробудили у нее в мозге. Увы, наука, по крайней мере, школьная, так и не дала ей ответов. Зато Вера нашла себя в истории, которую полюбила всей душой. У девочки с ранних лет не было друзей – ими стали для нее книги. Вера читала всё, что попадалось под руку, поэтому знала о завоеваниях Древнего Рима или обычаях скандинавов задолго до того, как эти темы стали изучать в классе. Стремление познать прошлое было не меньшим, чем узнать тайны человеческого мозга – и даже более приятным, потому что точные науки приносили внутреннюю боль: опыты из прошлого, плод тех самых "наук", сделали девушку невольным изгоем, заставляли с детства вздрагивать от любых прикосновений, а едва наступали сумерки, еще и внутренне сжиматься – вспоминались увиденные в чужой памяти преступления, боль невинных людей. Именно поэтому Дмитрий Назаров отдал одиннадцатилетнюю Веру в секцию по дзюдо – чтобы она, научившись защищать себя, обрела уверенность, что с ней ничего подобного не случится. И, надобно сказать, девушка стала одной из лучших – даже мальчишки, подкалывая ее, где-то внутри или уважали, или просто-напросто боялись: Вера могла справиться почти со всеми из них, и того же Валерку Позднева, вконец доставшего ее, однажды ткнула лицом прямо в лужу. Но боевые искусства были для самозащиты, а для души хотелось другого. Поэтому на вопрос отца, куда же она будет поступать, ответ был известен давно: конечно же, на истфак. – Ты могла бы учиться в Москве или Ленинграде, – так отец по старинке называл давно переименованный Санкт-Петербург. – Но... "Но" – Вера понимала, откуда эти запреты. Здесь, на Урале, их вряд ли кто будет искать. В столице или близлежащих городах – совсем другое дело. Поэтому, несмотря на успехи, Вере будет суждено стать скромной учительницей истории или сотрудницей местного университета. Впрочем, вопросы карьеры девушку не волновали. Куда как больше волновало ее то, что, возможно, она видит Юру Вестова в последний раз. Через пару дней он уедет в Москву, где – она была уверена – он поступит в свой МГУ. И через год забудет и свою захолустную школу, и ее, Веру. А чего помнить, раз их не связывало ничего, кроме сдержанной – крайне сдержанной – дружбы? Быстрые танцы внезапно сменились медляком, его было слушать приятнее. Слушать – потому что танцевать Вера не умела, да и не смогла бы. И всё же с тайной завистью стала смотреть на разбившихся на пары одноклассников. Вон Юра танцует со Светкой Ткачевой, та давно на него запала, наверняка сама потащила на танцпол. Он слушает ее извечную болтовню вежливо, но равнодушно. Но не отказал, ведь это же Юра... Вера отвернулась и, как и всегда, когда нужно было отвлечься, стала вспоминать императоров Древнего Рима в порядке их царствования. Октавиан Август, Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон, Гальба... Нет, не помогает, лучше бы вспомнить фараонов Нового царства, это задачка позаковыристее. Яхмос, Аменхотеп, Тутмос I, царица Хатшепсут... – Вера, давай потанцуем? – раздался совсем рядом голос Юры. Если бы упомянутые выше фараоны вдруг восстали из могил, как в стареньком черно-белом фильме "Мумия", то Вера была бы, наверное, меньше удивлена в это мгновенье. Она не ослышалась? Но в самом деле – пока она пытала себя историей, музыка стихла, и, приглашая девушку на танец, прямо у ее стула стоял Юра Вестов собственной персоной. – Я... – вопрос был столь неожиданным, что Вера, обычно не лезущая за словом в карман, не находилась с ответом. – Вер, это ж "Сувениры" Демиса Руссоса! – Юра кивком указал в сторону музыкального центра, откуда доносилась плавная мелодия. – Ты говорила, они твои любимые. Неужели он помнит их коротенький разговор о музыкальных вкусах? Юра говорил, что ему нравится "Агата Кристи" и "Алиса". Вера согласилась, что последний альбом Кинчева действительно замечателен – русский и зарубежный рок она любила, но призналась, что Демиса Руссоса тоже приятно послушать иногда... И вот – запомнил же. – Выпускной бывает раз в жизни, и он перевалил за свою половину, – улыбнулся Юра. – Ну, решайся! Всего разок потанцевать-то! "В самом деле! – сказала себе Вера. – Я буду касаться его через одежду. В конце концов, это мой выпускной. И это мой Юра, который послезавтра уже уедет навсегда. Черт, была не была". – А давай! – и Вера встала и поспешила на танцпол, помня, какие "Сувениры" короткие – каких-то две с небольшим минуты. Пусть чудо продлится недолго, но оно всё-таки будет! Юра, как оказалось, помнил о ее особенности – не любить прикосновения, поэтому дождался, пока она первая коснулась руками его плеч – через рубашку. Пиджак юноша давно снял – в комнате было жарко, даже душно. Но духота не мешала девушке почувствовать, что по ее спине пробежал приятный холодок, когда Юра положил ладони ей на талию, притянув чуть ближе, и медленно повел под музыку. Да, это и называлось танцами – никто не знал ни единой фигуры вальса, пары, переступая ногами, просто кружились под музыку, наслаждаясь объятиями друг друга. Или же – случалось и такое – вежливо друг друга терпя. Но это определенно был не случай Веры. Она вбирала в себя каждое мгновенье, ей казалось, что ее бросает то в жар, то в холод, ладони Юры точно прожигали и платье, и кожу, а его дыхание, которое она чувствовала на своих волосах у самого лба, заставляло сердце раз за разом совершать кульбиты в груди. Впервые ее обнимал любимый мальчик, впервые она обнимала его. Для кого-то это было пустяком, для нее значило так много. Чувствуя, что вот-вот утонет в своих эмоциях, Вера, как всегда, призвала на помощь рассудок. – Значит, решено? На днях в Москву? – Конечно! – подтвердил Юра. – Уверена, что не хочешь попробовать тоже? Вер, с твоими-то мозгами – и здесь прозябать! Да еще и по какой-то истории! Ты могла бы стать неплохим математиком, даже физиком! – Вот уж не думала, – улыбнулась девушка, всё еще не решаясь поднять взгляд, – что ты сделаешь комплимент именно моим мозгам. – Я и не только им могу, – ухмыльнулся юноша. – Ты выглядишь потрясающе в платье! И почему раньше никогда их не надевала? Действительно, Вера большую часть времени носила джинсы и полуспортивного вида блузки. Кажется, платья у нее были только в первых трех классах начальной школы, когда еще была обязательной форма: девочки в темных платьицах и черных фартуках, на праздниках сменяющихся белыми, мальчики в костюмах и белых рубашках. Но это было давно, не в этом городе, и вообще не в счет. Услышав слова Юры, девушка улыбнулась и, подняв и тут же опустив глаза, увидела, что на лице юноши сияет такая же, вполне искренняя, улыбка. Не врет. Да Юрка Вестов вообще врать не умел, говорил, что думал... за это по литературе у него красовалась такая же четверка, как и у нее. – Я понимаю, что не поступать в Москву – глупо, – согласилась Вера. – Но чем история-то тебе не угодила? – Тем, что это примитивное заучивание фактов и той точки зрения, что сейчас бытует, – пожал плечами Юра. – Попробуй шаг в сторону сделать – заклюют. Чуть меньшая субъективщина, чем в литературе. – А, по-твоему, в истории мозги не нужны! – возразила Вера и даже подняла голову, увлекаясь спором и забывая про свою робость с парнями. Свои любимые предметы она могла защищать с пеной у рта. – Не нужно анализировать факты, делать выводы, корректировать теорию, исходя из новых находок? Как я не раз делала? – Ага, и получала по шапке, – напомнил Юра. – Тебе повезло, что Степан Павлович – мировой мужик и открыт новому, а не заезжен на советской версии, как старая пластинка. Как наша Зинаида, у которой Катерина до сих пор луч света в темном царстве. Я же говорю, история – подпевала политике. Был царь, учили, что "Боже царя храни", пришли большевики – и цари стали кровопийцами, все белогвардейцы – примитивными и тупыми. А теперь нам говорят, что хватит петь песню про крейсер Аврору, нужно вон, с янки дружить. А что через двадцать пять лет будет? Скажут, что Гитлер был не таким уж плохим парнем и в фашизме что-то да было положительное? – Юра! – Вера смотрела на него уже не с нежностью, а сердито. – Ну ты совсем уже глупости говоришь. Фашизм никогда не будет признан чем-то нормальным, это преступление против самой человеческой природы. Не просто споры о том, хороший царь или плохой. – Один раз уже было? – спросил Юра. – Могут и повторить. – Затем и нужна история! – восторжествовала Вера. – Чтобы помнить, чтобы не забыть никогда! Юноша улыбнулся ей грустно и взглянул... Вера могла поклясться – как на маленького ребенка. Уже потом, спустя года, она долго вспоминала этот его взгляд. – Вер, люди уже забывают. Скинхеды, нацистские движения в разных странах. Еще живы наши деды, что воевали, а люди уже забывают. А когда не станет тех, кто брал Берлин? Кто прошел через концлагеря? Да даже сейчас я видел тупней, что говорят, будто зря Германия нас не покорила, жили бы лучше, – юноша презрительно фыркнул. – Как будто мы бы вообще жили! Против этого Вере нечего было возразить. Действительно, учили историю единицы, а остальные прекрасно жили и без нее. Жили – и забывали. А спустя года ей предстоит понять, что хуже того – даже помнящие совершенно сознательно предавали память своих предков. Ради денег, ради власти, ради, самое горькое, научного прогресса. Но даже сейчас Вера помнила, что сама плод "научного прогресса", который плевать хотел на человека. Люди для него были лишь биоматериалом – в той или иной степени удачным. И это помогло ей найти контрапункт в споре с Юрой. – Ну, допустим, история плохая, – проговорила она. – Никуда не годная наука... – Эй-эй! – заметил Юра. – Я такого не говорил, что "не годная"! Просто для тебя... – Ты предлагаешь мне пойти в математику, как и ты. Но если говорить начистоту, математика тоже не благо. Да, в ней нет субъективизма, ты прав. И теорема Пифагора всегда верна – что в Древней Греции, что теперь. Но разве те же фашисты не пользовались ей для создания оружия, которое убивало наших дедов? Разве американцы не создали первую атомную бомбу? Начнись теперь Третья Мировая, так никто не выживет. Математика разве не опаснейшая наука? – Вера! Вер, ты путаешь причину и следствие... Юра тоже увлекся спором, они даже не заметили, как она мелодия сменилась другой, как парни глядели на них с удивлением, а девчонки – с завистью. Ведь никому Юра Вестов не дарил целых два танца! – Математика не хорошая и не плохая. Это инструмент. Ну, вроде ножа. Ты же не скажешь, что нож плохой, потому что им можно убить человека? Но ведь ножом можно добыть себе еду. Или взять тот же огонь... Без математики у нас бы не было ни электричества, ни радио... мы бы в пещерах жили. Главное, чтобы она была в надежных руках. Много позже Вера сама будет приводить те же аргументы – маленькому Мите, в детском искреннем порыве решившего с подружками уничтожить всё оружие. Но тогда она возразила: – Только отчего-то слишком часто математика попадает не в те руки. Ножом можно заколоть человека. Одного, нескольких. Танком уже больше десятка задавить. А атомная бомба? – Да, это риск... – вздохнул Юра. – Но прогресс не остановить. И лучше, Вер, если у руля будем мы, которые сознают ответственность. Лучше мы, чем те, которые продадутся за деньги или идеи. "Те, кто продались, уже получили в свои руки руль, – мелькнула горькая мысль. – Они уже проводят опыты, после которых неясно, как жить..." Весь запал куда-то улетучился. Вера тяжело вздохнула. Юра понимает много – но не ведает, что какой-то дьявольски гениальный математик уже сломал ей жизнь. Юноша не знал истинную причину, но от него не укрылось огорчение Веры, исчезновение блеска из ее глаз. Он вгляделся в нее: – Вер... Ты что, обиделась? – Вовсе нет... я просто думаю – а мы справимся? Удержим тот руль? – Конечно! Если действовать вместе, то справимся... – он не отводил взгляда от ее лица, а затем стал медленно приближаться к ней, миллиметр за миллиметром. – Обязательно... – прошептал юноша, и его дыхание Вера уже ощутила на своих губах. Она мгновенно забыла о споре и хотела так же забыть и о своем рожденном экспериментами даре. Юра собирался поцеловать ее. Первый раз в жизни ее хотел поцеловать мальчик! Вера ни разу за свои семнадцать лет не чувствовала прикосновение чужих губ к своим, хотя многие одноклассницы уже успели повстречаться не с одним парнем. Но черт бы с ними, девушка не собиралась соревноваться с ними в покоренных сердцах. Юра ей нравился, очень нравился, и она хотела этого поцелуя. Ну неужели для нее невозможно простое счастье юной девчонки? Такое близкое, такое желанное? С ее молчаливого согласия Юра коснулся ее губ своими. Его ладони соскользнули с талии Веры и, медленно поднявшись, легли ей на плечи. Девушка закрыла глаза, давая чувствам накрыть себя с головой, закружить, завертеть, унести в свой океан. И, сама не осознавая этого, уже отвечала юноше – робко, неумело, ведь это был первый ее поцелуй... ...Ее глаза были плотно прикрыты – и всё же она видела несущееся навстречу ей бревно на деревенской дорожке... чувствовала, как руки отчаянно крутили руль, силясь повернуть... как подбросило мотоцикл, как он взревел, будто дикий зверь... чувствовала, как оказалась в воздухе, как неотвратимо приближается земля и нарастает в сердце ужас... А потом была боль... много боли в сломанной, будто тростинка, руке, на которую она упала. Еще больше боли в ноге, придавленной мотоциклом... и из горла рвался крик, а потом не оставалось сил даже сделать вдох, будто девушка получила удар в солнечное сплетение... Боль... кругом была одна сплошная боль и гаснущий разум хотел одного – забыться, сбежать хоть на мгновенье от невыносимой муки, скручивающей тело... ...И девушка, каким-то краешком сознания понимавшая, что это – не ее боль, а Юрина, тем не менее, стремилась от нее избавиться... Что было силы, Вера оттолкнула Юру от себя, упершись руками ему в грудь – и видение оборвалось. Пропали, сгинули чужие чувства, чужая боль, а на их место пришла слабость. Слабость – и страх. – Вера... что... что случилось?.. – Юра смотрел на нее пораженный, ничего не понимающий, даже, казалось, обиженный. В другой момент ей бы стало стыдно, что она ни за что его оттолкнула – так жестоко, на глазах у всех. Но сейчас Веру приводила в ужас малейшая мысль о том, что он снова может притронуться к ней – и кошмар повторится. Сейчас ей правил примитивный инстинкт – избежать новой боли. – Не трогай... меня!.. Больше никогда не прикасайся ко мне! Оставь!.. Вера бросилась прочь с танцпола, наталкиваясь на другие пары и тут же отскакивая от них, боясь новых видений. Она сшибла стул, но даже не подняла его. Она бежала, сама не зная куда, и очнулась только на балконе, за плотно притворенной за собой дверью. Здесь было пустынно, даже никто из мальчишек не вышел втихаря покурить. Вера оперлась руками о бордюр и устало выдохнула. Наконец-то ей стало немного легче, связь с воспоминаниями Юры, пережитым им ужасом истерлась. Беда в том, что снимок из его мозга теперь перекочевал в ее. И навсегда останется с ней... Да, она знала, что год с лишним назад Юра попал в аварию, где сломал руку и ногу. Месяц пролежал в больнице, потом еще целых полгода пробыл дома, пропустив почти весь десятый класс. Но с его способностями для него не было проблемой догнать и перегнать свой класс, а воля его была такова, что он уже большей частью восстановил свою физическую форму, хотя и боксовал с огромной осторожностью. Он и сейчас чуть-чуть – да прихрамывал. Почти незаметно. Одно дело – знать и даже видеть его всего в бинтах на больничной койке. Другое – пережить это самой. Вера всхлипнула, когда перед глазами вновь непрошенными возникли обрывки видения. Ей было жалко Юру, прошедшего через такое, жалко было себя, вынужденной пройти через то же самое, пусть и краткие мгновенья, жалко было их танца, их поцелуя, так и не закончившегося... Юра, конечно, думает, что она ненормальная... А что ему еще думать? Дверь балкона внезапно отворилась. Вера замерла – кого это еще принесло? Валерка с компанией опять пришел поиздеваться над ней? Нет, это был Юра. Юра, который смотрел на нее непонимающе – впервые, видимо, он не знал, как вести себя с девушкой. Но он пришел – и не оскорблял, не смеялся. Видимо, она в самом деле ему нравилась. – Вера, может, объяснишь? – пробормотал наконец юноша. – Что не так? Я чем-то тебя обидел? Ничем... он ничего не сделал плохого, не позволил себе ни капельки лишнего! Он дарил только нежность, смотрел так влюбленно... Его следовало только благодарить. – Юра... – Вера повернулась к нему, но слова застряли в горле, которое всё еще душили слезы. Слезы, которые она постаралась побыстрее смахнуть рукой, пытаясь не размазать легкий макияж, который делала полвечера. Старалась именно для него, Юры. – Послушай, я всё понимаю, ты не любишь прикосновений. Но... ты же пошла со мной танцевать! И тебе было приятно, так? – Вера кивнула. – И ты ответила... ты сама стала целовать меня! И что?.. Юра ждал ответа, продолжения его мыслей. Но что Вера могла сказать ему? – Я не понимаю, – он неосознанно взлохматил рукой свои волосы. – Ты так прикалываешься, да? Играешь? – Да нет же! – Вера почти прокричала это. – Ты мне нравишься, – сказала она уже тише, – в самом деле очень нравишься. – Тогда в чем же дело?! – теперь уже едва ли не кричал сам юноша. Сказать ему... Юра заслуживает знать правду. Он поймет, в самом деле поймет ее. Может, их ждет совместное будущее, где они будут делать науку такой, чтобы она не вредила людям, чтобы не рвала на части, заставляя плакать, отталкивать любимых людей. Вера измучилась быть одна. Да, есть папа, но даже папа не может заменить ей весь мир. Папа... Девушка прикрыла глаза. Чуть смешной отец – в очках, с абсолютно седыми висками, лысеющей макушкой и растрепанными волосами по краям головы, которые, как ни старался он их причесывать, смешно топорщились во все стороны. Папа, который утешал ее с детства, когда она рыдала в его объятиях, преследуемая очередным кошмаром. Который проводил у ее кроватки ночи до рассвета, когда она болела – большей частью из-за расстройств психики, тут же бившей по физическому состоянию. Папа, который говорил: – Вера... Верочка, никто не должен знать. Они за это убили твою маму... чудом не нашли нас... Если ты кому-то скажешь, то пойдут слухи. И они найдут нас и заберут тебя, как и хотели. – А тебя... а тебя, пап? Он вздыхал и отводил взгляд. Но даже в свои одиннадцать лет Вера поняла – ее снова будут заставлять касаться психов и подонков, пока она не сойдет с ума от видений. А отца просто-напросто убьют. Убьют, как и мать. И Вера обнимала отца крепко-крепко и клялась никогда и никому не говорить о своем даре. Она не могла потерять еще и его – только не после того, что он пережил из-за нее, только не после того, что делал ради нее: растил один, заменяя обоих родителей. Пусть отец и не был для нее всем миром, но она не могла подвергнуть его опасности. Даже ради любимого мальчика. Здесь уже разговор шел о жизни и смерти. – Я просто... просто не люблю, когда меня касаются!.. Я думала, что смогу, но нет... Прости, Юра. Юноша молчал, ничего не говорил. Он старался скрыть свои чувства, но еще не умел это делать в семнадцать лет. И Вера прочитала на его лице боль и разочарование. Да, она в самом деле ему нравилась. "Нравилась" – теперь уже в прошедшем времени. – Хорошо, – кивнул он. – Замечательно. Я думал, что ты... – он махнул рукой. – А, ладно! Юра повернулся и ушел. Вера знала, что могла бы его остановить. И тогда, возможно, что-то бы изменилось в ее жизни. Но снова закачались перед глазами чаши весов: отец и ее первая любовь. И Вера сделала свой выбор. Окончание выпускного девушка запомнила плохо. Только обрывки. Насмешки Валерки и его компании – не только над ней, но и над Юрой, который в этот вечер больше ни с кем не танцевал. Визг Светки Ткачевой, которая нападала на нее за "увод парня", который бы очень удивился, узнав, что он успел как-то сделаться "ее" парнем. Холодную стену умывальной, где Вера провела остаток ночи, пытаясь спрятаться. Медленную качку автобуса, увозившего их от здания старого ДК "Космос", где у них состоялся выпускной, к школе, откуда выпускники уже сами добирались по домам. Юру она больше не видела. Никогда. Только узнала, что он в самом деле переехал в Москву и поступил в МГУ. И, наверное, с отличием окончил его, защитил кандидатскую и сейчас занимался своей наукой. Должно быть, уже женился, и, может, у него даже сынок или дочка. Вера только надеялась, что в его руках, как он и обещал тогда, на выпускном вечере, наука не стала объектом боли и страданий людей. Боли и страданий, о которых она сполна узнала, начав работать у Князя. Потому что таких, как она, жертв опытов, были десятки. Если не сотни... *** Апрель 2012 года Динь-динь-динь... динь-динь-динь... Приятная, но слишком уж настойчивая трель будильника с мобильного прорвалась в сон, заставив вынырнуть из прошлого и вернуться в настоящее. Рука сама собой, в отрыве от головы, стала шарить по тумбочке в поисках телефона. У Веры бывали уже такие сны – четкая, неразмытая картинка из прошлого, будто девушка переживала его вновь. Своя картинка, но иногда и чужая. Это было особенностью сновидений Веры, возможно, еще одно из последствий необычных способностей, искусственно пробужденного мозга. Прием лекарств часто делал такие сновидения более вероятными, поэтому девушка и старалась как можно меньше пить таблетки. Порой Вере даже тяжело было разобрать в момент пробуждения, где кончается сон и начинается реальность, в каком она сейчас вообще времени, периоде своей жизни? Однако в этот раз боль в руке быстро заставила вспомнить: "Логос", слежка за Вадимом, бегство по подземелью, выстрел... рана. С временем всё было ясно, а вот проснуться не в своей кровати Вера совершенно не ожидала. Выключив наконец назойливый телефон, она быстро соориентировалась, где очутилась – комната Воронцова: крашеные в синий цвет стены, застекленный книжный шкаф напротив и письменный стол у окна. Справа, у дверей, комод с игрушками Мити. Нетрудно узнать, ведь дважды девушка была здесь с тщательным обыском. Вот только что, простите, она делала в постели Воронцова? Глупый вопрос, а что обычно делают в постели у мужчины? Вера не раз видела комедии, где подвыпившие герои, просыпаясь в чужой кровати, не могут вспомнить, как же там оказались. Но вот ей теперь было совсем не до смеха. Иронично или нет, но Вера сделала именно то, что и герои пресловутых комедий: проверила, сколько на ней имеется одежды. Проверила – и облегченно выдохнула: спортивные штаны и футболка. Не то чтобы она была сильно против провести ночь с любимым мужчиной, но ей как-то хотелось об этом помнить! Повернув голову, Вера поняла, что ее беспокойство было совершенно напрасным и все ответы на вопросы спали прямо у нее под боком. Маленький Митя, свернувшись калачиком, тихонько сопел рядышком, очень похожий сейчас на котенка. Его не разбудил даже настырный будильник. При взгляде на мальчика Вера ощутила нарастающую нежность и стремление обнять его, притянуть к себе ближе. Митя был для нее и отрадой, и болью – только встретив его, девушка поняла, как в ее жизни не хватает собственного ребенка. Ребенка, которого она уже отчаялась родить, потому что для этого нужны отношения с мужчиной, а какие у нее могут быть отношения, кроме рабочих? Зато теперь всё встало на свои места, и Вера вспомнила вчерашний вечер и ночь. А затем встревоженно обвела комнату взглядом. Ничего не изменилось, сюда никто не приходил. Значит, Кирилл так и не вернулся... Ощущение теплоты, только что посетившее ее, сменилось тревогой. Господи, ну во что Воронцов опять успел вляпаться? Если в Ингрид поймут, что он и есть Кирилл Васильев, его же попросту убьют! "Воронцов, вернешься – лично тебя придушу!" – пообещала Вера, выбираясь из кровати. На часах было уже около семи часов, следовало вернуться к себе в комнату, принять душ, переодеться – и спускаться на завтрак. Еще и к Володе зайти – Вера поморщилась, коснувшись руки, которая вновь болела. Не сильно так, но тянуще-противно. Девушка надеялась, что к утру, поди, Шевцов уже оттаял и сменил гнев на милость, чтобы сделать ей долгожданный укол. – Мить... – тихонько потормошила Вера мальчика. – Митюш, вставать пора... – она медленно, ласково провела ему по плечу ладонью, всё еще побаиваясь касаться кожи – помнила о вчерашнем видении. – Мам... еще чуть-чуть! – Митя нырнул с головой под одеяло, а Вера замерла, почувствовав сначала радость... и тут же болезненный укол в сердце. Видимо, услышав женский голос, мальчик спросонья спутал ее с матерью. А сейчас, когда придет в себя, всё поймет – и опять они станут соперниками за сердце его отца. – Митя... Мить!.. Пора! Тебе еще умываться и на завтрак! – более настойчиво потрясла она мальчика, но он и не думал просыпаться. Еще бы, ведь вчера они оба засиделись допоздна, Вера сама была бы не прочь еще вздремнуть. Видя, что Митя упорно гнет свою линию, Вера поняла, что придется прибегнуть к решительным мерам. – Так, если не встаешь – я несу тебя под холодный душ! – пригрозила она. – Вот прямо сейчас и несу! – она безжалостно сдернула с мальчика одеяло, а затем в самом деле осторожно приподняла, взяв на руки. Это оказалось не лучшей идеей, так как раненое предплечье взвыло от боли. Левая рука предательски задрожала. – А-а-а-а! Мам, ты!.. – Митя открыл глаза и остолбенело уставился на Веру. Пары секунд ему хватило, чтобы всё понять: – Вера Дмитриевна, вы куда меня несете?! – Под холодный душ, как и обещала, – невозмутимо заявила Вера, продолжая свой путь в сторону ванной. – Ты не встаешь, а уже почти семь. – Не надо! Не надо, я сам! – закричал Митя, силясь ее остановить. За что девушка была ему безмерно благодарна, потому что больная рука грозила отплатить за такое издевательство над собой. Пользуясь случаем, Вера опустила мальчика назад на кровать. Митя взглянул на нее мрачно, почти со злобой – ну а чего она ожидала? Не мог простить, что она оказалась не мама, что мама его далеко... Затем Митя окинул комнату таким же ищущим взглядом, как не так давно сама Вера. – А папа... папа вернулся?.. – в его тоненьком голоске послышалась надежда. Ну, что было ему сказать? И не хотелось Вере пугать его, но где уж тут соврешь? – Может, он и вернулся, но сначала должен отчитаться перед Еленой Сергеевной, – высказала свое предположение девушка. – А поэтому беги умывайся, зубы чисти – и на завтрак. Может, столкнемся с ним в столовой. – Вы думаете? – Митя поднял глаза и посмотрел на нее теперь так жалобно, что Вера вмиг простила ему все злые взгляды. В конце концов, он просто ребенок, тоскующий по матери, а теперь еще и отец его потерялся невесть где. – Такое очень даже возможно, – заметила Вера. – Так что давай поспеши. Сам справишься? – Я всё сам уже давно делаю! – слегка надменно провозгласил Митя и слез на пол, а затем стал стягивать Верину толстовку, в которой и уснул. – Вам отдать? – спросил он, справившись. – Пусть у тебя пока побудет, – улыбнулась Вера. – Я же говорю – она счастливая... Когда Митя ушел в ванную, она аккуратно сложила толстовку и, застелив кровать, оставила на покрывале. На секунду в мысли пришел образ – вот бы так она делала каждый день, но при других, более благоприятных обстоятельствах, когда эта комната стала бы ее домом... Вздохнув, Вера отправилась к себе. *** Этой ночью Володя Соколов пришел к выводу, что он – форменная свинья. Уже прошло больше часа, как он лег спать, но сон не шел, заставляя "лучшего агента Князя" сверлить потолок взглядом или бросать его на чуть сбившуюся занавеску на окне, из-за которой падал свет от фонаря. Маша лежала неподвижно рядом, но по ее дыханию Володя понял, что заснула она тоже сравнительно недавно – когда алкоголь и пережитое волнение вкупе с извечной усталостью взяли всё-таки свое. А до тех пор оба они не решались даже пошевелиться, чтобы не нарушить воцарившееся между ними напряженное молчание. Молчание, начало которому положил он сам. Володя помнил, как почти силком втащил Машу в комнату, захлопнув дверь. Как молча раздевался, даже не слушая ее оправданий. Как дважды сбросил ее руки со своих плеч и ушел в душ. Как стоял под горячей водой, прислонившись спиной к холодной стене, покрытой плиткой, и тупо глядел перед собой. Он чуть ее не потерял. Не потерял любимую девушку, которая ради него рискнула жизнью. Как он не досмотрел, не уловил еще вечером, уходя в лес, в ее глазах это отчаянное намерение прыгнуть в бассейн с крокодилами? Ну, точнее, с одним крокодилом – Уваровым, но этот один стоил десятка. Сам виноват, привык думать лишь о себе, видеть лишь свои заботы. И едва ее не потерял... Но кое-кто был для него всё же потерян. Володя не знал, сможет ли простить Веру за то, что она сделала. А ведь он так привязался к ней, почти как к... сестре? Нет, тут что-то другое, не родственное, но не менее близкое. Он никогда не был с ней ласков, да она и не просила. Более того – не позволяла. Но Володя знал – он может вручить ей свою жизнь и не ошибется. Как и она не раз вручала ему свою. Володе некогда было смотреть, куда попала пуля – те две секунды, на которые Войтевич отвел взгляд от него, агент использовал по максимуму – рванул руку биолога, держащую пистолет, вниз, так что она с силой ударилась запястьем о спинку стула и пальцы сами собой разжались, выпуская смертоносное оружие. Но всё же Володя успел заметить, как Вера, судорожно хватаясь за еще один стул, оседала наземь. Он не видел ее взгляда, но кожей чувствовал в тот момент ее страх и боль. Чувствовал так же, как на себе переживал боль умирающей Нелли. Тогда, он думал, всё дело было в Пропантериле 14. Но, видимо, всё куда как сложнее. Неужели опять? Опять этот кошмар повторится?! Под рукой так кстати оказался стакан со спиртом, из которого Володя со злостью плеснул Войтевичу в лицу. Плеснул – и резко оттолкнул его. Потом агент вспоминал и не мог понять, хотел ли он, чтобы биолог зацепился за канделябр с горящими свечами, или это было волею случая. Одно Володя мог сказать точно – в этот момент не испытывал никакой жалости и даже с каким-то мрачным удовлетворением отметил, как одежда Войтевича вспыхнула – и через мгновенье он превратился в пылающий факел. Факел, слепо мечущийся по комнате, зацепившийся за плакат со свастикой, увлекая его вниз. Жизнь за жизнь, кровь за кровь... Уже потом Володя сам себе ужаснется, ведь это страшно, когда перед тобой заживо сгорает человек – неважно, кто это, друг или враг. Но это потом – не в тот момент. Потому что этот подонок стрелял в Веру. Его напарницу. Слабый стон сквозь сжатые зубы Володя уловил даже сквозь жуткие крики Войтевича и треск пламени. Агент кинулся кругом стола к стулу, прислонившись к которому, полулежала-полусидела на полу Вера, зажимая себе рану на бедре. – Артерию зацепило, – выдавила она из себя. – Нужен жгут. Володя успел поразиться тому, как хладнокровно она рассуждала, получив рану, от которой могла умереть в считанные минуты. Сквозь ее пальцы просачивалась кровь, лицо побледнело. Володя рванул с куртки пояс и, когда Вера убрала окровавленные руки, крепко затянул жгут выше раны. – До свадьбы заживет! – попробовал подбодрить он девушку. – С Воронцовым... Но в Вере, как выяснилось, и без его поддержки запас стойкости был неиссякаем. – Нужно позвонить Князю... предупредить... иначе не успеем... – она даже сейчас думала не о себе, а об их общем начальнике, который, по словам Войтевича, вот-вот попадет в ловушку. – Успеем!.. – Илья! – большие глаза Веры, которые из-за белого, как простыня, лица казались сейчас совсем уже огромными, пронзили его насквозь. Больше не медля, Володя выхватил из кармана мобильник. – Они нашли вас! Немедленно уходите! – бросил он в трубку и, не дожидаясь ответа, нажал "Отбой". Князь не мальчик. Всё поймет, выберется. Сумеет – он и не в таких переделках, должно быть, успел побывать. Вера волновала Володю в этот момент куда как больше. Крики Войтевича стихли, лишь зловеще потрескивало пламя, начавшее уже лизать скатерть. Помещение заполнял дым и отвратительный запах. Запах горелой плоти. Нужно вытаскивать Веру отсюда. – Идти сможешь? Глупый вопрос, у нее пробита бедренная артерия. – Попробую! Давай же! – Вера сама раздавала указания, будто ей не грозила в любую минуту потеря сознания. Володя перекинул ее красную от крови руку себе через плечо, невольно коснувшись липких, холодных пальцев. Вера на этот раз громко застонала, дернулась, точно пыталась вырваться, но тут же инстинктивно, будто ища защиты, уткнулась лицом ему в плечо. "Не трогай меня!" – вспомнил он. Проклятье, неужели от одного чертова прикосновения у нее какое-то видение? – Ну в каком музее ты меня сейчас застукала? – снова попытался пошутить Володя, поднимаясь на ноги и увлекая Веру за собой, а затем делая первые неверные шаги к двери. – Эрмитаж брал, Лувр брал, Прадо не брал... – Мальчик... солдатики... под столом... – дыхание Веры обожгло ему щеку. – Отца... убил... мужчина... с перстнем... На это раз уже сам Володя стиснул зубы. Хотел взвыть волком, понимая, до чего же им сейчас обоим не повезло. Ну почему именно этот обрывок прошлого? Почему не чертов музей, драгоценности, удары по морде, которые он многократно в жизни получал? – Это перстень Крылова. Твой мачо обо всем уже позаботился... Всё хорошо... – бормотал он, подтаскивая Веру к дверям и свободным плечом упираясь в них, чтобы открыть. – Я его должник, если бы не он, я бы спокойно так тут не разгуливал... Еще бы, ведь он, Володя, не смог застрелить Крылова, позволил обмануть себя обещанием показать тайник с драгоценностями – и гад ушел, на прощанье чуть не проломив голову. Чудом не добил. А останься Крылов жить – быть бы Володе в бегах... Кто ж знал, что в ту ночь звезды уже решили участь бывшего офицера СС Мартина фон Клауса и, избежав пули, он меньше чем через час найдет свою смерть от отвертки... Воистину мельница Божья мелет медленно, но неумолимо... Лестница казалась Володе бесконечной, им с Верой приходилось брать штурмом каждую ступеньку. Он сам не мог вспомнить толком, что говорил девушке. Кажется, нес какую-то несусветную чушь. Шутил, подбадривал – главное, чтобы не теряла сознание. И бывал вознагражден каждый раз, когда Вера едва слышно что-то шептала ему в ухо. Наконец лестница осталась позади. Еще одна тяжелая, будто свинцовая дверь, а за ней – помещение Часовни, усеянное битым кирпичом. Такая себе прогулочка. Володя чувствовал, как Вера сжимает ему плечо, видел, как в кровь кусает губы, чтобы не стонать, когда ее раненая нога подламывалась, будто спичка, наткнувшись на кусок камня. – На свадьбу пригласишь? Даже не вздумай позабыть напарника!.. – шутливо угрожал он. – Я ему... рассказала... ушел... – он не сразу разобрал ее бормотание. – Кто ушел? Что рассказала? – Кирилл... – выдохнула Вера. – Мой дар... Да уж, додумалась. С другой стороны, отношения на лжи не выстроишь, сам уже убедился, когда их с Машей счастье чуть не разбилось вдребезги. – Вернется! – оптимистично заявил Володя, подтаскивая Веру к очередной двери, на этот раз – последней. Долго же он будет ненавидеть эти двери. – У него просто культурный шок случился. Знаешь ли, неловко, когда твоя благоверная всё о тебе знает... Даже выпивку не спрячешь, все тайнички вычислит. Наружу они кое-как выбрались, но стало ясно, что идти Вера не дальше сможет. От нагрузок вновь пошла кровь, пришлось перетянуть ногу заново, немного сместив жгут. К бледности теперь прибавилось прерывистое дыхание. – Я ж тебя... на руках, донесу, во дворец, где играют свирели!.. – не уставая дурачиться, чтобы не запаниковать, Володя взвалил Веру себе на спину и, спотыкаясь, побрел вперед. – Вера, говори со мной, слышишь! Ты не должна терять сознание. Скоро доберемся до дороги... Он осекся. Куда он ее повезет? К Князю? Он даже не знает, жив ли еще Князь, не разгромлен ли его дом, добрались ли до лаборатории... Он может привезти Веру прямо в лапы ингридцев, которые радостно ее добьют. В больницу? Самое бы верное решение, но тогда это означает конец всех тайн, ее легко вычислят. И не факт, что тоже не добьют. – В "Логос"... – Вера будто поняла ход его мыслей. – Там... откачаешь... Легко сказать! Да, Маша тогда его выходила, но рана была в руку, без повреждения крупных сосудов. Правда, пуля застряла в плече и бедной девушке пришлось ее вытаскивать, пока он кусал зубами наволочку, чтобы не заорать благим матом. В этот раз пуля прошла навылет, но задета артерия. Что если Вере понадобится переливание? Откуда в "Логосе" взять кровь? Как скоро Князь даст о себе знать? Что если вообще никогда? И Вера умрет на руках у Володи, как умирала Нелли? – Илья... в "Логос"!.. Справимся... Вера будто вселяла в него уверенность, подталкивала к решению, хотя это ему нужно было ободрять ее. И Володя зашагал к школе, надеясь, что автобус с учениками уже ушел и разъехалась большая часть учителей. Иначе их с Верой потрепанный видок вызовет массу вопросов. Володе потом несколько раз снился этот переход по снежному лесу, по едва заметной тропинке. Ломило спину, подкашивались ноги, легкие резал морозный воздух – к счастью, обошлось без суровых температур. Люди ехали домой, веселились, общались с близкими... и только два агента, не знавшие, жив или мертв их начальник, потеряно их дело или нет, пробивались через снег к школе, стараясь не думать о том, что внутри их ждут еще большие трудности. – Вер, ты сколько деток с Воронцовым своим хочешь? – Володя ни на минуту не позволял умолкнуть ни себе, ни девушке. – Не знаю... девочку... и мальчика... – Значит, минимум двоих. Мальчика чтоб Володей назвали! – сказал он требовательно. – В честь самого лучшего напарника и перворазрядного носильщика... А то придумаешь еще Кирюшей назвать... глупее имени не придумать! Перед самой школой Володя всё-таки споткнулся и нырнул носом в снег, уронив Веру в сугроб. К счастью, она не пострадала, упав на мягкую снежную перину, только вытаскивать ее оттуда оказалось очень непросто. Но всё когда-нибудь имеет свой конец – оказались и они в крыле прислуги, и Володя, недолго думая, втащил напарницу к себе в комнату. "Маша меня убила бы, – подумал он, осторожно опуская Веру на кровать. – Сначала сам раненый привалил, теперь еще и дамочку раненую притащил. Скоро уже госпиталь полевой можно будет открывать". Воспоминание о Марии отозвалось болью где-то там, слева, под ребрами. Это ведь он недоглядел – и любимую упрятали в психбольницу. И он бы давно уже был там, если бы не задание. И если бы не это ранение Веры... Однако стоило ему бросить взгляд на напарницу, как все его мысли вернулись к ней. Вера чудом оставалась в сознании, бледнеть дальше ей было уже просто некуда – на ее лице не осталось ни кровинки. Володя даже не думал, что живой человек может так выглядеть. Дышала девушка с натугой, ее руки и лицо не согревались, оставались влажными и холодными. Паршиво, куда как паршиво. – Измерь... давление... капельницу... у Тамары... – Вера искусала себе все губы в кровь, пытаясь вытерпеть боль. Даже без тонометра было очевидно, что придется вливать в Веру физраствор вкупе с каким-нибудь кровезаменителем, и Володя всё-таки слегка запаниковал. Да, он в теории знал, как всё это собирается, но то в теории. – Так, ждать меня! – проговорил Володя, стаскивая с Веры заляпанную кровью куртку. – Не вырубаться! Слышишь? Мы еще продолжим нашу увлекательную беседу! Медкабинет был уже заперт, но разве это препятствие для опытного агента? Замок был вскрыт меньше, чем за минуту, а еще через две Володя уже тащил в коробке капельницу и тонометр под мышкой. – Вера!.. – потряс он напарницу, которая оказалась в сознании, но в состоянии уже полной апатии. Ее глаза с трудом раскрылись, казалось, она не вполне понимает, что вообще происходит. Если уже даже реакции на боль нет, то дело принимает совсем скверный оборот. Володя, приподняв кофту девушки до локтя, замотал вокруг ее предплечья рукав тонометра. В результатах не было ничего хорошего: давление упало до 94 и 60, а пульс зато подскочил до 130. – Полиглюкин... – прошептала Вера, которая, наверное, лишь усилием воли вырвала себя из дебрей беспамятства. – Обезболивающие не надо... потерплю... Жгут... убери вначале... Действительно, прошло уже более сорока минут, пока он ее тащил. – За пару минут ничего не случится, тебе самой не пережать артерию! – проговорил Володя и, молясь о том, чтобы у него всё получилось, принялся собирать капельницу. Время работало против них, если давление продолжит падать, а пульс еще подпрыгнет, то Вера не протянет и часу без переливания. ...Он пару раз матюгнулся, пытаясь попасть иглой девушке в вену на сгибе локтя. Вера уже никак не реагировала на это. Но всё-таки удача наконец улыбнулась Володе, и смешанные в пропорции 1:1 физраствор и полиглюкин стали поступать в кровь. – А вот сейчас начнется сеанс стриптиза! Слабонервных математиков прошу покинуть помещение! – не уставал шутить агент. Действительно, чтобы снять жгут и временно дать ноге отдых, необходимо было пережать бедренную артерию... в весьма интересном месте. А для этого Володе пришлось расстегнуть девушке пояс на джинсах и стащить их. Перевязав рану, он взялся за жгут. – У тебя там новое видение не случится? – обеспокоенно проговорил он, понимая, что выбора всё равно нет. – Так часто... не бывает... – пробормотала Вера, силясь удержать глаза открытыми. – Пить хочется... – Потерпи немного. Сколько там, минут пятнадцать? – проговорил агент, убирая жгут и зажимая пальцами сосуд. – Если Воронцов узнает, как именно я тебе помощь оказываю, то заколет запасной отверткой. Или ты уже на всякий случай все отвертки у него повыкидывала? – Оставила... одну... – прошептала Вера одними губами. – Лично для тебя... – Я всегда знал о твоем особенном ко мне отношении! – ухмыльнулся Володя, который был рад, что дождался от нее хоть какой-то реакции. Вот только если сейчас сюда войдет Галина Васильевна, то он дождется и еще кое-какой... поди докажи, что ты столь интимно прикасаешься к полураздетой коллеге по работе в сугубо медицинских целях. Володя запоздало вспомнил, что забыл закрыть дверь. Но наконец-то капельница начала оказывать хоть какой-то эффект. Когда Володя спустя четверть часа вновь затянул жгут и, прикрыв Веру одеялом, потому что ее знобило, смерил ей давление, пульс слегка упал, а вот давление поднялось. – Пей, – он подал ей бутылку с водой и поддержал голову, давая напиться. – Если дальше пойдет так же, смогу сделать укол анальгетика. – Спасибо... – Вера смогла оторваться от литровой бутылки, только осушив ее чуть ли не целиком. – Князь... не звонил? Володя достал из кармана мобильник. Он, признаться, и думать забыл о начальнике. – Позвонит, куда денется, – беззаботно заявил он, убирая телефон, и подтащил несколько подушек, чтобы Вера могла лечь поудобнее. – Вот где справедливость, скажи мне? Я тут сижу рядом с тобой, а ты лежишь частично раздетой в моей же постели, хотя мы всего лишь напарники! А твой Воронцов где-то там бегает. Сейчас приведу его сюда и пусть сидит с тобой, держит за ручку и ободряет поцелуями. – Только если ты его запрешь... и привяжешь... – Вера впервые с момента ранения попыталась сыронизировать. – Он теперь... обегать меня будет... за километр... – Если он увидит, чем мы с тобой занимаемся, то обегать его придется уже мне. За два километра, – усмехнулся агент и поправил одеяло. – Да примагнитится он назад, чего ты волнуешься? Я же к тебе привык, хотя с тобой и к исповеднику ходить не надо – всё обо мне знаешь! Вера ничего на это не ответила, лишь устало откинула голову на подушки. Может, вспомнила о последнем злосчастном видении. А может, уже измучилась терпеть боль. Но, во всяком случае, они остановили падение давления и рост пульса. Только всё равно Вере надо бы в больницу, получить квалифицированную помощь. Володя посмотрел на часы – с момента ранения прошло почти два часа. Сколько девушка сможет продержаться на физрастворчике и полиглюкине? Еще через полчаса, увидев, что давление не падает, Володя сделал Вере укол промедола, чтобы снять боль. Звонка от Князя всё не было, и Володя наконец решился позвонить – но телефон начальника оказался выключенным. Время тянулось мучительно медленно. Периодически приходилось давать ноге Веры отдохнуть от жгута. Девушка впала в какое-то полубессознательное состояние на гране сна и бодрости. Володя перестал тормошить ее, но периодически проверял ее состояние. Мысли его то и дело возвращались к Маше. Конечно, хорошо, что ее нет в школе – он не очень бы хотел, чтобы она вошла и обнаружила вот это всё, но Володя понимал, что вытащить возлюбленную из психушки будет ох как непросто. Здесь чувствовалась лапа Морозова или кого-нибудь еще из "Ингрид", отчего возникало острое желание пойти – и отправить их всех к Войтевичу. При взгляде на Веру это желание становилось еще сильнее. Прошел еще час. За окном стемнело, школа, казалось, вымерла. Володя, примостившись в кресле рядом с кроватью Веры, устало потер глаза. После пережитого стресса теперь, в минуты затишья, его наконец начало клонить в сон. Но засыпать было нельзя. Володя наклонился к девушке, прислушался к ее дыханию. Лицо слабо порозовело, хотя Вера была еще очень бледной. Дышала она легче. Искусанные губы чуть припухли, но промедол подействовал, и боль уже не так сильно ее мучила. Только сейчас заметив, что волосы Веры до сих пор стягивала заколка, Володя расстегнул ее. Немного пригладив взмокшие от пота золотистые пряди, тяжело вздохнул и откинулся в кресле. Пока им удалось вырвать инициативу в битве, но до победы было еще далеко. Взгляд в который уже раз упал на телефон. Динамик оставался черным. – Чего не спишь? – спросил Володя, когда девушка, глухо застонав, резко мотнула головой и открыла глаза. – Больно? Еще пить хочешь? – Нет, – Веру теперь меньше мучила жажда, хотя до этого попросила уже вторую бутылку. – Состояние такое... закрываю глаза... и вижу их... – Кого "их"? – переспросил Володя. – Зеленых человечков? Я вроде тебе воды давал, а не самогона, – он сделал вид, что на всякий случай проверяет этикетку на бутылке. – Преступников... из разных видений... я к ним прикасалась еще в детстве, – Вера шумно выдохнула и натянула на себя одеяло до самого подбородка, точно пытаясь спрятаться. – Видения отпечатываются навсегда в моей голове... И когда пью лекарства... или болею... что-то там замыкает... как кинофильм смотрю... ужасов... Володя мученически закатил глаза. Ну вот, этого еще не хватало. – Я бы предложил тебе взять меня за руку и посмотреть кино про ограбление музея. "Как украсть миллион" на современный лад. Правда, без Одри Хепберн, зато со мной. Я же лучше Одри Хепберн, верно? Красивый такой, обаятельный? – он горделиво расправил плечи. Вера чуть изогнула губы в попытке улыбнуться. Получилось больше похоже на гримасу. – Возможно... только... видения не по заказу... бывают... – Ну вот, так и знал! – нарочито громко вздохнул Володя. – Плакала моя кинокарьера. – И чего тебе в музее... понадобилось?.. – проговорила Вера вполголоса, поворачивая к нему голову. Агент понял, что она пытается отвлечься. Всё что угодно, лишь бы снова не засыпать. – Это долгая и крайне скучная история, – проговорил он. – Давай лучше расскажу, как я поехал на рыбалку. Значит, было это три года назад... Он развлекал ее историей своего неудачного рыболовства, когда щука так рванула леску, что он, решив перед этим показать, какой он суперский рыболов, от неожиданности ухнул с головой в воду прямо с мостков. Кажется, на губах Веры даже мелькнула тень улыбки. Володя воодушевился: – Я, главное, вылезаю, весь мокрый, грязный, щука упорхнула – только хвостиком помахала. А она, Катерина, еще и смеется! И ведь невдомек ей, что всю рыбу распугали, что тут клева до вечера теперь не будет. Вот поэтому вас, женщин, и нельзя брать на рыбалку... Это действие священно! – А я любила в детстве рыбачить... с отцом... – пробормотала девушка. – На утренней зорьке... туман над водой... тихо так... еще и птиц не слышно... – Ну и много наловила? – встрепенулся Володя, который всегда радовался, когда Веру удавалось хоть чуточку отвлечь. – Так это... не важно... я просто любила... там... быть... – Вере всё еще мешала говорить сильнейшая слабость. Девушка измученно прикрыла глаза, точно их резал свет небольшой настольной лампы. – Значит, не густо, – Володя усмехнулся. – Вот летом свожу тебя на рыбалку, научу, как надо!.. – Договорились... – Вера снова задышала тяжелее, и Володя, смерив давление, озабоченно покачал головой. Пульс стал повышаться. Пятый час уже девушка на капельнице, всё же вроде нормально было. Чего не учли? Медика бы сюда, но Тамара, наверное, уехала, да и можно ли ей доверять, ведь ее привел в школу Морозов... В этот момент завибрировал телефон. Володя поспешно схватил трубку – звонил Князь. – Где вы потерялись? – спросил начальник. – Они добрались до вас? – допытывался Володя. – Да. Пришлось уходить. Ребят поубивали... А Ира, похоже, снова у них. Володя чуть слышно выругался. – А лаборатория? Лаборатория цела? Веру ранили, я пять часов ее на капельнице держу... – Продержится еще минут сорок? Я вышлю за вами машину... Агент посмотрел на напарницу. Вера открыла глаза и, не сводя взгляда с телефона, ждала новостей. Вот ведь неугомонная! Ни на минуту не ослабит контроль. Даже слегка помирая. – Продержится! – уверенно заявил Володя. – Высылайте машину. Через полтора часа Вера уже была в руках лучших врачей Князя. Ее жизнь была вне опасности. А Володя... Володя так и заснул в кресле напротив операционной, ожидая окончания обработки раны. Он знал, что наконец выиграл эту битву и не отдал в лапы смерти свою напарницу. Эта ночь сблизила его с Верой очень сильно. Внешне они по-прежнему отпускали друг другу колкости, но оба помнили ту снежную дорогу в лесу, ступеньки в Часовне... и долгие пять часов ожидания... После этого ни он, ни она уже не могли остаться прежними. Ни в коем разе не любовь, но уже нечто большее, чем просто отношения напарников. И вот, всё рухнуло. Человек, которому он так доверял, рискнул самым дорогим для него. И пусть Володя тысячу раз понимал, что времени у них в обрез, что фашисты готовят что-то реально опасное, что здесь уже речь идет о жизнях тысячей, если не больше, что права на ошибку или промедление нет... Всё равно. Им Вера могла рисковать сколько угодно. Собой – тоже. Но не Машей. Володя понимал, что простить вряд ли сможет. Понять, согласиться, признать правоту – да. Но снова относиться к Вере по-прежнему... И это было, как оказалось, больно. Володя с самого детства немногих впускал к себе в сердце, а уж кого впускал, за тех готов был драться до последней капли крови. И тем тяжелее было их терять. Когда он вышел из душа, Маша уже лежала на своей половине кровати. Он опустился рядом, даже не приласкав ее перед сном, не сказав ни единого слова. Вера как-то рассказывала, когда они коротали время на дежурствах, что в старину между мужчиной и женщиной, вынужденных спать в одной кровати, но не имеющих права на близость, клали меч. Володя тогда отшутился о странном мазохистском обычае, но теперь особенно сильно ощутил, как режущая кромка меча прошлась по сердцу. Ему хотелось обнять Машу и, слушая в очередной раз ее увещевания, что всё хорошо, чувствуя, как от ее слез намокает рукав пижамы, баюкать девушку как малого, неразумного ребенка, и говорить, как сильно она его напугала, что он ни за что не позволит ей такое повторить. Но Володей овладело какое-то странное оцепенение, не покидавшее его с момента вспышки гнева, которую видела одна Вера. Сердце взволнованно стучало, но буквально за один вечер оно обросло ледяной коркой, из-под которой было сложно выбраться. И вот он просто лежал, кожей чувствуя, как страдает Маша, которой и без него пришлось столько пережить сегодня. Как она боится даже пошевелиться, сменить положение, а сон всё не идет... Лежал – и смотрел на край занавески, на бьющий из-за нее свет. И хотелось подняться и задернуть ее до конца, но сил почему-то не было. Маша задышала редко и глубоко, наконец уснув. Бедняга, умаялась. А Володя всё не мог уснуть, хотя, наверное, прошло не меньше двух часов. Он наконец прикрыл глаза, напрасно пытаясь забыться сном. И непрошенными, опять ворвались мысли о Вере. Что она – тоже лежит вот так, пытаясь уснуть? Или, наоборот, спит без задних ног? Ведь, добавили гнев и обида, не сама она красовалась перед Вадимом, испытывая жизнь на прочность. Вадим и Вера, гонка в подземелье, едва не окончившаяся для напарницы плачевно... Володя вдруг замер. Как он сразу не вспомнил? Ведь он так и не сделал инъекцию Вере, у нее, должно быть, болит рука. Хотелось бы найти себе оправдание, опять обвинить в чем-то напарницу – сама, дескать, виновата. Но в глубине души Володя уже признал – он чертов эгоист. По-прежнему думает о себе, о своем горе, своих потерях. Даже, переживая о Вере, не вспомнил о так и не сделанном ей уколе. Тогда еще можно было бы прийти к ней. А теперь? Открыв глаза, Володя привстал на кровати и достал из-под подушки часы. Три ночи. В такое время не стоит шариться по учительскому крылу, возникнут ненужные вопросы. И у Вадима с Морозовым, если они их увидят, и у Воронцова, если не дай Бог застукает его ночью в комнате своей ненаглядной. После такого вообще можно из комнаты на своих ногах не выйти, а быть вынесенным. Этими самыми ногами вперед. "И не то чтобы я стал его осуждать", – снова дал себе мысленную оплеуху Володя и, убрав часы, со вздохом плюхнулся назад на подушку. Придется ждать утра – и бежать к Вере. Сможет или не сможет он общаться с ней как раньше, но вот заставлять ее страдать не имел права.