Выстрелы грянут без предупреждения

      Старинные здания, окружающие Площадь Сент-Джеймс, появились в поле зрения раньше, чем сам офис. Близ здания Центра здоровья на парковке ровной шеренгой выстроились машины, в одной из которых Жан заприметил знакомую чёрную Камаро Эрвина. Припарковавшись рядом, Кирштейн выбрался из автомобильного салона и поёжился. Недалеко от этого сквера всегда пахло по-другому, особенно летом. Сейчас, когда зима царствовала на последнем издыхании, ветер больше не вгрызался в лёгкие морозным ароматом, а лишь щекотал ноздри при очередном дуновении. Тем не менее, холод пробирал сквозь одежду, а мёрзнуть вовсе не хотелось. Шаг в сторону дверей стал быстрее.       Требование явиться сюда ближе к пяти часам застало Жана врасплох, так же как и неожиданно мрачный, грохочущий железом тон Смита по телефону. Затаилось опасение, что его позвали вовсе не хлебнуть послеобеденного чая.       Просторный холл окутал теплом после прохлады улицы. Кирштейн быстро сдёрнул с себя пальто за ненадобностью и теперь держал его в руке. Внимание приковала стойка регистрации, где, к удивлению, суетящаяся Стейси судорожно приводила в порядок документацию.       — Салют, Рыжуля, — обыденно поприветствовал Жан. — Зашиваешься?       — Привет, — удручённо вздохнула она. — Не то слово, босс с утра лютует. Сам не свой! Сказал немедленно навести порядок на своих местах. Тут все на ушах теперь стоят…       — Как закончишь, заваришь кофейку, лады? — несмотря на резонно возникший вопрос «Чего это он?», на который ему неопределённо пожали плечами, Жан двинулся впёрёд, видимо, не расценив всеобщую суматоху всерьёз. — Я буду у Эрвина.       — Конечно-конечно, — наспех поддакнула Стейси прежде, чем вернуться к вакханалии за стойкой.       Лестница в конце коридора вела его на верхние этажи. По пути то и дело встречались работники центра. Сегодня они не доброжелательно улыбались, а разбегались по своим «норам» с громадными стопками бумаг или без. Атмосфера тяжелела с каждой ступенькой, пока Жан не поднялся на третий этаж. Здесь стояла тишина, в которой стук туфель о паркет отдался эхом. И всё же, опасения по-прежнему казались ему лишними. Ну решил Эрвин взбодрить работников, что ж теперь, трагедию в пяти актах разводить? Наверняка ничего особенного.       Лёгкий жест рукой отворил дверь кабинета. Восседающий за столом Смит сперва даже не шелохнулся. Только мгновение спустя медленно повернул голову на звук с застывшим на лице бесстрастием. В почти механическом жесте не угадалось прежней естественности его поведения, что подсознательно обеспокоило Жана, но не заставило потерять позитивный настрой.       — Здорова, батёк! Как жизнь? — расслабленно отсалютовал он, когда подошёл поближе. — Нормально ты там своих строишь! — последовал энергичный жест большим пальцем себе за спину. — В честь чего взбучка?       — Здравствуй, — отозвался Эрвин. От интонации, как показалось Жану, повеяло большим холодом, чем бесновался на улице. — Им не повредит. Может, хоть так в этом центре кто-то начнёт работать должным образом.       Сухо. Хлёстко. Его слова пышали искусственностью пластмассы, точно голос автоответчика хрипел из трубки с заранее заготовленным набором фраз.       — Я-я-ясно, — протянул Жан. Тревога уже цепляла разум куда проворнее, чем планировалось изначально. Взгляд остановился на синеющей кромке нижней губы Эрвина. А вот его бесцветная, будто стянутая воском физиономия выражала ровно… ничего. Да какого чёрта происходит? — А с тобой что? Вчера вечером в бои без правил подался? Или…       — Можно сказать и так, — перебил Эрвин. — Но я позвал тебя не для того, чтобы поговорить обо мне. Скорее, наоборот. Присядь.       Продолжение вопроса про «жаркую ночь» застряло в горле. Жан помнил, как ему однажды попалась чересчур пылкая особа, что вытворила с его губами то же самое – искусала всласть, но потом вытворила кое-что поинтереснее, полностью загладив свою вину. В свете последних событий её образ окончательно размылся в памяти – ему там попросту не было места. Впрочем, едва ли незаконченный подкол заставил кровь застыть в жилах. Эрвин явно был не в духе. Нет, не так. Возникло ощущение, что потолок вот-вот обрушится на голову под натиском его взыскательного взора и размозжит голову. Кирштейн шумно сглотнул и сел на диван.       — Это по поводу твоего лечения, — объяснил Смит.       «Не послышалось? Лечения?!»       — Да я вроде бы не кашляю, — украдкой хмыкнул Жан. «Каменная статуя» напротив, до боли похожая на Эрвина, не выказала ни единой попытки отреагировать.       — Заканчивай клоунаду. Ты понимаешь, о чём я, — голубые глаза предостерегающе потемнели.       — Нет, я не понимаю! — всплеснул руками Жан. Что за чушь несёт Эрвин? Конечно, были небольшие… сложности. Но всё прошло, всё в полном порядке! К чему это?       — Дневной стационар, — прозвучал приговор. Именно приговор, никак не иначе! Пресный факт, не терпящий отлагательств.       — Чего?.. — Жана начало пробирать на истерические смешки. — Ты шутишь?       — Ничуть.       — Ты…       Их прервал выверенный стук в дверь. Одно короткое постукивание с небольшим перерывом и после два подряд. Чуждое существо, равнодушное ко всему на свете, враз покрылось трещинами. На дне радужек искрой зажглась жизнь, когда Смит еле заметно встрепенулся, точно бы ему отвесили оплеуху.       — Леви, — почти беззвучно прошептали его губы.       Жан, наблюдающий за ним со стороны, с удивлением сдвинул брови. Эрвин не спрашивал, не играл в догадки, не думал. Он знал.       — Входи, — прочистив горло, произнёс Эрвин уже громче. Сам же весь подобрался, со слепой надеждой засматриваясь на дверь.       Та отворилась. В кабинет вправду ступил Леви. Его съёжившаяся, прошитая нервностью фигура оставляла за собой осторожные шаги, словно он не заходил в хорошо знакомое место – крался по неизведанной вражеской местности. Скрытые в тени ресниц глаза неотрывно исследовали стыки пола. В целом, со вчерашнего вечера почти ничего не изменилось. Хотя нет. В этот раз никакой злобы. Напротив, Жан даже бы мог предположить, что он выглядит смущённым, не будь его очертания такими унылыми и подавленными, а надломленные брови не выражали… сожаления?       «У них тут чего, коллективный приступ меланхолии? Вроде же весна скоро, должно быть наоборот», — мелькнула мысль. Решение понаблюдать за тем, что будет дальше, показалось Жану самым верным.       — Привет, — обронил Леви, остановившись рядом со столом. Кирштейн сперва не признал его обычно жестковатого голоса. Глухое, нерешительное приветствие размелось по пространству кабинета.       Обращался он вроде бы и ко всем присутствующим, но что-то не верилось. Скорее к одному конкретному – с трудом заставил себя взглянуть сначала на бумажные залежи по краям стола, а потом воровато зыркнул на Смита. Повисла напряжённая пауза. Вместе с ней застыло и время. Тот, полностью поглощённый их немым общением, смотрел в ответ открыто и сосредоточенно. С одной стороны, словно хотел выразить словами так много, с другой – совершенно не имел понятия от том, что сказать.       От натянутой обстановки у Жана скользнул холод по спине, как от сквозняка. Впрочем, звук сквозняка был бы стократ тише, чем громкость этого безмолвия. Да, не тишины. Именно безмолвия. Прежде между этими двумя запросто могла витать тишина, он сам не единожды видел! Но без всякого напряга, скорее от отсутствия нужды говорить, от неосязаемого, но прочного взаимопонимания. Сейчас же кожей чувствовалось, как напряжение между ними выстраивает мощную стену, камень за камнем. От этого стало не по себе.       — И тебе долго жить, Окурок! — попытался разбавить плачевную обстановку Жан. Бодрый голос прозвучал оглушительно. — А чего вы носы-то повесили? Не припомню, чтобы…       — Жан, не мог бы ты выйти? — по-прежнему не отрываясь глазами от Леви, перебил Эрвин. Кирштейн хоть и с подозрением прищурился, но принялся подниматься с дивана. — Нам нужно…       — Нет-нет! — вдруг оторопело опроверг Леви. Жест руки призвал Жана оставаться на своём месте. У того вид изменился на откровенно ошалевший. — Сиди. Ты как раз нужен. Я… Я совсем ненадолго, ещё куча дел. Просто рабочий момент, — мгновенно поникнув, он виновато обратился к своему «всё ещё» начальству.       Потребовалось немалое усилие, чтобы продолжить держать спину прямо, не выдавать прищура от болезненного жжения под рёбрами. Вся надежда, прежде таящаяся в нём, сошла на нет – её погасила тщательно скрываемая горесть. Вслед погас и сам Эрвин.       — Вот как… — побеждённо изрёк он. Больше не было нужды искать ответы в чужих глазах, но собственные не могли устремиться никуда больше. После секунды замешательства, голос вновь обрёл строгую непоколебимость или даже претенциозность. — Значит, ты наконец-то решил поработать?       Леви проигнорировал его слова, не считая полуопущенных век да рефлекторно дёрнувшегося кадыка.       — В общем… На одной из винтовок неисправен выбрасыватель. Я попробовал почистить, но ничего. Наверное, дело в пружине, — как на духу выдал он, переводя взгляд на Жана. — Так что глянь, как будешь на складе, либо сгоняй с ней к ремонтнику.       — Она была из свежего привоза? — уточнил Кирштейн.       — Да. Нужно проверить всю партию.       Жан согласно кивнул с коротким: «Понял». Разумеется, всё будет сделано в лучшем виде, если его не собираются морально выпотрошить, едва он останется с начальством один на один. Интуиция упорно продолжала подсказывать, что недомолвки с Эрвином возникли не только у него. Леви сегодня источал столько неловкости и выглядел таким сбитым с толку, что сомнений не оставалось – между этими двумя что-то изменилось. Мозг резво заработал, дабы разобраться, что именно.       — Тебя ждёт доктор Батлер, — вдруг втиснулся в диалог Эрвин. — Льюис передал тебе моё распоряжение? Зайди к нему.       — Да, передавал, но разве... — Леви замялся. Кто он такой, чтобы перечить? У него на это нет никаких полномочий и прав, особенно теперь. Выполняй что приказали, и только. — Хорошо, как скажешь.       — До конца срока всего ничего, — продолжил освежать память Смит. — Думаю, ты и сам должен об этом помнить.       — Конечно, я помню. Машина уже готова, — Аккерман по-прежнему выглядел, как рекрут, которого вызвали на ковёр к генералу. Их взаимоотношения словно подменили, оставив дешёвую подделку из местной барахолки. — Отправляюсь через два часа.       — Тогда не теряй времени. Тебе нужно всё успеть, — жилы в висках Эрвина стали биться с горячечной быстротой. Рукой он выразительно подпёр подбородок. Внутри кипели вовсе не те слова, что произносились по итогу. — Буду ждать отчёт о работе после твоего возвращения.       Что ж, дежурное: «Само собой» должно было закончить их угловатый диалог. Затаив дыхание, Леви подался к двери, чтобы поскорее скрыться за ней. Но вмиг развернулся, когда Смит неожиданно добавил:       — И… — неосознанно дотронувшись до синяка на губе большим пальцем, он уловил недоумевающий взгляд. — Будь осторожен, Леви.       — Буду, — тихо пообещал Леви прежде, чем наконец покинуть кабинет.       Жан продолжал пялиться в сторону Эрвина, хоть они уже успели остаться тет-а-тет. Мыслительные процессы вовсю бурлили, причём довольно успешно. Несколько деталей уже состыковались друг с другом, но в несколько абсурдной картине.       — Хей, что у вас происходит? — полюбопытствовал Жан. Прямой вопрос должен помочь отмести эту нелепицу. — Как-то странно вы…       — Это не твоего ума дело, — раздражённо прервал Эрвин.       На Кирштейна снизошло озарение. Да такое, что лицо вытянулось от немого шока.       Мелкая мозаика перестала выглядеть сложным орнаментом. Вот сварливый незнакомец, одно слово которого способно вызвать прилив гнева. Вот склад, куда Эрвин его притащил. Их время вместе. «Сюрприз» в виде присутствия Леви на праздновании Рождества. Довольно дорогой подарок. Их странное – определённо странное, особенно последние пару недель! – поведение. Все эти многозначительные взгляды, нелепые попытки разговоров, этот синяк на губе…       «Так они… Чтоб я сдох! Вот это нихуя себе номер!».       Он еле сдержался, чтобы не издать очередной нервный смешок. Первое умозаключение колебалось между «Да ну, не может быть» и «Почему-то так я и знал». Второе – вау, кое-кому, значит, может быть интересно нечто помимо работы. Третье – весьма своеобразный у Эрвина, конечно, вкус. Финальное – сейчас они точно не в ладах, будто новоиспечённые разведёнки. Но лезть с уточнениями никак не было в интересах Жана, ему ясно дали понять. Так что лучше оставить вопросы до времён поспокойнее.       Между тем, тишина в кабинете Смита была сродни опочивальне Морфея. Бесшумная, гнетущая атмосфера под давлением из молчания и игнорирования. Он от собственной руки составлял документы, определяющие подчинённого на «добровольное» лечение в дневном стационаре. Скрежет ручки о бумагу сопровождался обретшим ровность дыханием.       — На что у тебя аллергия? — Эрвин не отрывал упрямого взгляда от листа.       — Да хер его знает… — пожал плечами Жан. Нужно вести себя как ни в чём не бывало, тогда, возможно, пронесёт. — Слушай, папа Смит, я не торчок. Мне не нужны твои бумажки и таблетки. Я и сам могу бросить без всей этой херни, — он принял делано раскрепощённую позу, развалившись на диванчике.       — Прозак, — ответил вместо него Смит, параллельно делая записи, — доксепин.       — Эй, погоди, нахрена ты это пишешь? У меня вообще нет аллергии, — теперь Кирштейн чувствовал нарастающее недовольство. Ясное дело, у них свои проблемы, но на других-то зачем отыгрываться?       — Валиум, — дополнил Эрвин, затем наконец поднял глаза. — Валиум – отличное производное амфетамина, а тебе максимум светит лобелин.       — Я не буду долбить, слышишь? — Жан принял более уверенное сидячее положение. На этот раз всё выглядит намного серьёзнее. А ещё на этот раз его слова ни в какую не воспринимают.       — Сколько раз я слышал это, Жан? Моему терпению пришёл конец, — он продолжил заполнять форму.       Кончик стержня отрывисто отстукивал по бумаге словно молоток судьи, не позволяя и слова вставить в свою защиту на обвинения. Конечно, будь расклад дел совершенно иным и не утони Жан в болоте далеко не лекарственных средств, всё вышло бы иначе. Частица его здравомыслящего сознания понимала для чего эта показательная беседа, но основная масса негодования ликовала похлеще ярых фанатов современных поп-групп на частном концерте.       — Я же сказал – не буду, значит, не буду. Не выкупаешь?       — Не выкупаю, — мрачным голосом изрёк Эрвин. — Соблюдай тон, Жан, ты на работе.       — Воу, мистер Смит что, решил поиграть в плохого копа? — всё-таки попытался саркастично отшутиться Кирштейн.       — Довольно, — пугающе резко ответил Эрвин. — Мало было в прошлый раз? — леденящий тон заставил Жана «поджать хвост». Создалось такое впечатление, что его отчитывает не начальник, а родной отец. — А следующий может стать последним, — хладное выражение лица не позволяло насмехаться. — Если мы друзья и я хорошо к тебе отношусь – это не значит, что ты можешь пользоваться своим положением, — он сложил заполненные листы в непрозрачную папку и протянул её Кирштейну. — Это моё последнее предупреждение. Больше поблажек не жди.       Тот был готов моментально бросить очередной язвительный ответ в этой перепалке, невзирая на устрашающие угрозы со стороны своего «босса».       — Разговор окончен. Я должен вернутся к работе, — без лишних эмоций опередил Смит. Папка всё ещё маячила в его руке.       Жан взвился с дивана, как взмахнувший широкими крыльями коршун, смял в кулаке пальто и подлетел к письменному столу. Быстрый, порывистый жест свободной рукой поспособствовал тому, чтобы забрать папку себе. В кончиках пальцев скопилось столько напряжения, что плотный картон смялся от давления.       — Да что с тобой, Эрвин?! — с трудом сдерживая гнев, процедил он. — Какая муха тебя укусила, а? Я знаю, что облажался! И знаю, что бесишься на самом деле ты далеко не из-за этого!       Эрвин с вызовом посмотрел в ответ, но не сказал ни слова. Его безучастность и непробиваемость вызвала у Кирштейна наплыв тихой ярости от бессилия. Вот уж в чём Смит был воистину похож на родного отца, так это в умении показать – твои слова больше ничего не решают, да и считаться с твоим мнением, собственно, никто не собирается. Выносить такое долго было слишком сложно, если не невозможно. Захотелось последовать примеру Леви – свалить, да поживее.       Порывистый темп ходьбы помог оказаться у выхода в два счёта. Открыв дверь, Жан чуть не сбил появившуюся в проёме секретаршу. Та с горем пополам удержала равновесие и поднос в руках.       — А как же кофе?.. — раздался её растерянный вопрос.       — Вон, пусть он выпьет, в себя хоть придёт! — отмахнувшись, гневно крикнул он и бросился подальше отсюда.       Стейси в непонятках замерла на месте, так же вопрошающе таращась на босса.       — Можешь оставить, — распорядился он. Через пару цоков каблуками перед ним оказалась чашка с остывающим кофе. Вот бы вкус напитка вправду был способен привести его в норму. Жаль, что это не так. — Спасибо, Стейси.       Снова стук каблуков, только теперь удаляющийся. Она мило улыбнулась перед тем, как вернуться за своё привычное рабочее место. Лишь только после её ухода Эрвин позволил себе допить кофе, ссутулиться и закрыть глаза напряжённой ладонью.

***

      Разгорячённый мозг лучше всяких витаминов подпитывало неуклонное возмущение. Конечно, и раньше доводилось выслушивать недовольство Эрвина. Правда, прежде оно с лёгкостью заглушалось посредством пары отшучиваний и бесшабашной улыбки. Это устраивало всех. Но настаивать на том, чтобы пичкать своего, вообще-то, друга, таблетками?! Словно Жан и вправду какой-то законченный наркоман, готовый продать всё нажитое за очередную дозу. Да что за бред?!       Пыл пытались остудить музыка погромче да скорость повыше. «Кнут» Смита хоть и ударил по бестолковому следованию своей блажи, но предпочтения, в которых не откажешь себе и под дулом пистолета, сколько не вразумляй, всё равно остались.       Магнитола, поймавшая первую попавшуюся радиоволну, вещала голосом Мадонны. Икона поп-музыки не переставала радовать верных поклонников своими песнями из каждого утюга вот уже несколько лет подряд.       БМВ неслось по загруженным беспрестанными движениями автолюбителей и пешеходов улицам. Красный – не просто цвет страсти. Красный – цвет переменчивого Лондона. Он перекликается с окрасом старых почтовых ящиков, мелькающих телефонных будок на обочине, громоздких автобусов, отличительных отметок фешенебельных районов на карте. Сплетается нитями с одеждами местных капиталистов эпохи Средневековья и языками пламени «Великого Лондонского пожара», о которых приходилось слушать во время непродолжительной учёбы в университете. Именно поэтому, рассекая промозглый воздух корпусом пёстрого автомобиля, Жан чувствовал себя королём не только города, но и полноправным правителем своей судьбы. В ней, после стольких лет бессмысленных скитаний в жажде насытиться, появилась новая отметка. Правда, если красные кресты на дверях когда-то обозначали поражение дома чумой, то за дверью в его собственное сердце скрывалась любовная «лихорадка».       — Ooh, you're an angel in disguise, — протянул Жан в тон припеву. Размышления об успехах на личном фронте помогли хоть немного отвлечься от распирающего негодования, — I can see it in your eyes…       Резвые клаксоны глушило противоречивое настроение. Солнце уже начало падение в объятья горизонта, но ещё светило своими прохладными, задубевшими от порывистого ветра лучами. До заранее оговоренной, ожидаемой всем существом встречи времени ещё вдоволь. Это означало, что можно с чистой совестью заехать домой, дабы немного привести в порядок мысли. Неплохая идея, раз до лицезрения своего истинного «успокоения» ещё несколько часов. Собственно, подумалось, как и большинство его спонтанных идей. Последняя закончилась в машине: сбивчивыми дыханиями под шуршание кондиционера, поцелуями в шею и недвусмысленными прикосновениями. Закончилась тем, что Армин наконец разделил с ним опьяняющие получше самого дорогого бренди чувства. Эх, поскорее бы вечер…       Раззадоренные суматохой улицы Сохо не просто встретили, а, казалось, готовы были рукоплескать каждым подмигиванием очередной вывески магазина своему обожаемому постояльцу. Под колёсами стелилась Вардор-стрит, где за минувшие года селились, сменялись и пропадали штабы полусотни кинокомпаний. Затем броским пятном минула окраина Чайна-тауна.       Сразу после мимо оконных стёкол пронёсся поворот на ресторан «Айви», где Жан на славу покутил в прошлый день рождения Марло. Тогда они на пару с именинником уплетали вкуснейшие блюда и запивали каким-то забористым пойлом до такого, что персонал наверняка запомнил свою смену надолго – перепробовав всю коктейльную карту, Фройденберг решил поучить местного бармена «как надо». Стоит отметить, что на пьяную голову ни единой бутылки не разбил, так ещё и заставил официантов повставать с раззинутыми ртами.       За столько лет все прелести района Кирштейн изучил вдоль и поперёк. Тщательнее, чем археологи исследуют ценный артефакт на раскопках. Правда, как следствие, сменил несколько пристанищ. Из самой первой квартиры, той, что располагалась южнее, у автомобильной магистрали, не только не вернули залог, но и пришлось доплачивать за причинённый урон. Что поделать, два года приключений в Сохо ещё юного студента Королевского колледжа, будущего юриста, а сказать точнее – куклы заранее распланировавших его жизнь родителей, отличались особенной разгульностью. Как же хорошо, что удалось послать эту учёбу к чёрту. Никто не обязан был оправдывать их завышенные ожидания!       Вторая квартира на Бик-стрит потерпела «крушение» после совместного загула с семейкой «почти» Бёрнеров. Помнится, в ту пору он только-только с ними познакомился и, как следствие, сразу нашёл общий язык. А вот как это вылилось в общую идею Жана и Ханджи затеять пьяный дебош, несмотря на настойчивые просьбы поддатого Моблита не звать на внезапную тусу всех соседей, уже никто и не вспомнит. Нет, правда не вспомнит. Голова на следующий день раскалывалась жутко, а память была частично утрачена. Что уж говорить о «поле боя»: хозяйка квартиры чуть в обморок не упала, когда узнала о сломанном антикварном столике времён прабабушек, убитом осколками паркете и залитом красным вином персидском ковре (это, между прочим, полностью на совести Ханджи!).       Как там говорится? «Третий раз повезёт»? Верно, повезло, ведь в одном из элитных жилых комплексов Жан таки смог отыскать свой угол. Здесь, на успевшей стать родной Бродвик-стрит, он снимал комфортное жильё уже почти два года. Не покупал принципиально – мороки много, а толку никакого. Так проще. К тому же, всегда можно сменить надоевшие декорации на новое помещение.       Личное парковочное место прилагалось. За пару лёгких движений машина встала на свой «пост» как влитая. Пока в голове происходило слияние неприятного осадка разговора с радостным предвкушением, ноги сами донесли до парадных дверей. На входе подслеповатый консьерж прищурился, чтобы удостовериться в личности проходящего.       — Да я, я, мистер Уоллес! — отвесив непринуждённый кивок, гоготнул Жан. Старик вмиг приветливо улыбнулся, провожая одну из причин своих головных болей взглядом до самого лифта.       Палец заученно потянулся к кнопке с цифрой девять – одно из главных преимуществ здешнего обитания. Вид на город из просторного балкона вечерами открывался великолепный: тёплый свет уличного освещения уходил далеко вперёд, все близлежащие перекрёстки умещались на ладони.       Высотки в городе пусть были не редкостью, но и не числились в рядах обыденной повседневности. В основном, они знаменовались вывесками с названиями офисов компаний, но пару лет назад завершилось строительство новенького здания, ещё и жилого. В кишащем барами, клубами и другими «местами поинтереснее» Сохо эдакого днём с огнём было не сыскать, но фортуна благосклонно отнеслась к Жану, послав владельца своей будущей обители в качестве оппонента.       В ту пору довелось отжигать в ночном клубе Вестминстера, а в шоу-программе красовалось состязание с поглощением выпивки на скорость. Разумеется, закончилось оно полной ликований победой «непревзойдённого мистера Кирштейна». Отдать должное, его противник вовсе не расстроился, даже наоборот – разговорился с незнакомым любимчиком судьбы. Вот так, под стопку хорошего виски в комплекте с задушевной беседой, и заключился договор аренды.       Если подумать, его своеобразный досуг принёс ему столько пользы. Гораздо больше, чем способен вместить в себя противовес с похмельем или бэд-трипом. И, конечно же, Жан был «в состоянии разобраться с этим сам». Но Эрвин своими заявлениями решил сделать из него грёбаного козла отпущения!       «У самого там какие-то тёрки непонятные, а я крайний!» — вновь вскипела злость.       Массив двери распахнул свой пролёт для хозяина. Отшвырнутые ключи жалобно звякнули о поверхность комода в прихожей. Туда же отправилось измятое пальто. Запах свежести остался характерным напоминанием недавнего визита клининговой службы. Злостным неряхой Жана не назвать, но и ярым чистюлей окрестить не получится. Больше бы подошла табличка «убеждённый лентяй»: проще заплатить, чем намывать немаленькие комнаты самому.       — Scheiß auf alles, — добавил он уже вслух. Не хотелось циклиться на чём-то, мягко говоря, отстойном, когда впереди целый вечер, состоящий из приятностей.       Настрой крепчал. Сегодня нет места не «законченному наркоману», не «убеждённому лентяю». Время превращаться в обольстителя для одного-единственного зрителя.       Полный решимости, Жан щёлкнул выключатель. Дорогой паркет из зебрано, что использовался в качестве отделки салонов Мерседесов премиум-класса и повсеместного украшения магазинов «ПРАДА», незатейливо блеснул в ответ. По матовым, глубоко-серого цвета стенам растеклись мягкие пятна света. Немного погодя, прихожая осталась позади. Он буднично оглядел свои огромные апартаменты. Оконные рамы доставали до пола. Обставленную по последнему писку моды гостиную, в которой так полюбилось сваливаться на велюровый диван после внеочередной вечеринки прямо в одежде, не ограждала ни единая стена. Вместо этого, за ней блистала недавней чистотой просторная кухня под лофт: тонкие блики на глянцевом покрытии протяжённого гарнитура делали его похожим на сложенные в причудливую конструкцию блоки мокрого асфальта, ровные линии ламп нависали над чёрным мраморным столом, где рядами стелились спинки стульев, и вечно полупустой холодильник, который заменяла свежая еда с доставкой из ближайших ресторанов. Ничего лишнего.       Привычный дух традиционной английской классики с помпезными вензелями и обилием деталей улетучивался без следа, уступая веяниям новых стилей. Свободного места было столько, что новый посетитель «скромной» обители без сомнений бы подумал – в квартире нет постоянного жильца. И отчасти будет прав. До «неприличия занятой» мистер Кирштейн наблюдался здесь лишь глубокой ночью посапывающим в своей спальне. В остальном же, изысканное убранство простаивало впустую.       Курс лежал к дальней стене, мимо открытых стеллажей, куда Жан, помимо распиханных по углам презервативов, обычно скидывал остальную купленную мелочёвку, начиная от набора для графики и заканчивая элитным алкоголем. Одна проблема – коллекция спиртного ему сегодня не понадобится, если понадобится вообще. Насколько же тугую петлю затянуло ему на шее «любезное» начальство? Думать о масштабах катастрофы ну ни в какую не хотелось, ведь перед глазами возникла дверь в усыпальницу несметного количества денег – в гардеробную.       Наскоро дёрнув ручку, Жан сверкнул глазами в сторону новенького вельветового костюма, что удалось прикупить в салоне «Гуччи». Насыщенный горчичный, как отметил имидж-консультант, отлично перекликался с золотистостью глаз своего будущего владельца. Весомый аргумент для покупки, не так ли? Истрёпанную прошедшим днём светлую рубашку сменила выглаженная чёрная. Кирштейн сноровисто переоделся, подпоясав сидящие как с иголочки брюки брендовым ремнём. Может, объект его стараний не был ценителем модных тенденций, но позволить себе явиться на свидание (а каждая возможность увидеться с Армином воспринималась не иначе, как свидание) расхлябанным, точно нелепый подросток, означало предать собственные убеждения. Впрочем, Жан был готов отказаться от всего сияющего лоском тряпья, лишь бы почаще проводить время рядом с ним, забираться под поношенную свободную куртку, ощущая шуршание ткани под пальцами, не разрывать и физический, и зрительный контакт.       Пустая коробочка из-под сухого парфюма среди бардака на гардеробном столике заставила раздражённо скривиться от недавних поучений. Взамен, сандаловые ноты тремя короткими пшиками разнесли по коже приятный аромат, словно сигнал к завершению образа.       Последний штрих – одна из нескольких десятков пар туфель, под кои было решено выделить целую многоуровневую полку. Выбор пал на лаковые чёрные. Помнится, их доставляли из Милана по спецзаказу. Очередной фольгированный квадрат, вывалившийся прямо из взятой туфли, заблестел переливами, словно надетая на шею массивная цепь. Жан хмыкнул. Н-да, совсем уж позабыл о дополнительных «тайниках». Да, на каждом шагу. И что? Раньше активно использовалось кредо: «Вооружён – значит предупреждён».       Уже собранным он добрёл до дивана. Решение немного разгрузить голову перед отъездом путём просмотра какой-нибудь бессмыслицы по ящику пришло само собой.       Канал за каналом. Ровно ничего интересного. Даже показалось, что можно задремать, раз на фоне тарахтит ведущий выпуска новостей.       «…Минувшим вечером у окружного шоссе на северной окраине Энфилда прогремели выстрелы. Около половины девятого вечера в экстренную службу спасения обратился пострадавший с сообщением о перестрелке в пабе «Грейхуд». Личность пострадавшего не раскрывается. Обстоятельства оставлены на выяснение полиции. По отчётам правоохранительных органов, количество погибших достигло двадцати трёх человек. Отметим, что подобное происшествие – не новость для особо отдалённых районов Ист-Энда. Только за последний месяц стычки местных банд происходили…»       Когда глаза чуть не слиплись от потока монотонных голосов, а в голове бунтовала яркая мысль: «И поделом таким идиотам», Жан не выдержал. Экран телевизора погас. Проследовали выверенные шаги к верхнему кухонному ящику. Запасы в бардачке поистощились. Поэтому, пока память не подвела окончательно, он прихватил несколько шоколадок разных вкусов из целой коробки, заранее привезённой с многострадальной заправки. Не сидеть же Армину без любимого лакомства!       Судя по часам, ещё рановато. Но ничего, в самый раз. Ещё столько целей не выполнены! Нужно поболтать с Марло, насладиться видом любимой мелькающей в зале фигуры, обтянутой форменным жакетом… Зеркало на выходе лишний раз оповестило: «Не просто хорош – сногсшибателен, а теперь неси свою задницу в Мейфэр».       «Дело говоришь», — внутренне рассудил Жан, пока брал другое пальто с вешалки. Дверь за ним напутственно закрылась.       Шоколадки отправились на своё законное место в бардачке. Ключи провернулись в замке зажигания. Он одухотворённо понёсся прочь от жилого комплекса до величественного фасада казино.       Учитывая роль личного водителя для замаявшегося крупье, которую готов был с доблестью исполнять снова и снова, Кирштейн припарковался поближе к парадному входу – удалось проскочить на место выезжающей машины. Отворённая дверца стала причиной лёгкого порыва ветра в лицо. Недолгая прогулка освежила без того трезвую голову.       Гостеприимство громадного зала так привычно ударило по ушам повсеместным галдежом азартных господ, ослепило помпезным освещением, цокнуло звоном бокалов. Вот и «второй дом». Разнилась атмосфера с прежними визитами лишь живым исполнением одного из хитов Боба Сигера. Бодрый ритм композиции подмывал улететь в горы Катманду, заодно прихватив любимого человека. Походка по направлению вглубь зала споро сменилась пританцовывающей, но всё такой же по-пижонски развязной. Пальцы сами щёлкали под весёлый мотив, а их обладатель совсем не замечал порой восхищённые, порой недоумевающие взгляды.       Наблюдательность позволила краем глаза уловить проводящего игру Армина. Взор в упор любовно очертил знакомый силуэт со спины. Изящные движения его рук взывали трепетно сжать их в своих, а вот гибкий наклон вперёд, чтобы собрать карты, обтянул сочность форм сильнее, едва не заставил подавиться слюной.       — Ну что ж ты делаешь со мной… — горячо прошептал Жан себе под нос. Напряжение в груди пригрозило опуститься ниже пояса. Пришлось успокаивать свою жадную на похоть душу ровными, медленными вдохами с выразительными выдохами.       Как удалось обнаружить, партия приближалась к концу. А вот их «партия» только началась. Большая удача, что он сумел остаться незамеченным. Околдованный разум посетила идея, пока губы складывались в слова давно знакомой песни.       Кирштейн сдал пальто в гардероб и дождался, когда все участники, довольные победой или негодующие от поражения, разбредутся. Объект его восхищения наскоро собрал карты, аккуратно сложил фишки и отправился в служебный коридор, чтобы отнести всё это добро в счётную комнату. А нехитрый план пообщаться наедине привёл Жана следом. Шутки ради, он притаился в закутке возле стаффа. Что-то подсказывало, что Арлерт непременно проследует туда.       Чутьё не подвело – через пару минут причина колотящегося на полную катушку сердца шла отдохнуть. Тогда-то его и настигло настойчивое прикосновение к руке, так шустро утягивающее за угол, что он успел только зажмуриться и вскрикнуть от неожиданности. Вопреки самым страшным ожиданиям, чьи-то знакомые руки обвили талию, а запах сандала успокоил. Голубые глаза вмиг распахнулись от осознания, что никто (например, как дорисовывало воображение, прознавшие о предательских похождениях посыльные Йегеров или Зик собственной персоной) его линчевать не собирается.       — Фуф, — поднимая на Жана потеплевший взгляд, выдохнул Армин. — Это ты…       — Привет, золотце, — игриво улыбнулся тот в ответ, нависая над ним. Соблазнительно полуопущенные веки не скрывали светящегося янтаря, нежность его прикосновений крепко дурманила уставшую от работы голову. Устоять было воистину невозможно. — Как ты?       — Ты меня напугал, — добрая усмешка оповестила, что обиды за безрассудство не последует.       — Прости, — тягуче проворковал Жан. Кончик носа зарылся в светлые пряди чёлки, когда он поцеловал Армина в висок. Большие пальцы взмыли по пояснице, отчего даже сквозь форменный жакет по телу пронесло импульс. — Я просто соскучился.       Невидимые нити вокруг сердца натянулись. Арлерт не менее зачарованно оглядел самого ожидаемого гостя. В данную секунду любой здравый смысл не поддаваться обратился в пыль. Ток просквозил вплоть до ладоней, коими он вдруг порывисто обхватил щёки Кирштейна, ощущая покалывание щетины на мизинцах. Так, словно пытался забыться насовсем. Так, словно между ними не стояло скрытой, ужасной преграды.       — Я тоже скучал, — смущённо выпалил он.       Манящий шёпот сменил тактильный призыв нагнуться ниже – руки сжали скулы крепче. Кто мог бы представить, что их первое «столкновение» у игорного стола, обернувшееся в ту пору полным провалом, сможет перерасти в нескрываемую тягу к единению? Это ненавязчивое движение вкупе с промелькнувшим воспоминанием заставило уголки губ Жана наполовину мягко, наполовину плотоядно поползти вверх. Конечно же, он не откажется от радости вкушения после унции вылитого на голову дёгтя в течении дня.       Надо же, желания так легко могут перекрывать хрипатый голос разума. Это простое умозаключение поразило опьянённый эндорфином мозг, распаляя явившуюся смелость. В конце концов, это не впервые, верно?       Армин мягко коснулся сложенных в полюбившуюся всей душой ухмылку губ своими. Те, точно того и ожидая, тотчас нетерпеливо разомкнулись навстречу. Внезапно посетила ещё одна мысль, что вкус любой сладости ныне потерпит поражение перед привкусом табака, запах утренней свежести покажется пресным в сравнении с очаровывающим ароматом сандала, а работа станет каждодневной каторгой, если они не смогут видеться с Жаном вот так.       Умиротворённая медленность длилась недолго. Чужая напористость сбила её своей непреклонностью. Послышалось тяжелеющее дыхание, когда Кирштейн примостился вплотную, впечатывая подающееся ласкам тело в стену. Явившееся возбуждение взяло своё, преумножая собственную уверенность и похищая чужую кротость. Удалось уловить шумный вздох – вот и одобрение его действий.       Поцелуй стремительно пресыщался жаром. Пальцы Арлерта, не теряя изящности, хаотично пробегались по щекам и, дразня кожу своим теплом, уходили к плечам, чтобы судорожно цепляться за них. А вот Жан придумал себе занятие поинтереснее. О, нет, он не прекратил поцелуя. Лишь притеснился поудобнее, чтобы проворно рвануть прикосновениями ниже, стремясь взять в захват то, о чём так грезил с самого появления в зале казино. Ткань рабочих брюк собралась неровными складками, как только в ладони легли округлости «идеальной задницы».       Слабый, будто бы случайный полустон пришёлся вибрацией в губы – самая красноречивая реакция. Армин познавал всю прелесть их взаимного порыва, но вместе с этим терял ориентир вовсе. Его язык уже куда проворнее, охотнее толкался навстречу. Пульс барабанил по ушам.       Он ощущал, как приятное волнение переросло в наваждение. Уловивший смену настроений Жан стал вгрызаться сильнее и второпях тянул, мял, сжимал ягодицы до впивающихся в них ногтей. Стремление льнуть лишь росло, стоило понять, что в живот упиралось, очевидно, главное последствие таких вспышек страсти.       — Я… — севшим голосом попытался отозваться разомлевший Арлерт, когда его искуситель оторвался от губ, чтобы глотнуть воздуха. В брюках тоже стало до неприличия тесно, а дыхание совсем сбилось.       Хотелось ли ещё? Скорее всего. Каждую секунду больше, ещё больше, досыта. Много ли «но» вставало наперекор? Определённо. Слишком много. Терпение играло в одной команде со страхом против реакций души и тела. Подпитываемое небезосновательностью опасений, оно пока что побеждало, несмотря на неразомкнутые объятия да блеск слюны в уголках губ. Кирштейну же крупно повезло: терпения у него не было в помине. По всей видимости, он распалился ещё сильнее, сквозь сдавленные рыки притираясь пахом вплотную. Расширенные зрачки зияли на дне радужки, как огромные чёрные дыры в открытом космосе. Взгляд, осоловелый и жадный, заметно помутнел, но хватка никоим образом не слабла.       — Verdammt,— отрывисто зашептал он, вслед за тем целуя плавный изгиб челюсти любимого лица, — ich werde verrückt, — влажные следы стали прокладывать путь к открытому участку шеи, — wenn du da bist, mein Schatz…       От пронзительных слов, суть которых Армин смог понять благодаря паре вечеров за потрёпанным учебником немецкого и воспоминаниям давно выученного, повело. Кадык напряжённо дёрнулся в глотательном движении. Острая потребность вскинуть голову, ластиться, подставляться, просить продолжать росла, словно доходы выигрывающего партию в покер. Точно, покер! Перерыв уже явно закончился, а его всё ещё нет на рабочем месте!       — Жан, я же… На работе, — он вяло запротестовал, когда тот уже оттянул ворот рубашки. — И мы посреди коридора! Кто-нибудь может увидеть…       — Да хрен с ними, пусть завидуют, — томный выдох оставил мурашки в том месте, где под кожей пульсировала яремная вена.       — Нет-нет, так нельзя, — Армин принялся мягко отстранять Кирштейна от себя. — Мне правда нужно идти. Рене пустит меня на скатерти, если я буду отсутствовать слишком долго.       Ширинка почти до боли сдавливала эрекцию, лицо горело, мышцы на ногах тянуло. Где-то в мыслях промелькнуло: «Ну что ж за напасть такая!». Недовольно промычав, Жан состроил самое страдальческое, самое жалобное лицо, на которое был способен, пытаясь продлить мгновение хоть на немного дольше положенного. К его огромной печали, второй участник их собственной «партии» был непреклонен.       — Всё, побегу, — Армин украдкой поцеловал его в щёку. Мельком подумалось, что Жан иногда и впрямь превращается в капризного мальчугана, если что-то идёт не так, как ему хочется. От столь умиляющей изюминки в совершенно иного толка характере улыбка сама появилась на лице. — Ты подождёшь меня до конца смены?       — Куда ж я денусь, — снисходительно усмехнувшись себе под нос, ответил Кирштейн. — Буду ждать тебя на баре. Пока потреплюсь с Марло.       — Отлично! — под рёбрами заплескалось воодушевление. — У меня есть сюрприз для тебя, но для него нужно дождаться ночи.       Ошарашенный финальной репликой, Жан и рта раскрыть не успел прежде, чем Армин прошмыгнул в сторону зала, оставляя терзаться догадками в одиночестве. Не говоря уже о вставшем члене! Потребовалась почти дюжина минут, чтобы отойти от произошедшего. Их не хватило, чтобы до конца угомонить «язык тела», зато с лихвой хватило, чтобы пораскинуть мозгами о сказанном. Глаза едва на лоб не полезли, а вот улыбка точно поползла к ушам, когда осенило истинным смыслом фразы.       Дождаться… Ночи? Дождаться ночи. Ты понял, Жан?! Дождаться ночи!       — Да уж понял, — брови игриво дёрнулись. — Ха, неужели!       Полный ликования, блистающий ровными зубами, он, вновь чеканя бодрый шаг, тоже проследовал в зал. Только совсем не в игорную зону, а к высоким барным стульям. Надо бы присесть, постараться отвлечься от своих чересчур будоражащих фантазий. Ко всему прочему, пункт «донимать друга болтовнёй» до сих пор маячил невыполненным. Нужно срочно это исправлять!       Пространство у бара встретило его, как родного сына, вернувшегося к набитому алкоголем отчему дому. Три десятка так-сяк знакомых людей – эдакие дальние родственники, приехавшие на какое-то крупное торжество, охотно поприветствовали Жана. Будто чувствовали, что у него сегодня будет, мать его, секс!       В этот вечер здесь спускал деньги и лощёный директор рекламной корпорации Рид, и грудастая жена владельца сети ателье, где Жан как-то раз просил сшить себе костюм, и даже плешивый карточный азартник Миллер, который заказывал чистый ром так часто, что у него вскоре должен отрасти железный крюк вместо руки. Ну и как же без дружищи-бармена, готовящего коктейль.       Законное место с невидимой табличкой «для мистера Кирштейна», точно по заказу, пустовало. Не занять его значило не уважить традицию. Традиции такого сорта Жан всегда уважал, поэтому наскоро уселся, чтобы упорно сверлить взглядом спину Фройденберга.       — Эй, кельнер, — ухмыляясь, позвал он, — руководство на месте. Разрешаю кланяться!       — На два этажа выше.       — Чего?       — Я говорю, тебе на два этажа выше. Там пусть в ноги тебе падают, придурок, — под недовольное бурчание финальный штрих в виде дольки апельсина украсил высокую стенку бокала.       — Да ладно тебе, Горшок… — начал было Жан, но тут же оторопел, стоило Марло степенно развернуться.       Его прикид бармена привычно сиял лоском, так что это являлось далеко не удивительным. Поразило другое: чёрное «кашпо» испарилось без следа. Ровные пряди, поблёскивая от воска для волос, аккуратно зачесали назад. Краем глаза наблюдая, как при виде него всегда ехидное лицо удивлённо вытягивается, Фройденберг за несколько шагов приблизился к стойке, где светская дама уже ожидала свой заказ.       — Ваш Текила Санрайз, мадам, — он вежливо улыбнулся.       Кирштейн проследил за ним вытаращенными глазами. Сколько ещё сюрпризов способен подкинуть сегодняшний день?       — Благодарю, — нарочито медленно потянувшись за своим стаканом, женщина кокетливо хихикнула.       Вот только успехом её незамысловатые старания не увенчались – весьма симпатичный, по её мнению, молодой человек без конца высматривал кого-то в зале, отчего его волевой лоб то и дело хмурился.       Ещё раз внимательно понаблюдав за происходящим у столиков, Марло разочарованно цыкнул. Хитч нигде не было видно. Сегодня она работает в соседнем зале. Это не было огромной проблемой, ведь они точно проведут время вместе после смены. Но тоска уже наступала на пятки, будто он не видел её улыбки целую вечность. По-грустному изогнутые брови, теперь не скрытые под чёрной копной, добавляли дополнительной выразительности его лицу. Настроение не сгинуло из-за одной только ошарашенной физиономии друга, которая нехило разогрела самолюбие.       — Ты чего рот-то раскрыл? Язык высохнет, — как ни в чём не бывало, Марло привычно облокотился на стойку прямо напротив Жана, — потом хрен поязвишь.       — Извините, Джимми Конуэй, Вы не видели моего друга? — в качестве ответа тот начал острить. Затем его выражение лица изменилось до комично восхищённого. — Ну, знаете, тут один олух раньше бегал…       — Хорош издеваться уже, — усмехнувшийся Марло демонстративно закатил глаза.       Кирштейн поднял руки в сдающемся жесте. И правда, возразить было нечего, несмотря на всегда упрямое желание перещеголять кого бы то ни было в зубоскальстве. Отрицать, что облик друга сейчас был хорош, казалось не весёлой шуткой, а несусветной глупостью.       — Отменно выглядишь, дружище, — довольно изрек он в качестве итога.       — Хах, спасибо! Вот, решил сменить имидж, — Фройденберг плеснул в стакан виски и пододвинул к другу, на что получил от него отрицательный жест рукой. Это неслабо удивило. — Чего, даже не опрокинешь стаканчик-другой?       — Не, я ж на машине, — не желая говорить о своём нынешнем положении, отмахнулся Жан. Марло понимающе кивнул. — Да и мне сегодня ещё…       Поделиться надвигающейся радостью не получилось. Сидящий неподалёку Миллер поспешил влезть в разговор.       — Сдаёшь позиции, Павлин, — судя по его лоснящемуся, налитому краснотой лицу и захмелевшему взору, сидел он здесь уже не первый час. Странно, учитывая, насколько быстро он обычно перемещался к своей компашке для очередной партии в покер. — С каких это пор твою пернатую жопу волнует трезвость за рулём? Забыл, как вмазанным на своей прошлой тарантайке снёс моей детке пол бочины? Охуеть, вот так анекдот!       — Жаль, что не переехал твою дутую рожу, Миллер, — Жан фыркнул с напускной насмешливостью. На деле, струны раздражения дёрнулись. Настроение после нападок Эрвина (незаслуженных, кстати!) только-только пришло в норму, а тут вдруг подначивать пытаются! Хотя, выглядело сие представление скорее забавно, потому как дальше молотьбы языком пьяная туша «нападавшего» явно не продвинется. — Какого хера ты вообще тут ошиваешься? Торопись, тебя, наверное, за столом уже местный пенсионный фонд заждался.       — Не-е-е, — тот заторможенно покачал головой, — там одни молодые ссыкуны. С ними фишки грести – никакого интереса.       — Ого, твоим дружкам теперь впадлу с тобой играть, что ли? А тот… Как его там зовут? Точно, Стивенсон! Или тот придурок Кросби? Не, с тем я б и сам играть больше не стал. Он на проигрышах корчится, как будто долго дрочил, а кончить не может, — под сдерживаемое хихиканье друга Жан театрально скуксился в сочувствии. — Или Хилл? Вы ж всегда не разлей вода были, — более задумчиво добавил он. — Неужто они наконец поняли, что ты играешь на лишаке и всех наёбываешь?       В стельку пьяному Миллеру, по всей видимости, был неясен откровенно издевательский тон вопросов. Посему, задумчивость над ними стала совершенно искренней.       — У тех двоих неудачников ставки стали просто смешными, — пожаловался он. — Хилл так вообще с осени хрен знает где! Мы ж с тобой тогда играли, помнишь? Свалил, и с концами. Может, бросил это дело, а может просто другое место нашёл. В любом случае, я, как его встречу, три шкуры сдеру! Он мне бутылку вискаря торчит!       С некоторых пор Кирштейна можно было назвать не только остроумным, но ещё и в какой-то мере неравнодушным к чужим бедам. Помнится, Армин как-то упомянул, что, несмотря на отчаянные попытки Жана казаться безразличнее, в нём гораздо больше сочувствия, чем в ком-либо. Такое высказывание небывало воодушевило. Видимо, старому хрычу при бабле ситуация и правда приносила искреннее расстройство. Что ж, в этом его можно понять. Тем более, собственная жизнь пару часов назад тоже сделала кульбит.       — Да ладно, не грузись, старина, — подбодрил он, затем бросив взгляд на ассортимент бара. — Марло, дай ему бутылку «Макаллана». Я плачу.       Озадаченно таращась, Марло выполнил просьбу после небольшой заминки. Изящная бутылка с характерной биркой отправилась прямиком к новому обладателю. Миллер, в свою очередь, довольно долго распинался со своими словами благодарности касаемо незатейливого, «дружеского» (он сам так решил) подарка, крепко пожал им руки, а также неутомимо призывал Жана обращаться в любое время, если потребуется недвижимость. Ох уж эти держатели риэлторских контор, даже на хмельную голову о своей работе не затыкаются! Повезло, что он ретировался прежде, чем успел окончательно достать.       — Прошу прощения, мистер, Вы посыльный Сестёр Милосердия? — тоже съязвил Марло, едва они остались беседовать уже без компании Миллера. — Не видели моего друга?       — Не угадал. Мать Тереза собственной персоной, — лёгкий смех Кирштейна постепенно растворился в музыкальном сопровождении сценической программы.       — Так тебя зажимания по углам на путь истинный наставляют? — Фройденберг с интересом подпёр щёку кулаком.       — Чего?!       — Бро-о-ось! Вообще-то недалеко от стаффа запасной выход. А я иногда хожу курить, — по лицу Марло растеклась плутоватая улыбка. — Сечёшь, «золотце»? — он передразнил ласковую манеру произношения.       Разумеется, Марло узнал о его завязавшихся отношениях одним из первых. После поцелуя Жан был до глупости счастливым, чтобы не поделиться с другом столь радостным событием. Это значило слишком много, гораздо больше, чем какой-нибудь пьяный перепихон или мимолётное влечение.       — Ой, да отъебись! — выпалил он, в шутку толкнув друга в плечо, чтобы скрыть внутренний прилив тепла. — Ты мне тут ещё попизди о зажиманиях по углам, Ромео! Хитч там, наверное, в восторге? — он указал на новую причёску.       — Ещё как. Всю ночь была в восторге! — Марло довольно прикрыл веки. Воспоминания о её разгорячённом шёпоте сводили с ума. Пьянили без капли алкоголя, помогая душе преисполняться постоянным восхищением. — Помниться, кое-кто весь мозг мне вынес, что с прошлой причёской ходить – всё равно, что клеймо «Пожизненный девственник»…       — М-м, какой мудрый человек тебе попался, — самодовольно перебил Кирштейн. Вряд ли он подозревал, что у собеседника припасён аргумент позначительнее.       — Ага, — голос друга постепенно наполнился не меньшей жаждой поддразнить, — только в итоге «мудрый человек» проебался! Теперь сам в гляделки играет, а не трахается. Ну и кто из нас «девственник»?       — Я уже зарезервировал для тебя и твоих шуток место в «Ассоциации долбоёбов», — янтарная радужка с вызовом вспыхнула. Жана всегда было чересчур легко вовлечь в любые препирательства, будь они наигранной дружеской перепалкой или чистой правдой. — У меня сегодня, вообще-то, всё будет! Да такое, что тебе и не снилось!       Если некоторые твердят, что с бездельем приходит тягостное ожидание, то им не выпадало чести узреть их пересуды своими глазами. Неуклонно близилась полночь. По прошествии следующих двух часов они всласть наговорились о личной жизни, работе и проблемах. Кирштейн без устали хлебал безалкогольный мохито, доставал местных пьянчуг и сетовал на ультиматум Эрвина. Всю его досаду можно свести к одному слову – «несправедливо». Марло с пониманием кивал, но под конец строго заметил:       — Эй, не хочу показаться мудилой, — он тяжело сглотнул, когда друг поднял на него такой же тяжёлый взгляд, — но это реально так, Жан. Пора бы тебе за голову взяться.       — Да, — не успел Марло выдохнуть, как Жан без промедления добавил, — реально кажешься мудилой.       — Пф, называй как хочешь, — покривил губами тот. — Думаешь, кому-то понравится, чтобы твоя задница опять оказалась в двух шагах от отправления на тот свет? Я тебе добра желаю, придурок!       — Ладно-ладно, дружище, я усёк! — на лице Жана просияли благодарность и раскаяние. В их дружбе вопросы подобного плана затрагивались редко, но о беспокойстве Марло он знал без всяких слов. — Только драмы не нагоняй. Всё путём.       Радость пропитала Фройденберга насквозь. Его серые глаза, всегда улавливающие малейшее мельтешение возле рабочего места, по-озорному сощурились. Указательный кивок в сторону заставил озадачившегося Кирштейна повернуть голову.       Глаза очарованно засверкали жёлтыми бликами. Грудную клетку пронизало приятным теплом. Словно сейчас за окнами простирался не февральский городской пейзаж, а стоял летний полдень в парке Монсо, где мощёные дорожки греются под солнечными лучами, пушистые кроны деревьев едва шумят, жаркий ветер посылает тонкий аромат цветущих ирисов и свежескошенных трав. Вот он. Тот человек, ради которого можно надломить прежний уклад жизни, измениться, стать лучше.       Армин стоял совсем рядом, не решаясь встрять в разговор, пока Жан пребывает в чьей-то компании. Застенчивый, немного растерянный, он перебирал пальцами ткань рукавов уже накинутой куртки, пока не сосредоточился на обращённом взоре. Несмотря на заметное волнение, мягкие черты лица тотчас выразили неподдельное тихое счастье. Правда, вскоре сменились на удивление, как только Жан спрыгнул со стула и оказался вплотную. Не настолько, как это было несколько часов тому назад, но достаточно близко.       — Золотце, ты чего? — ласково спросил он, на ощупь находя руку Арлерта, чтобы накрыть её своей ладонью. — Почему ты стоишь один, не подходишь? Что-то не так?       «Тебе стоит рассказать о нём, Армин, — сокрытые мысли, жестокие и чуждые, старались убедить в своей правильности. Он только что вышел со служебного коридора. Жан остался позади физически, но всё ещё находился рядом духовно. На одежде остался его запах, на губах – жар его губ. — Забыл тот разговор с Эреном? Все люди Смита – их враги! Ты сам знаешь, что должен сделать это! Друзья не предают, а должники исполняют обязательства. Да, дедушка всё равно умер, но они помогли тебе всем, чем смогли! И вот так ты решил их отблагодарить?!»       — Я не знаю, не знаю что делать, — пробормотал Армин вслух. Измученный шёпот затерялся во всеобщей суматохе. Работа не ждёт. Тем не менее, ему ещё предстоит всё обдумать...       — Армин? — Жан не на шутку обеспокоился длительным молчанием.       Будто бы придя в чувства, медленно моргнувший Арлерт уставился на взвинченного Кирштейна. Его искренность читалась в каждом жесте, чарующая энергетика пленила. Какой же он всё-таки невероятный. Забавно, раньше на ум бы пришло в корне неверное: «странный». Сердце защемило от одного представления, чтобы сделать нечто, способное ему навредить. Трогательная забота пустила по щекам румянец.       — Всё хорошо, просто не хотел мешать, — Армин старательно принял безмятежный вид. — Да и перед Марло как-то неудобно...       — Мешать? — успокоение разлилось полноводной рекой. — Золотце, я ждал тебя. Ты не можешь мне помешать, понимаешь? — убедил Жан. Ему доверчиво кивнули в ответ. — А Марло вообще занят, вон, даже не смотрит! — он, будто туристический гид, развернулся, чтобы широким жестом указать на друга.       Убедительность получила первую прореху. Они сей же миг уставились на навалившегося на стойку Фройденберга, который глазел на них чересчур открыто, с любопытством закоренелой сплетницы. Того и гляди, рот раскроет.       — Я говорю, ты занят, идиот, — погромче выдал Жан.       Очухавшись, Марло неловко улыбнулся, схватил первый попавшийся бокал с салфеткой, кашлянул, как бы в знак извинения и прощания, после чего быстрее ветра умчался к другой стороне стойки натирать стекло. Кирштейн тоже махнул ему вслед.       Их вечер наедине обещал быть особенным. Более чем. Поэтому «Ну что, идём?» от Жана было лишь формальным уточнением. Ведь он точно знал, что с ним согласятся, потому как ждали этой возможности ничуть не меньше. За считанные минуты они заскочили в гардеробную, после чего оказались в остывшем салоне БМВ. И пока автомобильная печка разогревала машину, Кирштейн счёл это отличным шансом разогреть их самих. Рука второпях скользнула к зашеине Армина, чтобы одним стремительным жестом властно сжать, дёрнуть, притянуть того к себе. Изголодавшиеся за столь короткий срок по ласкам губы влажно вцепились друг в друга. К чему ещё жить, если не упиваться каждым мигом сполна, не так ли?       Всё бы замечательно, но поцелуи пришлось прекратить, стоило мотору прогреться. Армин настоял, что им пора ехать. Что ж, пусть и немного досадно, но его слово для Жана с некоторых пор – закон.       Узковатые проулки, главные улицы, оголевшие скверы, ровные ряды особенно дорогостоящих таунхаусов, опознавательные знаки шикарных ресторанов – всё, как обычно, поражало своей изысканностью. Если бы у Мейфэра существовал синоним, это было бы слово «богатство». Брюзжание двигателей тут совершало метаморфозу, перевоплощаясь в звук шуршащих банкнот. Вылетевший из-под колеса камешек не глухо приземлялся на асфальт, а звякал, подобно монетке. Состоятельные мужчины и не менее состоятельные женщины в такой среде чувствовали себя, как крупные рыбы в воде, будь то акулы бизнеса, голиафы телевидения или парламентские киты.       Не просто заученная – вызубренная дорога сопровождалась фонарными отсветами на лобовых стёклах встречных автомобилей. Все как один неслись навстречу, вглубь района, пока они, как парочка из старинного романа, сбегали от суматохи.       — Можешь остановиться вон там? — попросил Армин, когда до конца их маршрута оставалось всего несколько минут езды. Он указал пальцем на крохотную старую парковку сбоку от безлюдного шоссе, что притаилась под облетевшими деревьями прямо на возвышенности. На ней едва ли способно было поместиться больше пяти машин.       Жан беспрекословно притормозил возле указанного места и принялся парковаться.       — Ты чего задумал, золотце? — смеясь, спросил он, как только опустил ручник, чтобы их вместе с БМВ не понесло назад на проезжую часть по неровному рельефу асфальта. — До твоего дома рукой подать.       — Помнишь про сюрприз? — загадочность вперемешку с предвкушением отразились на лице Армина.       — Ну конечно… — ещё бы про такое не помнить. Жан скорее забудет собственное имя. Внутри всё закипело от ожиданий, он уже потянулся за полноценной «добавкой».       — Тогда пойдём, я покажу тебе! — внезапно прилетела фраза, разрушившая все ожидания.       Как бы Кирштейн не канючил со своими доводами: «Там же холодрыга, золотце, сдурел?» или «Давай останемся, здесь интереснее» с последующим поглаживанием коленки, перехватыванием руки и тянущему движению поближе, замлевший Арлерт всё равно остался непреклонен, упрямо зазывая за собой.       — М-м, а что мне за это будет? — фирменная ухмылка Жана как всегда источала многозначительность.       Армин потянулся в ответ и кратко чмокнул его в губы. Этого точно хватит, чтобы растопить все сомнения.       — Ну Жан, ну пожалуйста, — хихикнул он. — Нужно успеть, а то погода может испортиться.       — Хорошо-хорошо, — тот сдался. Если для Армина это и впрямь нечто важное, то поддержать идею – его святая обязанность. Знать бы ещё что скрывается под этим «нечто».       Большое везение, что сегодня безоблачная погода. Кромешную темноту развеивал лишь мягкий, но совсем слабый лунный свет. Выбравшийся на улицу Жан взглянул на небо. Тучи, таящие в себе ледяной дождь, обошли их стороной. Арлерт тянул его за руку к краю парковки, тем самым указывая путь. Потрескавшийся асфальт зашуршал под подошвами еле слышимой мелодией. Возникла мысль, что он готов пойти за Армином куда позовёт: и на край парковки, и на край города, и, при необходимости, на край света.       Вот они добрались до искрошенного временем бордюра. На логичный вопрос: «Куда мы идём?», вырвавшийся у Кирштейна, Армин опять улыбнулся, но не ответил. Вместо этого ловко переступил широкую полоску искусственного камня, стиснув его руку посильнее, словно боялся сорваться в пропасть без чужой помощи. Оставалось поумерить свой скептицизм и тоже перешагнуть препятствие.       Траектория накренилась ниже. Глинистая тропинка, вся поросшая омертвевшей до весны травой, опасно захрустела, захлюпала, заскользила под ногами. Жан с коротким ойканьем едва удержал равновесие на покатой заброшенной дороге, на что получил обеспокоенное: «Пожалуйста, осторожнее!». Малейшие предугадывания того, сколько авантюристских идей его ещё ожидает, исчезли. Важнее было внимательно смотреть под ноги, чтобы вправду не рухнуть в пропасть.       Совсем скоро туфли перестали вязнуть в разбухшей после дождей земле. Видимо, после такого их придётся сдавать на чистку. Армин остановился, но его ладонь продолжала греть собственную.       — Вот, мы пришли! — радостно воскликнул он.       Взгляд скользнул выше. В конце некрутого склона, возле них стояла одинокая, небрежно сколоченная лавочка. Некогда выкрашенная в белый поверхность с годами совсем выцвела. Она была обращена куда-то на бесконечный простор парковых массивов, где клубился густой туман, на сети слабо горящих вдалеке магистралей, ночных красок неспящего города. Притаилась, словно шаткий мосточек, соединяющий блага человечества с хозяйничающими силами природы.       — Лавочка? — Жан в непонятках вскинул брови и глянул на Армина.       — Ну да, — тот вздёрнул подбородок, ответно блеснув иссиня-белым цветом, который ночь всегда запечатывала в его глазах.       — Кому среди пролеска приспичило ставить лавочку? — спросил Кирштейн. — Здешние бабки тут кого-то разделывают, что ли?       — Конечно нет… — обеспокоенно опровергнул Арлерт, жестом приглашая Жана к себе.       — То есть все репортажи о пропажах людей в этих местах – выдумка? — наигранно изображая задумчивость, не унимался тот. Но всё-таки сел рядом.       — Что? — голос Армина вздрогнул от неподдельного шока. — Но я не слышал, чтобы… — чужой смех оповестил, что его снова обвели вокруг пальца глупой шуткой. Он слабо толкнул «шутника» в плечо. — Ты дурак!       Иногда такой юмор, казалось, способен был довести до белого каления. Но не теряющий свой задорный настрой Жан слишком очарователен, чтобы не прощать ему очередную шалость. К тому же, он выглядел очень заинтригованным:       — Так… Что за сюрприз? — бросаемые им взгляды можно приравнять к самой тяжёлой артиллерии флирта.       — Он перед тобой, — с наслаждением шепнул Армин, когда кисть его руки плавно взмыла вверх в демонстративном жесте.       В полном смятении Кирштейн повернул голову. Ясный небосклон не портило ни единое облако. Вместо этого, на нём сияющей пылью рассыпались звёзды. В голову пришло забавное сравнение, что они словно небесные гвозди, на которые навесили тонкий серп луны.       — Звёзды, — в качестве подтверждения увиденному улыбнулся он.       — Да! — мечтательно отозвался Армин. — Я давно ждал, пока хоть немного распогодится, а с утра как раз передавали прояснение к полуночи. Здесь их видно гораздо лучше, чем в центре, скажи?       — Определённо лучше, — Жан, затаив дыхание, наблюдал вовсе не за небом, а за ним. Проблески ночных красот крадучись ложились на его разрумяненное – вовсе не от прохлады – лицо.       — Смотри, — Арлерт указал пальцем на север, Кирштейн послушно проследил за направлением. — Это Большой Пёс.       Синий небосклон давал представление дорогого бархата, сотканного пальцами самых лучших мастеров из всех, коих когда-либо видало человечество. На бархате словно рассыпалась куча драгоценных камней: от выведенных топазов до природных бриллиантов. Их причудливые переливы поражали своей недостижимостью. Каждый из них имел свою историю, каждому люди подарили название. Пространство над головой напоминало богатую женщину, разодетую в дорогие ткани, а по краям на её плечах красовались серые меха из редких облаков. Её лик светился в слабом новолунии, будто бы смущённо отвёрнутый от городских наблюдателей внизу.       На пару секунд у Армина перехватило дух. Как же давно он вот так просто не любовался ночным видом.       — Большой Пёс… — заворожённо повторил Арлерт и как бы невзначай взял Жана за руку. — Ты что-нибудь о нём знаешь?       — Типа оврачки или добермана? — пожал плечами Кирштейн, отчего Армин тихо похихикал.       — Ты почти угадал, — он засмеялся чуть громче.       — Правда? — изумлённые глаза Жана почти заставили расхохотаться.       — Нет… — рука вокруг его собственной сжалась чуть крепче, одновременно послышалось шутливое цоканье. — Просто не хочу тебя расстраивать.       Кого же ты расстроишь первее? Кто разочаруется в тебе раньше?       Армин помотал головой, вместе с тем отгоняя от себя назойливые мысли.       — В этом созвездии есть одна большая звезда, — взгляд вновь устремился в небо. — Нет, даже не большая, а огромная, громадная, — он вздохнул. — Это Сириус. Слышал о нём когда-нибудь? Сириус ещё называют двойной звездой.       Жан покопался в своей голове, но кроме названия ночного клуба ничего подходящего не нашёл. Ему захотелось потянуться в карман за своим «Макинтошем», как Армин тут же продолжил:       — Древние люди прозвали его «собачьей звездой» из-за «собачьих дней».       — Что ещё за «собачьи дни»? — он уже забыл про сигареты.       — «Собачьи дни» с греческого значит каникулы, — Армин почувствовал, как Жан переплетает его пальцы со своими и крепче обнимает другой рукой, — начало лета. Раньше мы с другом читали книжки с мифами… — на языке вертелись рассказы об их радостных детских деньках с Эреном. Он открыл рот для следующей фразы, однако вслух ничего не сказал.       — Что за друг? Я его знаю? — невзначай поинтересовался Кирштейн, переместив фокус своего внимания на профиль Арлерта.       — Да так, жили по соседству…       «Прости, Жан, прости меня за эти маленькие секреты», — тихо шепчет Армин в своей голове. В качестве извинений, о которых никто не знает, он припадает тёплыми губами к его прохладной щетинистой щеке. Поцелуй выдаётся жалостливым, болезненным для него самого. Холод кожи кажется ему таковым вовсе не из-за зимней погоды. Армин подумал, что он почти произнёс: «Я тебя никогда за это не прощу».       В свою очередь, Жан только теснее прижался к нему, обдал горячим паром чужое лицо и тотчас припал своими губами для поцелуя. Влечение не утихало ни на секунду. Вопреки уличной прохладе, хотелось воспылать жаром, зайти дальше подобия постоянных прелюдий. Кирштейн обнимал тело Арлерта так крепко, как мог. Целовал так, как целуют вовсе не для любезностей перед основным делом. Чувственная беззаботность и наслаждение близостью наконец открылись спустя томительное ожидание долгого вечера в компании Марло. Воздух между ними так стремительно разогревался, что мог посоперничать с температурой Сириуса.       С досадой, со скрежетом в груди, Армин отстранился так, чтобы губы оставались друг от друга в миллиардных долях астрономических единиц. Некогда золотые глаза сейчас отбрасывали холодные блики белой звезды. Он подумал о двойной звезде. О том, что не будь всех этих тайн, он сказал бы Жану: «Ты мой Сириус А, а я с радостью бы стал твоим Сириусом В».       — А ты знал, что в звездопад звёзды не падают? — губы Арлерта стали растягиваться в довольной улыбке.       — В каком ещё смысле? — Жану хотелось продолжить миловаться или сделать что-то более стоящее, пока он не услышал такого заявления. — Звездопад называется звездопадом, потому что с неба падают звёзды, — брови нахмурились из-за размышлений, а сам он почувствовал себя на месте Арлерта с издёвками про обезьянку на небесах.       — Нет же! — теперь Армин искренне засмеялся.       Этот безукоризненный смех был лучше песен Маккензи, красивее картин Моне. Кирштейн на секунду выпал из реальности. Ранее он такого не замечал: ни красоты звёзд, ни людей, ни эмоций. Словно всё это время он смотрел в противоположную сторону. А в этот же момент ощущения покрыли его прозрачной пеленой, даря непонятное чувство по всему телу. Не возбуждение, нет. Последний раз он ощущал такое, когда сел в свою первую машину и разогнался по пустой трассе, когда выпустил первую пулю в мишень, когда впервые попробовал экстази. Отныне не было места притворным чувствам, искусственно напущенных с помощью галлюциногенов или нейролептиков. Сейчас звездопад не свершился имитацией «падения звёзд».       — Это кометы, частицы пыли или других тел, — сказал Арлерт после того, как продышался, — они попадают в атмосферу и образуют хвост, который люди принимают за падение звезды, — он ещё раз поцеловал Жана в уже тёплую щёку, на что тот довольно хмыкнул.       — Знаешь, день сегодня был какой-то паршивый, — Кирштейн скривил лицо в наигранном отвращении, — а теперь как будто…       — Выше луны? — мгновенно закончил фразу Арлерт, чем заслужил одновременно и непонятливый, и ласковый взгляд. — Извини, — он сразу сомкнул губы.       Ты действительно думаешь, что он сможет тебя простить, если ты будешь извиняться совсем за другое?       — Теперь ты у нас разбрасываешься умными словечками и шутками, да? — очередной поцелуй губами, полный страстной нежности. Ему нравились эти маленькие забавы с игрой слов, с мимолётными, но тесными прижиманиями, с настоящими чувствами.       В груди Армина слегка поутихли отрешённые мысли о предстоящих бедах. В глубине души хотелось верить, что помехи разлучницы-звезды останутся не более, чем навязчивыми думами. Ведь Сириус А никогда не был злобной звездой. Нет ни одной негативной легенды о нём, а уж тем более, о его спутнике Сириусе В. Сириус А всегда можно найти на небе, все его любят, он всюду озаряет путь. Как же они с Сириусом В могут быть неудачными любовниками?       — Пойдём, — подскочил Арлерт, высвобождаясь из пут дорогих ему рук.       — Куда? — медленно поднялся Кирштейн, удивившись тому, как задница не примёрзла к поверхности лавочки.       Армин снова скрепил их связь своей ладонью, чтобы повести по тому же тернистому пути обратно к парковке. Ноги не чувствовали ни грязи, ни холода. Да и о каком холоде может быть речь, если его сердце пылает от каждой проведённой секунды вместе с Жаном? Он невольно замечтался о том, что мог бы быть для него путеводной звездой.       — Посидим в машине или…? — бровь Жана игриво дёрнулась, когда они вернулись к ровному покрытию.       — Или проводишь меня до дома? — не менее заискивающе улыбнулся Арлерт.       — Ну, я думал мы… — он указал большим пальцем на свою машину, ожидая продолжение вечера там или в местечке потеплее.       — Пойдём со мной, — сцепленная рука дёрнула вперёд для призыва к действию.       «Так, значит не здесь. Значит – у него?! — ошеломил сам себя Кирштейн. — Вот я и дождался ночи, мать вашу!» — так громко воскликнул он в мыслях, отчего чуть не заорал вслух.       — Ну пошли, пошли, — слегка пританцовывающая походка лучила безмерным счастьем да громким заявлением: «Посмотрим, кто тут ещё лузер, Горшок!».       Ночь выдалась на удивление «без происшествий». Сама погода сулила Жану несоизмеримую удачу, а звёзды наконец-то сошлись в его пользу. По крайней мере, он так полагал.       Каждый их путь до места обитания Армина сопровождался тёмным небом, видимым лишь из окон машины. В своей комнате он встречал вовсе не новый день, а его часть – рассвет. Ведь «завтрашний день» он проводил лицом к лицу со своим «будущим». Иногда, смотря вдаль, ему хотелось оставить в прошлом все проблемы. Однако именно в то краткое время перед рассветом, когда он целует Жана на прощанье, как никогда росло желание оставить всё на подольше, продлить миг темноты. Лучи Солнца не грели его так же сильно, как прикосновения, создавая подобие парастезии. Ныне же у него был объект потеплее, да и светил он ярче, радовал больше. В серости дождливой погоды появилось новое светило, которое могло в одночасье угаснуть, узнав, насколько его субъект двуликий.       Лицо Армина перестало сиять лучистой энергией, напустив на себя грозовые тучи.       — Эй, — окликнул его Жан, — разве это не твой дом? — он остановился.       — И правда, — изумился Арлерт тому, как, витая в своих мыслях, чуть всё не пропустил.       «Да и чёрт бы с ним! Попроси его увезти тебя куда подальше! Сбеги от всего этого! Попроси его никуда не уходить!» — кричало сердце Армина. В отместку всему он решил исполнить хотя бы одну его волю.       — Не уходи, — руки обхватили тело напротив столь крепко, сколько смогли. — Останься со мной хотя бы сегодня.       У Жана внутри взбушевавшийся ветер выбил последнюю створку закрытого окна. Это означало гораздо больше, чем призыв к действию. Это было самое настоящее признание. И как же его дурная голова не догадалась раньше?!       Сердцебиение вмиг участилось стократно, равняясь скорости рекордно быстрого болида. Холодный кончик носа Арлерта скользнул по шее Кирштейна, взбудоражив все нервные окончания и прилив крови к низу его живота. Вожделение грозилось вырваться наружу прямо сейчас, но ему удалось сдержать себя в руках.       — Тогда давай поторопимся, а то мне придётся греть тебя здесь, — сверкнула лукавая ухмылка.       Дорожка к дому, выложенная камнями, уже была пуста, когда Жан хлопал по карманам пальто и пиджака. Пачка сигарет и ключи всегда были при нём, теперь же не доставало только одного элемента, находящегося в категории «особо важное».       — Чёрт, да где же ты?! — судорожно шарил руками он.       — Ну чего ты там? — понизил тон Армин. — Давай, заходи быстрее, — массивная дверь слышно скрипнула при открывании, заставив поморщиться.       «Да ну ёб твою мать, не может же этого быть!» — Кирштейн наконец осознал: презервативов при себе нет.       — Секунду, — Жан выпалил это так громко, что Армин прижал указательный палец к губам, — давай я до машины сбегаю быстро и вернусь обратно, — он оглянулся по сторонам, однако убедился – никого рядом нет. К чему такая сохранность тишины?       «Неужели он всё понял по моему лицу? Неужели прямо сейчас просто уйдёт?» — от переживаний стало тяжело дышать, всё равно что на грудь бросили глыбу льда. Арлерт стоял и смотрел, как Жан обыскивает свои карманы, оглядывается вокруг, мол нет ли никого, кто бы мог заметить его уход. Худшие сценарии из всех возможных пролетели плёнкой киноленты самых пессимистичных нуаров.       — Не уходи, — испуганно просипел он.       Жан поднял голову, и до него снизошло озарение, читаемое в глазах. Армин волнуется не меньше него. Возможно, он боится даже больше их обоих вместе взятых. Как-никак, многочисленные отказы и ни единого раза, доведённого до желаемого. Даже представить сложно, насколько тяжело далось ему это решение. На ум пришло предположение, мол: «А что, если это его первый раз? Может он уже ко всему приготовился, а я тут как придурок себя веду?».       Быстрые шаги звучно отбились о поверхность лестницы на входе. Больше Жан не менжевался насчёт их совместного дальнейшего времяпрепровождения. Дверь за ним аккуратно закрылась, а вместе с тем в нос ударил отчётливый запах старых вещей. Он почувствовал себя туристом на экскурсии по фамильному дому. С домом Эрвина он всё-таки разнился, хотя количеством бумаги в рамках на стенах не отличался, в полумраке это определить наверняка сложно. Армин повёл его за руку к крутой лестнице, где ступени скрипели ещё сильнее.       — Тише, только бабушку не разбуди, — прошептал Арлерт, опять указывая жестом хранить молчание.       — Бабка? — от неожиданности у Кирштейна спёрло дыхание, заставив закашляться.       — Ч-ш-ш, — послышалось в ответ.       Глубокие пятна времени вот уж несколько лет приветствовали Армина своим полувековым чувством надёжности. Каждая мягкая обмыленная деревянная доска проваливалась под весом, а стены приветливо встречали каждый громкий шаг и отражали звук. Резные перила с железом напоминали ему о многом. Он хватался за них от распирающей боли, когда осознавал свою никчёмность. Едва касался их, когда после воодушевляющих свиданий на крыльях любви порхал над землёй. С каждым шагом скрип становился всё громче, рассказывая историю этого дома от времён закладки фундамента.       Взобравшись до чердака, Армин открыл следующую дверь. Её нельзя было назвать межкомнатной, да и до звания квартирной она тоже недотягивала. Жан не успел опомниться, как его запихнули внутрь. Настенное бра зажглось тусклым светом, освещая бледное лицо его спутника. Тёплое свечение создало манную интимность, будто бы приглашая к себе лучами ненавязчивого покоя и близости. Руки легли на мягкие щёки, мизинцы обхватили края челюсти для лучшего притяжения. Лёгкое прикосновение к бархатистым губам подарило чувственность и вернуло умиротворение под небом. Сейчас они находились между звёздами над крышей чердачного пространства со сладкой тишиной, которую разбавляла слабая липкость их поцелуя. Армин очутился в месте сродни сказочным замкам, куда не долетают повседневные тревоги, где его сон стал явью.       — Мне нужно в ванную, — тихий шёпот дошёл до Жана не сразу.       — Хорошо, — покивал тот в свою очередь, — подожду тебя здесь.       — Располагайся, — Арлерт снял верхнюю одежду, встрепенувшись от холода, — можешь повесить пальто здесь, — он показал на деревянную вешалку возле светильника.       «Фух, держи себя в руках, Жан. Пока не время набрасываться на него с порога», — вторил себе Кирштейн от самого начала лестницы.       После того, как Армин прошмыгнул за дверь ванной, появилось время вдоволь насладиться обстановкой, которую Жан не сможет запомнить из-за предстоящей бурности. Среди старинных призраков, именуемой дорогой мебелью, чердачные балки и склон крыши образовывали скорее косую стену, покрытую цветочными обоями, нежели потолок. Для потолка здесь попросту не было места, а вот для двух окон хватило с лихвой. Шелестящие шторы плотно закрыты, скорее всего из-за южного расположения. Пару настенных светильников, ажурный торшер возле кровати. От любопытства он включил каждый, подмечая, что везде стоят лампочки разного напряжения. В углу расположился письменный стол с небольшим зеркалом, также украшенный сложными узорами прошлых десятилетий, если не веков. Ровные стопки книг с потрёпанными корешками, сложенная карта звёздного неба на пожелтевшей бумаге приглашали к себе каждого, кто стремится познать безграничный мир на страницах, написанных людьми. Ни намёка на постеры современных групп, ни магнитофона. Ему казалось, Армин любит музыку. Вывод напросился сам: больше всего он любит тишину.       Всё вокруг образно переносило в далёкое-далёкое прошлое, в коем он никогда не был, ежели не считать дом Эрвина. За дверью зашумела вода, пока Жан добрался до кровати по мягкому, узорчатому ковру, что занимал добрую часть всей комнаты. Пружины глухо скрипнули под ним, призывая увалиться с руками и ногами. Жан слегка подпрыгнул на ней, дабы проверить её звучность. Безусловно, для привыкшего к роскоши, могло быть и тише, но о многом просить при наличии мягкости было бы уже наглостью.       Кирштейн вдруг вскочил с неё, получая скрежет в ответ на свою выходку. Только теперь его голову посетила друга идея. Он оставил зажжённым прикроватный торшер для лучшего изучения местности. Выдвинуть все ящики ближайшей тумбы не показалось ему беспредельным занятием. Хотелось убедиться, что он не зря не прогулялся до машины. Неоправданные ожидания ударили ему по лицу. Ничего не оказалось: ни лубриканта, ни презервативов, ни даже вазелина! Жан снова и снова перепроверял содержимое, затем заглянул под подушки, в ящик стола, даже в комод, где кроме скромного гардероба ничего не нашлось!       «Так, думай, думай, — ладони слегка вспотели от непредвиденных обстоятельств. — Сейчас он выйдет и скажешь, типа, пойдёшь до машины, забыл совсем про подарок, — трение подбородка и отчеканивание ритма по губам большим пальцем словно помогали думать. — Блять, да какой ещё подарок? Что это ещё за херня? — он обернулся на звук перекрывания вентилей. — А может он уже сам всё подготовил? Или все приблуды в ванной?»       Пришлось в два счёта закрыть всё открытое и вести себя непринуждённо, иначе его раскусят как подростка. Жан старался сохранить самообладание, обуздать свои эмоции до момента быть пойманным с поличным. Армин вышел из ванной скованным от температуры в комнате, а вовсе никак не от стеснения, как ему подумалось. Кирштейн, увидев тёплый халат и штаны под ним, моментально заключил: «Я у него первый. Это точно».       — Ты пойдёшь? — слова подействовали отрезвляюще.       — Слушай, а кто тут ещё живёт? — отстранённо спросил Жан.       — Миссис Робинсон, а что? — уголки губ поднялись вверх от происходящего. — Я снимаю у неё эту комнату, — похоже, отныне тут переживает совсем не Армин.       — А я подумал… — он не находил себе места, перешагивая из стороны в сторону. — Да в целом так. Ничего такого.       — Ладно, — Арлерту хотелось теплить мысль, что ему незачем переживать, — можешь принять душ, если хочешь.       — Душ? — очнулся Жан, видя кивок в сторону ванной комнаты. — Да, точно.       «Теперь я точно веду себя так, как будто это я девственник. Блять, блять, блять!» — он закусил нижнюю губу, дабы подавить эти нелепые доводы.       В голове кружила беспорядочность, точно он проиграл уже несколько партий в блэк-джек, а на автоматах комбинации не приносили и фунта. Вновь слабое освещение ванной. Здесь шкафчиков не присутствовало вообще! Впопыхах, будто бы торопясь куда-то, Жан скинул с себя всю одежду и понял, что у него не стоит. Он залез в душ да открыл воду погорячее. Происходящее сбило ему весь настрой, однако, как только он увидит Армина голым или, не приведи Господь, ещё раньше просто услышит его стон, то рискует спустить быстрее, чем «упадёт звезда».       Перед глазами заплясали мутные образы, которые он всегда представлял, мастурбируя на их с Армином долгожданный секс. Раньше зов страсти сам кипел в нём, энергия постепенно копила силу, жаждущую почувствовать экстаз. Да что там думать, пол часа назад он был готов взять его прямо на парковке! В голове то взрывались картинки, возрождающиеся от многочисленных фантазий, то сливались воедино. Рука сжималась на члене так, будто это внутренние мышцы Армина стискивают его своей узостью. С каждым сжатием, с каждым движением попытки становились притупленными, а чувства отдалялись.       Головой было предельно ясно: он хочет этого. Тело же лишало его путь к завершению, держа его нитями таинственного страха, ранее неизведанного. Вода не помогала разогреться до нужного состояния, ожидаемого для поддержания неутихающего возбуждения. Жан и сам не до конца был уверен во всём происходящем. Неужели всё случится в эту ночь? То ли волнение обрубало предвкушение на корню, то ли сегодняшние новости о его «добровольном лечении» выбивали из колеи. Казалось, в ободряющей компании он мог позабыть обо всём гнетущем. Вопреки этому, поведение Армина тоже заставляло усомниться во всём происходящем. Затянувшийся сюрприз, просьбы остаться, эти жесты да много слов. Если обычно он любил тишину, либо предоставлял инициативу Кирштейну, то отныне она казалась непривычно напористой. Ещё в казино он позволял себя трогать, заводился сам, что не утаилось от чувства тела Жана. Много тарабарщины с поводом и без. Это радовало и пугало одновременно. Хотя, может он надумывает себе лишнего… Мешок ненужного барахла в голове в итоге не дал сосредоточиться на основном занятии. Что ж, придётся сбавлять темп и оттягивать до последнего.       Мурашки прошлись по телу от смены температур. В комнате и правда было жутко холодно, особенно после душа. Кирштейн оставил свой костюм в ванной, до конца наивно полагая, что Арлерт ждёт его как никогда для общего соития. Свет торшера потускнел из-за перебойного напряжения трухлявой проводки. Похоже, отопление здесь строилось на теории обогрева воздуха с помощью человеческого дыхания. Ему пришлось бежать до кровати подобно дикому гепарду за своей добычей. Неостывшая от воды кожа приятно соприкоснулась с одеялом, а после с (почему-то одетым) телом Армина. Кровать оказалась не такой уж большой, когда в ней оказались двое вместе.       Жан пристроился грудью к спине Арлерта, отвёрнутого к стене. Ладонь тесно прижалась к его бедру, сминая складки пижамных брюк, затем двинулась выше к талии, однако никакой реакции не последовало. Пальцы пробрались под мягкую рубашку, скользя по шелковистой коже, а нос втянул знакомую смесь запахов из недорого шампуня и сигаретного дыма. Наконец почувствовалось шевеление Кирштейна-младшего, а вот никакого шевеления от Армина не последовало. Мышцы не сокращались, кожа не бугрилась от дрожи, даже дыхание оставалось размеренно спокойным.       «Уснул, что ли?» — Жан поёрзал на месте, попробовав прижать его к себе покрепче.       — Эй, mein Schatz, — почти запел сладострастный полушёпот вкупе с нежным поцелуем в шею.       Армин едва слышно забормотал невнятные речи с приоткрытыми губами. Его рука вяло легла поверх чужой ладони, а тело попыталось совершить проигрышную попытку повернуться лицом к лицу.       «Ну блять, как знал… — подумал Кирштейн. — Не могло же всё пройти по маслу!»       Наступила вторая попытка, благодаря которой Арлерт смог мало-помалу перекатиться на другой бок. Погода за окном окончила своё представление безмятежности. В окна стали пробиваться холодные ветра, приносящие с собой тоску. Теперь лишь под одеялом между ними остался исключительный тёплый вихрь двух тел. Обуянные объятиями не только физически, они впервые оставались друг с другом на такое «долгое» время. Впервые перенеслись дальше облаков в сферу звёздного единения душ.       Жан, видимо смирившийся со своей участью, впервые отрёкся от привычной пошлости, чтобы признать глубину не только тактильного внутреннего мира. Он просунул свою руку под голову Армина, добровольно предлагая отлежать её до полного онемения, чего доселе никому не позволял. Ему уже не так было интересно тормошить Арлерта, заставлять делать то, что обычно делают в постели два влюблённых человека. Он ощутил славное чувство, способное честно заявить: «Ты больше не одинок. Не нужно притворяться, что тебе плевать на всех». Уникальность сама пришла к нему, не прося ничего взамен, кроме неземного спокойствия.       Очередной, но уже отнюдь не с посылом страсти, поцелуй пришёлся Армину в переносицу. Такое щекотное осязание кожей заставило его приоткрыть глаза. На самом же деле, он не спал всё это время. Сердце продолжало колотиться внутри груди, оставляя осадок незабываемой нежности, невероятно запечатляющегося в памяти мгновения, которое, к сожалению, прошло со слабым вздохом Жана. В горле с болью зацарапала собственная совесть.       Глубокое молчание, недосказанные предложения поныне станут его постоянными гостями в пустом пространстве на отшибе мыслей. Холодные, немые извинения, сказанные в голове столь часто, уже могли бы потерять свою значимость. Дробление на несколько грузов на чаше весов с названиями «Я должен» или «Что если я ничего не скажу?» стало изматывающим испытанием наряду с внутренней борьбой.       Вечера, предрассветные ночи стали тихими свидетелями их откровенных встреч воочию. И ежели кому и когда удастся застать подлинность слов о том, что нет ничего постоянного в этом мире, то это определённо будут они. Руки обязательно разомкнутся, угаснет пламя объятий, связанные узы будут разорваны, уступая неизбежному исходу событий. Разрушенное может быть восстановлено, старое может быть отреставрировано, вот только за это придётся заплатить немалую цену.       — Спокойной ночи, mein Schatz, — дыхание Жана разлилось спокойной размеренностью в унисон Армину.       «Прости меня, Жан, — глаза зажмурились от безысходности. — Я должен рассказать, должен».

***

      — Проклятье.       Пророческое слово исподволь разносилось густым дымом вокруг головы Эрвина. Вот он – непревзойдённый Смит. Вот он – горячо любимый одной половиной общества и ненавидимый другой. Вот он – олицетворение грозовых туч и ясного неба одновременно. Вот он – никогда не допускавший ошибки, наконец, допустил её.       Опрометчивый ход, Смит. Впервые ты подумал сердцем, а не головой. Ну что, доволен? Теперь ты всё сделал правильно?       Невозможно во всём достигнуть баланса. Смит прекрасно знал об этом, но отчаянно пытался. Или же тот вечер стал небольшой оплошностью, которая всё разрушила? Словно две капли Инь-яна слились в одну серую массу подобно серому веществу, что разом потеряло все нейронные связи.       А скольких человек ты убил? Два десятка невинных мальчишек! Стоило оно того? Стоило, Великий мистер Смит? Отвечай живо! Почувствовал свою власть? Тебе понравилось? Понравилось?       — Эй, Эрвин, тебе понравилось? — окатили холодной водой слова Майка. Он махнул рукой перед лицом Эрвина. Это помогло вернуться в реальность. — Ты в порядке?       — Да, всё нормально, — кивнул Смит, ненадолго позабыв о том, что держит в руке прохладный пивной бокал. Этими бокалами пользовался его отец, когда Эрвин ещё был мальчишкой. Вот это да – двадцать (мёртвых) лет показались вчерашним днём. — Понравилось. Неплохой вкус, — всё же ответил он.       — А мне нет. Даже Faxe на вкус куда приятнее, — вопреки своим словам, Майк сделал большой глоток, обрамляя свои усы белой пенной шапкой.       День сегодня ещё паршивее предыдущего. Утренний мокрый снег с дождём добавил вечно хмурой Лондонской погоде очередного уродства. Всё было не тем, даже в его собственном доме, в его собственной столовой, где ещё недавно звучал весёлый смех и царила торопливость, ныне не хотелось оставаться надолго. Позавчера ему пришлось принять важное обдуманное решение, а за ним ещё одно необдуманное. Приговорить к смерти стольких людей с невозмутимым видом. Будто бы все признаки указывали на то, что он прямой потомок Эдуарда Первого.       — Как же я устал, — вполголоса произнёс Эрвин. Бокал с пивом отправился на обеденный стол. Его слова никто не услышал.       Захариус скрылся за проёмом небольшой кухни. До ушей долетало приятное шкварчание мяса на сковороде. Аромат приправ, сливочного масла и жареной говядины доносился отголосками недавнего Рождества, а сигаретный дым почти призывал Сашу недовольно поворчать.       Вчерашней ночью Смит позвонил на домашний телефон Саши и Конни. Они наверняка уже давно вернулись домой, отдыхали и играли в Сегу, которую Жан подарил им на Рождество. Эрвин попросил их не высовываться несколько дней и не приезжать даже к нему. Ему было ужасно тоскливо в этом пустом доме без людей, ставших ему родными. Уже месяц он не ощущал запах вкусных, но неизвестных ему кушаний. Уже месяц никто не дурачился, не танцевал под Лондонбит и не открывал шашки.       Ничего не поделаешь – придётся жить дальше. Занятия в бассейне отчасти подбодрили его тело, держа в тонусе. В этот раз к нему присоединился Майк. Несколько заплывов на скорость слегка измотали двух крепких мужчин. Деловая поездка по «массажным салонам» привнесла некоторую информацию в собственное расследование, хотя Эрвину было крайне сложно сосредоточиться на конкретном деле. Для любого самолёта держать автопилот в сильный шторм – практически невыполнимая задача.       После бассейна Захариус предложил обсудить дальнейшие дела за ужином в каком-нибудь стейк-хаусе. Однако Эрвин предложил обратный вариант – посидеть в его безлюдной обители и поговорить о чём-нибудь насущном. Они же не только деловые партнёры, но ещё и хорошие друзья. Рынок со свежим мясом обуял их своими видами, так ещё и торговец из лавки обворожил рассказом о якобы настоящем датском пиве. Пиво оказалось совершенно посредственным, поэтому надежда осталась только на мясо.       Майк стоял с зажатой между губами сигаретой, пока одна из рук держала ложку, а другая ручку сковороды. Он умело наклонял её, поливал маслом добротные стейки и слегка хмурился от раскалённых капелек на руках.       — Бешамель? — попытался громче сказать Захариус, не уронив пепла с конца сигареты.       Эрвин не отозвался. Его пальцы прокручивали бокал по столу. Уже третий день подряд рукава рубашки не особо опрятными комьями лениво лежали на локтях. Морские глубины глаз искали ответа в мутном Солнце нефильтрованного пива. К сожалению, от такого «света» не получишь никакого отклика.       Друг не стал спрашивать второй раз, поскольку понимал – не стоит ждать ответа от «погружённого» человека. Пришлось без слов приниматься за дело: смешать молоко, соль, пару специй и муку в остатках горячего масла. Да, в приготовлении мяса он был одним из лучших. Нанаба даже не приближалась к плите, но просто обожала наблюдать за тем, как Майк готовит.       Стоит взять себя в руки и погрузиться в работу. Похоже, что за эту неделю он выжмет из себя девяносто рабочих часов, если не все сто. Он просто обязан узнать всё, о чём не смог разузнать его отец. Без помощи тут не обойдёшься. Придётся найти все бумаги законными и незаконными способами. Затем его ждёт неуёмный и продолжительный мозговой штурм. Лекарство от всех бед – с головой нырнуть в работу. Леви бы сейчас здорово ему помог. Да, Леви…       И ты называешь себя хорошим начальником и первоклассным терапевтом? Да тебе самому пора вправить мозги, хренов Мозгоправ!       Наверное, в этом Йегер был прав. Какой толк блистать на страницах «Таймс» и строить из себя деланного бизнесмена, ежели не в силах справиться со своим…       Перед его лицом оказалось большое блюдо со стейком. Майк подал ему вилку и небольшой кухонный нож, ведь со столовым ножом не причинишь вреда даже жареному куску мяса. Затем он наполнил свой бокал и долил немного другу. Посторонние темы для разговора сейчас показались ему лживым притворством, коим могли забавляться проститутки в его борделе вместе с клиентами.       …сердцем?       — Знаешь, я никогда не убивал людей, — Захариус отрезал кусочек, желая поскорее вкусить полусырую розоватую середину. Вилка отправилась в небольшую тарелку с соусом.       У Эрвина ком в горле встал. Аппетит, несмотря на полуторачасовую тренировку в воде, стал пропадать.       — Я тоже, — он принялся за пиво.       — Но не то, чтобы мне было жаль тех обмудков, — жуя, продолжил Майк. — Это я к чему, — он поднял взгляд на Смита. — Не вини себя за каждую подохшую муху. У тебя не было выбора.       Где-то Эрвин уже слышал это. Как там было? Не вини себя, если тебе пришлось кого-то убить? Значит так было нужно или тебе хорошо заплатили?       Расплачиваться приходилось ему. Он не солдат, а командир.       — Не знаю, Майк, не знаю, — Эрвин нехотя взял нож и вилку.       — Сначала поешь, пока не остыло, — Майк пододвинул ему чашку с соусом. — А потом уже дела.       Смит последовал совету друга. Нужно же чем-то питаться для работы мозга. Хотя отец всегда говорил, что лучшая пища для мозга – книги. Внезапно захотелось изучить всю родословную австрийских герцогов или тайны шёлкового пути. Нет ничего лучше, чем спрятаться от всего мира между печатных строк на бумаге.       Он уже жевал кусок мяса, даже более того, пытался сосредоточиться на вкусе. В уме заключил, что с соусом, что без него – превосходно. Захариус знал своё дело и хладнокровно выполнял его, пусть то было ведение части теневой прибыли или приготовление вкусных блюд. Это одна из причин, почему Эрвин пригласил именно его, не кого-то другого, именно Майка. Умение трезво оценить ситуацию да отчасти общая лодка, полная грязи из нечистых денег, объединяла их. Можно было бы пригласить Ханджи, поболтать о том, о сём, но это не то же самое. Ханджи оказалась в этом корыте с грязью из-за Эрвина. Да и ей своей работы хватает по горло, к чему ещё больше нервы трепать? Ей нужна была конкретика, причинно-следственная связь и решение. Прям как на работе. Только здесь недостаточно будет «провести анализ и определить причину смерти». Здесь Смит знал причину без лишних слов. Ему просто нужно было высказаться.       — Недавно вывез с Кубы Линкольн шестьдесят пятого года. Подлатал, перекрасил в белый и толкнул какому-то итальянцу, — сменил тему Майк.       — Линкольн? И за сколько? — с набитым ртом спросил Эрвин.       — Миллион наличными, — он довольно улыбнулся.       — Каким образом? Он стоит не больше пятидесяти тысяч, — густые брови изогнулись в удивлении.       — Пришлось поднапрячься с бумажками и выдать его за Континенталь, на котором ездил Кеннеди.       — И как тебе это удаётся каждый раз? Сколько машин Кеннеди ты уже продал? — Смит на минуту сложил руки вместе с приборами.       — Две или три, — Захариус махнул ножом, не отрываясь от трапезы. — Ничего сложного. Просто зачисляешь машину в антикварный клуб, где она якобы числилась уже много лет, приписываешь ей хорошее имя и можно продавать.       — А где зарегистрировать? — Эрвин увлёкся разговором, иногда попивая из бокала.       — Чаще в Штатах, реже в Европе. В Гаване таких тачек хоть завались, там после революции и не знают, что в мире все уже давно ездят на автомате, — он усмехнулся.       — Они продают только авто или что-то ещё?       — Слышал, что другие продают не только тачки. Деньги можно поиметь со всего, — Майк опять долил пива в бокалы. — Ты это не хуже меня знаешь.       — Да, это верно, — задумчивый взгляд Смита расфокусировался. — Знаешь, где можно найти этих ребят? Возможно, они торгуют чем угодно и где угодно, чтобы не привлекать внимание.       — Можно попробовать поискать в Голландии. Мировой порт ведь, намного дешевле на судне перевезти, хоть и дольше.       — Всё верно. Поражаюсь твоему уму, Майк, — Эрвин взглянул на друга с тёплой улыбкой. Настроение слегка улучшилось. — Хочу встретиться с Дотом. Думаю, он может помочь, — он снова вернулся к еде, а немного погодя всё же изрёк. — Как ты заправляешь всем в борделе? Проституция – дело нелёгкое.       — Мы предпочитаем называть это «хостес». Я только слежу за сохранностью, порядком и обеспечением. К девочкам я не прикасаюсь и знаю далеко не всех, — Майк пожал плечами.       — Нанаба против?       — Это моё решение, — Захариус спокойно поднял глаза.       — Вы думали о переезде или о женитьбе? — с осторожностью спросил Смит.       Майк замолчал. Его аппетит в одночасье испарился.       — Нет, — сухо ответил он, откладывая приборы в сторону.       Эрвин знал, что друг использует обыденную самозащиту – молчание. Не то, чтобы он всегда очень красноречив и разговорчив. Майк мог запросто пойти на попятную, соврать или отшутиться от серьёзных тем. Нет ничего лучше, чем свести тему к обсуждению его сферы деятельности и последних новостей. В современной обыденности любая новость – всеми позабытая «старость».       — Ты можешь рассказать мне, — Эрвин не отрывал глаз от Майка, который увлёкся поглощением остатков в бокале.       — Нечего рассказывать.       — Брось, я уже выучил этот взгляд.       Он действительно видел подобный взгляд такое количество раз, какое помогает понять, что за ним скрывается большая история. Роман с незавершённой историей двух авторов, стоящих на перепутье преград и открытых дверей. Поныне же Эрвин и сам чувствовал себя автором подобного романа. До сего момента в его жизни не было «гордости и предубеждения», граничащего с первой незабвенной любовью.       Что насчёт того поцелуя, мистер Смит? Ты сделал это только потому что нужно или тебе хорошо заплатили? Ей Богу, ведёшь себя, как школьник!       — Я не собираюсь осуждать или лечить тебя, Майк. Ты можешь мне доверять, мы же друзья, — Эрвин слегка улыбнулся.       Ха-ха-ха! Как мы заговорили! Леви ведь не просто твой друг и подчинённый, но ещё и пациент! Или ты предпочтёшь назвать это «служебный роман»?       «Хватит. Я и сам знаю, что с самого начала всё делал неправильно», — сказал он внутри себя так, что улыбка испарилась из-за стиснутой челюсти.       Захариус шумно выдохнул, предоставляя газам нефильтрованного лагера свободу. Становилось заметно, как он понемногу хмелел от количества выпитого.       — Ничего нового для себя ты не услышишь, — Майк пожал плечами. — Можно только сказать, что я сам всё просрал.       — Это ты так решил? — Эрвин никогда не шёл напропалую без вопросов с примесью призыва к ответу.       Майк кивнул, снова наливая себе пива.       — Наверное это решение далось тебе нелегко. Возможно тебе всё пришлось решать самому, — он поддержал друга, отбив своим бокалом его.       — Даже больше, чем ты думаешь, — Майк хмыкнул от собственных принятых заключений.       — Иногда это не оказывается таким плохим, каким кажется на первый взгляд. Если она была не против твоего решения, то проблема практически отсутствует, — Эрвин увидел, что Захариус стал пропадать в своих мыслях.       — В том и дело. Она была против, — Майк выпил весь бокал залпом, сдабривая усы белым пенным воротником, который тотчас вытер рукой. — Знаешь, Эрвин, там, откуда я родом, где ты, конечно, бывал, но не жил, такие, как мы с тобой считают, что женщины – это расходный материал. Да что уж там, так везде. Исключения приходятся раз на раз, вроде нас с тобой, — он откупорил последнюю бутылку, решив пить прямо с горла. — Хотя я и сам раньше был таким. Сам понимаешь, о чём я, — указательный палец образно очертил круг в воздухе. — Окружение делает тебя полным ублюдком. Но кому какая, нахер, разница, считаешь ли ты всех баб шлюхами, если у тебя карманы забиты доверху?       — Я понимаю, о чём бы говоришь, — Смит следил за каждой проявляемой эмоцией, подтверждая их подлинность в своей голове.       — Да, — Майк кивнул пару раз и отпил. — Только денег у меня раньше не было. Я не стал крупной шишкой по щелчку пальцев. Был пацаном на побегушках, прикрывал задницы там, где платили побольше, собирал долги, возил, продавал, угонял, — каждое «действие» подсчитывалось ударом пальца о край столешницы. — Произошедшее для меня не новость. Я всё это видел, только никогда сам не убивал. Раньше смог бы, но не сейчас, нет.       — «Раньше» – это когда? Когда ещё не было Нанабы? — осторожно уточнил Эрвин.       Майк в очередной раз молчаливо согласился и потянулся за пачкой сигарет в карман. Смит любезно достал маленькую чашку, дабы было куда стряхивать пепел. Он не любил трепаться на эту тему, но раз уж «выпала» возможность, то почему бы и не дать слабину.       — Всё поменялось с её появлением.       Изменился и сам Майк. Нет, он не стал другим человеком, не сотворил великих подвигов ради возлюбленной, не завоевал ни одной страны. Более того – даже после их встречи он продолжал считать женщин «расходным материалом». И единственное, что перевернуло его представление тогда – это осознание того, что изначально для Нанабы он был самой обыкновенной красивой безделушкой.       — Не знаю, как сказать, — полушёпотом произнёс Захариус после долгой затяжки.       Эрвин вытащил сигарету из пачки «Данхилл» и прокрутил в пальцах, однако прикуривать не стал. На удивление, он не имел зависимости от табака, как многие из его знакомых. Не потому что считал это занятием крайне пагубным для здоровья, а потому что не питал к этому особой страсти. В точности, как родной отец, который не раскуривал даже подаренные импортные сигары. Мать, в свою очередь, называла это крайне постыдным занятием, но не запрещала гостям «стыдиться» у них дома.       — Как думаешь, так и говори, — выдержал паузу Смит и вгляделся в лицо друга. Его проступающие морщины вмиг стали глубже, выказывая неподдельное сожаление. Холодная серость его повседневных эмоций сменилась чернотой минувших лет.       — Если бы я мог отмотать время назад, то сделал бы всё, чтобы мы не встретились. Никогда не думал, что буду говорить так из-за женщины.       — Нет ничего постыдного в том, чтобы переживать из-за кого-то, будь то женщина или мужчина. Ты человек, Майк, а не автомобиль, — казалось, что внушал он эти слова не только Захариусу. Вопреки всему, Эрвин пытался говорить с ним не как специалист, а как друг.       Если бы настроение можно было передать словами, то погода Лондона тотчас сказала бы всё за них. Поганая морось за окном порой переходила в короткий дождь, а через миг тут же прояснялась. Непонятное, необъяснимое чувство витало в воздухе гуще сигаретного дыма. Ох, если бы воздух мог говорить, то в данном случае даже у него не нашлось бы ни единого слова.       — Хочешь всё услышать? — задумчиво бросил Майк. — Слушать нечего. Я выбрал себя, а не её, — его пальцы вдавили недокуренную сигарету в дно чашки. — Я спас свою задницу и оставил её. Слушать нечего, — гримаса слегка исказилась от отвращения к самому себе.       Эрвин чуть было не сказал: «У тебя были на то причины. Ты совершил это, потому что тебе пришлось».       — Я не хочу себя оправдывать, — глаза Майка искрили той честностью по отношению к самому себе, коей обладал далеко не каждый. — Я сделал это, потому что решил – с меня хватит, я умываю руки, — он поднял ладони вверх, — подумал, что терпеть всё это ради женщины – чушь собачья. И знаешь, что было потом?       — Что?       — Не было ни дня, чтоб я о ней не думал, — он усмехнулся с удивлением.       О Нанабе думали все. Миллионы глаз смотрели на её лицо на глянцевых журналах, вывесках в метро и телеэкранах своих цветных телевизоров. Майк же напротив – никогда не блистал популярностью. Не имел привычки завоёвывать женщину, какого бы статуса она ни была. Он для этого не был уж слишком датчанином с задатками воинственности викинга. Конечно, у него были десятки женщин. При той профессии, где дамы с каждым днём стали окружать его всё чаще и чаще, такое было сродни утреннему кофе. Да и по правде говоря, его мужская энергия заставляла всякую женщину задуматься о нём ещё не единожды, не дважды, не трижды. Он селился в мыслях настолько прочно, насколько итальянцы подогнули под себя целый континент.       — И ты никогда не говорил ей об этом? — Эрвин всё-таки решил опустошить свой бокал.       — Никогда, — холодно и отрешённо сказал Захариус.       «Как много можно решить словами, — подумал Смит. — Как много значат слова».       — Почему же ты не расскажешь ей?       — Потому что она заслуживает лучшего, — Майк закурил следующую сигарету.       Эрвин вскинул брови от того, что эти слова всё же настигли его. Он слышал это бесчисленное количество раз от своих клиентов, у которых есть проблемы в личных взаимоотношениях.       — Не решай за неё больше, — с твёрдостью в голосе выдал Эрвин. — Слушай, я не хочу быть тебе терапевтом, так что послушай меня, как друга, — он решил поджечь сигарету следом, невольно вспоминая Дедаковича и угощение дешёвым табаком, — ты хороший человек, Майк. Ты любишь её. Она прекрасная женщина и любит тебя, так что дай ей наконец простить себя.       Папиросная бумага медленно сгорала между его пальцев, испуская предсмертный вздох тонкой струйкой дыма. Всё вокруг замерло, кроме дождя за окном да тикающих старинных часов в гостиной.       Захариус кивнул пару раз, приняв неизбежный факт, хоть и на хмельную голову. Его глаза выражали благодарность без слов. Друг не стал отчитывать, поучать или лечить. Всё, что он сказал – правда. Майк знал это, просто ему нужно было услышать эти слова от кого-то ещё, помимо мыслей в своей голове.       — Что насчёт тебя? Прислать тебе девочку? Вид у тебя, мягко говоря, херовый. Отвлечёшься, порезвишься. Дот вон и тот, ни одного раза не пропустил. Он там местная легенда, — усмехнулся Майк.       — Нет, не нужно, — с добром посмеялся Эрвин. Одной проблемой меньше.       — Подумай, а то токсикоз потом замучает и будешь на любую старуху бросаться, — теперь они засмеялись вдвоём.       — Надеюсь, что мне это не понадобится, — Смит пожал плечами, обнадёживая слепыми перспективами будущее.       — Неужели наш Мозгоправ нашёл причал у берегов Темзы?       — Скажем так, лодка есть и причал тоже, но в шторм не пришвартуешься. Да я и сам пока не знаю, когда ветер утихнет, — это впервые, когда Эрвин в чём-то не уверен от слова совсем, однако выразил надежду.       — Я в тебе не сомневаюсь, — Майк выдохнул большое облако дыма.       Вот оно – то, чего ему не хватало в последнее время. Никаких тебе вопросов и уточняющих факторов с целью выжать всю информацию до последней капли. Понятное дело, другие бы попытались ему помочь, но Эрвину не нужна помощь. Он не тонет в водах незнания с волнами сумбурности, по крайней мере, больше не тонет. И если слова могут решить многое, то они обязательно выполнят своё предназначение. И если время кого-то лечит, то сейчас определённо нужен период реабилитации.              Захариус отказался остаться погостить до утра после выпитого, поэтому Смит благодарно вызвал другу такси и обязался заплатить за него. Это меньшее, что может сделать для него. На лице Майка сияло успокоение, а после шутки заразительный смех окончательно внушил Эрвину: «Всё не так плохо, как ты думаешь, дружище».              — Скоро на вооружение полиции поступят швейцарские винтовки. Планирую взять этот вопрос на себя, — сказал он другу, пока тот надевал пальто в прихожей. — Хочешь опробовать их?              — На следующей неделе полечу на материк по делам, а потом без проблем, — Майк знал, что его спрашивают не из вежливости, потому ответил с честностью, не лукавя пресловутым «как-нибудь потом».              «Возьму Жана с нами. Уж Майк-то поучит его уму-разуму», — подумал Эрвин, но вслух не заикнулся. Он ещё не уверен насчёт него. Если так и пойдёт дальше, то не стать ему так называемым consigliere.       Друг вскоре покидает его и дом вновь становится пустым. Нет, не становится. Здесь всегда было пусто. Десятки некогда живых глаз следят за Эрвином повсюду. Они наблюдают за ним с холодной фотобумаги в рамках. Они провожают его по коридору, высматривают, как он заходит за очередной книгой в небольшую комнату, именуемую домашней библиотекой, что создал ещё его дед. Они впиваются в него чёрными бездушными зрачками, когда он поднимает взгляд к фотографии с улыбающимся человеком на ней и тихо произносит:       — Здравствуй, пап, — кончики пальцев скользят по рёбрам множественным конвертов с пластинками, — как твои дела? — рука быстро перемещается к разделу с джазом, блюзом и соулом, после чего вытягивает одну из имеющегося наугад. — Коулмен Хок сойдёт? Да-да, мама любит такое, — промелькнувшая улыбка брошена как бы в ответ на фразу «Вот оно что! Хочешь, чтобы мама потанцевала и загнала тебя в постель попозже?».       Слегка игривый ритм джаза задавался клавишными и слабыми ударными, где их позже подхватил саксофон. В голове Эрвина возникла предельно ясная картина под названием «семейство Смит»: миссис Смит быстро переставляет ноги в танце, как будто бы это свинг или линди-хоп, а мистер Смит подхватывает её за талию и пару секунд заставляет парить в воздухе, после чего они так славно выполняют эти быстрые движения ногами, что мистер Смит-младший едва ли поспевает за ними следить. Суматоха происходит ещё с десять минут, не меньше, пока мелодия не сменяется следующей и мистер Смит не прижимает миссис Смит к себе, чтобы подарить ей тёплый поцелуй, а мистер Смит-младший отворачивается от неожиданности. Он всегда отворачивался, даже когда видел это на экране телевизора.       Эрвин устроился в кресле, тоже некогда отреставрированным его отцом, как бы поглядывая на всё воцарившееся представление со стороны. В руках он сжимал не папину или мамину ладонь, и даже не новую модель самолёта. Где-то среди его пальцев застыло время – то самое, которое не замечаешь, пока оно не прожжёт болезненную дыру в твоей груди от невозможности вернуть всё вспять. Лучи радости больше никогда не будут такими яркими, как в детстве. «Город Солнца», в котором находится всякий ребёнок, медленно уходит под толщу солёной воды из слёз, которые не текли уж слишком давно.       В руках он сжимал не холодный заменитель кожи, а «Город Солнца». Эрвин опустил свой взгляд на книгу и вскользь подумал о её полезности. Никакая утопия не имеет места для существования, кроме напечатанных слов на страницах. Каждую утопию поглощает антиутопия – это Смит впитал ещё с первых встреч с Хенриксом.       Вуковар, наверняка, тоже был неким подобием «Города Солнца». Только без теократии и каббалистических уклонов. Эрвин открыл страницу наугад, не ожидая слишком изумиться от чтива Нового Времени. Прочитав половину диалога Гостинника и Морехода, его стало клонить в сон. Пластинка доиграла свою мелодию, после чего кончик иглы проскользил по краю винила с характерным шуршанием и умолк, оставив лишь мерное тиканье часов. Снаружи порой подвывал ветер, заменяя собой колыбельную, а вскоре стих насовсем. Тело расслабилось, веки смежились сами собой.       — Что ты читаешь? — спросил его отец.       — Книгу, — ответил Эрвин своим детским голосом.       — Это я вижу, — усмехнулся отец. — Что за книга?       — Не знаю, я взял её там, — маленькая рука указывает на дверь, ведущую в небольшую комнату.       Однако двери не оказывается на месте. Она кажется размазанным пятном. Всё вокруг стало сливаться в одну гущу, ни то серую, ни то чёрную. Словно художнику надоело писать свою картину и он от ярости стал размазывать все краски на холсте в непонятное месиво. Эрвин понял, что он не видит своего тела. Он не видит ничего вокруг, не может потрогать даже собственные пальцы.       Уродливые масляные мазки собираются в одном месте. Они меняют форму со скоростью света: расползаются, сокращаются, затем становятся несоизмеримых вселенских размеров и обратно крошечно атомными. Кто всё это делает? Эрвин пытается вглядеться в них, воссоздать образы из этих мазков. Пятна становятся круглее, обретают форму лиц. Эти лица исчезают, становятся прозрачными, а потом появляются снова. То плоские, то выпуклые, их расплющивает, разрывает в разные стороны, вытягивает ввысь. Эрвин не прекращает смотреть на них. Что-то начинает проявляться…       Образы получилось изменить. Теперь по его глазам слабо бьёт приглушённый тёплый свет. Он трогает горячую кожу, чувствуя её мягкость. Из-за тяжёлого дыхания в голове устойчивое ощущение интимности. На плечах взрослого Эрвина оказываются крепкие, стройные ноги, а губы сами тянутся поцеловать тонкие лодыжки. Ему слышатся до боли знакомые прерывистые вздохи. Да, он определённо хочет видеть именно это. Голова поворачивается, чтобы рассмотреть желаемое лицо, но его нет.       Тёплый свет сменился искажённой белизной. Эрвина окружают сотни лиц, однако он не знает ни одного. Воображение изо всех сил старается воспроизвести их в деталях, но ничего не выходит. Кожа на лице становится похожей на пластик или воск. Вместо глаз и рта зияют чёрные дыры, где есть только, по всей видимости, очень густая, тёмная материя. Края ртов и глаз обрамлены безжизненной плотью, точнее, её ошмётками. На лицах нет крови, на них нет ничего, кроме застывшего ужаса.       Под его пальцами осталось расплывчатое чувство прикосновения кожи. Он пытается уловить его, пытается удержать его на подольше. Сзади него кто-то стоит. В груди появляется противная тяжесть чужого взгляда. Он точно уверен, что сзади определённо есть кто-то. Он никогда не был здесь один.       — Ты их знаешь, — опять зазвучал отцовский голос.       — Почему я здесь? — Эрвин услышал себя, похоже, он всё ещё ребёнок.       — Милая, поставить тебе Айрин Дэй после Хока? — вопрос отца разнёсся эхом вдалеке.       — Пап, не уходи, — жалобно просипел маленький Эрвин. — Пап, ты здесь?