Регенерация

Мало кто знал Шото таким. Помещение было окутано нотками едва слышимой, но приятно разливавшейся на душе мелодией. Звучание уносило героя из реальности, позволяя забыть обо всех пережитых потрясениях, жертвах и потерях. Сейчас Шото мог быть настоящим. Умиротворенным и спокойным. Тень сакуры трепетала по деревянному полу, плавно покачиваясь на ветру. Нежные розовые лепестки пролетали мимо Тодороки, кружась в плавном танце. Цветки оседали на бело-красных волосах, однако Шото не замечал таких мелочей. Он вовсе забыл и о заваренном чае, аромат которого ненавязчиво выделялся на фоне прочих запахов: весна, цветение, благовонии перемешивались во всем оркестре благоухания. Белое, расшитое алыми рисунками журавлей и ветвей, кимоно струилось по телу мужчины. Эта вещь была подарком Кацуки. Несколько лет назад Бакуго, маявшийся с выбором подарка любимому, вручил одеяние на годовщину их отношений. Шото не мог отпустить. Шото хранил каждую вещь Кацуки, каждый подарок, каждое напоминание. Тодороки рыскал по магазинам в поисках одеколона любимого. Кимоно Кацуки пахло только им. Вновь мысли были затуманены лишь бесконечным фильмом воспоминаний их жизни. Шото давно жил прошлым. В подсознании всплывает картинка с белой пушистой головой, яркими огненными глазами в сантиметрах от лица Тодороки. «Я не представляю своей жизни без тебя, Кацуки», — шепчет герой и утягивает в поцелуй любимого, пока ярко-розовые и сиреневые краски неба сменяют друг друга. Дзори Шото уносит волнами с песка. Мужчина бросается с места и бежит в воду под беспечный смех Бакуго. — Нет, нет, снова ты, — вскричал Тодороки, мотая разноцветной головой. — Снова я? Шото не мог поверить своим ушам. В метре от него стоял Кацуки. Потрепанный, обросший, исхудавший Кацуки. Бледнее смерти и тощий, словно скелет. Когда-то горевшие пламенем глаза потухли, от искры не осталось и следа. Лишь бездонная пустота. Вечно взъерошенные пушистые волосы слиплись, а мощные, крепкие руки тоньше веточек. Разбитые губы, пальцы рук и впавшие щеки. Шото было больно смотреть на Бакуго. Потрепанная одежда, изорванные брюки и грязная куртка висели на теле мужчины. В голосе не звучало ни нотки жизни, лишь увядание и холодность. — Кацуки? — Придурок, здесь мог стоять любой преступник. Ты так и не научился запирать двери? Тодороки вскочил с своего места и ринулся к Бакуго. Как бы не старался увернуться от того вечно ожидаемый гость, хозяин был проворен. Обхватив за плечи блудного, Шото притянул его себе, вбирая в свое тело сосуд для костей. — Ты пахнешь мной, Шото, — сквозь слезы шипел Кацуки. Бакуго забыл, что такое быть любимым. Он забыл, что такое быть нужным. Кацуки клялся, что Тодороки давно забыл его и прогонит из дома при попытке вернуться. — Через какой же ты ад прошел. Слезы лились из век Бакуго бесперебойным потоком. Глотая соль, Кацуки сжимал кулаки за спиной Шото, пытаясь не всхлипнуть, не застонать от боли, от жажды быть понятым и нужным. Задыхаясь, он пытался проглотить давивший комок жалости к себе и одновременно ненависти. Он отравлял Тодороки жизнь. Вцепившись за шелковую, белую словно снег ткань кимоно, Кацуки прокусывал щеки, боясь навредить любимому. Бакуго забыл, что такое тепло. Он словно никогда и не знал, каково это спать не на ветру. Кацуки привык дрожать от холода и согреваться в супермаркетах. Он привык укрываться краденой курткой и перестукивать зубами. Он знал, что такое ездить по всему городу в вагонах, чтоб не умереть от озноба. Бакуго забыл, что такое вкусная еда. Кацуки давно забыл о поджаристой корочке, о слипшемся рисе, о водорослях и вкусе мяса. Бакуго привык незаметно красть еду у торговцев, скрываться от преследователей и играть на деньги. Кацуки обменивал «деликатесы» на сигареты. Бакуго забыл, что такое забота. Он и знать не знал о взаимопомощи, о нежности, о теплоте. Он привык торговать информацией, подставлять уличных товарищей и безжалостно красть у них еду. Кацуки не забывал Шото. Он боялся воспоминаний. Он не хотел отравлять жизнь любимого снова. Шото приютил Кацуки. Вновь. Он боялся потерять его снова. Он боялся потерять огонек в своей жизни, как и улицезреть еще раз потухшие глаза Бакуго. Тодороки раз от разу вздрагивал от прикосновений Бакуго. Он боялся забыть эти ощущения, он дорожил каждым живым воспоминанием все годы. Шото не мог поверить, что он мог получить это вновь. Он снова мог зарыться в пушистых мягких волосах, ухватиться за ладонь любимого, почувствовать и пронести через себя мягкие губы Бакуго. Он мог больше не бояться за Кацуки.