Балаганъ

Утро господина Штольмана, начальника сыскного отделения полиции, началось с настойчивого шепота и легкого потряхивания за плечо. «Яков Платоныч… Яков Платоныч...» Знакомый голос постепенно проникал в сознание, вырывая его из сонного забытья, стряхивая остатки оцепенения, которое лишь с большой натяжкой можно было назвать сном. Проведя ладонью по лицу, мужчина наконец сумел разлепить глаза и наткнулся на участливый и немного обеспокоенный взгляд склонившегося над ним Ульяшина. Штольман мигом пришел в себя, резко сел и огляделся. Он спал в арестантской. Опять. — Яков Платонович, — вновь заговорил околоточный, протягивая ему стакан крепкого чая в подстаканнике. — Уже почти восемь. Скоро господин полицмейстер придут. Умывшись ледяной водой, дабы окончательно разогнать дрему, Яков Платонович привел себя в порядок и вошел в кабинет. Коробейников спал прямо на стуле, распластавшись лицом по столешнице и накрывая своим бренным телом уже проявленные фотокарточки найденных сокровищ. Штольман подошел ближе и, прихлебывая ароматный чай с чабрецом, изучил опись драгоценностей Косанского. Следователь начал сверку накануне вечером, но предшествующая пара бессонных ночей дала о себе знать, возымев весьма неприглядный эффект на физическое состояние сыщика, и когда начальник свалился с ног в арестантской, Антон Андреевич самоотверженно продолжил его дело. По итогу выходило, что из цыганского имущества недосчитались лишь пары перстней, жемчужных бус и золотой подвески с изумрудом. Все остальное добро на довольно кругленькую сумму было в целости и сохранности. Злоумышленники на собственном опыте узнали, как непросто пристроить краденные украшения. Разбудив Коробейникова, Яков Платонович наказал ему подготовить необходимые бумаги для передачи дела в суд. Сам же, сгрузив Косанские драгоценности из сейфа в саквояж, отбыл «по делам». Цыганский барон был приятно удивлен столь ранним визитом следователя, предложил присесть и чашку кофе, да и в целом вел себя не в пример радушнее и гостеприимнее нежели накануне. — Вы и в самом деле человек слова, господин Штольман, — с нескрываемым уважением заявил барон, расписавшись в необходимых протоколах и описи переданного имущества. — С вами приятно иметь дело. — Благодарю, — Яков Платонович сдержанно улыбнулся, поставив чашку на блюдце. — Однако у меня будет к вам просьба. — Слушаю. — Отпустите Зару Керимову. — Так вы же вместе уехали еще вчера. — Я имею в виду, совсем отпустите. Позвольте ей жить своей жизнью. — С вами, вы хотите сказать, — Косанский хитро улыбнулся. — Раз она не причастна к ограблению… — Никоим образом, — заверил Яков Платонович. —… она вольна идти своей дорогой. *** На первом этаже гостиницы, в ресторации, подавали весьма недурной кофе. Яков Платонович, коли того позволяли дела и имеющееся в его распоряжении время, бывало захаживал сюда около полудня выпить чашечку, а уж сегодня, казалось, без ежечасной подпитки организма этим бодрящим напитком ему и вовсе не обойтись. По дороге в гостиницу Штольман успел отправить курьера с указаниями для Петра Ивановича. Ему надлежало явиться в цирк вместе с Зарой к двум часам дня. Шатер гадалки казался относительно безопасным и не привлекающим внимания местом. Все закончится там, где началось. Яков Платонович уже допивал кофе, когда в зал вошла Анна Викторовна. В этот раз он не позволил себе обмануться, мысленно готовя себя к образу цыганки и радуясь в душе, что это скоро изменится. — Добрый день, Анна Викторовна. — Штольман поднялся, улыбаясь, казалось, невольно и непринужденно, и помог даме присесть, придвинув стул. — Кофе? — Да, благодарю. Мужчина махнул рукой, подзывая официанта. Он поделился новостями, рассказал о беседе и договоренностях с Косанским, о том, что уже назначил встречу с Зарой, а значит скоро все закончится, все вернется на свои места. — Все станет, как прежде, — прокомментировала Анна Викторовна несколько уязвлено и отодвинула в сторону пустую чашку. — Вот это вряд ли, — Яков Платонович в очередной раз улыбнулся, заставив девушку удивленно вскинуть брови. — Эти ваши перевоплощения буквально уложили на лопатки моего внутреннего скептика. Я всегда считал себя человеком рассудительным и весьма неглупым, а теперь получается, что все это время я отрицал очевидные вещи. Оглядываясь назад, я понимаю, что все ваши поступки и слова, ранее вызывавшие мое недоумение, обретают смысл, стоит лишь допустить, что вы и впрямь общаетесь с духами. — Вижу — да, а вот общаться они не всегда настроены. — Тяжело вам пришлось с моими твердолобыми суждениями и стойким неприятием вашей картины мира. Простите меня, — сказал Штольман вслух, а мысленно извинялся за то, что не понимал ее, не воспринимал всерьез. Теперь все их общение, вся история их взаимоотношений воспринималась иначе. Она вовсе не пыталась привлечь его внимание, заинтриговать его или превзойти в его работе. Ему было стыдно и совестно, что некогда он допускал подобную мысль, что приписывал ей легкомыслие там, где она на самом деле проявляла невиданную для девушки ее возраста стойкость, мудрость и терпение. Он испытывал небывалое прежде восхищение этой юной барышней, чувствовал, что сражен ею в самое сердце, поставлен на колени, и все же не достоин ее. Не достоин ни грамма ее любви, которая, он теперь ничуть не сомневался, была искренней и по-настоящему взрослой. Ему хотелось выбранить себя за глупое упрямство, с которым он держался за свои рациональные постулаты и которое застилало ему глаза. Ведь у него и мысли не было сомневаться в искренности ее помощи. Он видел ее непритворное беспокойство за судьбы людей, но, никогда до конца не доверяя ее словам о духах, не мог допустить, что она и им увлечена тоже всерьез. И теперь он испытывал горечь за потворство своим страхам, которые не позволяли ему распознать своих истинных сердечных стремлений, мешали поверить в ее чувства. Но сейчас с глаз пала пелена. Отныне все виделось в новом свете. И свет этот был яркий и солнечный, заражающим своим неуемным жизнелюбием. Свет исходил от ее улыбки, не зависимо от внешности. Он любил, когда она улыбалась. Особенно, если она улыбалась ему. *** Когда Штольман с Анной Викторовной приехали в цирк, Петр Иванович и Зара были уже в шатре для гаданий. На столе, покрытом все той же зеленой скатертью, стоял чайник — Зара заваривала какие-то ароматные травы. — Меня и впрямь не будут искать? — уточнила цыганка у следователя, наблюдая за тем, как Петр Иванович радостно обнимает ее тело, с теплом и заботой в глазах, и отмечая про себя, что ей нравится, как они смотрятся вместе. — Косанский дал мне слово. — Что ж, тогда приступим. — Она налила в чашку чай и поставила ее перед Анной. — Выпей. — Что это? — насторожилась Анна Викторовна. — Целебный расслабляющий отвар. Ничего особенного. Ты нужна мне спящей для ритуала. — Он безопасен? — поинтересовался Яков Платонович. — Абсолютно. — Зара снова обернулась к Анне. — Ты его уже пила. Миронова присела на стул, взяла чашку и сделала маленький глоток. Приятный насыщенный вкус, как она и запомнила. — Почему ты его не пьешь? — спросила она Зару. — Я научилась самостоятельно выходить из тела. — Но в прошлый раз, когда я очнулась в твоем теле, я не сразу смогла прийти в себя. — Да, тогда мне тоже пришлось принять снотворное. Когда ты уснула, я подготовилась к ритуалу, выпила чай и стала ждать. Почувствовав, что меня уже клонит в сон, я поменяла нас местами. К тому моменту твое тело пробудилось, и я смогла уйти. А вот ты вновь оказалась заперта в накаченном снотворным организме. — Ну… ты и мерзавка… — пробормотала Анна Викторовна и уронила голову на руки перед собой. Мужчины как по команде дернулись в ее сторону, но Зара остановила их взмахом руки, взглядом давая понять, что все в порядке. — Жизнь заставит, — тихонько ответила она девушке, заправила за ухо выбившуюся прядь волос и, сняв с себя кулон, аккуратно надела на шею спящей. Затем обернулась к мужчинам: — С такой дозой я просплю около часа. Не оставляйте меня, пожалуйста, одну. — Разумеется, — заверил Штольман. Цыганка одной рукой обхватила висящий на шее Анны кулон, другой сжала ее ладонь и быстро зашептала какое-то заклинание на своем языке. Торопливая неразборчивая речь, словно жаркая отчаянная молитва, заполнила тишину, проникая внутрь, внушая благоговейный трепет, порождая невольный страх в холодеющем сердце. Вдруг Зара умолкла, голова ее безвольно упала на грудь. Штольман и Миронов переглянулись. Яков Платонович подошел, присел на корточки перед Анной Викторовной и тихонько позвал. Через мгновение, резко вздохнув, она распахнула глаза и растерянно завертела головой. — Анна Викторовна, — вновь позвал следователь, — это вы? — Яков Платоныч, — она радостно бросилась ему на шею, он крепко обнял ее в ответ, наконец выдохнув с облегчением и довольной улыбкой. Успел вдохнуть запах ее волос, прежде чем она отстранилась. — Это снова я? — не смела радоваться девушка, разглядывая свои руки и ощупывая лицо. — Аннет, — дядя шагнул к ней, и она, вскочив со стула, повисла и на его шее. — Слава богу, все закончилось. — Петр Иванович, — обратился Штольман, — могу я попросить вас присмотреть за Зарой, пока она не очнется. А я доставлю Анну Викторовну домой. — Разумеется, — губы мужчины растянулись в понимающей улыбке, и, подмигнув племяннице, он отпустил ее. Вздохнув, он устало опустился на свободный стул, взял в руки чашку и вдруг опомнившись отставил ее подальше на край стола. Выудил из кармана сюртука небольшую флягу и, вытянув поудобней ноги, приготовился ждать. *** Всю дорогу до дома Анна не могла нарадоваться, что вновь стала собой. Яков Платонович тихо и сдержанно улыбался, в душе радуясь не меньше ее самой. Не зря говорят, что только потеряв нечто дорогое, начинаешь его по-настоящему ценить. И он ценил. Он глаз не мог от нее отвести и боялся, что они приедут слишком быстро. У ступеней террасы он вдруг осознал со всей ясностью и отчетливостью, что еще не готов расстаться с ней. — Анна Викторовна, если вы не торопитесь… — начал он, нерешительно. — Не хотите прогуляться? — Она пришла ему на выручку, указывая рукой на сад. — С удовольствием. Анна расспрашивала его про ритуал, о том, что происходило после того, как она уснула. Ей было любопытно и в то же время забавно услышать его версию событий. Когда они проходили мимо беседки, она остановилась и задумчиво посмотрела на нее, вертя в руках сорванный с ветки листок. — Скажите, Яков Платонович, а когда вы общались с Зарой, вы совсем ничего не подозревали? Вы были уверены, что она это я? — Я видел странности в ее поведении, чувствовал, что что-то не так, но о подобном я и думать не смел, — честно признался мужчина. — И все же вы поцеловали ее. — Тяжело вздохнув, пытаясь унять волнение, девушка нерешительно перевела на него взгляд. — Вам нравятся такие женщины? Напористые? — Мне вы нравитесь, — ответил он легко и не задумываясь, глядя ей прямо в глаза. Анна заметно удивилась его откровенности и, отведя взгляд, зашагала дальше по аллее. Штольман нахмурился, нагнал ее в два шага и, придерживая за локоть, остановил. — Простите, Анна Викторовна, я что-то не так сказал? Я вас чем-то обидел? — Нет, вовсе нет. Просто не стоит давать мне ложных надежд, Яков Платоныч. Ведь по сути ничего не изменилось. Ваши обстоятельства, о которых вы не могли говорить, никуда не делись. А я устала от неопределенности. Вы то подпускаете меня, то отталкиваете. Я просто хочу понять… Она вдруг замолчала, когда его ладонь легла ей на скулу, нежно огладив кожу за ухом. Она замерла, не смея дышать. — Это все неважно, — ответил он вполголоса и легко прижался к ее губам. Вероятно, это было легкомысленно и опрометчиво, но он больше был не в силах сдерживать порыв, рвавшийся из него с того момента, как они оказались вдвоем в пролетке. Этим кротким, мимолетным поцелуем он словно пробовал, спрашивал ее разрешения, интересовался ее мнением. И когда он отстранился, заглядывая ей в глаза, он тут же получил свой ответ — в отчаянном блеске ее глаз, в крепких пальцах, зажавших лацканы его сюртука, в мягких губах, первыми тянущимся ему навстречу. Зарывшись пальцами в волосы на ее затылке, он ближе притянул ее, увлекая уже в настоящий поцелуй. Вторая рука, выронив трость, обхватила ее за поясницу, прижимая девушку к себе всем телом, желая чувствовать ее всю и всюду, и с отчаянием понимая, что и этого недостаточно. Ладонь заскользила вверх по ее спине, разгоряченный разум рисовал образы ее обнаженной кожи под его пальцами, и когда уже исступленный стон готов был сорваться с его губ, он отстранился, тяжело дыша и все еще не выпуская ее из рук. Ее грудь часто и высоко вздымалась, на щеках заиграл робкий румянец, который в сочетании с откровенным и немного дерзким блеском глаз придавал ей особое женское очарование. — Что это все значит? — спросила она, улыбаясь. — Что я люблю вас, Аня, а все остальное не имеет значение. — Он невесомо провел пальцами по ее щеке. — Лишь бы вы были рядом, целы и невредимы, а со всем остальным я сумею справиться. — Что же заставило вас передумать? — Она тоже обхватила его щеку ладонью. — Жизнь. Я не знаю, сколько мне отмерено, в какой момент меня пристрелят, словно загнанную лошадь, которая еще секунду назад не знала, что споткнется. Может, я веду себя эгоистично, но я хочу прожить жизнь счастливо. И я знаю, что мое счастье невозможно без вас. Анна, растроганная до слез его признанием, переполняемая собственными эмоциями, не могла вымолвить ни слова. Она лишь притянула его к себе, крепко обнимая за шею и вкладывая в свой поцелуй всю любовь и нежность, которые она так долго хранила для этого мужчины.