Любовь в твоих глазах

Проступившее из-за туч солнце постепенно осушало мокрый песок, блестело на траве над обрывом. Там, куда сейчас поднимались по узкой извилистой тропинке двое: необычного вида женщина и молодая, плохо стоящая на ногах девушка. Ветер поднимал уже высохшие песчинки, бросая их на каменные изваяния, застывшие на берегу. Они остались тут, постепенно погружаясь в зыбучие пески, которым свойственно прятать всё от людских глаз. Только око божье могло, быть может, пробиться под землю и увидеть там что-то. Но боги были заняты иными делами. Они ссорились, мирились, устраивали войны и следили за войнами, самостоятельно устроенными людьми. Они женились, изменяли, ревновали, убивали. Им совершенно не было дела до происходящего тут. До того, что Полукс уже никогда не станет хорошим войном, ибо был обращён в твёрдый камень. До того, что благодаря созданию, которое обратило юношу в камень, была спасена удивительная девушка. Та самая, которая сейчас шла следом за своей спасительницей, нащупывая ногами почву, прежде чем ступить. Волосы гречанки трепал тёплый лёгкий ветер, ласково обдувая худое лицо с остро очерченными скулами. Разводы грязного песка на щеках казались диковинными узорами на миловидном личике. Немного оправившись от страха, она уже не выглядела такой бледной, и кожа её приобрела приятный смуглый оттенок. Девушка ступала медленно и осторожно, не решаясь попросить о помощи. Крутая тропа петляла между камнями и выступами в почти отвестой скале. Ближе к концу подъёма, ветер, разгулявшись, несколько раз толкал Сотирию в спину, вынуждая замирать и пережидать порывы стихии. Горгона не торопила её. Какой был бы с этого прок? Ей, как существу, жившему многие десятки лет, несколько минут были не так важны. Женщина шла, крепко задумавшись - даже прежде шумные змеи успокоились, закрыли пасти и теперь покачивались, как гроздья дикого винограда. Гречанка выглядела хрупкой и очень усталой - ни дать ни взять тростник, в который обратилась девушка, что спасалась от Пана. По крайней мере, именно такое сравнение приходило в голову Медузе. Хотелось обогреть несчастное создание, дать ей то, чего когда-то не дали ей самой. Тепла - пусть даже от её вечно холодных рук - и заботы. У женщины за время их короткого, но достаточно долгого пути возникало непреодолимое желание оглянуться. Присмотреться к светлым глазам и аккуратному шраму над левой бровью, который она уже успела разглядеть. Сдерживала её лишь гордость: не престало так открыто разглядывать людей. Отбросив эту мысль, Горгона вдруг ухмыльнулась самой себе - она совсем забыла о возможности данного поступка. Девушка не могла её видеть - а значит, можно было позволить себе один уж слишком заинтересованный взгляд в её сторону. Пусть согласно этике такое и не принято - пялиться на мало знакомых в упор - но порой желания были сильнее принципов Медузы. Да и какие у неё были принципы? А уж если и были какие-то, то изголодавшейся по обществу женщине было на них наплевать. Оглянулась женщина очень вовремя - как будто нечто особое, наполовину божественное, подсказало ей посмотреть назад. Девушка наступила на старый камень, который раскрошился под её ногой. Горгона только успела переступить ниже по естественным ступеням, созданным тремя мировыми стихиями - ветром, водой и временем. Схватила Сотирию за руку и не дала упасть. Гречанка испуганно отшатнулась, услышав змеиное шипение у самого уха. Так они и замерли на несколько секунд - обдуваемые свежим ветром и балансирующие на узком выступе в скале. Да уж - подниматься в одиночку было куда проще. Но подобное неловкое положение с лихвой окупалось теплотой чужих пальцев и милого личика, которое вдруг оказалось близко-близко. - Не бойся, - одноми губами шепнула женщина, потому что голос внезапно сел, не давая издать ни звука. "Я и не боюсь" - безмолвно кивнула ей девушка, вероятно, услышавшая эти слова. Оставалось лишь гадать - догадалась ли Сотирия, что было источником испугавшего её звука, или из благоговейного страха перед спасительницей не решилась спрашивать. В любом случае, теперь шли женщины, держась за руки. Всё так же молча, думая каждая о своём. Поднялись на поросший густой, не тронутой животными и людьми травой холм, и одновременно остановились на несколько секунд. Более не скрытое облаками солнце сияло по-обыкновенному ярко, как будто сам Гелиос решил вдруг опуститься ниже к земле на своей колеснице. Нежные спокойные лучи скользили по серьёзным усталым лицам, мягко обволакивая и унося в иные миры. Нужно было идти. Сколь бы ни был красив открывающийся вид, нельзя было медлить. Девушка выглядела совсем плохо, хотя и стремилась не показывать этого. На кротком сосредоточенном лице отображалось тихое страдание. Кроме того, гречанка теперь старалась не наступать на левую ногу - видимо, порезалась о крошащийся камень, да так и не рискнула сказать своей спасительнице, в которой уже угадала не земное существо. Горгона же мучалась одной-единственной мыслью: "не навредит ли девушке это знание?" Проживя многие века, Медуза не сомневалась: человеческая жизнь была удивительно хрупкой. Но несмотря на все опасения женщины, Сотирия, кажется, ничуть не была напугана или уязвлена осознанием происходящего. Девушка так же спокойно шла, разве что, чуть прихрамывая. Руки они так и не расцепили, а, когда было пройдено около двух десятков шагов, полу-богиня подступилв ближе, позволяя несчастной опереться о её локоть. Незрячие глаза девушки блестнули чем-то удивительно живым, когда та принимала помощь Горгоны. Маленькое существо. Слабое. Хотелось защитить её, как ребёнка. Женщина не могла выбросить эту формулировку из головы. "Как ребёнка". Неужели и правда двигало ей только сострадание к некому образу, как воспоминание о самой себе? Вряд ли. Уже поднимаясь по каменным ступеням старого дома, Медуза была вынуждена прийти к выводу, что двигало её тёмной душой не одно лишь сострадание. Что же? Интерес? Радость нежданной встречи? Неужели Зевс послал ей кого-то, кто мог бы разделить на короткое время её одиночество? Хотелось бы в это верить. А пока всё, что могла женщина - это молчаливо проводить гостью в свободную комнату одной из старших сестёр и обессиленно опуститься в кресло. В этом же кресле, обратив взор на витьеватое домотканное полотно, Горгона и погрузилась в размышления. Молчаливая. Мрачная. Спокойная. Холодная, как воды Стрикса, что текут в подземном царстве. И, наверное, такая же одинокая, как старый Харон, что век за веком плавает на своей ладье, перевозя души усопших. Своим чутким, нечеловеческим слухом полу-богиня отмечала про себя плеск воды в другой комнате, где для Сотирии был оставлен таз с кувшином - отмыться от корабельной грязи, и, возможно, грязи моральной. Гостья не проронила ни звука кроме тихого "Храни тебя твой бог". Это на секунду заставило женщину улыбнуться. Гречанка, вероятно, приняла её за иностранку, ведь по слепоте своей не могла знать, что судно не покидало территории Эллады. Стоило бы рассказать девушке о том, где она находится, как только та отдохнёт с дороги. Луч лениво скользил по полу, обегая заветный круг солнечных часов. Увы, люди пока не изобрели ничего лучшего, а боги не стремились им в этом помочь. Чего стоило только наказание, которому подвергли несчастного Прометея за его дерзкую выходку. Медуза подперла голову рукой, сдвинув брови. Подставила руку змеям, позволяя пресмыкающимся обвить её пальцы. Боги порой были удивительно нелогичны в своих поступках. Так же глупы, так же жестоки, как и люди, которых она сегодня имела возможность наблюдать. Появление этих самоуверенных войнов на острове давало богатую пищу для размышлений. С чего вдруг возникли такие мысли у той, которая сама была сродни божеству? Не была ли тому причиной странная, но очень кроткая и беззлобная человеческая особь, с которой ей довелось повстречаться? Сотирию что-то отличало от других детей рода людского. Болезнь ли сделала её руки мягкими, слова - робкими, а сердце - бесстрашным? Об этом Горгоне оставалось только гадать. Только вот при мысли о трогательном доверии, с которым гречанка касалась её лица и держала за руку, в груди становилось тесно и сердце пускалось вскачь. Что же с ней было, Афины ради? Наверное, сейчас никто не смог бы дать ответ. ***** Огненно-красные закатные лучи заливали малочисленную обстановку комнаты, и полог высокой кровати отбрасывал на противоположную от окна стену причудливые тени. Девушку, которая лежала на краю этой кровати, подставив лицо уходящему солнцу, можно было бы принять за спящую. Но она не спала. Это было видно при взгляде на пальцы правой руки, которые вырисовывали неведрмые узоры, следуя линиям толстого покрывала. Гостья старинного дома прислушивалась к шелесту оливковых деревьев за окном, не решаясь встать с постели. Поцарапанная осколком ступня побаливала, отчётливо говоря о том, что далеко она не уйдёт. А здесь, в чужом краю, вообще никуда не уйдёт. Куда принёс её корабль, летевший по волнам не одни сутки? Пусть она не могла видеть, но внутренние часы безошибочно подсказывали ей прошедшее время. В ослабленной пытками, хрупкой девушке таилась необычайная сила духа, та самая, которую безошибочно угадала в ней Медуза и которой не могла не восхищаться. Спустя несколько минут ленивого наслаждения долгожданным отдыхом, гречанка всё же села на кровати, подобрав под себя босые ноги. Она оставалась всё в той же накидке, только завязала её на боку, чтобы ткань не открывала постороннему взгляду худое тело. Чтя, подобно монахине, собственное целомудрие, девушка не хотела допускать мыслей о том, чтобы незнакомый человек, пусть и такая же женщина, видела её. Хотя нет, она покривила бы душой, если бы назвала незнакомку обычным человеком. Не имея возможности увидеть происходящее, Сотирия безошибочно поняла, что люди, желавшие принести её в жертву ради собственного спасения, были убиты. Убиты кем-то, кто был безжалостен и хладнокровен, но с такой теплотой отнёсся к ней, предложив стол и кров. Кем была женщина, чьих изящных черт коснулись на секунду пальцы незрячей девушки? Почему её везде сопровождало змеиное шипение, а сами создания несколько раз вытягивались к гречанке, желая, вероятно, рассмотреть её получше? Некоторые смутные догадки закрадывались в голову бывшей пленницы, но пока что не находили ни малейшего подтверждения. Старинная легенда повествовала о женщине, что родилась ещё во в те времена, когда Атлантов поставили, чтобы поддерживать небесный свод, а род человеческий был молод и немногочисленен. Но разве стала бы ей помогать та, чьё сердце было холодно, а взгляд был способен обращать в камень? Ведь лишь в сказках злодей помогает герою. В жизни чаще бывает, что злодей обманет, а не поможет. "Бойся данайцев, дары приносящих".* На редкость мудрая фраза. Гречанка задумчиво склонила голову, запустив пальцы в спутанные волосы. Столько было вопросов - и ни единого ответа на них она получить не могла. Пряди не поддавались, за время путешествия свалявшись в самые настоящие колтуны и теперь не позволяли распутать их. Усугублялось положение ещё и невозможностью увидеть саму себя в зеркало или найти предмет, которым можно было бы распутать комки волос. Дом! Милый дом... Дома бы ей всегда помогли горячо любимая матушка и младший брат, которые никогда не гнушались подобными просьбами. Гречанка подтянула здоровую ногу к себе, сгибая в колене и кладя на него подбородок. Где были сейчас её родные? Искали ли её? Не попали ли, подобно ей, в руки захватчиков? Скрипнула открываемая дверь. Девушка вздрогнула, повернувшись к вошедшей - только приличия ради, ведь положение головы никак не помогло бы ей лучше слышать незнакомку. Но та и не говорила ничего. Молчала, обходя широкое ложе по периметру; только деревянные половицы изредка поскрипывали под её шагами. Человек зрячий, не обременённый трудностями выживания в постоянной темноте, вряд ли услышал бы эти шаги. Неземное создание ступало в разы тише обычного человека, и потому этот скрип можно было бы принять за обычные звуки старого дома. Но Сотирия ждала, замерев в одной позе - теперь, когда первые шок и радость от спасения прошли, под кожу начинал заползать липкий страх. Зачем пришла её спасительница? Стоило ли заговорить первой, чтобы разорвать эту неприятную тишину, или всё же предоставить слово ей? ... Второе предположение оказалось верным. Остановившись напротив окна, Горгона медленно произнесла, заметив испуг гречанки: - У тебя есть всё нужное, о дева? - Зови меня Сотирией, пожалуйста, - попросила вместо ответа собеседница и свесила ноги с кровати. - Будь по-твоему, - спустя несколько секунд пробормотала в ответ Медуза, до боли в глазах всматриваясь в закатное солнце. Приняв молчание за согласие со своим изначальным вопросом, она теперь не решалась начать разговор с гостьей. Та выглядела даже более зажатой и напуганной, нежели раньше. С одной стороны, это было нормальным - она не по наслышке знала, что детям рода людского свойственно испытывать некое напряжение в сложной ситуации. Позже это напряжение проходило, и к человеку возвращалась способность чувствовать. И всё же... Не хотелось видеть на милом личике страх и нервную улыбку. Хотелось превратить эту улыбку в настоящую, и даже, может быть, услышать доверие в голосе юной гостьи. Расспросить её о доме, о том, откуда она такая. Не похожая на шумных обычно гречанок - именно поэтому Медуза иногда даже была рада отсутствию общества - и стойко перенёсшая все трудности. Сотирия вновь попыталась распутать волосы, но не справилась, слишком сильно дёрнув себя за прядь, и тихо зашипела. Звук привлёк внимание застывшей у окна фигуры, и женщина нерешительно переступила с ноги на ногу. - Позволишь тебе помочь? Собственный голос показался Горгоне неестественным, особенно хриплым, как будто она наглоталась горячего степного песка. Гостья кивнула, немного помедлив. Видимо, раздумывала, стоило ли принимать помощь. Это было... Приятно. Впервые в её жизни кто-то выбрал принять искренность, а не искать иные смыслы в её поступках. Медуза даже улыбнулась, опускаясь рядом с гречанкой на кровать. Подняла руки к её волосам и тут же остановилась в недоумении. Что с ними нужно было делать? Ведь гребня или другого инструмента в доме не было. Змей, из которых состояла причёска женщины, не нужно было рассчёсывать - только периодически распутывать самых беспокойных. И теперь, глядя на чужие локоны со смесью неловкости и интереса, Медуза решительно не знала, что предпринять. Выход оставался один - только... Руками. Точно так же, как пыталась до этого девушка, но ещё более аккуратно и старательно. Женщина перебирала прядь за прядью, пропуская их между пальцами и стараясь развязать спутанные узелки. Даже змейки притихли, боясь помешать своей хозяйке. А Горгона и правда была сосредоточенна, как никогда. Руки волшебного создания подрагивали, щёки пылали. Сотирия сидела смирно, сложив руки на коленях. И, самое главное, так... Близко. Температура её тела была определённо выше, нежели у женщины, чья кожа вынуждена была подстраиваться под нужды её пресмыкающихся жителей. И оттого было на удивление жарко, восхитительно, необыкновенно. Как будто, после долгой жизни в сплошном мраке этих стен, её вытолкнули под горячее солнце. Волосы под ладонями были до безумия приятными. Мягкие, вьющиеся, они свободно рассыпались по рукам Медузы. Такие... Необычные. Сухие, тёплые, блестящие. Очищенные от мусора и колтунов, они придавали ещё больше красоты немного грустному лицу своей хозяйки. Полу-богиня и не заметила даже, куда ушли её раздражение и смущение от необходимости видеть эту девушку в своём доме. Возможно, это было лишь последствием её одиночества и желания такого необходимого каждому созданию общиения, но чувства не давали ей покоя. Младшая из Горгон, она единственная была лишена возможности общаться с людьми. Старшие её сёстры в своих движениях были не ограничены, и потому постепенно покинули её, оставив в качестве извинения отчий дом ей одной. Да она и не могла на них злиться - разве, будь у неё такая возможность, она бы не покинула одинокий, пусть и большой остров? Оставалась бы тут, если бы не внушала окружающим ужас одним упоминанием своего имени и не несла бы смерть своим существованием? Ответ был вполне очевиден. И потому всё, что оставалось младшей, некогда прекрасной деве - это порой просить Зевса помочь сёстрам в трудную минуту. Задумавшись о прошлом, женщина не сразу почувствовала, как её плеча касается чья-то рука. А поняв, в этот раз смогла сдержать дрожь и перевела взгляд к лицу собеседницы: - Что-то случилось? - Прошу... - гречанка помедлила, терпеливо снося неловкие движения пальцев на своей голове, - Расскажи о месте, куда принёс меня быстрый корабль? Как ты спасла меня, богиня? - Ты всё ещё в Элладе, Сотирия, - уклончиво ответила Горгона, не прекращая своей кропотливой работы, - и не зови меня богиней, Афины ради. - Тогда кто ты? - Светло-серые, почти белые, глаза её казались необычно красивыми в закатных лучах. - Тебе не стоит этого знать. - Я угадала в тебе не человеческое творение богов, - отозвалась гречанка, и поморщилась пробуя коснуться пола больной ногой, - расскажи, сестра, кто ты такая? - Сестра? - Медуза замерла, оставив не распутанной последнюю густую прядь. - Твой голос молод, - простодушно пояснила ей гостья, подаваясь гладящим волосы рукам, - ты не столь стара, чтобы звать тебя матушкой. "Вот оно что," - женщина рассеянно поднялась, чтобы принести необходимое. - "Речь человеческая даже сильнее изменилась за последние годы, чем я думала. Они зовут братьями и сёстрами тех, кто им по крови не родной. Странные создания." Но на вопрос приходилось отвечать, и отвечать скорее. Пролетело несколько мгновенний невидимой борьбы с собой. О да, даже грозной Медузе Горгоне было страшно. Как отреагирует на правду её знакомая? Не заставит ли это её поскорее исчезнуть, пусть даже во вред себе? Страх порой толкает на удивительные поступки. - Слышала ли ты легенду о затерянном острове и старце, у которого было трое дочерей и трое сыновей? Сотирия склонила голову на бок, как бы вспоминая что-то, а после улыбнулась уголком губ: - Так ты всё же Медуза Горгона? Сердце женщины рухнуло куда-то вниз, выбив из горла все слова. Неужели и правда догадалась? Судя по всему, это было именно так. Без капли страха, разве что с видимым удивлением, гречанка продолжала свой монолог: - Я думала об этом, но до последнего не верила своим мыслям. Я благодарна тебе, сестра, если ты позволишь себя так называть. - Позволю, - оправившись от первого шока, Горгона сняла с полки в углу порезанную на бинты ткань и лечебную мазь, собранную старым лекарем по просьбе её старшей сестры. Неловко опустилась на колени перед кроватью и коснулась голени гостьи: - Ты хочешь знать об этом месте? Моей жизни? Девушка кивнула, самостоятельно расплетая последнюю прядь. - Тогда потом ты расскажешь о своей жизни. На удивление, даже стоять на коленях перед простым, человеческим существом, не казалось сейчас унизительным. Скорее наоборот - до жути нужным. Она могла сколько угодно врать другим, но соврать самой себе не могла. Медуза соскучилась. До одури стосковалась по общению, и поэтому хотелось говорить, слушать и снова говорить. Долго. Всю жизнь. И мечту эту можно было воплотить. Говорила Медуза и правда очень долго. О том, как застали они с сёстрами становление древнейших правителей. О том, как были первыми красавицами в Элладе и за её пределами. А ещё о том, что из этого вышло. На этом месте женщина надолго замолчала, стараясь справиться с собой. Мазь подсыхала, так и не прикрытая бинтом, который Горгона держала в руках. Слава Зевсу - Сотирия имела достаточно такта, чтобы молча пересидеть этот момент. Полу-богиня даже вздохнула с облегчением, и на секунду мрачно усмехнулась - видимо, даже среди наглых, лезущих в душу и жестоких людей и богов нашёлся кто-то, кто смог понять её боль. - С тех пор я одна, - подытожила Медуза, заканчивая перевязывать ногу невольной гостьи, - поведай и ты мне свою историю. - Не менее удивительная, чем твоя, - усмехнулась ей Сотирия, с облегчением вытягивая поцарапанную ногу. Травяная мазь приятно холодила кожу, облегчая боль. Сама того не заметив, Горгона вернулась на кровать, присев рядом с девушкой, и приготовившись слушать. - Долго будет, - предупредила её Сотирия, вытянувшись на покрывале и подняв невидящий взгляд к потолку. Женщина скользнула по ей взглядом, усмиряя стучащее сердце: - Говори. ... И потянулся почти бесконечный, но лёгкий и душевный рассказ о жизни дочери гончара в мирной деревеньке у моря. О том, как из-за врождённого недуга девушка оставалась с самого детства одна, не в силах учиться почти ничему. О палениях и взлётах, о радостях и горестях короткой человеческой жизни. Голос гречанки звучал мерно, тягуче, успокаивал и притягивал внимание. Горгона порой проваливалась в созерцание, слушая с улыбкой на губах о жизни гостьи. Это было таким родным, знакомым. Такой была её жизнь до роковой ночи в храме. Так знакомо и так тепло - почему то все события в устах Сотирии звучали мягче, чем звучали бы из её собственных. Была ли в этом её тоска по обществу, тепло, ощущаемое от удивительного "родства душ" - две изгнанницы, две отвергнутые почти всем миром - или её интерес именно к ней? О, даже хитрый Эрос не ответил бы. В любом случае, когда женщина, попрощавшись на ночь с гостьей, закрыла дверь с другой стороны, она была уверена в одном: Сотирия должна остаться ещё на некоторое время. Заживёт нога, восстановятся силы бедняги, на чью долю выпало столько невзгод... "... А ты успеешь найти повод оставить её у себя ещё ненадолго" - вкратчиво шепнуло подсознание.