Выстрелы грянут без предупреждения

      «Я больше никогда не буду столько пить».       Именно такая фраза вырвалась на следующее утро после дня рождения Эрвина из с трудом разлепившего глаза Кирштейна, который уснул в костюме прямо на диване. Вертелась она в мыслях и сейчас, когда с момента тяжелейшего отходняка прошло пару дней.       Интересно, сколько раз в жизни Жан пытался вбить подобного рода слова себе в голову? Сто? Тысячу? Нет, определённо намного больше!       И неужели хоть раз выполнил обещание? Чёрта с два. Но, даже вновь подходя к дверям злосчастного казино, он упорно продолжал лгать самому себе, повторяя одно и то же. Никакой выпивки в ближайшие дни, а то откинется, ей Богу.       Только вот теперь, после позавчерашних мук с похмелья, неизвестно, действительно ли он себе врал. Потому что пришёл не просто ошиваться на баре, отвлекая Марло от работы, нет. У него было незавершенное дельце. Ещё с тех пор, с того крайне весёлого (и пьяного) вечера.       «Если у крупье график двое суток через двое, то, по моим подсчётам, она работает либо сегодня, либо завтра».       Раз сегодня четверг, да и время не позднее, народ ещё не успел скопиться. Это было Жану на руку.       Хотелось спать, мысли никак не вязались воедино. Напрочь сбитый за последние несколько дней режим давал о себе знать – Жан привык спать днём. Он и опомниться не успел, как оказался сначала у входа с дежурившей охраной, а после и в самом зале. И естественно, прямиком направился проведать друга.       — Здорова, кельнер. Налей мне чего-нибудь прохладного, а то голова раскалывается жуть как! — сказал погромче Кирштейн, поднимая руку вверх и щёлкая пальцами, чтобы привлечь внимание Фройденберга к себе.       — Слышь, Павлин, а можно поконкретнее своё желание озвучить? — огрызнулся Марло, упираясь руками в стойку. — Могу нассать тебе в стакан, сойдёт?       — Тогда придётся просить Хитч, с её холодным сердцем к тебе даже лёд добавлять не придётся, — Жан уже уселся напротив своего друга за барный стул и одной рукой подпёр голову, — Горшок, вот смотрю на тебя и понимаю почему тебе бабы не дают. Потому что ты…       — Я только тебе в стакан нассать готов, придурок. А про Хитч ни слова больше! — перебил его тот.       — Хах, не больно-то и хотелось трещать о твоей игнорщице! У меня голова сейчас другим забита, — Жан то и дело запускал пятерню в свои волосы и массировал голову. Это как-то помогало снять общую усталость. Хотя, для рядового англичанина его поводы для усталости воспринимались скорее как праздник.       Марло навалился своим весом на барную стойку, с интересом оглядывая друга.       — Ты про ту девчонку, которую хрен знает где увидел?       — Она была здесь, олух. Прямо перед твоим носом, — цыкнул Жан, теперь уже барабаня пальцами по деревянной поверхности.       — Ладно, я понятия не имею про кого ты, — пожал плечами Марло, однако затем решил добавить, усмехаясь: — Но с чего ты решил, что сможешь к ней подкатить? Будто ей нужен алкаш, ещё и раздолбай редкостный.       — Охренел?! Я неотразим, вообще-то.       — Да-да, — Марло с улыбкой закатил глаза. — Коне-е-ечно.       — Вот пристал! Да спорим, что она мне даст в первую же ночь, а ты свою подружку даже на десятом свидании в постель не завалишь? — дважды Кирштейна подначивать не пришлось. Он тут же протянул руку Фройденбергу, чтобы закрепить спор.       — Она мне не подружка, но спорим! — раззадоренный Марло крепко схватил друга за руку, как через пару секунд подошла Хитч, о которой они и говорили, чтобы хлопнуть подносом о барную стойку и выдать заказ.       — Марло, сделай мне две «Маргариты» и один фирменный! — она сначала направила своё внимание на бармена, и только потом увидела их сцепленные руки. — Вы чего, армрестлингом решили заняться?       — О, Хитч, привет! Слушай, разбей нам тут спор, чтоб уж наверняка было, — Жан повернулся к Хитч полубоком, после чего она с недоумевающим видом ладонью «разбила» их держащиеся руки. — Вот, спасибо. Слушай, ещё одна просьба к тебе: можешь Горшку прям здесь дать, чтобы ему хоть в чём-то в жизни свезло? — он не упустил шанс подколоть друга при его предмете воздыхания, чтобы поскорее выиграть спор.       — Я тебе сейчас вмажу! — Марло уже хотел было замахнуться рукой, но при Дрейс позориться не хотелось, хоть он и знал – Жан просто шутит.       — Боже мой! Жан, ты извращенец! — у Хитч аж мышцы на лице свело.       — Почему сразу извращенец? — Кирштейн блеснул хитрым взглядом и улыбнулся, — Я же отвернусь.       — Позовёшь, как сделаешь, — обратилась она к Марло, утверждая заказ и полностью игнорируя прозвучавшие глупости.       После Хитч поспешила подальше от бара.       — У тебя от алкоголя уже вообще мозгов не осталось? — Фройденберг злился от того, как нелепо Жан позорит его при девушках, хотя случается такое не впервые. На что тот только заливисто засмеялся.       Его громкий смех прервала Нанаба, что появилась в барной зоне, модельной походкой вышагивая по паркету из тёмного дерева, как по подиуму. Уже на пороге перед небольшой лестницей она сделала непринуждённо-дерзкое лицо. Вовсе не холодное и отрешённое. Её глаза с прищуром завораживали и говорили: «Ну же, посмотрите на меня!». Она сняла длинный лакированный плащ и перебросила через плечо, чтобы все смогли разглядеть её образ: небрежно уложенные короткие волосы, неброский макияж и отсутствие серёг, плотные капроновые колготки делали ноги ещё тоньше, а мини-юбка подчёркивала стройные бёдра, на которых висел крупный ремень из позолоченных колец с множеством цепочек; грудь была почти обнажена, хоть она и была в широкой светлой рубашке. Шаги последовали вдоль барной стойки, отчего каблуки ботильонов громко стучали.       У Марло округлились глаза, а Жан с нескрываемым восторгом громко сказал:       — Чтоб я ослеп! Шанель уже выпустили осеннюю коллекцию?       — Да, и на зиму девяносто второго тоже! — Нанаба широко улыбнулась и обернулась вокруг себя. — Как тебе?       — Просто охренеть – не встать! У меня нет слов! Вот, что я называю «есть ещё порох в пороховницах»! — Кирштейн несколько раз громко хлопнул ладонями.       — Урвала прям с модели. Там такой балаган был с новой коллекцией, просто ужас! — она подошла к стойке, чтобы взять сигарету у Жана. Он по традиции дал ей подкурить.       Из большого зала до бара доносился мягкий баритон мужских голосов в произведениях ритм-энд-блюза вперемешку со спокойной мелодией. Нанаба подняла руки вверх вместе с сигаретой и закачала бёдрами в такт музыке, запрокидывая голову назад и прикрывая глаза. Она чувствовала абсолютное моральное наслаждение и даже известно почему. А всё потому, что она в этом наряде пойдёт с Майком на ужин в дорогой ресторан. Потом они поедут кататься за город, навстречу холодному лондонскому ветру. А после будут горячо согревать тела друг друга в машине.       — Слышь, Горшок, челюсть подбери, а то усатый тебе льдом кабину заправит по полной, — Кирштейн улыбнулся и кивнул в сторону Марло, пока тот застыл на мгновение от красоты танцующей женщины. Она излучала хорошее настроение, полное любви и нежности.       — Я её сейчас тебе заправлю, — раздался издалека басистый, с хрипотцой голос Захариуса, так, что не все сразу поняли, где он находится. Жан обернулся по сторонам, чтобы узнать откуда шёл звук, но никого не увидел.       Нанаба широко улыбнулась, когда услышала знакомый голос с нотками ревности, и продолжила свой медленный танец в одиночку. Майк сидел на диване в углу и курил. Освещение там было только от небольшой лампы на столе, поэтому тени тёплого света мягко скользили по его грубому лицу.       — Эй, мужик, я не претендую, хотя и запал на одну блондиночку, — Кирштейн тоже прикурил, а после встал с барного стула, забирая с собой небольшой стакан «контрпива для снятия похмелья», которым постоянно «лечился», и направился к тому самому столику, за которым сидел Захариус.       Он развалился на кожаном диване напротив и стряхнул пепел с сигареты.       Всё вернулось на круги своя. В зале кто-то громко смеялся, и можно было заметить, что людей сегодня совершенно немного. День рождения Эрвина удался на славу – приготовления к празднику не прошли напрасно. Теперь же все снова ощущали себя в потоке неумолимо быстротекущего времени.       — На какую блондинку ты там запал? На Эрвина? Не думаю, что ты в его вкусе, — из груди Майка вырвалось несколько смешков.       — Да иди к чёрту, ещё б себя или свою «жёнушку» приплёл, — Жан махнул на него рукой и отпил пива. — Я видел, что она работает тут, — он опёрся руками на столик и придвинулся ближе, чтобы говорить тише.       — Елена? Ты про неё? Она в зал не выходит, а только в отеле работает, — Нанаба уже присоединилась к ним, присаживаясь на колено к Захариусу. Так привычно для неё. Перекинула свой плащ через другое его колено. Она заигрывала с ним даже при разговоре с другими. Майк тяжело вздохнул и положил свою ладонь на её бедро. Каждую секунду нахождения рядом она беспрерывно сводила его с ума.       — Да нет же! Она дылда, ещё выше меня будет. А эта маленькая! Да и личиком посимпатичнее, — Кирштейн всплеснул руками, чтобы показать их примерную разницу в росте. — А задница у неё какая! Закачаешься! — он поморщил нос и ладонями показал округлые формы, которые представлял сейчас.       — Блондинка… Маленькая... — Нанаба задумалась и повернула голову в сторону лица Майка, — У нас есть такие? Может, Сьюзен?       — У неё волосы до самой задницы, да и она крашеная.       — Да у той короткие волосы были! — Жан нервно бросал взгляды на их задумчивые лица, а потом указал рукой на Нанабу. — Как у тебя! Ну может чуть длиннее, что ли.       Эмоции на лице Захариуса медленно сменились с задумчивости на гнев. Он свёл брови к переносице и уже начал цедить сквозь зубы:       — Ах ты петушара грёбаный… Так налакался, что принял Нанабу за проститутку? Давно по роже не получал? — он от злости начал сжимать пальцы на бедре Нанабы, у которой от испуга глаза забегали между ними.       — Nein, nein, nein, nein! Мужик, успокойся, — Кирштейн замотал головой в отрицании и выставил руки перед собой. — Не Нанаба! Не она! Та была в форме… Она дилер! Точно, это была форма дилера! — он быстро затараторил, чтобы поскорее убедить друга в обратном.       Мышцы Майка всё ещё были напряжены, как и атмосфера за столом. Нанаба положила свою руку поверх его, пальцами гладя тыльную сторону ладони и запястье. Он всегда ревностно относился именно к ней, даже при всём том, как они работают и кем: оба не торговали своей натурой, а продавали чужую.       — Дилер? — переспросила Нанаба, пытаясь поскорее разрешить ситуацию.       — Да, да, да! Она невысокая, и волосы слегка длиннее твоих! Как у той модели на летнем показе, помнишь? Ты ещё сказала, что она на мужика смахивает, — Жан снова быстро пролепетал, таращясь на неё и ища в её глазах помощи.       Рука Майка на бедре Нанабы стала расслабляться и он тяжело выдохнул:       — Здесь не работают такие женщины, как ты описываешь. Может, кто-то из гостей?       — Хм… Может и правда гость, а может и… — Нанаба пыталась вспомнить всех работников казино и борделя, подходящих под описание, как её снова прервал Кирштейн.       — Да она точно была в форме дилера! Форму уж я не перепутаю.       — А может это не девушка? Ты же пил, как не в себя. Неужели ты ошибся? — её лицо было абсолютно серьёзным.       — Да не… — Жан свёл брови к переносице, уставился на небольшую лампу и снова упал на спинку дивана.       — Дот же не нанимал новых крупье? Уже давно. Работают только проверенные люди, он следит за этим, — Захариус тоже погрузился в раздумья.       — Стоп, а… А, по-моему, я помню такого парнишку невысокого, — Нанаба теперь сама вытаращилась на Жана. — Да, есть такой, как ты говоришь и…       — Чё, Павлин, на мужиков потянуло? — губы Майка начали расплываться в ухмылке.       — Да это баба, у мужиков не может быть такой задницы, — Жан недоумевающе посмотрел на них, пока в его голове происходил большой взрыв и создание новой вселенной.       — Нет, это мальчишка мелкий, — каменное лицо Захариуса выглядело довольно странно, когда он хотел засмеяться, потому что обычно оно говорило о том, что викинги ещё не исчезли.       — Да ну нахер, — Кирштейн перевёл взгляд на Нанабу.       А та, пытаясь поддержать друга, начала:       — Ну, у тебя же был опыт с мужчинами, значит ничего та…       — Да это под кайфом дело было! — перебил её Жан, поскольку всё ещё отказывался принимать происходящее.       — А кто из вас нападающий? Наверняка ты – защитник, Павлин, — Майку было сложно сдержать подступающий смех. Шутки уже просились наружу из его головы.       — Да с какой бы стати?! Я! Я всегда нападающий! — Жан постучал по груди ладонью.       — Ну, игроки на поле тоже меняют позиции, — похоже, что Нанаба подхватила радиоволну Майка.       — Идите к чёрту! Думаете, я его не трахну? Да я всегда сверху! Да я кого угодно тут могу трахнуть! — Кирштейн встал с дивана, руками упираясь в стол.       — Давай. Рискни. Зубы вставить обойдётся дороже тачки, — физиономия Майка на секунду стала серьёзной, чтобы до Жана дошло, что он ляпнул, но потом снова напряглась в попытке сдержать смех. — Бесплатно тебе только хер в задницу вставят.       Нанаба прикрыла рот рукой, а её плечи содрогались от смеха, пока Жан закипал от удара по своему эго.       — Да я Горшку сказал, что трахну её… Его! На слабо меня берёшь, хрен старый?       — В штанах у тебя слабо, — сразу же выкинул Захариус, отчего его спутница едва сдержала порыв истерического смеха.       — Да я прям щас пойду, найду её! Ёб вашу мать, его! — Жан скорчил лицо и «пистолетом» из пальцев выстрелил в Майка, а после поспешил к бару, чтобы перехватить чего-нибудь покрепче для храбрости.       — Давай, давай, Дон Жуан с рынка, — Майк всё же посмеялся низким басом, чтобы окончательно добить друга и сердце Нанабы.       Она любила его шутки и баритонный смех. От этого очарования, которым веяло от Захариуса, музыка со сцены проникала в самую душу, а бабочки в животе пускались в пляс. Таких моментов было не так уж много, поэтому они стали особенно ценны. Они познакомились ещё в восьмидесятом, когда Нанаба появлялась на подиуме и перед камерой чаще, чем ночевала в холодной полупустой квартире, снятой на последний гонорар.       Её карьера модели была яркой, как вспышка сверхновой звезды. Она красовалась на таблоидах и глянце всей Европы. Красота и неприступная дерзость смешались в одном флаконе и воплотились в ней. Молодая девушка с горячим нравом, которая упорно работала изо дня в день, чтобы попасть под свет софитов и стать фавориткой Карла Лагерфельда.       Судьба Нанабы с самого её рождения была непростой: родители хотели взрастить добрую учительницу или наставницу в воскресной школе, сделать из неё «чистую и правильную женщину». Нанаба всё время чувствовала себя в тисках, вольной птицей, зажатой в крохотной клетке, которой каждый день показывают ясное небо лишь на секунду, заставляя горевать весь оставшийся день. Вопреки всему, чем её «кормили» родители и окружающие, она отреклась от фамилии, семьи и светлого будущего, чтобы жить одним днём и воплотить свою мечту в реальность.       Майк же напротив – никогда не стремился быть замеченным всеми. Он и без этого приобрёл неплохую славу среди девушек, будучи молодым и статным вышибалой в заведениях для светских мероприятий, а после и полноправным телохранителем известного модельера.       В его кармане всегда водились деньги, а в постели модели с глянцевых обложек. Безусловно, такое тело и небольшой скандинавский акцент мог заставить любую красотку прыгнуть в его объятия. Но не её.       Нанаба никогда не хотела быть и не была девушкой на одну ночь, какие пылкие речи не говорил бы её избранник.              Диеты, гастроли, съемки, показы.       Ты должна влезть в размер меньше. Ты не должна вести себя так. Ты должна быть такой и никакой больше.       Она снова оказалась в клетке, но теперь из-за собственной мечты.       Первые гонорары состояли из нескольких вещей из новой коллекции. Молодая девушка даже и предположить не могла, что будет беднее мальчишки, что чистит туфли на улице за фунт.       Истерики по ночам, выходы перед камерой днём.       В восьмидесятые без наркотиков обходились только те, кто не выходил на сцену. Это была такая же нормальная потребность, как поесть или поспать. На светских вечеринках люди могли ходить с ложками кокаина. Нанаба перепробовала всё. И наркотики были лучшие. От большого отчаяния она принимала кучу самой разнообразной дури. Заливала свою пустоту белым вином и закуривала сигаретами одиночество.       Она попробовала наркотики и попробовала первый секс с Майком, который в упор не хотел признавать, что среди всех она не зря фаворитка известных брендов, и не зря привлекла его внимание.       Он узнал о её судьбе, которую она несла тяжким грузом на своих плечах. Нанаба хваталась за него, как утопающий за протянутую руку. Только Захариус не позволял ей бросить всё, только большая любовь к нему не позволяла ей упасть на самый низ социальной лестницы. Но она даже не подозревала о его чувствах, потому что Майк никогда не говорил о них. Старался подавить их в себе, чтобы не подвергать себя этой ответственности. Ответственности за эти отношения и за девушку с таким непростым характером. Эмоции захлёстывали её через край, когда его не было рядом, когда он был с другой и когда старался держать между ними дистанцию.       Несколько счастливых лет для неё и несколько мучительных для него.       За Нанабой ухаживали десятки мужчин, а своей женой представляли сотни, если не тысячи. Однако, она с самого начала выбрала сложный путь. С самого начала она говорила, что никому его не отдаст.       Они были так близки, но Захариус всё сильнее пытался отдалиться, потому что знал, какие мужчины к ней неровно дышат, сколько у них на счету в банке и что они могут сделать для достижения своей цели. И они делали. Множество раз он пропускал свидания с одной из самых известных моделей, чтобы пообещать «пиджакам повыше», что обязательно оставит её в покое.       Известный спонсор пытался завоевать внимание молодой модели, чтобы иметь рядом с собой пассию с красивым личиком и стройным телом. Нанаба отказала, и не раз. Она не могла переступить через себя и лечь в постель с вонючим низким ушлёпком только ради бумажек. Не могла променять свою единственную любовь к мужчине, из-за которого её желание достичь своей цели возросло в тысячу раз.       Навязчивый поклонник изнурял её съемками до изнеможения, до потери сознания и нервных срывов прямо во время работы. Из-за её отказов он пытал юную девушку всё сильнее и сильнее, а она всё глубже проваливалась в пучину отчаяния. Наркотики заглушали боль и отсутствие Майка рядом.       Нанаба умоляла его не оставлять её, упрашивала быть с ней, в слезах писала письма и беспрерывно звонила в его маленькую квартирку.       — Я возвращаюсь в Данию, — сухо сказал Майк, стоя к ней спиной, чтобы не глядеть в её теперь вечно красные от слёз глаза.       После гудки стихли, письма прекратились и слёзы на её щеках высохли. Казалось, что она снова сама потеряла всё, что у неё было.       Два года, полных несчастья. И эти же два года фальшиво-натянутой улыбки перед всеми. Обида настолько поглотила её, что она была готова броситься в реку вниз головой и задушить себя собственными руками.       Нанаба поникла и телом, и духом. Изнурение себя трудом и голод не раз доводили её до больничной койки. Белое вино, бесконечные сигареты и транквилизаторы доводили её до истерики.       Она даже не знала, где он и почему оставил её одну. Почему Майк бросил её на произвол судьбы? Чем она всё это заслужила?       Несколько ужасных лет для них обоих.       Порознь было ещё хуже, чем вместе. Её тело сгорало без его рук, а его кровь начинала закипать каждый раз, когда он думал о ней.       На родине Захариус занялся перепродажей автомобилей. От дорогих модных иномарок до отечественного антиквариата. Всё казалось легальным только с виду. Его руки были в грязи с самого первого дня работы. Сначала продажа машин, затем ведение эскорта.       Когда дела со старыми завистниками поутихли и бизнес подрос – Майк снова возвращается в пыльную Англию.       Знакомство с Эрвином, новый круг общения и новая работа в старом обличии. Дружба с Пиксисом начинается с большого партнёрства, а былая любовь с болью режется в груди.       Он решил найти её снова, чтобы увидеть хотя бы в последний раз перед тем, как она пошлёт его навсегда.       Хуже картины и представить было нельзя. Тощее тело, бледное лицо и абсолютно пустые глаза.       Нанаба не истерила и не прогоняла его. У неё попросту не было сил даже на нормальную жизнь, не говоря уж о выяснении отношений.       Прошёл год восстановления и терапии, полностью оплаченных Захариусом. Майк снова не дал ей упасть на самое дно. Она не сопротивлялась и даже была благодарна ему, но одновременно с этим тихо ненавидела за то, что он бросил её одну.       Нанаба вновь стала улыбаться, вновь почувствовала радость без необходимости постоянно пропитывать свою кровь барбитуратами и галлюциногенами в попытке почувствовать себя живой. Она вновь влюбилась в того самого мужчину, однако теперь подпускала его только к своему телу, но не к сердцу, как было прежде. Хватит и телесной близости. Теперь это – всё, что между ними осталось.       Жан спешно направился к бару, возбуждённый новым спором и делом, касающимся его собственного достоинства.       — Горшок, ну-ка плесни мне абсента поживее! — выдал Кирштейн и хлопнул ладонью по барной стойке.       — Старик, ты ж с похмелья, — усмехнулся Марло, но уже взял с полки дорогую бутылку алкоголя. — Расплатиться не забудь.       Кирштейн достал кожаный бумажник из внутреннего кармана пиджака и положил на стол тысячу фунтов.       — Сдачу оставь себе, — Жан осушил стакан с крепким абсентом безо льда в один миг, устремляя свой «взгляд хищника в поисках добычи» в общий зал.       Музыка заиграла ритмичнее. Кровь в венах зациркулировала быстрее, адреналин достиг его мозга намного раньше крепкого градуса.       Небольшое количество людей было ему как нельзя кстати. Кирштейн огляделся уже в центре помещения, рассматривая все игорные столы и заметил свою «жертву».       — Ага, вот ты где, — сказал сам себе Жан, расправил плечи, а после расстегнул ещё одну верхнюю пуговицу на груди. Руками пригладил волосы на висках и поправил наручные часы.       «К бою готов». Именно так он думал всякий раз, когда ему предстояло завлечь какую-нибудь красотку в свои сети шарма и очарования.       Ноги несли его быстрее скорости его гоночной машины к дальнему углу зала. Некоторые из посетителей оборачивались на него, однако сейчас самого Кирштейна мало волновало общее внимание.       Тот самый, кого уже прозвали «горячей цыпочкой» и спутали с проституткой, сейчас собирал по столу небрежно брошенные карты и раскиданные фишки после окончания игры.       Жан уселся за стол прямо напротив дилера, которого так долго искал и о котором так долго спорил. Он окинул юношу взглядом и снова подумал:       «И правда не баба. Ладно, назад пути уже нет».       — Хотите сыграть, сэр? Подождите немного, нужен ещё хотя бы один игрок, — большие голубые глаза устремились прямо на Кирштейна, пока тот в голове оценивал крупье.       — Слушай, — Жан облокотился на стол локтём и прокрутил золотой браслет пальцами другой руки. — Армин, верно?       — Верно, сэр, а как…       — Бейджик. Там твоё имя, — Кирштейн перебил дилера, отвёл взгляд в сторону и медленно моргнул, чтобы изобразить лишь лёгкую заинтересованность им и блеснуть своей внимательностью.       — Ах, точно, — Армин сложил все карты и поместил в шафл-машинку, чтобы перетасовать их и отправить для последующей обработки. — Подождите других игроков, хотя бы одного, и мы начнём. Или же можете выбрать другой стол,— он вежливо улыбнулся.       — Я Жан. Жан Кирштейн, — он добавил в свою речь немного немецкого акцента, потому что обычно это очаровывало дам.       — Что ж, приятно познакомиться, — Армин снова дежурно улыбнулся и кивнул. Ему не впервые знакомиться с посетителями.       — Я не буду играть, — Жан провёл указательным и большим пальцами по своей щетине вдоль острой линии челюсти и подбородка, — Я пришёл за тобой, — он слегка прищурил глаза, делая свой взгляд янтарных глаз ещё более хитрым.       — Что, простите? — тот немного опешил от такой новости. — За мной?       — Да, мне нужен ты, — Кирштейн указал на него пальцем, — Ты же Армин? — произнёс и дёрнул уголком губ вверх, изображая, как он сам считал, «улыбку искусителя».       — Я…       У Армина внутри всё сжалось от страха. От страха и возможного представления о том, что этот Жан был послан начальством, чтобы разобраться с ним за его провал в приватной зоне.       — Мы встречались раньше, но ты, наверное, меня не помнишь, — соврал Жан, вставая со стула и медленно вышагивая вдоль периметра стола по направлению к дилеру. — Было непросто отыскать тебя, — последняя фраза была ключевой в технике «хищника».       — Да, я виноват. Простите, должен был встретиться с Вами раньше, — Арлерт опустил глаза вниз, думая о своём проступке и искренне стыдясь за него.       — Не нужно извинений, — Кирштейн уже оказался возле Армина, останавливаясь совсем рядом с ним. Он оценил их разницу в росте, а потом, наклонив голову вбок и вытянув шею, оглядел его вид сзади, как несколько дней назад. Захотелось присвистнуть, но сейчас это делать было бы несуразно – могло спугнуть и без того волнующегося юношу.       — Надеюсь, господин не сердится на меня слишком сильно. Я возьму ещё смены, чтобы исправить свою ошибку, — Армин потупил взгляд ещё сильнее, и почти сразу же вздрогнул, когда между его лопаток легла чужая ладонь.       — Господин. Я не против, если ты будешь так называть меня, — голос Жана стал пленительно ласковым, и без того сливаясь с низким голосом певца на сцене, — Я не сержусь на тебя, — он наклонился к уху Арлерта, рукой скользя к его пояснице.       Армина словно током прошибло от осознания того, как крупно он ошибся именно сейчас. Он понял, что это вовсе не подчинённый Пиксиса, а обычный клиент заведения, который пытается его склеить.       — Что Вы себе позволяете? — Арлерт сразу же отпрянул назад от назойливого посетителя, как только чужая ладонь достигла края рабочей жилетки и перешла на брюки.       — Да ладно тебе, — Кирштейн игриво улыбнулся, поскольку ожидал такой реакции изначально. — Не бойся. Поедем, повеселимся, а потом можем и ко мне, — он снова старался быть ближе к Армину.       — Сэр, Вы, кажется, обознались, — глаза Армина забегали в поисках охраны поблизости, пока сам он пятился назад. — Извините, но мне пора! — его голос дрожал от страха, что за ним снова увяжется посетитель и что без охраны от него вряд ли можно будет отбиться.       — Эй, подожди, — погромче сказал Жан, когда «жертва» уже убежала из его цепких лап.       Охота впервые не удалась. Удача сегодня явно не на его стороне.       Арлерт с выпрыгивающим от тревоги сердцем сначала быстрым шагом поспешил скрыться между столов, а после и вовсе исчез за дверью коридора для персонала.       — Твою мать, — прошипел Кирштейн сквозь зубы, закусывая нижнюю губу изнутри. — Это меня отшили, что ли? — спросил он самого себя и вопросительно выгнул бровь.       «Ну ничего, Армин, ты потом сам за мной бегать будешь», — домыслил Жан, уже торопясь к выходу из казино, по пути изрядно покрывая всех и вся отборной бранью. Он был беспредельно взбешён, поскольку ему ещё никто не смел отказывать.       Возвращаться к друзьям уже не было желания, тем более «с пустыми руками». Они засмеют его ещё больше, особенно Фройденберг. Ведь он пока не знает, как сильно его друг облажался.

***

      Устланная опавшей листвой главная аллея парка больше походила на старое лоскутное одеяло или церковный витраж – слишком пёстро, аж в глазах мутнее становилось. Для конца октября стояла довольно-таки тёплая погода. Рой облаков то и дело закрывал собой слабо греющее солнце.       Настроение Леви, которое и так обычно не из хороших, теперь насквозь пропиталось меланхолией от созерцания увядающей природы. Всё вокруг точно погружалось в сон, глубокий и тягучий.       Не дремала только извечная настороженность: почему Эрвин назначил их встречу не в кабинете, а именно здесь? И почему пришлось ехать сюда, в Баттерси, ещё и в выходной?       Думы тяготили. Он тащил их вслед за своими шумными шагами по разномастным листьям. Тени полуобнажённых деревьев зловеще возвышались над головой, отчего оставалось только подавлять невесть откуда появившуюся тревогу.       Но проскальзывающая между общим беспокойством мысль о том, что встреча всё же со Смитом, действовала, как таблетка успокоительного. Леви не до конца понимал, как же так происходит: что тогда, на дне рождения, когда Эрвин нашёл сбежавшего от общего празднества у лестницы, что сейчас. Просто чувствовалось – в случае чего, ему смогут помочь. И, как бы ни хотелось доказать обратное, он действительно в этом нуждался. Хотя бы в какой-то призрачной уверенности, что так будет. Потому как сам Леви всё ещё крайне упрямо отрицал необходимость подобных бесед – не хотелось понимать, что твориться что-то не то. Да и вообще, всё с ним в порядке, к чему излишняя болтовня?       Дорога шла полукругом, повторяя очертания озера. Любой пришедший мог сказать, что водоём является своего рода сердцем парка, потому как занимает внушительную его часть. Осталось добраться до фонтана, который и являлся опорным пунктом для встречи.       «По идее, прямо, вглубь парка, а после направо», — проговаривал Леви про себя, не имея должного представления о расположении местных достопримечательностей. А зачем ему это?       Знать районы крышевания банд? Да. Наиболее подходящий глушитель для винтовки? Да. Лучший способ убрать человека без свидетелей? Да, чтоб их! А вот грёбаные парки – не особо-то его стихия. Поди вокруг так и снуют очарованные осенью идиоты, воспевая оды живописным видам. И не заботит их ничего более.       «Интересно, каково это? — думал он, поглядывая вслед улетающим птицам. — Вот так просто жить дураком, просиживая диван дома по вечерам».       Наверное, неплохо. Наверное, даже более, чем неплохо. Но Леви ни за что себе в этом не признается. Иначе навязчивая мысль о том, насколько всё неправильно в его собственной жизни, загрызёт изнутри. Да и что за бред?! Всё правильно, всё так, как должно быть. Мирская жизнь не для него. Он просто не создан для этого.       Пока эмоции варились со здравым смыслом в котле дискуссий, тропа закончилась, сменяясь вытянутой мощёной площадкой. В центре красовался искусственный водоём с фонтаном посередине. По бокам располагались белые деревянные скамейки, позади которых, как в уличном лабиринте, были высажены кусты кубической формы.       Возле одной из таких скамеек Леви тут же увидел Эрвина. Тот стоял, облачённый в тёплое пальто цвета умбра, и задумчиво смотрел на водную рябь, появляющуюся из-за опадающих листьев. Аккерман зашагал прямо к нему.       Едва завидев приближающегося Леви, Эрвин улыбнулся. А этот парень, подумалось ему, и правда не изменяет своим предпочтениям – опять во всём чёрном, отчего на контрасте лицо казалось совсем уж блеклым, как фарфоровая ваза.       — Здравствуй, Леви.       — Да, привет, — Аккерман остановился подле него. — Почему мы здесь?       — Как добрался? — Смит пригладил чуть влажные волосы назад. Интонация была такой, словно ему и правда было интересно.       — На метро. Поэтому хреново – многолюдно. Ты не ответил на мой вопрос, — теперь Леви хмурился.       — Потому что погода чудесная, разве это не редкость? — Эрвин указал рукой на скамью, тем самым приглашая присесть на нее.       — И всё? Серьёзно? — тонкие брови исказились в недоумевающем раздражении. — Нет уж, спасибо, постою.       — Не всё. Помнишь про наш уговор? — Смит приземлился на старую лавочку. — Не бойся, она тебя не укусит, — он пропустил несколько смешков низким басом и ладонью смахнул пару сухих листьев с дощатого сидения, пытаясь уверить Леви в том, что здесь абсолютно чисто.       «Это он сейчас так пошутил? Боже…», — металось в голове Леви, который вскоре решил присесть возле своего начальника.       — Тот уговор, из-за которого теперь я – твой ручной зверёк для опытов? — бросил он, едва оказавшись в сидячем положении. Настроение решило полететь с трамплина вниз, провоцируя резкие высказывания.       От былой непринуждённости Эрвина и следа не осталось – сощурился, тяжело и пристально глядя на собеседника.       — У меня никогда не было такого в мыслях. Я всего-навсего стараюсь помочь.       — Зачем тебе это, Эрвин? — Леви, до этого демонстративно пялившийся на неработающий фонтан и старавшийся не прижиматься к спинке лавочки, теперь тоже жёг дыру в чужих глазах. — Какой тебе прок? Воспитать себе бездушного наёмника, так? Понимаю, что испытательный срок ещё не окончен, но я маячу перед тобой весь месяц. И уже говорил, что готов работать. К чему этот цирк?       — Ты всегда воспринимаешь стороннюю помощь так враждебно? — Смит не давил, а только аккуратно направлял разговор в нужное русло. — Это всего лишь беседа.       — Никакой помощи извне не существует, — Аккерман сейчас констатировал устоявшийся в его голове факт. — Есть только услуга за услугу, баш на баш, да называй как угодно.       — Ты тоже можешь считать как угодно, — Эрвин понимал: не сохрани он холодный рассудок – его не сохранит никто. — Но я просто хочу поговорить.       Леви, наконец, решил успокоиться. Весь механизм представлялся ему донельзя странным. Поначалу он всегда нервничает и отпирается, стоит Смиту с ним заговорить, но потом нужные слова с нужной интонацией будто бы усыпляют бдительность, оставляя только ощущение… комфорта, что ли.       — Где ты умудрился промокнуть? — как-то не к месту спросил он, стараясь отвести тему в нейтральщину, и указал на волосы Эрвина. — Дождя же не было.       — Ах, это, — тот пропустил прядь через пальцы. — Да ничего особенного. Только из бассейна.       Пазл у Леви сложился. Плаванием занимается. Ну да, такой здоровенный – немудрено. Мышцы сами не крепнут.       — Понятно, — он опустил взгляд под ноги, рассматривая трещинки на тротуаре. — Значит форму держишь.       Эрвина посетила мысль, что их диалог походит на американские горки: то внезапная всклока (в основном, со стороны Леви), то нормальное общение.       — Вроде того, — сменить тему не удалось, поэтому Смит, оценив настрой собеседника сейчас и увидев, что тот хотя бы спокоен, продолжил после паузы. — Кстати, насчёт того вечера: ты отлично держался, правда. Не каждый может сделать такие усилия над собой с первого же раза.       — Спасибо, — Леви даже как-то расслабился. — Вот уж не знал я, что моим испытанием будет твой день рождения. И сколько тебе теперь?       — Тридцать два – ни много, ни мало.       — Старик.       — Ты младше меня всего на четыре года, — Эрвин кратко посмеялся.       До Аккермана дошло не сразу. Но как только дошло, он тут же зыркнул в его сторону.       — Откуда ты знаешь? — в глазах блеснуло недоверие. — Ты не спрашивал возраст при приёме на работу, — он замолчал, задумываясь. Потом сопоставил всё воедино. — Ты рылся в моём личном деле? Не ври.       — Да, я его читал, — честно ответил Смит, поднялся со скамейки и направился к дорожке. — Предлагаю пройтись.       Леви спешно поднялся на ноги и, поравнявшись с ним, начал гнуть свою линию дальше.       — И как, много нового разнюхал? — это звучало саркастично, но никак не вопросительно. Отлично зналось, что в полицейских отчётах на него нет ничего особо компрометирующего. — Не помню, говорил ли тебе, Эрвин, но я не выношу махинаций за своей спиной. Если хочешь что-то спросить, то спрашивай у меня, чёрт возьми.       Смит с пониманием кивнул.       — Раз так, то… — выражение его лица изменилось. Он воспроизвёл в памяти состояние Аккермана у лестницы. Даже воспоминания вызвали обеспокоенность. — Леви, что тогда случилось? Почему ты ушёл от остальных?       — Я же уже говорил, — проступило раздражение. Опять пытаются расковырять почти зажившую ссадину, которая без напоминания, возможно, даже не заявила бы о себе, — что всё в порядке. Просто нужно было побыть одному.       Эрвин уже давно раскрыл в голове воображаемый блокнот со своими нескончаемыми записями и принялся сопоставлять симптомы. Не трудно было догадаться, на какое расстройство он сетовал – такое неконтролируемое желание извечной чистоты вкупе с непредсказуемыми реакциями говорило само за себя.       Ответ показался ему неудовлетворительным.       — Не любишь, когда тебе врут, но лжёшь сам, — он кожей чувствовал, как действует его речь на рядом идущего, оттого и продолжал неторопливо, убедительно. — Ты можешь рассказать мне про это. Тебе станет легче.       Леви замолчал. Паршивое ощущение настигло его в момент. Будто у сонной артерии держали нож, не оставляя выбора.       О, нет. Хуже – у него был этот выбор. Не то, чтобы особый, но тем не менее, с самого начала их знакомства и до нынешней секунды был проклятый выбор. И он сам его сделал, вот теперь и пожинает плоды.       А что ещё ужаснее – сейчас чаша весов всё больше склоняется к тому, чтобы действительно позволить себе дать слабину. Поведать о терзающей тревоге и о невидимой удавке, которая в определённых ситуациях сжимает горло, грозясь сломать шею.       Опять это странное чувство, которое периодически возникает… Хотелось сказать Эрвину больше, чем следует. Снова. Выложить перед ним на стол все карты. Снова. Даже захотелось и правда поверить в его слова. Снова! И будь, что будет.       «Да катись оно всё в ад».       Откровенно говоря, пауза была столь долгой и напряжённой, что Смит уже и не надеялся на ответы. А выжимать их представлялось диким – излишнее давление может сделать только хуже. Оставалось лишь ждать, всматриваясь в повёрнутое в профиль лицо, смотреть, как серые глаза устремляются вниз. Он мог поклясться, что заметил, насколько печальным стал этот обычно надменный взгляд.       И Эрвин дождался.       — Я не знаю, — прозвучало неуверенно и к тому же отнюдь не громко, так, что Смит сначала едва ли понял, что обращаются к нему. — Я сам не знаю, что тогда произошло. Мы разговаривали с Моблитом, остальные говорили о своём, а потом я услышал кое-что… и меня накрыло. Дальше помню смутно.       Сосредоточенно закусив изнутри щёку, Эрвин вновь подождал, позволяя Леви собраться с мыслями. Первый рывок сделан. И, пусть он и был уверен в том, что дальнейшие расспросы названному пациенту не понравятся, необходимо шаг за шагом продолжать их задавать. Потому что любая реакция в терапии важна, будь то отрицание, негодование или откровенное бешенство – ничего не попишешь, без этого никак.       — Что ты услышал? — да, Смит видел, как на лбу Аккермана между бровей тут же залегла морщина. Так бывало всякий раз, когда он недовольствовал.       — Да чтоб тебе пусто было! — рыкнул Леви, борясь с внутренним желанием просто собрать ноги в руки и свалить отсюда. Он думал, что ответы на вопросы положат всей бессмыслице конец, но нет! Теперь этот имбицил пуще прежнего душу вытрясает. Заняться, что ли, нечем? — Услышал, что сутенёры разглагольствуют о том, как у них процветает «стерильный» бизнес, ясно? Вот ведь шутка! Похоже на хреновый анекдот, не находишь?       — Я согласен с тобой, абсолютно не смешно, — и в самом деле: Эрвин лишь глядел на Леви, не отрываясь ни на миг. Дескать, «это и правда важно, такая деталь имеет огромное значение». — Какие воспоминания вызывает у тебя эта фраза?       Некоторые гипотезы уже беспрестанно одолевали разум. И ни одной утешительной.       — Из прошлого, — Леви тяжело сглотнул и прикрыл глаза. — Из того времени, когда ты ни на что не можешь повлиять, а просто существуешь среди того дерьма, в которое тебя окунули, не в силах выбраться. Потому что «слишком мал ещё».       — Хочешь сказать, в детстве ты бывал в борделе? — с каким-то неверием в собственные слова спросил Эрвин. Он и представить себе не мог, что разговор вскроет такие незавидные подробности жизни Аккермана.       Тут Леви точно бы прошибло. Он добрёл до ближайшей лавочки сбоку от аллеи, оглядел сидение на опрятность и рухнул на него.       Эрвин тут же нагнал его, садясь рядом.       — Я жил там с матерью до восьми лет, — слова, сказанные охрипшим голосом настолько повергли в шок, что Смит замер с разверзнутыми глазами, — пока Кенни не вытащил оттуда.       «Значит, его мать… работала там, — внутри неприятно кольнуло от пришедшего осознания. — С малолетства вокруг него творился сплошной балаган. Какой-то кошмар».       Безусловно, главным правилом хорошего специалиста было следующее: никогда не пропускать чужие переживания через себя. Только слушать и анализировать сказанное. Это позволяло давать наиболее трезвую оценку ситуации.       Но что-то шло не так. Отчего-то Эрвин так погрузился в сочувствие, будто история касается его лично. Возможно, дело было в ответственности за то, что на встрече настоял он сам. Может и не в ней. Так или иначе, необходимо продолжать. Подопечному нужно выплеснуть всё, что, похоже, годами копилось внутри без права на выход.       — А ещё, — локти Аккермана расположились на коленях. Он опустил на ладони разболевшуюся голову. — Я не мог нормально дышать. Никаких особых препятствий не было, просто не мог и всё. Бред какой-то.       Пусть Леви и не видел, но Эрвин с помрачневшим видом покачал головой, а затем прокашлялся, задавая следующий вопрос:       — Леви, как давно у тебя начались такие приступы?       — «Приступы»? — тот посмотрел так кровожадно, что любой другой человек бы и вправду испугался. — Я тебе не какой-то припадочный шизофреник, понял?       — Ты ведь тогда ходил мыть руки? — осведомился Эрвин. Он встревоженно рассматривал как собеседник меняется в лице. — Возможно, даже с излишней тщательностью. И только после этого тебе стало лучше, верно?       — Как ты…       — Напоминает кое-что. Ты хоть раз рассказывал об этом кому-то из родственников или знакомых?       Теперь что-то вспыхнуло так ярко, что угрожало обжечь и испепелить.       — Ты сегодня в ударе, я смотрю! — цедил Леви сквозь зубы, не спеша потушить бушевавшее внутри пламя. — Да вот как-то нет кучи коллег, друзей и семьи, которые закатывают мне вечеринки по случаю дня рождения, знаешь ли! У меня есть только я. Предлагаешь пиздеть с зеркалом?       — Что насчёт дяди?       — Старый мудила свалил в неизвестном направлении, когда мне было семнадцать. И, как видишь, всё ещё хрен знает где.       — А твоя мать?       Аккерман оцепенел, точно от удара под дых. Теперь к печали в глазах прибавилась ещё и скорбь.       — Она мертва. Кенни забрал оттуда меня одного, — неистовая горечь от сказанного ощутилась на языке так явно, почти физически.       — Прости, я не знал, — Эрвин бросил виноватый взгляд. — Мне очень жаль.       «Сейчас он совершенно другой, — так звучало бы наблюдение Смита, скажи он это вслух. Плотная, тяжёлая мантия безразличия, быть может и на время, но сползла с Аккермана, приоткрывая иссаженную душу. — Мне правда жаль, что это случилось с тобой. Никто не заслуживает такого».       — Не надо меня жалеть. И не делай вид, что охренеть как меня понимаешь.       — Иногда мы зациклены на собственных трагедиях настолько, — Эрвин очертил глазами силуэт облаков, — что даже не догадываемся о наличии людей, действительно способных нас понять.       — Не думаю, что ты – тот человек. Твой папаша нехило так печётся о тебе.       — Ты заблуждаешься, моего отца давно нет в живых, — Эрвин не дрогнул, пусть в очередной раз повторять это было и неприятно, — ровно как и матери. Просто рядом вовремя оказался нужный человек – Дот стал мне семьёй.       Услышанное выбило Леви из колеи. Некогда раздражающий своей правильностью мужчина, который, как думалось изначально, ошибочно представлял чужие судьбы вне роскоши и заботы, теперь раскрывался в ином свете. Ошибался здесь только он сам, оценивая всё через призму собственных суждений. Сложно было вообразить, но всё обстояло именно так. Они такие разные, точно из параллельных миров, и при том, как выяснилось, такие похожие в самом трагичном пересечении двух историй.       — Прости. Прости, я не думал, что… — пробормотал Леви, ещё больше озадачившись тем, что ляпнул. Захлестнула вина. Знай он об этом, никогда не стал бы поднимать такую тему.       — Ничего, ты ведь не мог знать заранее. Да и речь не обо мне, — ответил Смит и едва дёрнул уголками губ. — Всё хорошо, правда. Я справился с потерей.       — Тебе очень повезло, — непонятно, кому было непривычнее: Эрвину, который впервые видел попытки Аккермана произнести нечто похожее на ободряющие слова, или самому Леви, что ужасно неумело их говорил. — Ну, со всеми ними. Видно, что старик в тебе души не чает. И очкастая с Моблитом тобой дорожат. Даже этот, — Леви цыкнул, — петушара хорошо к тебе относится. Особенно было заметно, когда мы с тобой вернулись – он о своих тупых подначиваниях почти позабыл. А о сопляках вообще можно было бы молчать: пока я был там, они только о тебе и трепались, будто о собственном отце. И где ты только их нашёл-то?       «Мне хочется говорить с ним», — подумал он в секундную тишину.       «Мне хочется его слушать», — как в зеркальном отражении, пронеслось в голове у Эрвина.       Однако Леви поймал себя на том, что ни на шутку разошёлся, отчего тут же замолчал и вернул лицу хмурый вид, вновь кутаясь в свою холодную скорлупу. Так слово негласно перешло Смиту.       Эрвин же сейчас не спешил произносить что-либо. Его заворожила повисшая атмосфера. Аккерман распахнул обычно ледяные завесы своей сути, выпустив оттуда крупицу тепла, что воспринималось вровень рассеявшемуся туману и просиявшему солнцу посреди глубокой лондонской осени – редкое, драгоценное событие. Леви совсем не такой, каким хочет казаться.       Тем не менее, длительное молчание всё больше походило бы на глупость, и нужно было что-то поведать. Тоже что-то, касающееся прошлого – уравнять диалог. Как там Леви говорил? Баш на баш.       Лёгкий, ностальгический тон долетел до ушей Аккермана, пока он глазел на говорящего:       — Шесть лет назад, когда я ещё был только советником бывшего босса, мы приехали на один из продовольственных складов, где под прикрытием хранились поставки оружия. Думаю, ты помнишь это место, — Эрвин сделал паузу. Леви согласно кивнул его словам. — Естественно, доступ посторонним туда был закрыт. Когда я прошёл вглубь помещения, за ящиками увидел двух подростков с до смерти напуганными глазами. Они жались к друг другу, паренёк всеми силами закрывал девушку собой. То были Конни и Саша. Заметь их кто-то из прибывших, тут же бы расправились, я это понимал. И, по сути, должен был поступить так же.       — Но ты решил иначе.       — Да, — Эрвин вновь встретился с заинтересованным взглядом и так добродушно улыбнулся, что в чужом сердце что-то шумно ухнуло. — Я сказал, что отвлеку внимание, а им велел выбираться через чёрный ход и ждать меня за ближайшей фабрикой. Они оказались на удивление проворными. Потом задержался под предлогом повторной проверки партии, когда другие подручные уже разъезжались, и пошёл проверить, на месте ли ребята. Так они и появились в моей жизни.       — То есть ты взял этих детей под крыло, — вслух домыслил Леви. — Но почему? Вот так просто повесил на себя ответственность? Ты же их даже не знал, — он выглядел не слишком-то, но удивлённым. Продолжил еле слышно: — Ты точно мафиозник, а не церковный пастор?       Эрвин прыснул со смеху.       — Интересные у тебя сравнения, — он на секунду представил себя в чёрных одеяниях, обрамлённых римским воротником и с Библией в руках. Настолько странно, что забавно. — Но меня всегда учили не рубить с плеча, а принимать решения только после диалога. Поэтому я познакомился с ними и спросил как там оказались. Они забрались туда не выкрасть товар, а чтобы стащить немного еды.       — Стащить еды? — Леви недоумевающе сморгнул.       — Именно, — багряный листок лёгким ветром занесло Эрвину на колени. Теперь он аккуратно крутил его, удерживая двумя пальцами. — Оказалось, они сбежали из приюта в южном пригороде. Вокруг того места частенько ходили слухи о жестоком обращении с детьми, но проверки не выявляли ничего из ряда вон выходящего. Они добрались до черты города, где и находились склады. Денег на еду, конечно же, не было, вот и решились залезть на частную территорию, — он посмеялся. — Сорванцы. С того момента они несколько лет жили со мной и я очень привязался к ним. Поэтому, в каком-то смысле, твои слова о так называемом отцовстве – правда.       История лишила Аккермана дара речи. При всех обстоятельствах, при всех благоприятных условиях для превращения в безжалостного тирана, Смит не загубил в себе искры человечности. Хотя должен был! Это ведь закон жанра: дай человеку власть, деньги и право распоряжаться чужими жизнями, и со временем он непременно начнёт пользоваться своим положением. Но с Эрвином всё по-другому.       Похоже, он – особенный человек.       — А что с тем приютом? — Леви правда заботил этот вопрос. Заведения, где неподобающим образом относятся не только к детям, да и к людям в принципе, по его мнению, не имели право на существование.       — Я добился его закрытия и обеспечил детям лучшие условия, — отозвался Эрвин и поднялся со скамьи. Он кое-что придумал. — Пойдём, покажу тебе одно место.       Дежавю. Смит вновь ведёт вперёд, к чему-то пугающе неизведанному. Примет ли Аккерман это приглашение? Конечно примет. Потому что, наконец, чувствует – его услышали и поняли. Чувствует, как огромный камень на плечах даёт трещину. А ещё чувствует, что у Эрвина такие потрясающие глаза, что отказ приравнивался бы к кощунству.       Местом оказалась крохотная чайная недалеко от юго-западной границы парка. Она располагалась в узком проулке и выглядела достаточно старой. Над козырьком висела выцветшая деревянная вывеска с крупными буквами. Леви и опомниться не успел, как они стояли на пороге, а Эрвин открывал входные двери.       Внутри пахло кардамоном с примесью корицы и пряностей. Витрина изобиловала красиво выложенной ароматной выпечкой. На длинном деревянном подоконнике, как и на круглых столах, были расставлены сухоцветы.       Людей совсем немного. Заведение, как и показалось с первого взгляда, было отнюдь не туристическим. Оно скорее из разряда тех, которое посещают жители района для перекусов между прогулками.       Эрвин прошёл к дальнему столику у окна, разворачиваясь к Леви с излучающим тепло лицом. Место точно для него что-то значило.       — Чёрт, Эрвин, — Аккерман брезгливо сощурился. В тканевой обивке старых стульев абсолютно точно скопилось столько пыли, что от одной мысли голова шла кругом. — Только не говори, что хочешь, чтобы я сюда уселся.       — Ну, — Смит взглянул на наручные часы и пожал плечами, — почти пять часов. Думаю, самое время для чаепития.       — Да ни за что на свете.       Не то чтобы Леви не любил чай. Нет, даже не так – он его просто обожал, но есть и пить в общественном месте, где чистота – вопрос спорный, из посуды, которую ни пойми кто лапал своими руками… Ну уж нет.       — Леви, понимаю, что это сложно, — в лице Эрвина вновь читалась благожелательность. Он, быть может, ещё расположил бы руки на чужих плечах, мол «доверься мне, ты со всем справишься», вот только и воспитание не позволяло, и шанс на такой непредсказуемый исход, при котором ему может неслабо влететь. — Но я знаю, что делаю.       Он был честен. Одной из методик такого вида психотерапии было намеренное погружение в стрессовую ситуацию. По ходу дела специалист помогает контролировать страх, осмысливать свои действия и смотреть на них здраво. Примерно то же самое Эрвин хотел провернуть в казино, но всё пошло прахом. Теперь пора повторить попытку. А потом снова и снова. Сколько потребуется.       Леви закрыл глаза, делая глубокий вдох, а затем медленный, выразительный выдох. И так ещё пару раз. Этому научил Смит на вечере, пока они возвращались к, должно быть, самой шумной компании среди прочих. Он сказал, что такое упражнение понижает тревожность. Что ж, он был прав.       «Если ты считаешь, что так нужно, Эрвин, то я доверюсь твоему решению».       — Хорошо. Давай попробуем, — согласился Аккерман. Его согласие было похоже на прочтение зазубренного стихотворения – больше по наитию, нежели обдуманно. Если бы он начал долго и муторно взвешивать все «за» и «против» , то пиши пропало – сомнения поглотили бы так быстро, что и моргнуть не успел бы.       Надо сказать, ответил Леви очень даже вовремя, потому как возле них тут же появилась пухлощёкая женщина в возрасте. Волнистые волосы то и дело выбивались из низкого пучка. Одежда её представляла собой скромный, по-домашнему уютный комплект: вязаный джемпер со свободными брюками, а поверх был повязан светлый фартук.       — Здравствуйте, господин Смит! — радостно затараторила она так громогласно, что, будь там много посуды из тонкого стекла, она бы полопалась. — Давненько Вас не было! Ох, Вы сегодня не один?       — Добрый день, — либо Эрвин и сам слишком хорошо знает эту женщину, либо со всеми подряд так любезно воркует – Леви было неясно, — миссис Доусон! — а, нет, всё-таки первый вариант. — Да, со мной сегодня друг.       «Друг?»       — И как же зовут друга? — с неприкрытым любопытством спросила она, пялясь на Аккермана и, похоже, упорно дожидаясь ответа.       Леви с подозрением посмотрел в ответ, прищёлкнув языком. Какая надоедливая тётка.       — Он обычно неразговорчив, — снисходительно улыбаясь, вставил своё слово Смит. — Так что простите ему это.       «Зато у тебя язык без костей!»       — Так-так, — женщина засуетилась, подходя к прилавку. Эрвин направился за ней, пока Леви всё ещё скептически осматривал проклятый стул. — Чего изволите, сэр? В наличии есть Ваш любимый яблочный пирог, не желаете?       — Нет-нет, благодарю, сегодня заказ будет другим… — Смит ещё несколько минут о чём-то шушукался, как понял Аккерман, с владелицей сего заведения.       Леви не особо вслушивался. Он наконец присел на стул, раздражённо поджав губу и складывая попавшуюся на пути бумажную салфетку в подобие оригами. Уже представлялось, каково будет опять стирать вещи, не жалея мыла, сил и времени. Как и каждый раз по приходу домой.       Когда в руках уже вырисовывалось нечто похожее на кривого лебедя, на стул напротив сел Эрвин.       — Любишь складывать оригами? — тотчас спросил он. — Скажу, как специалист, отличный способ успокоить нервы.       — Я заметил, — выдохнул Леви и сразу же отодвинул фигурку в сторону. — А ты, значит, любишь уплетать яблочные пироги в перерывах? Ну и нелепость.       — Вообще-то, они тут чудесные, — возразил Эрвин, затем добавляя, — хотя и близко не сравнятся с Сашиным дромеккейе. Кстати, заказ скоро подадут.       Слегка кривя губы, Леви разложил свои локти на столе. Жест был простецким, даже наглым – ни намёка на светские манеры. Лицо его выражало ни то скуку, ни то досаду. Нечто среднее, как и вся его мимика, обычно разбивающаяся на полутона и оттенки.       «Чего они там возятся с этим чаем?» — сварливые мысли то и дело лезли наружу, но он упрямо молчал, вспоминая последний час. Смит каким-то образом ухитрился поразить Леви ещё больше: спас от возможной смерти незнакомых ему детей, ничего не требуя взамен. Приютил их, заботился и заботится даже сейчас. Почему, Эрвин? И какого ж ты тогда чёрта в мафию подался, раз благороднее любого гражданского? Им ведь плевать на других! Ты же не такой.       Может, Аккерман просто попался на какой-то крючок, и нынешнее мнение – обман? От своих домыслов становилось тошно. Интересно, о чём думает Эрвин каждый раз, когда отправляет партии оружия в другой город или за пределы страны, прекрасно осознавая как им распорядятся? О том, что люди погибают каждый день от рук друг друга и это неизбежно? Или о плате за товар? Или…       «И куда полез со своими рассуждениями о благородстве? У самого руки по локоть в крови, — собственное «я» решило оборвать на полуслове. — Идиот. Кому и судить о его поступках, так точно не тебе».       — О чём задумался? — Леви услышал непринуждённые ноты чужого голоса и поднял глаза. Эрвин вертел в руках другую салфетку, сложённую в такого же лебедя, но потом, стоило ему завидеть замешательство на лице Леви, настороженно спросил: — Ты хорошо себя чувствуешь?       — Да, всё в норме, — дежурный ответ на, как показалось, дежурный вопрос. — Задумался над тем, что они не пойми где ходят. Какое-то долгое ожидание для одного только чая.       — Почему «одного только чая»? — Смит, не скрывая лукавства, обнажил верхний ряд зубов.       — В смысле?       Заскрипели старые половицы. Эрвин, будто только того и дожидаясь, кинул краткий взгляд в сторону, оставляя Леви, всё ещё смотрящего на него, в растерянности.       Растерянность лишь преумножилась и расцвела в полной мере, когда к белоснежной скатерти добавили такие же полотняные салфетки и сервировали посуду вплоть до столовых ножей и маленьких ложечек. А затем на столе появилась этажерка с десертами, любезно принесённая миссис Доусон. Чего там только не было: сэндвичи, пирожные, печенье, сконы. Даже джем и два вида масла присутствовали!       Вслед за хозяйкой чуть ли не подбежал парнишка лет шестнадцати с подносом – наверное, её сын. Притащил самое важное: две чашки с блюдцами, молочник и чайник с ароматным чёрным чаем. Он пожелал приятного чаепития и ретировался, оставляя компаньонов одних.       — Что?.. — только и смог пролепетать Леви с изумлённым видом. — Зачем?..       — Мне показалось, что чаепитие в лучших английских традициях намного приятнее, нежели обычное, — Эрвин уже учтиво разливал горячий напиток по чашкам. — Тебе добавить сахар? Или, может, сливки?       — Нет, я не… — сердце под рёбрами отбило полную волнения чечётку. — Я сам, просто… Чёрт.       — Что-то не так?       — Видел такое только в старом кино, — признался Аккерман, так и не прикасаясь ни к одному предмету на столе. — Я не знаю и половины нюансов, этикета и прочей хренотени.       Выглядело всё, конечно, очень красиво, но Леви помнил свою установку, касающуюся этой затеи. Она докучливо заёрзала под черепом: «Не трогай посуду, там куча микробов, представь, сколько людей ей пользовались до тебя!». Не спасал даже весомый аргумент, что её наверняка моют после каждого посетителя.       Смит с абсолютной безмятежностью пододвинул ему чашку, от которой исходил приятный аромат вперемешку с лёгким паром.       — Не страшно, — миру явила себя ещё одна лёгкая, абсолютно очаровательная улыбка на его губах. — Всё не так сложно, как кажется. Смотри, сначала салфетка, — он взял со стола тканевый прямоугольник и расположил у себя на коленях.       Аккерман повторил за ним.       — Закуски едят от солёных к сладким, — продолжал Эрвин. — То есть, например, начинаешь с сэндвичей, а заканчиваешь пирожными. А если начал, допустим, со сладкого, то к солёному приступать уже не стоит.       Он настолько увлекательно рассказывал о ситечке для чайника, правильном помешивании сахара и почему оставить ложку в чае – дурной тон, что Леви невольно заслушался, на автомате ухватил чашку за ободок и отпил, не сводя глаз с «учителя по этикету». Установка уже вылетела из головы, точно как и другие думы, не касающиеся чаепития и чужой речи.       Эрвин удивился, встретившись с внимательным взглядом.       — Ты так необычно держишь чашку, — он решил не огорчать собеседника замечанием о том, что тот, похоже, совсем его не слушал: при первой пробе напитка никогда не смотрят на другого человека.       — Привычка с детства, — отозвался Леви после ещё одного глотка чая, который точно пришёлся ему по вкусу. — А нож зачем?       «Всё-таки выпил, — Смит внутренне порадовался маленькой победе. — Хорошо. Для его убеждений это – действительно успех. Может, и от десерта не откажется?»       — Это для сконов. Сначала нужно постараться разрезать их пополам, не раскрошив, а потом намазать джемом или маслом. Кстати, очень вкусно. Попробуешь?       — Думаю… — на языке опять закрутилось назойливое, словно муха, «нет». Но Эрвин ведь не посоветовал бы попробовать, будь это чем-то опасным, так? — Думаю, да.       Конечно же, попытка не раскрошить выпечку провалилась, но Аккерман всё равно неуклюже, потому как перчатки мешали, разрезал её, намазал джемом и попробовал.       — М, — он с аппетитом расправился с остатками скона, — правда вкусно.       — Вот видишь, — подытожил Эрвин. — обедать в общественных местах совсем не так ужасно, как тебе кажется. Посуда чистая, Леви. И мебель тоже. Всегда проговаривай это про себя и старайся оценивать всё рационально. Не позволяй твоим страхам выдавать выдуманное за действительное. Поначалу будет трудно, но я помогу. Договорились?       — Да, Эрвин. Мы договорились.       Так прошло ещё полчаса, которые они коротали за беседой. Смит даже оповестил Леви о том, что сорт того замечательного чая, который им подали, называется дарджилинг и что он растёт у подножья Гималаев. Эрвин вообще был достаточно эрудированным, отчего слушать его было – одно удовольствие.       — Думаю, пора закругляться, — вдруг сообщил он. — Мне нужно ещё разобраться с документами. Леви, ты сделал опись?       — Сделал-сделал. Быстро ты босса включил.       — По-другому никак, — ответил Эрвин, жестом подзывая владелицу и забирая чек из её рук. — Секунду, миссис Доусон.       Потом он молча вручил женщине купюры и благодарно кивнул. Она расплылась в улыбке и поспешила к другому столику.       — Сколько я теперь тебе должен? — Леви нахмурился. Да уж, материальное положение у него сейчас и без того оставляло делать лучшего.       — Нисколько.       — Прекращай валять дурака. Сколько?       — Я пригласил, значит, я и плачу, — Эрвин вздохнул. — Просто этикет, помнишь?       — Ладно.       Лицо обдало прохладным ветром, стоило только выйти на улицу. Теперь облака сгустились, плотным слоем заполоняя небо, отчего город стал бесцветным, будто чёрно-белым. Совсем не то, что было двумя часами ранее.       Они направились вперёд, оказываясь на главной улице. Здесь вовсю кипела жизнь: люди спешили по домам или в магазины, автомобили гудели и сигналили, мерцающие светом витрины заведений зазывали к себе прохожих.       — Почему именно эта чайная, Эрвин? — Леви, кажется, больше не обращал внимания на посторонний шум вовсе. — Я видел твоё лицо, когда мы только зашли. Какое-то особое место для тебя?       — Любил ходить туда с семьёй по выходным, — Эрвин про себя отметил, как Леви, должно быть, неудобно каждый раз задирать голову, спрашивая что-то. А ещё отметил, что такую тягу к разговорам видит у него впервые. — Говорю же, там чудесные яблочные пироги.       — Мне тоже там понравилось. Уютно.       — Я рад, — взгляд Смита был брошен сначала на время, а потом на погоду. — Ты точно сможешь добраться сам? Похолодало.       — Разумеется. Я что, похож на пятилетнюю девочку?       — Если только самую малость, — отшутился Эрвин, усмехаясь.       — Придурок, — не удержавшись, Леви тоже хмыкнул, вглядываясь в лицо напротив последний раз за сегодняшний вечер. — Спасибо за проведённое время. Я пойду. Увидимся на работе.       Последнее, что он услышал, прежде чем зашагать по направлению к ближайшей станции метро, было: «И тебе спасибо. До встречи». Пусть это происходило не в поле его зрения, но Леви был почти уверен, что Эрвин ещё какое-то время смотрел ему вслед.       Взор Аккермана устремился на небосклон, оценивая, насколько неприятный серый оттенок он приобрел. В голове ещё прочнее укоренилось то, о чём думалось уже несколько раз за эту встречу.       «Чёртово лондонское небо никогда не станет таким чистым и ясным, как твои глаза».

***

      Следующий день превратился в неделю, неделя быстро перетекла в новую. Так происходило, пока октябрь не сменился серединой декабря.       Полтора месяца подарили шесть встреч. Шесть абсолютно разных по содержанию встреч. Одна прекраснее другой. Эрвин каждый раз таскал Леви в новое место, и каждый раз там было многолюдно. От Смита продолжали поступать вопросы, на которые Аккерман постепенно всё охотнее отвечал. Эрвин, в свою очередь, давал советы и всячески ободрял при возникающих трудностях: достижение самоконтроля иногда казалось непосильной задачей.       Самое шумное место, которое они посетили вместе, – Брик-лейн в прошлое воскресение. Боже, сколько же там было народу! Однако, по прошествии проделанной над собой работы, Леви уже почти не страшили толпы людей. Теперь на них стало попросту наплевать. Даже постоянные мысли о чистоте на время отходили на второй план. Он слишком наслаждался прогулкой в приятной компании, чтобы отвлекаться на что-то другое.       Когда Эрвин был рядом, Леви утопал в этом моменте: «до» становилось размытым фоном со спрятанными под кроватями демонами, а «после» не имело значения. И, наверное в первый раз за долгое время, мог сказать, что правда чувствовал себя живым – простым человеком с простыми радостями в жизни.       Он слишком увлёкся. Неоднократно ездил на полигон, чтобы отточить мастерство – тот просчёт перед Эрвином стал неплохой мотивацией, да и самому нравилось такое занятие. Сразу всплывали воспоминания, как Кенни учил ещё совсем зелёного Леви целиться в жестяные банки. «Мир жесток, малец, и ты должен уметь защищаться от него», — беспрерывно твердил тогда ему дядя.       Из одних моделей винтовок выходило стрелять точнее, из других – не настолько, не получалось приноровиться. Но Аккерман старался, даже спрашивал у Жана совета, хоть это и давалось сложнее самой стрельбы.       Повседневная рутина и работа в архиве пересилили и так приелись, что, похоже, Леви действительно позабыл о том, кем был на самом деле.       Какая удивительная человеческая особенность: едва вырвешься из кошмара, мозг старается стереть дурные воспоминания, забыть о грузе прошлого. Поэтому каждый чересчур быстро привыкает к чему-то хорошему. С ним случилось то же самое.       Как жаль, что выстроенные иллюзии так часто рушатся о суровую реальность.       Шаткие башенки безмятежности пали, когда Леви, стоя перед письменным столом в кабинете Эрвина, услышал от него фразу. Одну-единственную фразу, от которой все грёзы обратились в пыль и пустились по ветру, а его самого словно окунули головой в холодную воду:       — Леви, у меня есть для тебя задание.