***
Я немного сощурился от яркого солнечного света, смотря на кроны высоких деревьев. Этот жест стал уже привычкой, хотя на нос приличным весом давили тонкие очки. Это, наверное, должно казаться красивым, раз многие подростки, подходящие мимо, носили такие же. — Здравствуйте, можно с вами познакомиться? Просто вы мне очень понравились. Я повернул голову, немного раскрыв рот в удивлении. Так необычайно нежен и застенчив был женский голос. Раньше люди шарахались от меня, стоило им подойти ближе. Возможно, дело было в моих волосах. И теперь, проходя мимо очередного зеркала я хотел поздороваться с неизвестным мне юношей, лишь позже понимая, что этот юноша — я. Волосы уже не блестели белыми прядями на солнце, — постарался мой маленький друг. Цвет не был похож на мой натуральный, был немного темнее. Как оказалось, то, на что мне не было никакого дела, безумно волновало других людей. Девушка, позвавшая меня, была на удивление мила. Она не улыбалась, как многие — слащаво и вынужденно, а мягко поднимала уголки ярко-накрашенных губ. Мне нравился ее макияж: голубые глаза выделяли темные тени, а жирно накрашенные черной тушью ресницы делали их ещё больше. Мия тоже каждое утро, — а я успел на время переехать к нему, что было странным, ведь мой старый дом был примерно в четыре раза больше его квартиры, — наносил на мои бледные щеки немного крема, скрывая глубокие синяки, потому что спал я все также плохо. После гибели матери кошмары лишь участились, будто бы призрак ее неспокойной души все звал меня в холодные глубины земель. И я не шел, даже когда она тянула свою высохшую, ледяную руку к моим крашенным волосам, потому что при жизни я никогда не цеплялся за этого человека. Каждую ночь она отворачивалась, глядя с отвращением, и говорила, что я совсем забыл о ней. Хотелось бы возразить, но действительно я совсем забыл местоположение ее нового, подземного жилья. — Я, — мой голос казался мне слишком хриплым, — я не знакомлюсь, извините. Мое сердце непроизвольно сжалось, когда большие глаза девушки наполнились грустью. Она немного помялась, топчась длинными ногами по асфальту. Уже развернулась, но я вспомнил — что уже было великой радостью для меня. — Извините, вы не подскажите, как пройти в университет Хоккайдо? Кампус Саппоро, как назвала его девушка, мне казался безумно красивым из-за природных условий, что организовал институт. Наверное, это будет звучать плохо, но повезло, что мама умерла зимой. У меня было время подготовиться к поступлению. Девушка извинилась и убежала куда-то в сторону, а я все не мог насмотреться на великолепную природу, что окружала меня. Было удивительно узнать, что Мия учился на двух факультетах сразу, но благодаря ему я, возможно, впервые за долгое время искренне улыбнулся. И если бы не Коджиро, чьими усилиями, я в принципе и поступил в это заветное место, то мечты бы так и остались неисполнимыми. Послышался громкий смех, и вся радость от моей первой улыбки сошла на нет, ведь смеяться я ещё не умел. — Рэки, ну ты придурок! Заветное имя, что я слышал во сне тысячи раз, что стонал, выгибая спину, позволило моим щекам залиться краской при этих воспоминаниях. Я не уверен, что не был героем романтического фильма, когда повернул голову. Ведь загорелая кожа, сияющая в лучах солнца; красные, как огонь волосы, что я видел во сне тысячи раз буквально убили меня. Я уверен, что тогда видел ангела — вездесущего, необычного и любимого. Мои очки немного запотели, и я потянулся, чтобы снять их, замечая необычную влажность на щеках. Не помнил я, что такое слезы, и кажется, что тогда плакал в первый раз. От желудка по горлу прокатилась неприятная истома и превратилась в судорожный вздох, лишь увеличивающий поток слез, выходящих из моих глаз. — Рэки, — позвал я. И либо мой шепот был так тих, либо я сказал это в мыслях, но мальчик не обернулся, показав свою широкую спину. Новая одежда неприятно облегала кожу, и я сжал рубашку где-то в районе груди, потому что там нестерпимо болело. Один, два, три — ускоренный стук сердца немного удивил меня, ведь ничего ранее, кроме волнения, его не беспокоило. На удивление, мое физическое здоровье было почти что в идеальном состоянии. — Ну что, как твой первый день? — спросил Мия, как только входная дверь хлопает. Я хмуро вздыхаю и он понимает мое состояние и без красноречивых слов. — Ты встретился с ним? — Да, видимо, да, — сердце в груди стучит с такой силой, что хочется закричать. Да, я встретил его. Человека, ради которого попытался измениться. Руки дрожат, но я не понимаю, почему. Почему даже на могиле я не двигался, молчал. — Ты сможешь подойти к нему и познакомиться, когда ещё раз встретишь. Не думаю, что он тебя запомнил, но попробовать стоит, — Мия кладет на мое плечо руку, будто бы пытаясь подбодрить, но я же знаю, что являюсь проблемой для него. У мальчишки руки совсем истерзались от постоянной работы, учеба и подработка — не совсем совместимые вещи. А я все живу на счёт небольшой выплаты по состоянию психического здоровья. Денег едва хватает на еду, хочешь жить, ни о чем не думая — вперёд в больницу, там под таблетками не только есть не захочешь, но и жить. А впрочем, жить не хочется и здесь — в привычной необставленной квартире моего новообретенного друга. И ночью я все не могу уснуть. Мерещатся везде красные волосы и карие, большие глаза. Раньше волосы были рыжыми, определенно тусклей — или это воспоминания играют со мной злую шутку? Не стоит верить сознанию, которое и лицо родной матери вспомнить не может. Помню лишь, когда стою у прямоугольной могилы, на которой уже завяли цветы. И не думаю, что женщина заслуживала такого конца. Конца под землёй, конца под холодным камнем, на котором и цветы не растут. И сын ее — брошенный и ненужный — блуждает рядом, словно призрак. Понимает старые легенды, что связывают всегда с покойниками, могилами и мертвецами. Жизни после смерти — не существует, а все эти надуманные призраки — неупокоенные души живых, ходят с могильно-бледным лицом, под глазами давно расцвели синяки, а ноги подкашиваются от голода. Кости уже настолько близки к коже, что просвечиваются, делая ее до невозможности белой. Белой, подобно снегу, что я так ненавижу. Мне снится кладбище, но могила безымянная. Казалось чем-то интересным и романтичным блуждать вдоль тропинок, давно протоптанных безутешными родственниками и слезами их пропахла земля — несёт от нее чем-то гнилым и солёным, и если гниль — это разлагающиеся трупы, то соль — влага, стекающая с моих ресниц. И я блуждаю, плача, в недоумении, в невозможности найти себя. А свет в конце туннеля — это волосы улыбающегося мальчишки? Иначе почему багровое, закатное солнце так манит своим светом? — Прошу, найди меня, — шепчет знакомый голос. — Мы скоро встретимся. И я спасу тебя, — и я верю словам Рэки, потому что из-за него могу поверить во что угодно. Пусть расскажет мне о русалках, вампирах, и я безусловно смогу поверить ему. Голова раскалывается, но я раскрываю глаза с трудом. Душа трепещет — мой смысл жизни нашел меня, он манит, зовет, обещает подарить мне мечты. Обещает забрать из этого трупного смрада, из мрака, затягивающего любую заблудшую душу в свои сети. И я верю, и эта вера может спасти меня.***
Кажется, что меня кто-то трясет. Руки безумно болят, безумно, а кровь все хлестает, я чувствую, как она, словно плетью, обводит озябшую кожу. А после кипятка, в который по собственному желанию я себя и погрузил, мёрзнуть начинаю сильнее. Пощёчина опаляет лицо, и я раскрываю глаза в ужасе. Разве после смерти бывает боль? Либо я в бездне ада, а это черти тычут в меня вилами и все просят, молят проснуться. — Какой же ты придурок, Ланга, — Мия облегчённо выдыхает, и я понимаю, что до сих пор нахожусь на полу. Спина замёрзла, а вещи лежат где-то далеко. И я сжимаюсь, пытаясь спрятать плоды последних лет — шрамы, что заполняют мою кожу не только вдоль запястий и груди. Шрамы глубокие, проходящие с плеч до поясницы, с них до сих пор не смылся запах железа и я думаю, что сам пропах им — кровью и собственной горечью. На миг, перед смертью я чувствовал себя счастливым, но это был лишь прекрасный сон, который ослепил меня своим светом. И там моя любовь звала меня, просила остаться, просила никогда не бросать ее. Если понадобится, то придется упасть ещё раз — лёгкие заполнить тяжёлой водой, что опустят меня дальше — вниз, где такие же смертники не покидают морских глубин. — Зачем? — вопрос рвется из горла, будто разрывая его, а Мия вопросительно косится. Зачем он спас меня? Нет, зачем он до сих пор здесь сидит? Почему не бросил меня, не отправил в психушку, как это сделала «мама»? А там мне никто не помог, кроме Рэки. Его имя вычерчено у меня на сердце, заставляет кровь циркулировать, делает мое тело горячим и главное — живым. — Потому что мы друзья, Ланга. Что случилось? Ты можешь мне до сих пор рассказать, помнишь? — я вижу, как его темные ресницы блестят от воды, но виденье смазанное — очки, что он подарил мне на прошедшее день рождение, я предусмотрительно оставил в комнате. И образ темноволосого ангела размазывается, или это называется обмороком? — Он, — причины оглашать не хочется, хочется солгать, притворится безумным, чтобы снова видеть те белые стены — это кажется моим собственным адом, но я продолжаю молчать. И лишь когда всматриваюсь в мутные глаза друга, то понимаю, что плохо вижу отнюдь не из-за зрения, а из-за слез, льющихся потоком по моим щекам. А на щеке виден след от ладони — рука маленькая, но безумно тяжёлая — то, что нужно, чтобы довести до слез и в сознание. — Он не принял меня. Перед глазами встаёт образ Рэки — не из сна, а из жизни и моя к нему просьба. И он улыбнулся, но как-то фальшиво, не так, как было при первой встрече. И он не вспомнил. Сказал обращаться, если понадобится помощь. А как объяснить, что помощь мне нужна? Именно от него и помощь эта — его присутствие, его нахождение рядом со мной, теплое дыхание на моей шее. Самую сильную боль способен причинить тот человек, которому ты доверяешь и любишь, всей душой и сердцем. И я гнию, мой мозг словно разлагается и осыпается вовнутрь, я не могу себя контролировать, я вижу людей, они всегда приходят, когда мне плохо и насмехаются надо мной, они сгниют вместе со мной, рано или поздно. — Я понял, — кивает Мия, но мне хочется крикнуть: «Что именно ты понял?» Никто не сможет понять человека лучше, чем он сам. Но и я себя не понимаю. — Ланга, ты должен отпустить его. Ты ведь однажды уже отпустил родных тебе людей, а кто он? Безликий мальчик из больницы? — и я хочу заткнуть ему рот, потому что Рэки — ангел, что вернул меня к жизни. И жизнь эту он смог забрать, смог бы и я подарил ему, если бы он попросил. Вырвал бы сердце, налил бы крови — все, что душа его пожелает. — Теперь ты положишь меня в больницу, верно? — холод уже совсем заморозил мне пальцы, они посинели и видимо, губы мои такие же, раз Мия так косится странно на них, либо искусаны в кровь. А бинты для губ существует? — иначе почему лишь запястья мои крепко связаны, не пропуская багровой влаги. — Нет, ты резал неправильно, вырубился из-за давления, — я поднимаю голову и смотрю на кровь, что видно и сквозь бинты. Действительно, лишь одна маленькая рана. — Воду горячую включать не надо было, — голос Мии насмешливый, но он не ругает, не журит, а на шрамы — даже не смотрит. — Но я знаю одного знакомого мне человека. Он должен помочь. Больно? — он указывает на запястья. А боль никогда не прекращалась, не прекращается и не прекратится. Замкнутый круг, начало которого было давно забыто, но конца этому никогда не наступит.***
Думаю, есть в моей жизни что-то комическое, что-то веселое. Это я наблюдаю, когда захожу в кабинет платного психолога, что назначил мне Мия. Спина мужчины узкая, и сперва, из-за длинных волос я решил, что это мираж. Мираж, что никогда не покинет меня и будет преследовать до конца жизни. Мужчина поворачивается и я вижу в его глазах удивление. — Мы с вами знакомы, — он смотрит на мою медицинскую карту, — Ланга Хасегава? Я не знаю его имени, но эти вишнёвые волосы смог запомнить. Без него я бы и не смог встретиться с Рэки — тем мальчиком, что встретил меня в больнице. Я чувствую себя одержимым, одержимым этой мыслью, потому что более меня ничего не держит. — Вы можете лечь на кушетку, — негромко говорит он, а из-под очков все следит за моими движениями, явно анализирует, наблюдает. — Почему вы записались на этот прием? Какая цель? — Я бы хотел вспомнить, — смысла говорить о той любви нет, смысл говорить о стремлении к Смерти отсутствует и единственное, что он может сделать — помочь мне вернуться в воспоминания, помочь найти схожую ситуацию. Я слышу его улыбку — воздух содрогается, а у него на лице перекатываются мышцы. Постепенно я чувствую усталость, он все что-то шепчет, словно колдун, а образ его — размахивающего надо мной руками, заставляет меня смеяться. Но смеяться я не умею и это вызывает лишь гулкий хрип в середине груди. — Вы погружаетесь в воспоминания. Вспомните, что произошло в тот день, в день, когда вы потеряли все. За окном необычайно ярко сверкало солнце, когда я проснулся. Откинув одеяло, я привычно поежился, жалея, что в скором времени не смогу чувствовать этого родного, привычного холода. — Ланга, ты проснулся? — послышался из-за двери голос мамы. — Да! — я постарался крикнуть как можно громче, зная, что мама улыбнется звуку моего голоса. Тем более, не хотелось бы, чтобы она застала меня без футболки, а замка на комнате все не было — обещаю себе, что в Японии будет. Я поспешил просунуть промерзшие ноги в теплые тапки, и двинулся на запах свежеприготовленных яиц. Мама снова не торопилась, но американский завтрак — был некой традицией, которую слишком сильно любил отец. Я глубоко вздохнул, немного жалея, что так скоро мы уедем. Недавно маме с отцом предложили работу в Японии, именно там, где раньше мама и жила. И отец чисто физически не смог отказать ей, глядя в ее жалостливые глаза. Рядом скрипнул стул, прогибаясь под весом отца. Мы были похожи — оба высокие и широкоплечие, с одинаковым цветом волос. Мама часто смеялась, что именно папа проносил меня в животе на протяжении девяти месяцев, так как ее черт мне почти не передалось. — Ты попрощался с друзьями, Ланга? — друзей у меня, как таковых, не было, потому я поторопился кивнуть. — А, кхм, девушка? — я вскинул на отца глаза, не думаю, что это разговор требовал отлагательств. — Пап, — мама уставилась на меня из-за плеча отца, немо поддерживвя. — Мне не нравятся девушки, — я заметил, как брови отца поднялись, хотя продолжал ёрзать вилкой, царапая фарфоровую, — мамин любимый набор, — тарелку. — Что ж, — папа немного откашлялся. — Тогда был ли у тебя парень, если я правильно понял? — он посмеялся, увидев мое удивлённое лицо, и я почувствовал разливающуюся внутри радость. Как хорошо, что у меня такие родители. — Нет, — я почувствовал, как мои щеки зарделись. — Но нравился один. Отец хлопнул меня по плечу и потрепал по волосам. Я знал, что он слишком сильно любит меня, чтобы ругать. Неожиданно прозвенел звонок, — меня проняла дрожь какого-то странного предчувствия, когда мама взяла телефон. — Алло? Да… Конечно, хорошо, — она вздрхнула. — Милая? Что-то случилось? — Все в порядке, но я, видимо, задержусь немного. Вызвали по работе, — я поднялся в тревоге. — Как же мы без тебя поедем? Нас там уже ждут, — папа укладывает руку мне на плечо, прося успокоиться и я сажусь на место, продолжая водить вилкой в тарелке. — Все в порядке, сын, мама приедет чуть позже. Я вскакиваю в поту, смахивая влагу с лица. Ощущение, будто я стою посреди переполненной народом комнаты, кричу во весь голос, а никто не слышит. Ощущение, что я снова остался один. Мужчину этого — я не знаю, а воспоминания будто чужие, кто просунул их в мою голову, кто заставил представить это? На плечо давят, усаживая обратно. И в голове проносятся события той ночи — смазанные картинки и крик. Я думаю, что тогда умер. Когда сел в машину к отцу и он ласково мне улыбнулся, я махнул рукой маме и откинул голову назад — также, как недавно откинул ее на кафель ванной. Отец повернулся, я почувствовал его одеколон и услышал заботливый голос. Кажется, он сказал, что любит меня. Прежде, чем фура врезалась в наш автомобиль. А после боль, древесный запах отца смешался с кровью и я ничего не вижу, кроме потолка. Белого. Белого потолка. Запах медикаментов, запах спирта и лекарств затмевают отцовский запах пачули. Теперь они преследовали меня не только наяву, но и во сне. Я старался не закрывать глаза, потому что иначе я опускался в кромешную темноту. Такую же, что и той ночью. А сзади — пустота, и это все моя новая жизнь с остатками шрама, пересекающего грудь. Я наконец открываю глаза, руки трясутся, но схватить сумку я ещё в состоянии. — У меня никогда не было полноценной семьи, — шепчу я, поднимаясь и собирая вещи. Врач наблюдает, ухмыляясь хитро и вовсе не пытается остановить меня, я и забыл, что этот кабинет — не больница и насильно держать не будут. — А ты разве можешь помнить, Ланга? — усмехается врач, прежде чем я хлопаю дверью.***
В учебном заведении, на удивление, тихо и меня оглушает смех — радостное знаменовение— и видные рыжие волосы. Рэки подпрыгивает, не замечая меня и врезаясь. Учебники с глухим звуком падают и я падаю следом, спешно складывая вещи. Мою руку утягивает смуглая ладонь и перед лицом миндальные глаза, сердце снова стучит как бешеное и я думаю, что упаду. — Извини, — он потирает затылок, — Ты же Ланга, верно? Я не заметил тебя, — и на лице расплывается такая улыбка, что я готов простить ему все, что угодно, но Рэки мнется. — Ты, кажется, не нашел ещё здесь друзей. — Да, — киваю я и не могу оторвать от него глаз. — Я слышал, что ты ходишь на запись к моему дяде, — выпалил он, краснея. — Каору Сакураяшики. Не подумай, я не лезу не в свое дело. — Не волнуйся, мы встречались раньше, — шепчу я, а сердце делает сальто. — Я помню тебя, — с минуту он ещё рассматривает меня и его глаза проясняются — чему-то кивает, будто соглашаясь с самим собой. — Это вроде было около двух лет назад, верно? — я киваю, а он смотрит вниз — на бинты, что выбиваются из рукавов теплого свитера. Он старый, кажется, ещё из моей прошлой жизни. — В то время я носил такие же, — он тянет руки ко мне, дотрагиваясь до бинтов. — Это ведь порезы, верно? Благодаря тебе я перестал это делать. — Благодаря, — я сглатываю слюну, потому что в горле слишком сильно пересохло. — мне? — Да, — Рэки кивает. — Я понял, что у кого-то жизнь может быть хуже. Ладно, увидимся позже, — он хочет повернуться и уйти, а так просто я отпустить его не могу, хватаю за ворот рубашки и снова тяну на себя. Он не удерживается и падает, сталкиваясь со мной носом. — Ой, извини ещё раз, видимо, у нас привычка такая теперь, — горячие дыхание едва касается моих губ и я пытаюсь порвать это расстояние. И вдыхаю. Вдыхаю древесный запах из прошлого. Тот, что тянул меня к Рэки. — Я люблю, — я касаюсь его губ своими, отрываясь и нашёптывая, — люблю тебя, Рэки. А глаза его — полны испуга и волнений, рука отталкивает от себя и мальчишка поднимается, хмуро меня осматривая. Хочется слиться с землёй — и это значит проиграть. Проиграть ему — моей первой любви. Я не сразу понимаю, что за руку меня тянут — очки упали и теперь перед глазами все размазано, но синие волосы вижу впервые. Синие, как и у моего отца. — Вы в порядке? — обеспокоенно спрашивает мужчина. — Вы тут сидели в одиночестве. Я Адам, ваш одногруппник, — у него лёгкий акцент и рост выше моего — редкость в Японии. А сердце мое всё стучит, глаза направлены к красному вихрю, сбежавшему от изгнанника.***
Представляя своё будущее, мне становится одновременно радостно и грустно. Моё сердце искренне радуется тому, что я придумываю в своей голове, той лжи, которую я внушаю себе за правду, от этого мне и грустно. Я бы хотел приходить домой с работы, чтобы моего возвращения с нетерпением ждала жена. Я бы хотел, чтобы мои отношения с родными были искренне положительными, чтобы они интересовались, как мои дела. Я бы хотел, чтобы у меня были люди, которым бы я смог довериться всей душой. Сделал шаг вперёд, подумал и отступил назад… Долго так не протянешь, время неумолимо бежит вперёд, надо принимать решение… Быть в тени, либо создавать эту же тень и оставлять её позади себя, а самому идти вперёд… Внизу — обрыв, способный способный помочь мне, спасти и я все смотрю туда — где ждёт меня рай, мой собственный рай. А за руку тянет кто-то, обнимая и окутывая теплом. — Ланга, и куда ты смотришь? Разве не хотел навестить старых знакомых? — Адам оказался приятным человеком и заинтересованным мной, сзади стоит и наблюдает Мия, ожидая среди могил. И нет — он не призрак, лишь я много ещё не сказал людям, что покинули землю. Я киваю и следую за парнем, сжимая его крепкую руку. Она пахнет дымом от сигарет, которые курил мой отец. Курил в тайне от мамы, чтобы она не ругала его, в тайне от меня, чтобы не подать плохой пример. И я не курю сейчас, а мешает ли мне это приобрести другие плохие привычки? — Мама, — впервые я осознаю это слово во всей его красе, я помню её счастливую улыбку — там, в Канаде, помню её теплые руки и голос. — Прости, я должен был отвезти тебя на родину. Я обещаю, что вспомню. Ради тебя вспомню. И сзади мое плечо сжимает теплая рука человека, которого я не знал прежде. Мне кажется, что за деревьями мелькают красные волосы, но нет — это солнце играет со мной, мне кажется, что я вижу силуэт отца, что одобрительно улыбается мне. И нет, это все игра света и моего воображения. А дома ждёт ещё одна тайна, в доме, где хранятся вещи покойного отца, держащие его запах. В комнате, где стоит наша семейная фотография. А мама счастливо улыбается, прежде чем натянет на шею петлю. И если посмотреть вверх — там нет нескончаемых выбеленных стен, там небо, таящее людские души. И звёзды, похожие на веснушки мальчика, что когда-то помог мне выжить.