Psychological trauma is a disease of powerlessness.

      После той порки Ханджи не могла что-либо сказать, а лишь мычала. Тело было в синяках, с багровыми полосами, начинающимися от живота и заканчивающимися у шеи. Её будто бы дикий зверь поцарапал своими когтями, не успев разорвать на части. Девушка была парализована, но дёргаясь, она тем самым могла только усугубить своё положение. Ханджи могла только униженно мычать и делать слабые попытки выкарабкаться из постели. Однако, это было бесполезно. Зоэ ощущала себя как губка, впитывающая страдания. Кроме того, она испытывала всё новые и новые приступы головокружения. Всё тело, казалось, горело от ударов, и она уже начинала опасаться за свою жизнь, которая уже почти перестала её беспокоить. Но она не могла ничего поделать с этой внутренней агонией. Она не могла ни говорить, ни двигаться, ни что-то осознавать. «Но ведь это очень просто, — вдруг вспомнила Ханджи. — Я должна что-то делать». Она стала искать такое действие, которое вернуло бы её к жизни. Она подняла глаза к потолку, а потом обвела ими комнату, рассматривая лампу, которая, несмотря на то, что в комнате было совсем темно, отбрасывала рассеянный призрачный свет на стены. Но она не могла найти ничего такого, что бы могло вернуть её к жизни… Ей осталось только плакать. Внезапно Зоэ услышала тихий шепот на незнакомом языке. Он был полон нежности, но звучал как за сотни километров. «Я не одна, — подумала Зоэ. — Я не одна». Девушка будто бы забыла своего похитителя и всё происходившее вокруг.       Спальня совсем другая. Предыдущая была с более тёплыми оттенками, сочетающиеся тона какие-то светло-оранжевые, жёлтые и яркие. А эта почти белая, почти синяя, но кровать была какая-то маленькая и подходила ребёнку. Ханджи подумала, что для ребёнка 12 лет там было бы довольно тесно. Скорее всего, для 6-летнего возраста, но точно не для Ханджи. Ещё почему-то на стенах были нарисованы русалки, целый набор: одна сидела на камне, другая — на черепахе, а третья плавала вокруг лодки. Очевидно, эти картинки рисовал ребёнок: он очень талантливый. Эта комната — настоящий оазис покоя, свободы и света. Единственное, что портит её — старенькая кровать, очень скрипучая и почти развалившаяся. И если поразмыслить, рисунки на стене стародавние, потому что русалки почти стёрлись, превратившись в пятнышко на фоне. А черепаха, камень и лодка — наклейки, сделанные лет 20 или 30 назад. Они очень старые и краски совсем не подходят…       Зоэ решила, что это комната Леви в детстве, не обращая внимание на лавандовое платье с рюшечками, висящее на ручке шкафа: короткое, лишь до колен доходило, а рюшечки были вокруг груди и на конце платья загибались, словно греческие руны, похожие на руну «Инг». Еще Зоэ заметила на столе старый журнал, который она не смогла рассмотреть из-за своего положения. Подшивка была очень толстой, в мягкой обложке из органзы. Рядом с Ханджи был выцветший клетчатый ковер, покрытый рядами птичьих перышек. Одна пернатая часть, казалось, принадлежала орлу, а другая павлину. И эти перья украшали картину, на которой была изображена могучая птица. Она стояла, широко расправив крылья. Птица словно потягивалась, ожидая, когда ее окликнут и можно будет улететь. Фоном были горные вершины и облака на них. Это был как символ совы — Леви был похож на сову, потому что ночью он вряд ли спит, судя по его мешкам под глазами и активным действиям. В нем чувствовалась бодрость и энергия, и вообще он производил впечатление человека, у которого всё очень хорошо.       На стене над креслом напротив висел портрет седобородого мужчины в чёрном пальто, шляпой, и с длинными седыми волосами, убранными в хвост. И это, как подумала Зоэ, был отец Леви. А еще она вдруг подумала, что он, наверно, был гангстером или мафиози, потому что его портрет был с двумя револьверами и пистолетом, торчавшим из левого подмышечного кармана пальто. Мужчина на портрете был чем-то похож на самого Леви, и у него было задумчивое, слегка грустное и озабоченное лицо.       Зоэ услышала вздох над головой и кровать чуть качнулась. Это Леви, пришедший ее навестить, прикоснулся к ее волосам. Он сидел рядом на широком табурете. Всё ей показалось непривычным. Комната была уже другим зданием, совсем не похожим на ту, которую она сейчас видела. А вдруг это только сон? Кровать скрипела. Каждый раз, когда начинала качаться, мысли Леви складывались в строчки, и он повторял их вслух, словно они говорили вместе с ним. Слова были чужими, но смысл делался понятен: он беспокоится о Ханджи. К ней надо относиться серьезно. Очень серьезно. Даже больше. Касание к её коже давались ему почему-то с трудом, но в целом, по мнению Ханджи, это было приятно, пока эта «приятность» не пропала. И, к своему изумлению, он заметил, что Зоэ начала возражать. Она пыталась корчиться так, чтобы царапины не резали кожу. Как будто в её теле был скрыт какой-то механизм, который он мог распилить и который мог даже причинить ей боль. Но он быстро убрал ей со лба копну волос и погладил её по руке, чтобы показать, что хочет только одного — коснуться её кожи. Тогда она, словно бы стесняясь этого собственного желания, положила свою руку на его. Её руки пришли в движение, и Ханджи увидела, что её пальцы аккуратно перемещаются по его лицу, словно рисуя его портрет. Наконец она положила свою руку ему на грудь. Ханджи была так удивлена, что даже не сразу почувствовала прикосновение. Как только её пальцы двинулись вниз, он схватил их и придавил к своей груди. Зоэ отдёрнула руку и замерла. — Ханджи, пойми, мне нужно, чтобы ты выздоровела. И чтобы навсегда осталась со мной и твоим любимым… — произнёс Леви, наклоняясь к лицу девушки. Та закрыла глаза, и несколько минут в комнате стояла тишина. Лишь из сада доносились утренние звуки, похожие на пение птиц. Потом Ханджи выдохнула и поглядела на Леви. Губы чуть шевелились, но она ничего не говорила, лишь щурилась от солнечного света, глядя на него. Видимо, ей было очень больно. Потом она нахмурилась. — Я тебе не нравлюсь?       Зоэ, пытаясь, помотала головой, после чего взгляд её прояснился. Дрожащей рукой она постаралась вытереть глаза и попыталась встать, зная что это бесполезно. Прежде чем подняться, она попыталась опереться на один локоть, потом на другой. Это, однако, вызвало у нее новую сильную одышку. Зоэ попыталась сесть, но вновь почувствовала, что не может этого сделать. Леви видел всё это, но не бросился ей на помощь. Вместо этого он встал и направился к окну, чтобы выключить лампу и раздвинуть жалюзи. Когда он это сделал, в комнату ворвался поток солнечного света, почти ослепив её. Она поморгала, стараясь разогнать черные тени, которые начинали проступать сквозь веки. Наконец глаза её привыкли к свету, и она увидела, что Леви открыл окно и что в комнату залетает мягкий утренний ветерок. Дрожа от волнения, она снова попыталась сесть в кровати. Ханджи чувствовала себя такой вялой и разбитой, словно перед этим заснула. Аккерман, стоя спиной к ней, смотрел в сад, и, чтобы привлечь его внимание, она несколько раз резко мотнула головой. Он повернулся и вопросительно поглядел на нее. Тогда Зоэ с трудом пошевелила правой рукой и её шея заболела, а раны опять стали болеть. Ханджи поняла, что может хоть что-то сказать и демонстративно покашляла, чуть не вызвав настоящий кашель. — Ты хотела что-то сказать? — спросил Аккерман, упираясь копчиком о пыльный подоконник. — Тогда говори. Постарайся сделать это как можно проще. Давай, я слушаю.       Ханджи открыла рот, чтобы ответить, и закашлялась. Леви сморщился, но затем подошёл к ней. Через несколько секунд кашель затих, и как только спазм прошел, Зоэ сделала глубокий вдох. Всё было очень трудно и стыдно. На помощь ей пришел Аккерман. Он взял её за руку и за спину, а та смогла спокойно сесть и была удивлена, что тело у нее не заболело, хотя бы не так сильно. Он понимающе закивал головой, сев около неё, доставая бутылку с водой, которая всё это время лежала рядом с кроватью. «Когда он её принёс?» — спросила себя Ханджи, уже понимая, что ответа на этот вопрос она не получит. Пока Леви открывал крышку, девушка внимательно следила за его движениями. Он протянул горлышко бутылки к её рту, ей показалось, что Леви специально делает все медленно, растягивая время. «Может, он не доверяет мне?» — подумала она, отводя взгляд и возвращая его, чтобы испить и утолить жажду. Зоэ протянула руку и вместо этого взяла у него бутылку и вылила немного воды на шею. Потом начала пить большими жадными глотками. И лишь когда бутылка была выпита наполовину, Леви, не отводя от неё глаз, обнял её и притянул к себе. Он стал что-то шептать ей на ухо. Ханджи было неловко, но она закрыла глаза и положила голову на плечо Аккермана, отдавая бутылку, которую он закрыл и поставил на место. Его грудь была упругой и тёплой, она сразу же ощутила знакомый запах — это был запах одеколона, с удовольствием ощущая всю реальность этого положения. Чтобы не смущать себя, она стала делать вид, что погружена в свои мысли. Ханджи не могла сказать, сколько времени провела так, потому что просто не заметила этого. — Кто…это… — промолвила Зоэ, указывая на тот портрет с мужчиной, глядя на который, Ханджи начинала впадать в оцепенение. Она так долго глядела на него, что в какой-то момент ей показалось, что она видит перед собой, словно в окне его отражение. — Он…т-тоже… Акк-керм…ан?       Леви посмотрел назад, не понимая, о чём она говорит. Ханджи неуклюже показала пальцем на портрет. Тогда Аккерман положил руку ей на плечо. Мужчина посмотрел на Ханджи и усмехнулся. Она ощутила его тёплую ладонь на своём плече, а когда тот накрыл её своей, ей показалось, что её тело опять охватил огонь… Царапины побаливали и она терпела, чтобы не портить эту атмосферу. — Мой прадедушка — Вертэр Аккерман.* Он был наёмным убийцей и учился убивать с детства, но родился в Италии, несмотря на то…что он немец. Правда, теперь наша семья уместилась в Америке. — Се…мья… немецкая? — недоверчиво спросила Зоэ, которой что-то не очень понравилось в этом названии. — Ну, как сказать. Моя мама говорила, что мой отец был шотландцем, а сама она наполовину немка и британка, как и мой дядя. В основном наша семья была немецких кровей, но ближе к началу 20 века, начали, так сказать, «экспериментировать». И я не был один в семье… — ответил Леви, отстраняясь о Ханджи, одновременно и с нежностью любуясь, и испытывая неприязнь. Ему как-то стало нехорошо, вспомнив о сестре, столь похожей на свою мать. Ханджи закрыла глаза и вздохнула, словно собираясь с духом. — Кто…ещё у… тебя был? — спросил она, избегая его взгляда. Леви с некоторым изумлением взглянул на неё. Ханджи подалась вперед, словно ей стало легче. — Моя младшая сестра… — со слезами на глазах сказал Аккерман, устремляя свой взгляд к этому платью. Он с заботой разглядывал каждый контур, словно перед ним была икона, а не творение умелой портнихи. — Мой отец ушёл от нас, оставив маму и дядю со мной, я родился 1951 году, в Литве. Бабушку и дедушку убили во время отступления немецких войск и всё стало туго. Кенни…мой дядя решил начать криминальную жизнь, чтобы как-то прокормить семью, но он вошёл во вкус, начиная убивать как ему нравится. Моя мама времени не теряла и нашла себе другого мужика, он был японцем. И где-то через 3 года родилась моя милая, как цветок нежный, младшая сестра — Микаса. Мама не рассказывала нам о Кенни и своему мужу тоже, она вычеркнула его из своей жизни, начиная новую, пока кое-что не произошло в 1959 году. Отчим был преподавателем математики и, возвращаясь с работы домой, попал в автокатастрофу, после которой он уже так и не оправился. Моя мама так сильно плакала, что мы не знали, как её успокоить. Но спустя час она сидела на полу, закутавшись в плед, безэмоционально рассматривая пепел в камине. Через 2 года мне пришлось измениться…и ощутить человеческую жестокость.       Ханджи слушала его, не пропуская мимо ушей. Он говорил тихо, но отчетливо, ее мысли отягощали и путали его речь. Зоэ держалась хорошо, но ее тело содрогалось. Наконец, Леви замолчал и, наклонившись к ней, стал гладить ее волосы. Но будто отдышавшись, продолжил: — В 1962 году мама заболела и не могла встать с кровати, прося от нас то, что она хотела. День был трудный, но не такой трудный, если ты можешь приготовить поесть, постирать, а сестра вымыть полы и протереть пыль. Мы заботились о маме сами, не зная, что скоро нам придётся расстаться… — сказал Леви фразу, как будто Ханджи скоро умрёт на его руках. — В 1962 году, 21 мая, мы с сестрой голодали уже 3 день. Мама умерла 19 мая прямо на наших глазах, задыхаясь. Мне, как старшему ребёнку, выпала ответственность за дальнейшие действия, но даже я не мог ничего сделать. Единственное, что я с сестрой смог сделать, так это накрыть её простынёй. Дверь в комнату мамы мы не открывали, боясь туда зайти. Мы были голодны и не знали, что делать. Худые, слабые, обессиленные…на 3 день жевали почищенные куски картошки, понимая, что это очень плохо, но у нас просто не было выбора, поэтому мы достали их из мусорки. Но тут же, Микаса начала дёргать меня за мою серую кофту, указывая на тень, которая приближалась к нам. Сбежать мы не смогли, потому что просто были обессилены. Как оказалось, это были мародёры и они выглядели очень безумно. Я увидел их и чуть не упал на пол со страху. Они были уродливыми, тц. Лучше бы не вспоминал… — Так что…с Микасой? — спросила Зоэ, уже хотя перейти к сути. — Мародёры схватили Микасу за руку, держа меня, чтобы я не побежал за ней. А дальше… — Леви не смог продолжить, слёзы потекли рекой и он лицом уткнулся в плечо девушки. — Они замахнулись топором…разрубили на части её, а потом громко гоготали, отрезая кусок мяса с ноги моей милой сестрёнки. Они хотели, чтобы я это видел, хотели, чтобы я ощутил чувство жестокости, вкусив безумие… Они ели и ели, а я кричал и плакал, чувствуя кровь у себя на лице…       Ханджи ощутила весь напор силы от Аккермана, который сжимал её как игрушку. Он легко мог сокрушить Зоэ, если бы захотел. Но он не сделал этого, и она успела заметить мелькнувшую на его лице мысль, которая вызвала в ней трепет. А ещё, какая-то смешинка в его глазах, мелькнула и исчезла. Она почувствовала, как земля под ней проваливается. И снова пришла тьма. Когда она пришла в себя, увидела, что Леви встал и сел на край кровати. Девушка испуганно взглянула на него. Аккерман глядел на неё задумчиво. На его лице читалась грусть, которая не проходила, когда он вспомнил свою трагическую историю. И впервые за долгое время его морщины казались ей не глубокими. Вскоре пришла боль, от которой она почти потеряла сознание. Когда она уже хотела упасть, увидела, что её держат сильные руки. Он смотрел на неё, виновато краснея. — Почему…ты каннибал? — спросила Зоэ, задав главный вопрос, мучавший её. Аккерман сразу принял серьёзный вид, а потом улыбчивый, как клоун. — Время историй окончено! Ванна может остыть. — ответил Леви, переводя тему, оставляя девушку в недоумении. Улыбка не сползала с его лица, будто бы он рассказал ей анекдот, а не переломный момент девства. Он взял её на руки, легко неся к двери. «Ты слишком загадочный» — подумала Ханджи, нахмурившись. Продолжение следует…