Виноваты

Виноваты беляши. Ну, в ларьке остановочном как раз напротив технического университета о пяти корпусах технической мысли, мысль-то мыслью, а горячее и пропитанное маслом, мясным и луковичным соком тесто поддерживало в трудные времена не только местных студентов, но и заблудших всяких. Например, Сашу. Саша Долгополов тогда думал — два или четыре, потому что брать нечетное количество беляшей ему запрещало смутное и тревожное внутреннее чувство, что-то вроде детской привычки не наступать на швы между плитками и складывать в уме номера проезжающих мимо автобусов, ничего странного, ничего — страшного. А пока он думал, его кто-то плотно прижал нетерпеливым и голодным студенческим боком, и Саша больно оказался почти что располовиненным этой круглой, железной, киосочной штукой, которая была прямо под окошком. — Давайте десять, — сказал этот кто-то в окошечко и только потом посмотрел на Сашу, посмотрел, а нихуя извиняться не стал — за то, что без очереди, а ещё за ресницы: густые, пушистые, не то чтобы «девчачьи» или ещё какие, а нечеловеческие сразу, светлые и столько много, сколько беляшей, разве влезет? Саша Долгополов тяжело вздохнул тогда, а беляши закончились — не все на планете Земля, просто партия, единая студенческая Россия стоит на трёх китах: недосып, недопой и недотрах, а ждать следующих беляшей он не мог. Потому что опаздывал на физкультуру, физкультура была обязательным испытанием моральных качеств, пусть и по выбору способа-метода, и Саша выбирал между качалкой, насквозь провонявшей мужественностью и усердно взвиваемой пылью, и бассейном, почему-то бассейном технического университета (условно платной опцией, но смешавшись с толпой, можно было проскочить и так), то есть не выбирал совсем. И ресницы чужие он тоже не выбирал, потому что Саня Долгополов в КВН межвузовский не за ними шёл, ну, сначала просто в свой местный, универский, а потом и в тот, который между булок подыхающего провинциального образования, а беляшный вор сказал, что «Лёха». — Алексей. Квашонкин. Хочешь, я тебе про счёт недели расскажу? Саша тогда не понял — про счёт, и даже не успел придумать ничего толкового в ответку, потому что кто-то из знакомых ребят обнял его за плечи (зачем?) и ещё всунул пивную банку (не очень вкусно), а Квашонкин Алексей, который «Лёха», ресницы, воровство продуктов питания и ещё чего-то словно прямо из живота, из кишок, «правильно говорить — кишечник, а толстая и тонкая это кишки, второй курс уже», потому что больно и тянет, наматывает как сопли на кулак. — Ты же врач, — сказал ему Лёша потом, после выступления или выступлений, в том междувузовском КВН, в котором Александр Долгополов понимал, что часто хуйня какая-то, несмешно же, а надо, чтобы смешно и в живот било, в кишечник, как круглой и железной хуйней под беляшным киоском под рёбра, — скажи по-врачебному, отчего так в России березки шумят? — Я второкурсный врач, — улыбка делало его лицо некрасивым — совсем лягушачьим, странным, поэтому Саша старательно стягивал рот обратно, от ушей, мысленными завязочками, лигатурами, — у меня сейчас, знаешь, какой предмет самый главный? Философия. Потому что экзамен летом, а они меня все там немножко ненавидят, наверное, на кафедре, в смысле, потому что на лекцию приперлась одна левая дама и говорит, что аборт — грех, а новые воины для сильной и единой России откуда тогда браться начнут, ну и я встал, ну, не один я, на самом деле, но и я тоже, потому что... — Блядь. На самом деле, так оно и было всё — нецензурно и не очень хорошо, год продержался, второй — почти продержался, а потом взял и о ресницы споткнулся, нефизиологично это было, невозможно, неправильно. А было. И беляши не помогали, и пиво, и пропихнутый в командное выступление диалог о гендерных стереотипах, потому что стереотипы были не только гендерные, но и как будто из времени пещерно-первобытного строя, и Саша все время натыкался на эти грубо обработанные осколки камней, примотанные к палкам. Примитивные орудия-оружия «ты че как пидор» дожили до просвещённых (нихуя) их с Лешей Квашонкиным общих дней, и от них можно было истекать кровью изо всех мест хоть по сто раз на дню. Зато у Леши был пластырь. Совершенно стереотипно розовый и в мелкий белый цветочек, и когда он его достал, то сразу же моргнул пушисто и беззащитно, от чего у него такое лицо сделалось, хуже чем сбитая в мясо пятка это было, потому что глубже и совсем неправильно, нельзя. — Это не мой, — сказал благородный муж (в смысле не как в паспорте, а как в Илиаде — «муж») Алексей Квашонкин, но розовый пластырь лежал у него на ладони, и ладонь была тёплая в этом треугольнике из линий-складок какой-то там судьбы, жизни и ума. — Не мой, но ты все равно возьми, потому что вдруг будет заражение крови. Саша знал, как будет «заражение крови» на латинском языке, а про критерии сепсиса (клинические, лабораторные) ещё не очень уверенно, пластырь держался хорошо — несмотря что розовый. Хрен отдерешь, потом пришлось отмачивать, а потом Алексей Квашонкин такую штуку отмочил, что лучше бы для КВН приберёг. То есть Александр Долгополов как примерный студент вышел из бассейна технического университета с мокрой башкой (под шапкой, не просто так), а он вышел просто из технического университета и махнул рукой, как будто сразу узнал или очень хотел узнать (в библейском, блядь, смысле): — Санёчек! Толстая кишка и тонкая кишка вот тогда у Саши окончательно устроили заворот, инвагинацию, перелом илеоцекального угла, и он обреченно подумал: «Мама, зачем ты меня родила?», не всклень что вообще «зачем», а «зачем — такого», но какого хрена было перекладывать вину, после драки — кулаками, вот Саша и не стал. Перекладывать не стал, а мужественно остановился с мокрой головой под шапкой и очень мужественно подумал про чужие ресницы, и губы чужие не стал рассматривать, даже если очень хотелось. Вот насколько мужественно он держался и держал себя в руках, в рамках, в первобытно-общинном строе, а потом Лёша завернул его к беляшному киоску и аккуратно так притеснил к той железной и круглой штуке, и спросил: — Сколько? Сколько лет, сколько зим, сколько раз нужно будет получить по морде, ногами в живот ещё, больно, по рёбрам, голова в унитаз не пролезает, потому что воды в школьных унитазах мало, даже если смывать, а вот хуй его знает — не работает. Это Санечка Долгополов дурной такой просто, если ему нравятся девочки, нравятся мальчики, нравится, когда Лёха Квашонкин из технического университета спрашивает у него, сколько беляшей нужно для удачного свидания, то есть сколько беляшей уместится на кончике иглы. Хуй его знает. Когда Лёша открывает дверь по тому самому адресу, который прислал, Лёша, а не толпа бритоголовых блюстителей морального закона внутри нас и снаружи всех пидорасов, у этого дурного Долгополова кишки (толстая, тонкая) даже подраспускаются немного. И он улыбается — даже похуй, что рот лягушачий, некрасивый, и все лицо тоже, невозможно все время прятаться, все время прятать и чтобы первобытно-общинный строй. — А это Аня, — говорит Алексей Квашонкин про девушку с розовым пластырем вокруг большого пальца, и кое-кто со второго медицинского курса между прочим всерьёз думает, что можно умереть от разрыва всех блядских кишок, — сестра. Она уходит, уходит, бля, Ань, ну мы же договаривались, ну... Ну и, оказывается, нельзя. Умирать, когда «сестра», когда беляшей четное количество, и гондонов тоже — прямо два. Прям отсутствие гендерных и всяких остальных стереотипов, когда например технический студент Алексей Квашонкин очень быстро и сильно жмурится, а губами трогает ещё быстрее и пиздец как неуклюже, отчаянно, как в последний беляш на свете языком тычется, и как будто ему все равно, что рот ну — некрасивый, лягушачий, большой слишком. — Охуенный ты, — говорит. — Пиздец нахуй я ссал, что зубы выбьешь. — Ты не меня оскорбил, — это болезнь такая, Санечка, что вот от волнения пиздеть так хочется, не затыкаясь и без паузы даже, без расстановки, — ты моего внутреннего пацифиста оскорбил сильнее чем ввод войск на территорию... — Пиздец. — Пиздец. Я, кстати, видео смотрел... — Про ввод войск на территорию? Саня Долгополов такой глупый. Потому что даже не порнуху, а «научно-популярное видео с английскими субтитрами». Про технику там. Безопасность чтобы и подготовку, и профилактику — ЗППП и просто, дискомфорта там, душевного, чтобы не было так мучительно стыдно за бесцельно профуканную анальную девственность. Смотрел-смотрел, а по факту у Леши были тёплые руки и мозоли на подушечках больших пальцев, и на указательных тоже, что-то техническое или инженерное, хуй его знает, а вот на хуе оно было интересно — приятно то есть, подушечки, чуть шершавая и плотная кожа на них от учебного усердия и от того, с каким усердием Лёша ему дрочил. Нифига не по-братски, а так, словно ему нравилось — и нравилось, что Сане тоже нравилось. Потому что Алексей Квашонкин ему не просто дрочил, а на запястье у него не только были светлые-светлые, чуть рыжие волоски, которые от зимнего низкого солнца светились по-киношному прям, но и губы тоже. Тоже были и трогали осторожно так, в противовес рваным и чуть судорожным движениям пальцев, кольцом, и звук смешной, как будто беляши кто-то пережевать торопится, а губами было так хорошо — смазано, тепло, в щеку, в треснувший угол рта (недостаток витаминов на букву А, В и наверное С), тоже — хорошо, приятно, невозможно, пещерно-первобытный строй идёт нахуй, когда на чужое запястье с рыжими чуть-чуть и светящимися волосками попадает сперма. И надо было, чтобы не у одного Саши благополучно разрешился любовный брюшной тиф, пока сестры («младшая она, но все равно бесит... иногда совсем») нет, пока новая партия беляшей готовится распрощаться с девственно-белым цветом сырого теста, пока зима пропаганды всякой не закончилась и дерьмом не сильно пахнет, не оттаяло. Потому что пока вы вдвоём — ты и чужие ресницы мягким, чуть шершавым по щеке, по рёбрам — оно далеким кажется, придуманным. По чьей-то пещерно-первобытной воле, а не чтобы «семья это союз мужчины и женщины». Поэтому Саня Долгополов улыбнулся и не стал этого прятать. И язык прикусывать не стал, а наоборот — неудобно сполз коленями на пол, подумал и подложил под них скомканную толстовку, успел вспомнить, чью из них двоих, и тут же забыл, потому что чужие ресницы сверху вниз сделали медленное и тревожное «хлоп-хлоп»: — Ты чего? — спросили ещё у него, ресницы и остатки этого страха, который из живота кричал про «зашквар» и «нормальный мужик никогда не...». — Я думаю, что это не как беляш, — ответил Саня Долгополов и очень решительно настроился, руки там на чужие колени положил для демонстрации всей серьёзности намерений. Рот открыл. И похуй, что лягушачий, большой, некраси... — Красивый ты, пиздец. Подожди, подожди, Сань, нормально всё? Нормально так, не... Красивый, блядь, такой ты...