Что сказал гром

      Гертруда не церемонилась. Не жалела, не давала поблажек, не слушала оправдания. Не упускала возможности напомнить, что все это было самостоятельным выбором Кэсси, и что у них и без того очень мало времени. И девочка молча работала.       Иногда все шло легко. Она просыпалась, и в ее голове царила тишина, и это были хорошие дни. В такие дни у нее получались заклинания, в конспектах царил порядок и она без запинки отвечала на все вопросы. Палочка лежала в ладони как надо, осень за окном казалась пестрой и солнечной.       Но гораздо чаще случались плохие дни. Дни, в которые ей хотелось кричать. Или ударить Гертруду по лицу, чтобы она наконец замолчала и весь мир замолчал. Кэсси боялась своих желаний, но избавиться от них не могла. И потому просто изматывала себя так, что засыпала мгновенно, не тратя времени на размышления. Противная необходимость учиться, потому что все ее ровесники учатся, и без образования никуда не деться, превратилась в цель во что бы то ни стало уехать в школу, просто потому что находиться в одном доме с «бабушкой» было действительно невыносимо.       Письма Оливии лежали на прикроватной тумбочке нетронутые. У Кэсси не было на них ни сил, ни времени, ни достаточного количества смелости.       Так пролетел ноябрь.       Утром восьмого декабря Кэсси спустилась на первый этаж, пытаясь платком оттереть с пальцев пятна от чернил; она так и не научилась аккуратно писать пером и часто заливала чернилами все вокруг. На удивление, Гертруды не оказалось ни в столовой, ни в библиотеке. Зато к кухонному ящику была приколота записка, в которой изящным почерком сообщалось, что женщина отбыла по делам и вернется только через пару дней. Вздохнув, Кэсси скомкала записку и бросила в мусорное ведро. Гертруда имела возможность отдохнуть от нее и от дома, но у девочки такого шанса не было. Пока что.       Она по очереди проинспектировала все шкафы и сунула нос в кладовую, оценивая запасы еды. Дома мама почти не подпускала ее к плите, потому что каждая попытка приготовить что-то сложнее яичницы оборачивалась катастрофой. Но Кэсси все равно с завидным упрямством смотрела кулинарные шоу по воскресеньям и в отсутствие родителей прорывалась на кухню, чтобы опробовать очередной хитрый рецепт от французского шеф-повара, говорившего почему-то с южным акцентом. И хотя ее паста отдавала мылом, а фрикадельки неизменно были сгоревшими снаружи и сырыми внутри, готовка, как и любое другое творчество, ей нравилась.       Прислонившись лбом к косяку, Кэсси попыталась очистить сознание от тягостных воспоминаний. Нужно было что-то по быстрому съесть и идти заниматься: любое отставание от графика могло обернуться проваленным тестированием, презрительным взглядом Гертруды и больничной койкой. Девочка уже достаточно ее изучила и прекрасно понимала, что если выяснится, что она совершенно точно не та, за кого себя выдает, ее будет ждать приветливая коробка где-нибудь под мостом.       С полки кладовой на нее смотрела довольно симпатичная запеченная индейка. Вообще, на всю еду были наложены чары стазиса, и Кэсси понятия не имела, нужно ли их снимать перед употреблением, но решила, что после просроченного на неделю йогурта в третьем классе ей уже в принципе ничего не страшно. Соорудив себе чудовищных размеров сэндвич с каким-то острым соусом с нечитаемым названием, она отправилась в библиотеку. Там уже лежало коряво написанное ее собственной рукой расписание и список тем, которые ей нужно охватить за день.       С образованием Кэсси вырисовывалась интересная ситуация. Она так боялась случайно сказать лишнего и выдать себя, что практически не задавала вопросов, и в итоге вообще не ориентировалась в программе за пределами первого семестра четвертого курса. И Гертруда не давала ей варить зелья, потому что каким-то образом смогла узнать, что по зельеварению будут только теоретические вопросы, и не хотела возиться с ингредиентами. Кэсси подозревала, что на первом же уроке по зельям вся школа взлетит на воздух и невесело ухмылялась про себя ироничности такого исхода.       В углу библиотеки стоял потрепанный жизнью деревянный ящик — радио. Гертруда, запираясь в библиотеке, иногда его включала, но при Кэсси оно неизменно оставалось безмолвным. Сейчас девочка вспомнила старую привычку заниматься под музыку и нажала на кнопку; из недр деревянного ящика раздалось шипение, а вслед за ним незатейливая песня про кролика. Разложив на столе книги и достав чернильницу, девочка приступила к работе. Заговор обмена, над которым она билась уже пару дней, не готов был сдаваться так просто.       В работе незаметно пролетело несколько часов, и индейки в кладовой заметно поубавилось. Кэсси как раз пыталась заменить чернильницу на банку соуса, когда радио зашипело, музыкальная программа прервалась, и мужской дикторский голос сообщил, что оценены примерные потери после нападения на Перл-Харбор. Палочка выпала из ослабевших пальцев.       Кэсси знала, что находится в сорок первом году, примерно представляла, что оказалась тут, в Падстоу, в результате бомбардировки Ковентри и даже предполагала, что причиной перемещения стало то, что пригород Джейнсвилла девяносто четвертого и Ковентри сорок первого каким-то неведомым образом соединились во время взрыва. Но до этого момента она никогда не сталкивалась с реальностью вот так напрямую.       Девочка поднялась со стула и выглянула в окно. Вокруг дома был разбит сад с плодовыми деревьями, сейчас почти полностью облетевшими, а над ним раскинулось бескрайнее серое небо. Никаких самолетов, бомб и ужасов войны; никаких нацистов, бегущих к дому с винтовками наперевес. Не верилось, что где-то под этим небом умирают люди. Умирают, чтобы потом пришедшие за ними зубами вырвали свободу.       По стеклу ударили первые капли дождя. Сводка новостей закончилась и дикторский голос сменился старой песней: «Англия будет всегда», — пел мужской голос.       Всегда ли, спрашивала себя Кэсси, вспоминая день, когда узнала о распаде неостановимой машины Советского Союза. Всегда ли, спрашивала она, и перед внутренним взором вставал задымленный коридор и силуэт отца.       Гертруда, как и обещала, вернулась через два дня. Кэсси как раз сводила свои разрозненные записи по противоядиям в одну таблицу, когда женщина вошла в библиотеку. На светлых волосах поблескивали капли дождя.        — Как дела? Не отстала от графика?       Кэсси отрицательно покачала головой, проводя кривоватую линию под очередной ячейкой. По правде говоря, она даже обогнала его, и теперь у нее планировался целый свободный день.        — Как ты смотришь на то, чтобы устроить на Рождество званый ужин? Девочка подняла голову и вгляделась Гертруде в глаза.        — Разве Рождество — не семейный праздник?       Гертруда смерила ее взглядом и, кажется, увидела что-то, что ей не понравилось, потому что в следующую секунду она спросила:        — С тобой все в порядке? Ты какая-то странная. Кэсси снова опустила взгляд в записи.        — Да, все нормально.        — Я хочу позвать своих друзей и, думаю, будет неплохо, если ты к нам присоединишься.       Девочка поднялась на ноги и начала собирать книги и записи в стопку. Гертруда нахмурилась.        — Если тебе что-то не нравится, ты можешь об этом сказать.        — Нет, все в порядке. Это ваш дом, вы можете делать все, что захотите, — Кэсси обошла женщину и вышла из библиотеки. Она не понимала, почему внутри нее все так взбунтовалось от идеи званого ужина. Ей бы не помешала какая-нибудь компания пусть и на один вечер.       Девочка вошла в комнату и опустилась на кровать, сжав пальцами покрывало. Вспомнились рождественские ужины дома: горы имбирного печенья, жареный гусь, шипящий в горле лимонад. Горло будто сдавила стальная рука и глаза опасно защипало. Замахнувшись, Кэсси дала пощечину самой себе. Нельзя плакать. Она не виновата в их смерти. Она сделала все, что от нее зависело и не ее вина, что этого оказалось недостаточно. Подойдя к зеркалу, Кэсси всмотрелась в собственное отражение. Из-за недосыпа под глазами залегли тени, скулы заострились, и сам взгляд стал каким-то другим. На дне болотных глаз появилась какая-то обреченность, затравленность. Она широко улыбнулась собственному отражению; улыбка вышла кривоватая, словно надтреснутая.        — Я в порядке, — сообщила она зеркалу и выпустила воздух сквозь сжатые зубы. Время пошло в два раза быстрее, как будто кто-то нажал на кнопку перемотки на телевизоре мироздания. Не успела Кэсси оглянуться, как наступило Рождество. До экзамена оставалось чуть больше недели. Гертруда с самого утра порхала по кухне, занятая приготовлением ужина, и периодически посылала слабенькие жалящие заклятия в пытающуюся незаметно что-нибудь стянуть девочку. Однако Кэсси все-таки удалось перехватить один миндальный пирожок, провернув трюк с Заговором обмена: заклятье заменило пирожок на скомканный лист бумаги. Заметив это, Гертруда что-то грозно прокричала из кухни, а девочка широко ухмыльнулась; слов было не разобрать.       От пирожка противно зачесался язык. Видимо, перемещения в чужие тела не спасают от аллергии. Домучив пирожок, Кэсси откинулась на подушки и задумалась. Это было не ее тело, тут не было никаких сомнений, но выглядело оно практически точь в точь, как она сама. Получается, в девочке, жившей в сороковые, собралась та же самая последовательность генов, что и в девочке, жившей в девяносто четвертом. Интересно, как такое вообще возможно? Она прижала ладони к лицу. Обо всем этом можно будет подумать позже, в Хогвартсе как раз обширная библиотека, в которой наверняка есть книги про перемещения в чужие тела. Кэсси днями и ночами грезила о хогвартской библиотеке. В «Истории Хогвартса», громадном талмуде, найденном Кэсси абсолютно случайно на верхней полке стеллажа, было сказано, что эта библиотека — одна из крупнейших в Британии, и она надеялась найти там, как минимум, ответы на все свои вопросы. В библиотеке Гертруды, на удивление, художественной литературы было на порядок больше, чем книг по магии. Причем зачастую это были самые обычные, с детства знакомые Кэсси книги: Диккенс, Ирвинг, нашелся даже томик Уитмена. Но были и абсолютно незнакомые авторы, странные фамилии и движущиеся иллюстрации, увидев которые впервые, девочка едва не свалилась со стремянки от неожиданности — забавная нарисованная утка ей подмигнула.       Внизу громко хлопнула входная дверь, в прихожей раздались голоса, и она, приподнявшись на локтях, бросила взгляд на часы. Три часа дня, до заката еще далеко и для гостей рановато. На лестнице раздались шаги Гертруды, а Кэсси быстро схватила с прикроватной тумбочки первую попавшуюся книгу, делая вид, что безумно занята. Однако женщина не стала входить, просто постучала в дверь и попросила спуститься на кухню. Девочка со вздохом отложила книгу и поднялась.       На кухне Гертруда увлеченно разговаривала с незнакомой женщиной. Она была высокой, одетой в шубу, с открытым улыбчивым лицом и русыми волосами. Кэсси застыла в дверном проеме, вопросительно переводя взгляд с Гертруды на гостью. Заметив ее, Гертруда деликатно прокашлялась.        — Кассандра, знакомься, это моя подруга Джейн.       Джейн повернула голову, и на ее лице застыло изумление.        — Мерлин, Труди, один в один.       Кэсси сделалось некомфортно.        — Добрый день, — неуверенно произнесла она.       Джейн оказалась веселой. Они втроем принялись подготавливать дом к празднику. Джейн беспрестанно шутила, травила рождественские анекдоты и своим присутствием сглаживала вечную напряженность между Кэсси и Гертрудой. Перемена в Гертруде была такая, что Кэсси отказывалась верить своим глазам: она впервые за почти четыре месяца совместного существования видела искреннюю улыбку на ее лице.       Наконец-то девочке стало легко. Они втроем быстро закончили все дела, а затем переместились в гостиную, чтобы нарядить приземистую пихту. Гостиная наполнилась запахом хвои и корицы, граммофон крутил пластинки с рождественскими песнями, которым Кэсси и Джейн подпевали в голос, а Гертруда тихонько посмеивалась над ними. К семи вечера подошли остальные гости: мужчина с пышными усами и девушка лет двадцати.        — Это Маркус Брейтуэйт, мой издатель, и его ассистентка Бетти Гаджен, — представила Гертруда новоприбывших. Кэсси навострила уши.        — Издатель? — переспросила она.        — А ты разве не знала, что твоя бабушка замечательная писательница? — усмехнувшись в усы, спросил мистер Брейтуэйт. — Без преувеличений одна из самых талантливых в Европе. Девочка опустила взгляд. Она не видела в библиотеке ни одной книги авторства Гертруды.        — Маркус, прекрати. Ты же знаешь, что я не храню свои книги дома, — вся компания рассмеялась.        — Труди такая скромница, — шепнула Кэсси на ухо Джейн и заговорщически подмигнула. Это был действительно прекрасное Рождество. Угощения были необычайно вкусными, за столом стоял смех, играла музыка. Столовая была украшена остролистом, повсюду были расставлены свечи в крошечных еловых венках, Санта-Клаус с чайную ложку размером перебегал от одного блюда к другому, предлагая попробовать, воровал крупинки соли из солонки и смеялся, как заправский пират. Бетти рассказывала про забавные случаи в работе, Гертруда много говорила про какого-то безумно талантливого паренька, на текст которого случайно наткнулась в местной газете. Пару раз Кэсси пришлось незаметно смаргивать слезы: мистер Брейтуэйт много курил, а запах табака навевал непрошенные воспоминания. Но даже эти воспоминания были подернуты ощущением праздника. Гертруда поднялась на ноги и поблагодарила всех пришедших, а затем пожелала всем пройти сквозь тяжелые времена достойно и не терять присутствие духа. Кэсси подняла бокал вместе со всеми, а затем отпила и тяжело вздохнула.        — Присутствие духа нам всем не помешает, Труди, — ворчливо отозвался мистер Брейтуэйт, отставляя бокал. — Этот стервец Гриндевальд окончательно утвердился во Франции.       За столом воцарилась тяжелая тишина, в которой было отчетливо слышно, как Санта-Клаус тащит вилку по столу. Кэсси хотела было спросить, кто такой Гриндевальд, но вовремя прикусила язык. Судя по реакции окружающих, ни для кого, кроме нее самой, это не было секретом, а она к тому же согласно легенде прибыла из Франции. Джейн деликатно покашляла и улыбнулась своей широкой, обнажающей зубы улыбкой.        — Думаю, на чай нам всем стоит переместиться в гостиную. Заскрипели стулья и компания из пяти человек застучала подошвами по паркету. В гостиной ко всем вновь вернулось безмятежное настроение. Кэсси уютно устроилась в пухлом кресле, перекинув ноги через подлокотник.        — Итак, Кассандра, — мистер Брейтуэйт со стуком отставил чайную пару на столик и сложил руки на животе. — Как тебе Хогвартс? Наверняка намного лучше Шармбатона.       Девочка замялась, когда на нее устремилось сразу три пары глаз.        — Я поеду в Хогвартс только после каникул, — сообщила она, почесав нос. — До этого я училась дома.       Легкий джаз, играющий на фоне, расслаблял. Бетти похлопала ее по коленке.        — О, тебе там понравится! Хогвартс — одно из лучших мест на земле, — девушка очаровательно улыбнулась, а мистер Брейтуэйт, взглянув на нее, одобрительно хмыкнул в усы.        — Наверняка хочешь в Гриффиндор? — спросил он. — Твоя бабушка училась там, и уж чего-чего, а храбрости ей не занимать.       Кэсси вежливо улыбнулась.        — Я много думала над этим, но в конце концов, нет такой уж большой разницы между факультетами, так что в этом моменте я полагаюсь на случай.        — Действительно, я вот учился на Слизерине, но это не сделало меня ни интриганом, ни политиком, — все в комнате задорно рассмеялись. — А что насчет пробы пера? С такой бабушкой грех не попробовать себя в писательском ремесле.       Девочка покачала головой, а Гертруда поставила свою чашку на столик.        — Кэсси потрясающе играет на рояле, — она сделала приглашающий жест рукой. — Дорогая, не откажи нам в удовольствии послушать.       Джейн взмахом палочки выключила граммофон, а Кэсси прошла к инструменту и задумалась.        — Я не уверена, что сейчас вспомню хоть один рождественский гимн.        — Все, что ты захочешь, — ободряюще улыбнулась Джейн.       Опустившись на табурет, она замерла. Нужна была какая-то композиция, написанная примерно в тридцатых. На ум шли серьезные произведения, но атмосфера вокруг была такой расслабляющей, что ничего сложного играть не хотелось. Кэсси тихо прокашлялась. Пальцы легко коснулись клавиш, наполняя комнату легкой джазовой мелодией. Мистер Брейтуэйт грузно поднялся с кресла и протянул руку Гертруде, приглашая ее на танец, а Джейн потянула за собой Бетти. Кэсси набрала в легкие воздух, а затем запела. Эту песню очень любила ее мама, потому что отец сделал ей под нее предложение. По рукам и загривку побежали мурашки, а комната исчезла в сигаретном дыму и музыке, соединяющей две эпохи. «Надеюсь, в твоих снах найдется место для меня*» — пела Кэсси, а эти почти незнакомые люди, скрасившие ее Рождество, улыбались и танцевали, и в этот самый момент ей казалось, что все будет хорошо.       Последняя нота затихла и вслед за ней раздались аплодисменты.        — Если захочешь сольную карьеру, обращайся, мы найдем нужных людей, — сведя брови, серьезно сказала Джейн и Кэсси широко улыбнулась в ответ.       За роялем ее сменила Гертруда. Они смеялись и перешучивались до глубокой ночи, взрослые откуда-то достали бутылку кальвадоса (Джейн, подмигнув, налила Кэсси рюмку, когда Гертруда отвернулась). То и дело гостиная наполнялась взрывами смеха, а спустя время вдруг оказалось, что Гертруда курит. «Как любой уважающий себя писатель! Где вы видели, чтобы писатели и аскетизм употреблялись в одном предложении?» — вставила Бетти, когда девочка бросила на женщину укоризненный взгляд, и за ее репликой последовал новый взрыв смеха. Перед тем как разойтись по домам, гости преподнесли Кэсси общий рождественский подарок. Она смутилась, потому что сама подарков не готовила, но все уверили ее, что все в порядке. В пергаментную бумагу был завернут тяжелый фотоальбом в красной кожаной обложке. Тепло попрощавшись со всеми, девочка поднялась к себе в комнату и прикрыла дверь. Она уже знала, что там увидит, но все равно оказалась не готова к этому. Со страниц смотрела ее мать: юная и красивая до невозможности, она улыбалась широкой улыбкой, махала рукой, танцевала, смеялась шутке кого-то за кадром. Каждая фотография двигалась; и на каждой фотографии Кэсси узнавала характерный поворот головы, пластику, жесты рук. На многих фотографиях Оливия оказывалась в кадре с еще одной девушкой, с очень добрыми глазами и более темным оттенком волос. Одна из таких фотографий оказалась подписана на обороте: «Оливия и Алиса. Лондон, 1925». В центре последней страницы была обычная магловская фотография. На ней была Оливия с очень ласковой улыбкой, а рядом с ней стоял высокий мужчина с уложенными на пробор волосами. У него на руках умостилась девочка лет двух, удивительно похожая на Оливию, но с тем же задорным взглядом, что у мужчины. В груди защемило. Кэсси провела по фотографии кончиками пальцев. С едва слышным стуком на белую страницу альбома упала слеза.