Если бы Армин только знал, что Эрен не просто рядовой игрок со смертью. Он определяет победителей. Для кого-то он и есть сама смерть.
Из погружения в самокопания вырвал несущийся на всех парах к своему рабочему месту Марко, который после безуспешной попытки спросить у Армина, всё ли хорошо, потряс его за плечо. Мозг точно оттаял от вековой мерзлоты, и Арлерт обнаружил, что с конца игры прошла уже битая минута, а он по-прежнему пялился на воцарившийся карточный хаос. Ботт по-доброму хихикнул, бросая: «После смены вздремнёшь, Армин, собирай всё и неси в служебку скорее, а то Рене по шее даст» и поспешил дальше, напоследок подарив коллеге дружескую улыбку. Армин только часто захлопал глазами, прищуриваясь. Время, отведённое на игру, он и правда провёл на автопилоте, машинально произнося зазубренные выражения всё с той же услужливой интонацией. Потому что в голове гнездилось только взволнованное: «Что же с Эреном? Он моментами так странно себя ведёт… Настораживает». Карты. Фишки. Коллеги за соседними столами. Стук двух пальцев игроков об дерево, обозначающих «чек». И снова этот настырный парень, который не давал прохода уже третью неделю. Оказалось, Жан, как он тогда представился, местный баламут и, конечно же, завсегдатай заведения. Поначалу Арлерт стал видеть эту ухмылку каждый, абсолютно каждый день, когда приходил на смену. Несколько раз Кирштейн подсаживался именно за его стол, чтобы сыграть в покер, без конца бросая по ходу томные взгляды. А после, стоило всем участникам азартного развлечения разойтись, отпускал недвусмысленные шутки с таким самодовольным видом, будто не просадил минуту тому назад приличную сумму. Хотя, выигрывал он, стоит подметить, тоже весьма часто. По первости Армин попросту не реагировал. Только натяжно улыбался, быстро убирая стол, и удалялся. Благо, лапать его Жан больше не порывался. Только в один из разов с неким разочарованием взглянул в ответ и сказал что-то похожее на: «Неискренняя улыбка тебе не идёт». Потом терпение начало стремительно иссякать, а улыбка превратилась в залёгшую на лице тень. Не сказать, что приставания клиентов были чем-то новым для него – взбалмошных мужчин всегда было предостаточно, но Арлерт откровенно устал от нежелательного внимания. И, как итог, сдался подступающей раздражительности несколько дней назад. Тогда наглец снова выжидающе глядел на него с мягкого сидения кресла у игорного стола, попивая из бокала что-то крепкое. Точкой кипения стало развязно сказанное: — Ты, значит, у нас весь такой неприступный? — Чего Вы хотите? — неожиданно для самого себя, с вызовом спросил Армин. — Я дал Вам свой ответ ещё при первой встрече. К тому же, даже если хотите сыграть, есть множество других столов и других сотрудников! Зачем Вы постоянно слоняетесь возле меня? Жан округлил глаза, словно не ожидал подобного. Кажется, ему всё же удалось вывести из дилера притворную вежливость. — Просто присматриваю за тобой, Армин, — он ощерился, устремляя взгляд в голубые глаза. — Мне этого не нужно, — Арлерт нахмурился. — Я прекрасно понимаю, Вам с малых лет внушили мысль, что весь мир у Ваших ног. Но, как бы Вы не были самонадеянны, не всё может быть Вам подвластно. Оставьте меня в покое. Вероятно, он ещё долго не забудет этот грубый, как необточенный янтарь, взгляд исподлобья, которым его одарил Кирштейн, вмиг поднимаясь со стула и следуя в сторону бара. Как Армин уже успел узнать, Жана с Марло связывали приятельские отношения, поэтому было вовсе неудивительно, что тот, будучи разгневанным, пойдёт именно туда. И вот сейчас, спустя пару дней, Жан Кирштейн собственной персоной опять был в поле зрения Армина. Вот только почти не смотрел в его сторону, увлечённо о чём-то разговаривая с своими знакомыми, коих было, похоже, больше, чем две трети заведения. «Тем лучше», — облегчённо выдохнул Арлерт, собираясь в сторону служебных помещений. Предварительно он попросил чипера убрать стол, потому как ему требовался небольшой перерыв. Отправиться в стафф стало наилучшим решением. Его бдительность настолько утихла, что не заметила ещё один плотоядный посторонний взгляд. Не заметила она и движения за своей спиной, когда Армин удалялся от звучащей в зале музыки и гомона голосов. Он шагал к концу коридора. Однако путь оборвался недалеко от складского помещения, когда Армин услышал возню позади и резко повернулся. Глаза расширились от ужаса, едва он успел понять, что его с силой прижимает к своему телу крупный мужчина средних лет, от которого разило спиртным. Судя по внешнему виду, он был весьма состоятелен и, конечно же, изрядно пьян. — Позабавимся, малышка? — ухмыльнулся незнакомец, бесцеремонно сжимая в руках рабочую форму и пресекая попытку Арлерта его оттолкнуть. — Ну-ну, какая бойкая, можно быть и потише. — Мужчина, сейчас же отпустите, — Армина на секунду парализовало от такого напора, однако неутешительная мысль о том, что он не справится с такой громадиной один, всё-таки посетила голову сама собой. — Вы обознались. Гость полностью проигнорировал эти слова. Ладони переместились уже на более пикантные места. — Вы слышите? — надрывно заговорил Армин, чувствуя нарастающую безысходность. Что можно сделать тому, у которого в кармане наверняка не одна тысяча фунтов, а за пределами казино не одна сотня связей? Нагрубить? Ударить? Как более благоприятный исход, он потеряет работу, как менее благоприятный – где-нибудь за углом подкараулят посыльные от этого посетителя. — Я сейчас вызову охрану! Тот лишь нахрапом забрался руками под жилетку и натянул ткань рубашки. Армин видел его взгляд – взгляд животного, охваченного первобытной похотью и, видимо, половиной дюжины стопок текилы. Неприятный запах перегара, что уже смешался с резким парфюмом, вызвал чувство тошноты. Арлерт взял мужчину за предплечья, силясь оторвать того о собственного тела. В попытке справиться с цепкими лапами, обнаружилось, что ничего не выходит, поэтому он только обречённо выкрикнул: — Прекратите! «Что же делать? — красная лампочка, словно от включённой сигнализации, замигала в гуще мыслей, оповещая о приближающемся разрушении его чести. — Что делать…» — Эй, мужик, — совсем близко послышался знакомый голос с бодрой, беззаботной интонацией. А потом перед лицом живым щитом возник Жан, разрывая непрошенный контакт с посетителем и заслоняя Армина от настойчивых прикосновений, — ну ты и разогнался, конечно. — Чего творишь, Павлин? — в недоумении спросил мужчина. — Ты давай, не порть мне улов, — он блеснул маслеными глазами, снова потянувшись к Арлерту. Но в этот раз ему помешали. Жан с поразительной быстротой подставил свою ладонь и замахал перед протянутой рукой указательным пальцем в отрицательном жесте. — Не-не-не, — Армин не видел лица Жана, но по тональности голоса, какая обычно бывает у матёрого уличного шарлатана, слышал, что он улыбнулся, — прости, друг, но эта цыпочка занята. — Да? — гость казино, по-видимому, знакомый Кирштейну, хрипло загоготал, — И кем же? Не долго думая, Жан сделал шаг назад, устраиваясь сбоку от опешившего Армина и похабно прижимая к себе за талию. — Мной. Я и шёл развлечься, знаешь ли. Кончиками пальцев Кирштейн почувствовал дрожь чужого тела и взглянул на Арлерта, который только испуганно смотрел в ответ, точно потерявшийся в толпе ребёнок. На побледневшем лице застыла мольба: «Пожалуйста, позвольте мне уйти». — Так что-о-о, — Жан опять перевёл глаза на мужчину, и развернул Армина к ближайшей двери, начиная подталкивать в спину. Он упорно продолжал, не обращая внимание на жалобное: «Нет, не нужно, можно я просто уйду, прошу Вас», которое ему лепетал крупье, — мы пойдём. — Эй, — позвал тот и бесстыдно облизал губы, — слушай, а может тогда устроим милашке двойной джекпот? — Эм… Звиняй, чувак, — вытянув губы трубочкой и поморщившись, Жан открыл дверь в кладовку и попытался завести туда Армина, — как-нибудь в другой раз. Последние нервные клетки Арлерта сдали. Он изо всех сил вцепился в дверной косяк. Однако, прошелестевшее у уха: «Да угомонись ты, дурак» заставило замешкаться. Разум окончательно заклинило. Ну а Кирштейн, не теряя и секунды, воспользовался ситуацией – впихнул его в комнату и зашёл следом. Дверь закрылась. Армин зажмурился, поворачиваясь и начиная пятиться назад. Теперь, когда он заперт в четырёх стенах, вера в лучшее полностью угасла. Остался лишь неровный сердечный ритм, будто бы срывающийся на бег. Так же сейчас хотел сорваться с места и он, отталкивая внешние угрозы прочь. «Ну почему? — то, что ты не в состоянии понять, пугает стократно сильнее. Арлерт и вправду не мог найти ни единого объяснения, по какой причине всё это здесь и сейчас застало именно его. — Почему это происходит со мной? И как теперь выбраться отсюда?! Похоже, выхода из ситуации нет и меня… Меня…». — Спокойно-спокойно, — абсолютно ровный тон, совсем не такой, как минутой ранее, долетел до ушей, заставляя Армина всё же опасливо взглянуть на обладателя голоса. — Не собирался я ничего с тобой делать. Слева от двери стоял Жан, привалившись спиной к стене. Он озадаченно скрипел зубами, пока не нашёл другой способ успокоить нервы – достал из пачки сигарету. Зажигалка, вытащенная следом, тут же чиркнула, выбивая из себя пламя. Фраза «Здесь нельзя курить» застряла горле, поэтому Арлерт предпочёл промолчать. Взамен только судорожно перевёл дух, уставившись на Кирштейна, как на экспонат, словно раньше никогда не видел его таким. Хотя, вероятнее, так оно и было: до сих пор не доводилось наблюдать сосредоточенный, тяжёлый взгляд, направленный куда-то в сторону. Жан выглядел так, будто бы сейчас в его голове взмывало торнадо, поднимающее дорожную пыль вместе с миллиардом мыслей, которые летели вверх с глухим свистом, врезались в контуры сознания и тут же камнем падали на землю. — Но Вы… — всё же неуверенно начал Армин. — Почему тогда Вы затащили меня сюда? Жан теперь глазел на него так, словно прозвучала несусветная глупость. — А ты предпочёл бы остаться там? — потом он лишь слегка приоткрыл губы, выпустил изо рта дым. — Нет, но… Но как Вы вообще тут оказались? — Я увидел, что Лонгман пошёл за тобой, и решил проверить, — Жан нахмурился. Его слова не звучали привычной весёлой шуткой, а были отточены на совсем иной, серьёзный лад. — Не повезло тебе на него нарваться. Мудила, каких поискать. Но карманы набиты доверху, вот и возомнил себя хрен знает кем. Горько усмехнувшись, Арлерт обнял себя за плечи и обронил: — А чем Вы лучше? — он чувствовал, как всё пережитое за последние минуты накрывает его с головой, сдавливая внутренности, как начинает потряхивать. — Вы поступили со мной точно так же при первой встрече! Я и для Вас просто человек второго сорта! Тряпичная кукла, с которой можно обращаться, как вздум… — Армин, — Жан опустил глаза вниз, параллельно потушив недокуренную сигарету о металлический каркас одной из коробок на ближайшем стеллаже, — ты… Ты прости за тот раз. Я повёл себя ужасно, признаю, — он сжал руку в кулак, бормоча себе под нос. — Ich will nicht, dass du mich für so einen Bastard hältst. Арлерт немного успокоился. Несмотря на растущее в течение последних недель желание послать Кирштейна к чёрту, сейчас он заметил в глазах собеседника сожаление. Это заставило ещё больше смягчиться. — Хм, — он ненадолго задумался, вспоминая произношение. — Ich werde nachdenken. Выразительное удивление на лице Кирштейна смотрелось бесценно. — Ты знаешь немецкий?! — в голове незамедлительно прокрутился тот факт, что его предыдущую фразу явно поняли. — Ну так, немного, — Армин легко улыбнулся. — У меня немецкие корни. Жан тоже ответно дёрнул уголками губ. Но потом устремил взор на измятую форму, и улыбка тотчас пропала с лица. Внутри заскребло от невнятного, гнетущего чувства. — Такое часто происходит? — неожиданно для самого себя осведомился он, указав на торчащую из-под жакета рубашку. Раздалось нервное покашливание. Армин принялся наскоро приводить себя в порядок. — Скажем так, достаточно. Но сейчас был первый раз, когда это случилось не в зале. Обычно с таким разбирается охрана, а сегодня… — А сегодня я, — закончил фразу Кирштейн и подошёл к двери, приоткрывая её. — Там уже никого нет. Ты можешь идти. Рубашка вновь была заправлена, скосившийся галстук-бабочка водружён на прежнее место. Приблизившись к двери, а заодно и к Жану, Армин поднял голову и кротко произнёс: «Спасибо Вам за помощь». Всего один миг. Жана вдруг захлестнули тёплые морские волны, выбившиеся утренним приливом из радужек чужих глаз. Они сбили его с ног своим пленительным очарованием и безвозвратно увлекли к самому дну. Он опомнился лишь когда остался в кладовке один, а лицо Армина стало свежим воспоминанием. С плавными чертами, здоровым румянцем и невероятно милой, искренней улыбкой на приоткрытых губах, едва проступившей при словах благодарности. — Что за… — разливающееся по поверхности кожи чувство было похоже на то, когда стреляешь из неопробованного оружия: пуля разрезает воздух, вызывая ликование вперемешку с удовольствием. Вот только сейчас это самое «нечто» пронзило жизненно важные органы и осталось тесниться гораздо глубже в груди. Да и ощущалось намного сильнее, вызывая лёгкие мурашки. Что именно это было, Кирштейн не в силах был разобрать – раньше не представлялось шанса испытать подобное. Долго стоять истуканом в одиночестве показалось полнейшим идиотизмом. Поэтому он добрёл сначала до выхода из коридора для персонала, а потом и пересёк весь зал до самых дверей. По пути его несколько раз окликнули приевшимся, как выжженное клеймо, прозвищем, зазывая сыграть или выпить в компании, но Жан только молча отмахнулся. Сейчас не до этого. Нужно скорее выяснить, что за игры затеяло с ним собственное состояние. Через секунду он уже был на улице. Пронзительный ноябрьский ветер нёс в себе предвестники скорой зимы и вместе с тем неплохо отрезвлял. Вопреки тому, что сегодня Кирштейн не выпил ни капли. Его БМВ среди других автомобилей выглядел пёстрым пятном в пределах чёрного холста – не заметить было сложно даже при плохом освещении. Этот цвет ему нравился больше, чем у предыдущей машины, которую он нещадно разбил, – красный ассоциировался с последними закатными лучами или страстью, с которой Жан до сих пор прожигал свою жизнь. Оказавшись на водительском кресле, он, не медля, завёл двигатель и ткнул пальцем на кнопку включения магнитолы, чтобы случайная песня по радио хоть как-то разбавила обстановку. Заиграла попса прямиком из конца семидесятых, на что Кирштейн присвистнул, сделав громкость повыше и нажимая на газ. Ночной город мелькал в окнах автомобиля светом в зданиях, огнями фонарей, слепящими фарами со встречной полосы. Вскоре всё это превратилось в мешанину из ярких полос по бокам, потому что педаль газа уже вжалась в пол. Жан словил кураж, вовсю подпевая песне и обгоняя более осторожных водителей. Те лишь с недовольством сигналили вслед. Мотор машины вёл себя под стать владельцу – гудел, срываясь на дерзкий рык, словно необузданный зверь. Он уже знал, куда поедет. А пока старался погрузить себя в максимально привычную обстановку, чтобы отвлечься. Вроде бы получалось. Ровно до момента, пока песня не сменилась другой. Импровизированный бэк-вокал со стороны Кирштейна стих, стоило вслушаться в слова: «…And I don't know what to feel Maybe this fantasy is real?» — Да вы издеваетесь, — скорчив негодующее лицо, Жан выкрутил микшер на минимум. Теперь до самого места назначения его сопровождал только ревущий звук двигателя. Ещё одна причина любви к новой тачке – она могла спокойно разогнаться до захватывающей дух скорости. Через некоторое время он стоял перед жилым комплексом. Была уже поздняя ночь, если не ранее утро, поэтому Кирштейна явно осыплют отборным матом, но нужно поговорить именно сейчас. К чёрту ждать до утра. Не впервой. Жан поднялся на нужный этаж и громко постучал по знакомой двери. По ту сторону сначала прекратился прежний шум, потом послышался шорох, сменяющийся громкими проклятиями. — Если вы не с сообщением о том, что я выиграла миллион фунтов, то я разорву вас на британский флаг, — пробубнили прежде, чем посмотреть в дверной глазок. — Жан? Из-за двери выглянула взъерошенная Ханджи с прищуренным взглядом, хоть и была в наскоро надетых очках. — Ну и какого дьявола ты припёрся так поздно? — пробурчала Зое, поправляя еле прикрывающую тело мужскую рубашку. — Ладно, беру свои слова обратно, не на британский флаг, — она угрожающе указала на Кирштейна пальцем. — Разорву на немецкий. Ты вообще-то отвлёк! Тот всё ещё молчал. — Ханджи, кто там? — из комнаты показалась голова раскрасневшегося Моблита. Сразу стало ясно, от чего именно их отвлекли. — Да так, Моблит. Просто Мистер Кирштейн опять попутал день с ночью, — с иронией отозвалась она, всё ещё глядя на гостя. Постепенно язвительный настрой ушёл, потому как Ханджи заметила, что друг отнюдь не радостный или, на худой конец, не накидавшийся. — Чего стряслось? — Со мной творится какая-то хрень, Ханджи, — наконец выдал Жан. Его губы нервно поджались. — Можно войти?***
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. (1 Кор. 13: 4-8)
Благодатная тишина простиралась в комнате с высокими потолками. Ажурные занавески мягко пропускали через себя свет послеполуденного солнца, озаряя всё вокруг мягким тёплым оттенком. В старом поколении семьи Йегеров всё имело должность быть «свято и чисто». Эти слова изо дня в день проговаривала блондинистая женщина с заметными на лице морщинами, которой было уже за пятьдесят. Сейчас она сидела у окна, под лучшим освещением, а подле неё покорно работала будущая жена её единственного и любимого сына Зика. Благородство и изысканность должны быть во всём, но без лишнего богатства и напыщенности. Именно так считала и верила миссис Йегер. В первой половине двадцатого века родители не зря выбрали ей библейское имя, которым она особенно гордилась – Дина. — Энни, дорогая, здесь лишний узел, — сказала миссис Йегер и пальцем указала на участок белого полупрозрачного полотна, что было натянуто на старинной потёртой рамке для вышивки гладью. — Будь внимательнее, — она вежливо улыбнулась и вернулась к вязанию спицами, сидя в старом зелёном кресле. — Извините, я не заметила, — сосредоточенная, серьёзная Леонхарт тотчас ловко вытащила лишний узел. Последние пару лет вышивка и шитье стали для неё обязанностью, которой она должна заниматься каждый день. Помимо рукоделия у неё были и другие обязанности: строгое соблюдение этикета; утренняя и вечерняя молитва; обязанность уметь правильно составлять свой гардероб и жениха; а также супружеский долг, который тоже входил в список её повинностей уже последние несколько лет. В преддверии скорой зимы она надела объёмный бежевый свитер, чтобы не замерзать и скрыть все изъяны, что с любовью оставил будущий муж. — Помни, что это чистое, благородное дело. Ещё в давние времена монахини обучали этому ремеслу обычных людей, не приближённых к Господу. Потому что монахини… — Дина оборвала свой монолог, ожидая, что Энни продолжит его. — …Святые души, которые каются за наши грехи, — уже на автомате закончила фразу Леонхарт. — Верно, — миссис Йегер расплылась в улыбке. — Скоро Рождество Христово, а как оно кончится, то вам нужно будет сходить с сыном к епископу, чтобы попросить его одобрения на венчание, — она снова глянула на невестку, которая сосредоточенно вышивала серебряными нитями тонкий и сложный узор на будущей фате. — Хорошо, — тихо произнесла Энни, ещё больше склоняя голову над тканью. Мысли о Зике наводили её на неестественный трепет. Он столько раз заставлял её страдать, что теперь вечные переживания и боязнь ошибки стали для неё совершенно естественными чувствами. Тот путь, что она прошла сравнится только с революцией. Её личная свобода, в лице либерализма, перешла в руки хладного и жёсткого тоталитаризма жениха. — Ох, Боже правый, почему же вы так долго тянули? — Дина хотела всплеснуть руками от недовольства, но из-за того, что держала вязальные спицы, сделать этого не получилось. — Сколько можно было ждать? Я уже устала ходить к святому отцу, чтобы он отмолил ваши грехи! — она нахмурила брови и даже не думала останавливаться. — Мы не были до конца уверены, — Энни вздохнула. Ей не впервые слышать упрёки от свекрови на счёт женитьбы. Порой Леонхарт даже не понимала за что именно она оправдывается перед всеми. За что извиняется, если не совершила никакой ошибки? Вопреки всем домыслам, Зик часто говорил, что из неё не выйдет хорошей жены. И она ему верила. Он цеплялся за любую провинность, за любую возможность уличить её во лжи и неверности. — А что там думать? — всё не унималась миссис Йегер. — Я ему давно говорила, что нужно жениться. Сколько можно грех себе на душу брать и по койкам скакать? — О чём Вы? — тут же взволнованно спросила Энни, отвлекаясь от шитья. — Господь милостивый, искупи их грехи, — Дина подняла глаза вверх, как бы «обращаясь к Богу». — Сколько лет уж прошло, а вы всё прелюбодействуете. Бог дал нам плоть, не чтобы получать удовольствие, а чтобы продолжать наш род. Растить детей, да жить в мире и согласии. Разговор про замужество заходил всякий раз, когда они оставались наедине. Леонхарт снова вернулась к шитью. Посмотрела на свою левую руку, на безымянном пальце которой красовалось фамильное обручальное кольцо. Никаких убранств и излишеств на нём не было – небольшой камень на золотой подножке. Его передавали уже три поколения подряд. Энни теперь ощущала себя членом семьи, который удостоился такой традиции. Такой чести, какой в её семье не было и отродясь. Вместе с этим она чувствовала стыд за себя и будущего мужа, что они так подводят бедную миссис Йегер, заставляя каяться за их грехи. — Поздно вы созрели однако. Уж можно было и несколько наследников нарожать. Тебе скоро тридцать, а всё в девках ходила! Зик родился, как мне только двадцать исполнилось, а теперь им, видите ли, нужно устроить личную жизнь! — снова запричитала Дина, заставляя Энни ещё больше проваливаться в пучину неловкости. Миссис Йегер не выдержала и отложила спицы со связанным лоскутом на небольшой столик поблизости. После поднялась с кресла и подошла к невестке, заглядывая на полотно. — Здесь тоже лишний узел, — она снова указала пальцем за узор с мельчайшей ошибкой. Энни сразу же потянулась, чтобы разжать тиски рамки и подогнать ближе нужное место для исправления. Она наклонилась так сильно, что широкий, невысокий ворот свитера натянулся, оставляя свободное пространство, внутри которого можно было чётко разглядеть синяки от свежих синих до грязно-жёлтых цветов, уходящие вниз по спине. — Ох, милая… — Дина схватилась за сердце рукой. — Тебе стоит надеть что-нибудь под свитер. Никому не показывай этого. Леонхарт испугалась, в момент стала натягивать и прижимать ворот к шее. Её голос сошел на шёпот, начал подрагивать. Было слышно, как она глотает слёзный ком, вставший поперёк в горле: — Пожалуйста, не говорите никому… — Дорогая, запомни простые истины, — миссис Йегер пододвинула стул и села рядом с невесткой. — Не показывай этого на людях, — она склонила голову, чтобы смотреть в лицо Энни, а рука мягко легла ей на спину, — не лезь под горячую руку, а если попалась, так терпи. Это наш женский долг. Терпение – добродетель. Энни только кивнула на эти поучения. По правде говоря, у неё не было особого выбора, чтобы бороться против устоев общества и гнева жениха. Каждый раз, когда его злость переходила в безумство, лучшим вариантом было подождать, когда этот пожар утихнет и сам всё спалит до тла, нежели пытаться потушить его и обгореть самому. Пока в комнате царила тишина, вдали которой раздавалось тиканье больших старинных часов. Дина гладила невестку по спине, сопереживая и пытаясь утешить от напасти сына с тяжелым характером. Безмолвие прекратил звук из коридора, который сначала был слышен только вдали, но всё стремительнее становился громче и приближался к ним. Они сразу узнали, что это был Зик. Громкая брань и неровные шаги сказали всё за него. По всей видимости, у него снова начинает сводить мышцы на ноге, а значит он снова в состоянии бешенства. Энни спешно вернулась к вышивке, делая вид, что занята. Йегер открыл дверь так, что она с громким ударом впечаталась в стену, с которой осыпался кусок белой краски, отчего Дина вздрогнула. — Где тебя… Мама! — Зик тут же сменил свой тон и опомнился, когда увидел мать рядом с невестой. Он собрал всю волю в кулак и спокойно закрыл дверь, хотя его руки всё ещё дрожали от злости. Леонхарт знала, что он принял дозу ещё с утра, значит до вечера его лучше не трогать, пока он не примет следующую. Хромота была почти незаметной, а значит Йегер всё же заставил себя успокоиться хотя бы в пол силы. Свет солнца озарил его лицо, и стало ясно видно ярость в его глазах. Видимо, Дина очень сильно желала этого ребёнка, раз они похожи, как две капли воды. — Доброго дня, мама, — Зик подошёл к миссис Йегер первой, чтобы наклониться и поцеловать её в щёку, а та в ответ тепло обняла его в приветствии. Энни поднялась со стула, чтобы как следует поприветствовать жениха. Из-за невысокого роста ей самой приходилось вставать всякий раз, чтобы быть замеченной им. — Здравствуй, дорогая, — Зик сыграл роль джентльмена и следом поцеловал свою невесту в уголок губ, кладя ладонь на её шею. Глядя на эту картину можно было представить мирную семейную идиллию, если бы не испуганные глаза Энни. Дина обрадовалась, или же только хотела так считать. Жених целует невесту при матери, значит, он уверен в ней на все сто. Значит, он точно её любит. Однако Леонхарт не была этому рада так же сильно, как и свекровь. Она почувствовала, как грубые пальцы больно вжались ей в шею, пока лицо одарили мягким поцелуем. Если он проявляет такой «знак внимания», то жди беды. Безусловно, она понимала, что Зик не причинит никому вреда при матери, ведь он не хочет её расстраивать. — Милый, что стряслось? — пролепетала улыбающаяся миссис Йегер, как будто до этого не видела никаких увечий на теле Энни. Зик упал в кресло, в котором до этого сидела Дина. После поправил очки обеими руками и тяжело выдохнул. — У Тайберов упала часть акций. Значит, наши скоро тоже упадут, — он стал скалить зубы, уставившись в стену. — Боже правый! — миссис Йегер сначала в ужасе прикрыла рот от такой новости, но после её лицо вновь стало серьёзным. — Скупай их и не думай, пока не поздно! Переведи все бумаги в золото. — Думаешь, Тайберам это понравится? — Не переживай, я сама всё улажу с ними, — заверила его Дина. Зик только кивнул на это, и потом шёпотом повторил, как мантру: — В золото, в золото… «Мать никогда не причинит вреда своему дитя», — говорила сыну миссис Йегер с ранних лет. Он покорно верил в то, что мама плохого не посоветует, потому что в вере исцеление души. Именно Дина подобрала ему будущую невесту. Именно она заверяла его, что женщину нужно держать в строгости, тогда и в доме будет порядок. — Это всё чёртов дед, что держит казино. Пиксис отмывает бабки за то, что я обошёл его «сынка» в партии, — Зик начинал злиться ещё больше. — Вот сукин сын. Думает, раз вышел в люди, то спрячется за спину этого старого ублюдка, — глаза снова загорелись гневом, а руки сжались в кулаки. — Не выражайся. Не бери грех на душу, — миссис Йегер смерила строгим взглядом сына. — Что за «сынок»? — У этого сраного старика под крылом сидит один птенец. Мозгоправ, который везде светится под видом благодетеля, — Йегер разжал кулаки. — Эрвин Смит. Раньше работал на Хенрикса, а теперь сам всем заправляет. Я уверен, что он к этому причастен. — На Хенрикса… — Дина сложила руки на коленях, выпрямляя спину. — Вот оно что. Хенрикс не был большим человеком. Смит… Узнай про него побольше. — Хорошо, мама. Я понял. — Я хотела поговорить о вас, мои дорогие дети, — она обернулась на Энни, которая после приветствия жениха не издала и звука, увлечённо занимаясь делом. Леонхарт подняла глаза на свекровь, а после на Зика, который в свою очередь взглянул на неё так холодно и безэмоционально, словно она не его будущая жена, а всего лишь прислуга. Через секунду в её голове разбушевался страх, что Дина сейчас всё доложит и начнёт отчитывать его за то, что видела на её спине. Энни уже хотела вмешаться в разговор, как её тут же пресекли. — Не надо. Не защищай его, — миссис Йегер остановила попытку невестки заговорить жестом руки. — Сколько можно ждать? «Это конец. Пожалуйста, не говорите ему. Только не это», — у Леонхарт в момент перед глазами пронеслась вся жизнь. А Дина продолжила, вопреки её безмолвным просьбам: — Сколько можно было тянуть с помолвкой, сын мой? С сердца словно упал камень, полный тревоги. Энни благодарила Господа за то, что будущая свекровь не выдала её, хотя она и не рассказывала ей. — Мама, перестань. Она сама прекрасно знает почему так долго, — Зик поднял брови вверх и со вздохом снова уставился на стену, избегая недовольства матери. — Знаешь что, Зик, никто не идеален, кроме Бога. Может, она и была не права, но точно не предавала никого из нас, — она встала со стула, сцепляя ладони в замок. — Сколько ещё мне отмаливать грехи за ваши прелюбодеяния? — Ты ничего не знаешь! — громче сказал Йегер, вскакивая с кресла. — Не разговаривай со мной в таком тоне! — Дина сказала это в разы громче него, а морщины на лбу стали более явными из-за напряжённых мышц. — Поумерь свою гордыню, Зик Йегер. Гордыня – большой грех, — она шире раскрыла глаза, подходя к сыну ближе и смотря на него снизу вверх. — Я тебя этому не учила. Не становись похожим на своего отца, — её указательный палец оказался прямо перед лицом Зика. Меньше всего в жизни Йегер желал только двух вещей: ломки и недовольства матери. Он промолчал на сказанные ему замечания, чтобы ещё больше не злить Дину. — Сделай всё, чтобы акции не пропали, — она снова указала ему пальцем, начиная вести отсчёт. — Узнай всё об этом Смите, — появился второй палец, — и помолись, — уже тише сказала миссис Йегер, отгибая третий палец. — Я понял, — тихо выдал Зик, слушая то, что наказывает мать. — Вот и славно, — Дина разжала пальцы и положила на ладонь на грудь сына, в то время, как её лицо стало спокойным. — Поторопись, сделай всё так, как я сказала. Встретимся за ужином. Йегер сцепил руки за спиной и кивнул в знак согласия. Энни редко доводилось видеть раздор в их семье, даже пусть и такой небольшой. Миссис Йегер в гневе показалась ей ещё страшнее жениха, если она смогла усмирить даже его. Леонхарт сидела так тихо, что если бы кто-то сказал, что она всё это время была рядом – никто бы не поверил. Перед уходом Зик окликнул невесту и, будучи уже возле двери в другом конце комнаты, сказал, глядя на неё: — Жду тебя вечером. Энни поняла, что коллекция синяков на теле сегодня изрядно пополнится.***
— Скоро прибудут наши гости. Флок, у нас всё готово? — Эрвин посмотрел на наручные механические часы. Стрелки на циферблате показывали почти девять вечера. — Да, мистер Смит, все бумаги на месте, — Форстер, являющийся помощником руководителя, крепко сжимал ручку кожаного портфеля, что был заполнен ценными документами для заключения сделки. Начало зимы в мирной Англии. Мелкая морось в наступающей темноте скоро перейдёт в ночь, а пока тихо дожидается своего часа, чтобы проснуться ясным, тёплым солнцем, испещрённым дырами от пуль и пороховым газом на кровавых Балканах. Клубы дыма поднимались и смешивались с облаками и туманом над фабрикой. Смит терпеливо и смиренно выжидал важного гостя и клиента, однако совсем не для сеанса психотерапии. Он стоял рядом с воротами склада, где и собирался встретить одного из командиров хорватских войск для важных переговоров. По периметру здания и всего завода велась постоянная охрана, которая и останется здесь до смены следующего караула. Вечернее время было наиболее разумным решением. Когда работники возвращаются домой, идёт большой поток машин, что является самым оптимальным вариантом для прибытия иностранного лица со своей охраной на место назначения. Раздался громкий звук открывающихся железных ворот, а сразу же за ним последовал гудящий мотор внедорожника с еле слышным шумом капель от дождя на фоне. По обе стороны вдоль вытянутого склада располагались внушительных размеров железные контейнеры, образующие собой коридор и подсвечиваемые ярким светом ламп, что непрерывно бил в глаза во всём огромном помещении. Эрвин стоял не по центру, а возле одного из них. В минуту пространство стало разносить эхо мужских голосов с непонятной для Смита речью. Язык и правда звучал, как будто кассету перематывают задом наперед, словно люди общаются только скороговорками. Первый за порог ступил сам заказчик: не слишком высокий мужчина средних лет с уже частично поседевшими волосами. После него вошли двое сопровождающих – крепких солдат в гражданской одежде и совсем юный парнишка, который старательно пытался не удивляться тому, что его окружает. Эрвин сразу же двинулся навстречу гостям. Первому он пожал руку командиру, обхватывая его грубую, сбитую ладонь обеими своими. Это же проделал и клиент Смита в знак тёплого приветствия и доверия. Они все поздоровались на английском языке, уж это приветствие знали во всём мире. — Господин Дедакóвич рад встрече с вами, — начал тот невысокий парнишка, который сейчас выступал в роли переводчика. — Возможно ли нам взглянуть на… на… — он старательно выговаривал каждое слово, но, видимо из-за волнения и последних событий, в его голове всё перемешалось. — На товар? Безусловно, пройдёмте, — Эрвин решил не напрягать переводчика и внимательно слушал каждое слово, пусть даже его акцент скакал от американского до ирландского в попытке говорить чисто и ясно. Он прошёл к одному из контейнеров, открывая несколько плотно закрытых задвижек на дверях. Они распахнулись. Благодаря яркому освещению склада можно было увидеть деревянные ящики, которые заполняли всю вместимую площадь, оставляя между потолком и ними достаточное расстояние, чтобы посмотреть в самый конец или дотянутся до следующего ряда. — Как вы можете заметить, есть ещё много свободного места. Мы сделали это для того, чтобы было легче разгрузить ящики или перевезти весь контейнер на грузовых машинах, — Смит говорил не торопясь, указывая рукой на содержимое и жестикулируя, чтобы переводчик изъяснил всё командиру. Мистер Дедакович кивнул Эрвину, чтобы тот продолжал. — Нечётные, первые и дальше через одного – продовольственная продукция для народа. Между ними сам товар, — Смит попросил у Форстера подсветить ему остальные ящики большим фонарём. Все четверо прибывших с интересом наблюдали, как Эрвин открыл одну из крышек, под которой упаковками лежали патроны, в каждом ящике разного калибра. — Здесь и ещё несколько других рядов – снаряды, дальше – пулемётные комплектующие. В следующем контейнере боевой огнестрел, гранатомёты и снаряды для них. Я заказал их специально для вас. Заказчик кивал головой на каждое слово, переведённое юношей. Затем он призадумался и вновь начал говорить. Переводчик продублировал: — А сколько их всего? Мы можем сами их осмотреть? Наверное, Вы знаете, что мы не можем перевезти их самолётом прямо в Хорватию. Только через Венгрию. — Всего контейнеров четыре. Все единицы, наименования и точная комплектация указаны и переведены на хорватский язык для вашего удобства, не переживайте, — Смит мягко улыбнулся и указал на портфель, который всё это время держал стоящий поблизости Флок, — Конечно, можете проверить содержимое, — после его слов командир отправил двух своих сопровождающих на осмотр товара. — Понимаете, сейчас никому нельзя доверять, — сказал господин Дедакович через переводчика. — Может быть Вы уже слышали, что Вуковара больше нет, — он отошёл от контейнера. Кивнул Эрвину, доставая пачку сигарет и протягивая ему. По технике безопасности на производственных и складских помещениях курить было запрещено, но Смит всегда отодвигал это правило на задний план. Если клиент предлагает сигарету, то нужно взять её, не стоит отказываться даже от такой мелочи. Смотря на лицо командира, он чувствовал всё его отчаяние. В каждой морщине и каждом седом волоске он видел большую историю, полную скорби и боли. — Да, уже слышал, — Эрвин кивнул и наклонился, чтобы мужчина дал ему прикурить от спички. — Советский Союз почти перестал существовать. Нам неоткуда ждать помощи, — Дедакович тяжело вздохнул, пока на фоне было слышно лязганье древей контейнеров. — Погибло больше тысячи людей. Мы всеми силами пытались отбиться от сербов. Вы даже представить себе не можете, какая там была кровавая… — переводчик замялся, пытаясь вспомнить слово. — Кровавая баня, — закончил Эрвин, раскуривая отдающую горечью дешёвую сигарету. — Мне очень жаль. Не волнуйтесь, я верю, что правда на вашей стороне, — его голубые глаза выражали сочувствие и понимание, ведь Смит сам находился в похожей ситуации. Командир снова кивнул ему головой, слушая перевод. — Сербы… — снова начал переводчик, и было понятно, что дальше пошёл поток отборной брани, которую он переводить не стал. — Уничтожили все могилы, всю нашу память. Пусть мы и не были друзьями, но мы один народ… Парень старательно подбирал и произносил каждое слово из уст своего начальника, пока Смит и рядом стоящий Форстер внимали весь ужас, который сейчас творится в мире. Эрвин понимал, что командиру надо выговориться, и хотел разделить его боль. Сейчас о другом говорить просто невозможно. Ведь царит настоящий хаос, длящийся не годами – десятилетиями. Когда никотин разлился по крови и достиг его мозга, заставляя почувствовать лёгкую расслабленность мышц, в голове Эрвина возникла жуткая картина. Он представил южный город, ослепленным жарким солнцем в бетонной пыли, небольшие старые каменные дома, уцелевшие лишь на треть или разгромленные взрывчаткой пополам. Отверстия от пуль в стенах и обугленные почерневшие машины на обочинах, в канавах дорог. Эрвин увидел бегущих людей, борящихся с солдатами за свою семью мужчин, рыдающих женщин и детей. Стариков на недалёких кладбищах, отчаянно пытающихся выкопать своих предков, чтобы их могилы не были осквернены врагами. И он тоже вообразил себя на их месте. Представил, как пытается разрыть руками холодную землю, достать ещё не сгнившие гробы с останками матери и отца. Представил, как мысленно извиняется перед ними и Богом за эту своеобразную эксгумацию, как впопыхах едет в повозке, пытаясь убежать от такой смерти. Смит недоумевал тому, что люди одной крови воюют друг с другом на родной земле. Однако, пока одни пачкают флаг кровью своего же народа, другие ведут холодную, не менее безжалостную войну на своей же территории. Они ломают судьбы людей, как ураган ломает огромные деревья, которые росли десятки или сотни лет. В этой жестокой битве за правду погиб и отец Эрвина. Отчаянный миротворец и оппозиционер, который зубами вгрызался в ложь правительства, пытаясь принести людям честную и достойную жизнь. За это он заплатил слишком большую цену, величиною в двух людей – себя и жены. Двое сопровождающих вернулись к начальству, оповещая о проверке, – никаких проблем нет. Смит докурил сигарету, выкидывая окурок прямо на бетонный пол следом за командиром. «Всё же удивительные они люди. Могут курить, сидя прямо на пороховой бочке и точно зная, что она взорвётся», — подумал про себя Эрвин, слегка улыбнувшись. Он попросил гостей пройти в дежурный кабинет, откуда обычно совершали вызовы. Там же всегда дежурила охрана, которой сейчас по приказу не было на посту. От Смита последовало приглашение господину Дедаковичу и его переводчику сесть за письменный стол. Сам сел напротив. — Флок, достань бумаги, — сказал он. Его просьбу в момент выполнили. Форстер выложил на стол документы с печатями и подписями поставщика на английском и хорватском языках. — А транспортировка? — переводчик вместе с заказчиком подняли глаза на Эрвина. — Этим займётся мистер Шадис. Груз доставят до Венгрии самолётом, а с границы вам будет необходимо забрать его самим, — Смит выпрямился, перелистнул пару страниц обеих копий, указывая на определённые места в тексте. Поскольку готовился этот заказ приличное количество времени, он отлично знал план от и до. — Хорошо, господин Дедакович согласен, — сказал переводчик спустя несколько минут, когда они с командиром просмотрели каждую страницу договора. — Всё верно? — Да, мы согласны, — оба сидящих кивнули. Эрвин достал из внутреннего кармана чёрного пальто шариковую ручку для подписания документа. — Товар доставят к концу недели, вам не о чем волноваться, — Смит уже получил ручку обратно. Теперь контракт был полностью заключён. — Вас интересует ещё что-нибудь? — Да, есть кое-что. Господин интересуется, есть ли у Вас наёмники? — переводчик стал говорить медленнее, про себя думая, правильно ли он всё произнёс. — Наёмники? — Эрвин представил в своей голове Леви, который работал всего три с лишним месяца в его компании. — Не думаю, что людям из европейского союза сейчас возможно попасть хотя бы в Загреб, — его густые брови нахмурились в раздумьях. — Нет, нет, заказ не у нас, — парень помотал головой, а после придвинулся ближе, опираясь руками на стол. — Он здесь. Заказ здесь, в Англии, — командир и переводчик переглянулись, ожидая ответа от Смита. — Если Вы понимаете… Такое время… Мы сейчас не можем никому доверить это, кроме вас, — он запнулся, слегка растерявшись, хоть и отработал в своей голове все слова. — Продолжайте, — во взгляде Эрвина блеснул интерес. Такого рода заказы поступали только в целях крайней необходимости, и, по большей части, подобными услугами его компании пользовались привилегированные клиенты. — Заказ – наёмник от сербов. Он пытался выдать себя за добровольца с нашей стороны, — говорил переводчик, а господин Дедакович и без того понял, что Эрвин близок к согласию. Заказчик тяжело вздохнул и вытащил из нагрудного кармана тонкой куртки немного помятую чёрно-белую фотографию, чтобы положить её на стол перед Смитом. Все сидящие переглянулись между собой. На фотографии были изображены три парня, сидящих на корпусе танка и обнимающих друг друга. На их лицах была улыбка, пока на фоне красовался летний город в руинах. Юноша указал пальцем на парня слева, судя по всему, с чёрными волосами. Он улыбался меньше всех, благодаря этому его лицо было лучше различимо. — Он. Влатко Вукович, — так чисто и ясно прозвучал славянский язык, что Эрвин даже не сразу понял, что это имя. — Их уже нет. Они мертвы, — переводчик указал пальцем на двух других парней на фотографии. — Он утащил их в Сербию. Они пытали их там. Хотели, чтобы мы сдались. Поджигали и били их. А нам… — у парня на лице дёрнулись желваки. Стало ясно, что он и сам знал этих парней лично. — А нам записывали их крики, смеялись в рацию. Смеялись и говорили, что всех перебьют. Мы были совсем недалеко, но не успели. А когда нашли их, то совсем не узнали наших ребят, — теперь на руках проступили и вены. Тело напряглось до предела, чтобы сдержать эмоции. Смит молча смотрел на фотографию. На темноволосого парня с краю. Он понимал, что с приходом войны людям некогда было выяснять: кто дезертир, а кто свой. Эрвин снова попытался представить весь этот ужас в своей голове, но сейчас для этого не было времени. Он обязательно представит это уже лёжа в кровати, а после увидит во сне. Чаще заказы представлялись от влиятельных людей. По причине конкуренции, ревности и родственной междоусобицы. Обычно Смит не думал о средствах связи всего заказа. Поскольку все из них легли на плечи Хенрикса, Эрвину доставалась по большей мере документальная и завершительная часть – убедиться, что всё прошло точно по плану. Наставник учил его подходить ко всему с «холодным разумом». Так что даже в данный момент Эрвин старался не впитывать эмоции собеседника. Но не смог. Они всё же просочились, наполняя организм своеобразным ядом. Чувство несправедливости всё время наталкивало его на мысль о погибших родителях. Жажда мести и истины перекрывала воздух в горле, как перекрывает его киллер удавкой на шее своей жертве. Смит медленно моргнул и смиренно выдохнул, чтобы снова начать говорить. — Мне жаль, — он выждал небольшую паузу, чтобы все перевели дух и указал пальцем на крайнего парня на фотографии. — Влатко? — славянское имя звучало непривычно для Эрвина. — Флок, достань мой блокнот, — не отрывая взгляда от фотографии, он махнул Форстеру рукой. Исписанный кожаный ежедневник, с записей которого начинались все документы о ведении дел, все заказы и поставки, тут же оказался перед Смитом. — Да, Влатко Вукович. Насколько мы знаем, ему сейчас двадцать шесть лет. Он ушёл в так называемую Сербскую Краину, которую они уже начертили на нашей земле. А потом наши узнали, что он поехал в Англию. В Ширнесс, работает там в порту. — Ширнесс, — параллельно Эрвин делал соответствующие заметки. — Это его настоящее имя? Сколько у нас есть времени? — Мы не знаем. Но не думаем, что он сменил его, если устроился здесь, как хорватский беженец, — парень снова спросил командира и добавил: — До конца февраля крайний срок. Весной будет уже поздно. Дедакович подозвал двух своих сопровождающих и скомандовал им на хорватском, а после перекинулся парой слов с переводчиком. — Господин сказал принести деньги. Предоплату наёмнику и за товар, — парень пододвинул фотографию ближе к Смиту, надеясь на то, что он примет этот заказ. Эрвин вложил фотографию в свой блокнот, а после закрыл его, знаменуя о том, что заказ принят. Через некоторое время перед ним красовались два стареньких кейса: с предоплатой за заказ и полной суммой за товар. Они снова пожали друг другу руки. Сделка прошла успешно. Дождь на улице разошелся в настоящий ливень. Доставив Форстера домой, Эрвин не спеша добрался в Баттерси уже по глубокой ночи только под аккомпанемент шума дождя. Его встретил тёплый отчий дом. Абсолютно пустой и тёмный. Сколько бы он не пытался оживить его старыми фотографиями – всё было бесполезно. Пока здесь были Конни и Саша, дом действительно можно было назвать таковым. Хотелось слышать шуточные споры в гостиной, выключать за забывчивым Конни торшер, чуять запах Сашиного печенья, которое она с годами научилась готовить ещё лучше. Туда хотелось поскорее вернуться. Сегодня же хотелось забыть про него совсем. Эрвина тянуло погрузить себя в работу с головой, лишь бы навязчивые мысли ушли прочь. Он снова достал фотографию, которую ему дал заказчик. Смит смотрел на эти улыбчивые физиономии, сидя в старом кресле в гостиной. Потом развернул её и увидел на обратной стороне непонятные для него слова на кириллице. Эрвин немного задумался, а затем поднял глаза на стену, увешанную фотографиями в рамках с такими же радостными лицами. Лицами отца и матери, его самого, родственников и друзей. В ушах раздался слабый звон и еле различимый голос отца: «Сынок. Мы живём в жестоком мире, полном лжи. Твой папа хочет, чтобы все люди жили лучше, но этого не получится сделать с помощью волшебства, как бывает в сказках». — Да, пап, я знаю. Правда не всегда бывает чистой, и никогда не бывает простой, — ответил вслух Смит, устремляя взгляд на фотографию на стене. Эрвин хранил не только светлую память об отце – своём главном наставнике, который научил его важным основам. С детства его пропитывали отцовские устои и убеждения. Ещё маленьким мальчиком он точно знал, что станет таким же, как папа. Эрвин ощущал его модель сознания в своей голове, которая со временем всё больше подкрепилась Хенриксом. Теперь же его собственная сила наряду с влиянием возросли многократно, а это значило одно – до достижения цели осталось немного. Нельзя останавливаться на пол пути. Всегда нужно познать правду, какой бы горькой она не оказалась. Смит не остановится, пока виновным в смерти матери и отца не воздастся по заслугам. В груди ноющим ощущением вмиг осела тяжесть. Перед глазами предстал образ родителей, их изуродованные тела и истошный болезненный крик. Эрвин нахмурил брови, зажмурив глаза, чтобы эта картинка исчезла. Подобным методом он уже давно справлялся с этим. Похоже, что желание возмездия вкупе с всеобъемлющим чувством долга будет преследовать его ещё много времени.