Лед над водой и глубже

      То, что Цзюнь У прежде всего – с единственной целью – хочет спровоцировать Пэй Мина, ощущалось столь же ясно, столь же прозрачно как потоки горных вод под лучами солнца. Ши Уду мог бы предположить нечто иное – что Цзюнь У и в самом деле рассержен, что пролитые чернила – лишь предлог, лишь возможность выместить свою ярость и недовольство за что-то. Что-то сделанное Ши уду? Что-то сказанное им? Что-то не сказанное? Но Цзюнь У никогда не стал бы совершать ничего подобного перед посторонними, перед хоть кем-то из богов Небесных чертогов. Да и перед демонами, пожалуй, тоже. Он предпочитал оставлять подобные вещи лишь между ними, лишь за неплотно задернутыми занавесями спальни, лишь посреди полумрака, льющегося от оконного проема на шелковые покрывала, небрежно скинутые с кровати.       И это означало лишь то, что все это было сделано не для Ши Уду. Вовсе нет. То, что соединяло их, всегда оставалось лишь между ними. И грубоватые прикосновения, и жесткие поцелуи, и темный металл проклятой канги, сомкнувшийся на обнаженной коже горла. А эта ложь предназначалась Пэй Мину. И только ему.       Выверенная, тщательно рассчитанная ложь – ведь сложно было не понять, что Пэй Мин не останется в стороне. Что он, со своим характером, поддастся этой лжи и этой мнимой грубости. Что не сможет сдержаться, когда дело коснется Ши Уду. Пэй Мин не сомневался ни на мгновение, когда ради Лин Вэнь жег храмы, превращая в ничто роскошное золотое убранство, и изысканные, осыпающиеся северными, чуть кисловатыми фруктами подношения на фарфоровых блюдах, и терпкий дым благовоний. Жег, несмотря на все возможные последствия и все вероятные наказания, если бы задуманное не удалось. Так с чего ему было останавливаться теперь.       - Не вмешивайся. Просто – не вмешивайся, - Ши Уду понимал всю бесполезность подобных слов, всю их жалкую, невозможную глупость. Но все же не смог удержаться и произнес их по личной сети духовного общения, неуверенный в том, слышит ли его Цзюнь У, доступно ли ему и такое знание. Временами ему казалось, что возможности Цзюнь У простирались далеко за пределы возможностей, доступных обычным божествам или обычным демонам. И никогда нельзя было сказать наверняка, догадывается ли он о чем-то – или знает наверняка – или даже не подозревает о подобной вероятности. Но Ши Уду было все равно. Впервые за бесконечно долгое время, проведенное с Цзюнь У, ему было все равно, и он бы сделал это, сказал бы эти слова вновь и вновь, даже если бы знал наверняка, что Цзюнь У тоже их услышит. Услышит то, что ему не предназначалось.       Впрочем, Пэй Мина за эти годы Ши Уду тоже успел узнать достаточно. Достаточно для того, чтобы не сомневаться в бесполезности сказанного. Не сомневаться в том, что никакие слова и никакие запреты не заставят его отступиться.       Так и получилось.       - Отпусти его, - при этих хмурых словах Пэй Мина Ши Уду захотелось выругаться, захотелось спросить его, грубо и не особо церемонясь, почему он такой упрямый, почему делает лишь то, что считает нужным, почему не хочет послушать его хотя бы теперь, хотя бы когда это и в самом деле важно.       Но ничего из этого Ши Уду не сделал. Лишь смотрел молча, как лезвие меча Пэй Мина касается щеки Цзюнь У, вычерчивая на ней ощутимые, темные следы, надавливая, но не рассекая кожу. Не пересекая ту грань, что разделяла искусство сражений и пустое, низкое желание причинить вред, сделать что-то лишь для того, чтобы унизить противника, чтобы показать свое превосходство не во владении оружием, а в подвернувшихся возможностях.       И столько решимости, столько мрачности ощущалось при этом от Пэй Мина, что Ши Уду невольно закусил губу, думая о том, что как, ну как можно было попасться на столь грубую ложь и столь безыскусное притворство. Ведь ничего особенного Цзюнь У с ним не сделал бы – не теперь, нет, Ши Уду не успел ему наскучить настолько, чтобы откинуть их договоренность. Чтобы больше не желать ни близости, ни возможности подчинить себе, ни возможности заставить делать все, что он пожалеет, какими бы непристойными и извращенными ни были эти желания. Иначе бы Цзюнь У не стал тратить время ни на него, ни на Пэй Мина, и просто сообщил бы всем божествам, голосом скучным и бесцветным, о давнем проступке Ши Уду и о его низвержении, и том, сколь недостойными и низкими оказались его стремления.       Хотя Цзюнь У лишь этого и ждал. И лишь это ему было нужно. И, едва услышав слова Пэй Мина, полные несдерживаемой мрачности и ярости, Цзюнь У отпустил горло Ши Уду, оттолкнул Ши Уду от себя – не резко и грубо, вовсе нет, напротив, так, что становилось понятно, что этим он словно извиняется за ладони, сжимавшиеся на обнаженной коже, и за вынужденную – лживую – грубость. И это ощущалось как-то особенно лицемерно, каким-то особенно ярким, неприятным контрастом с прямотой и упрямством Пэй Мина и тем, что он собирался сделать.       Цзюнь У не стал даже пытаться скрыть довольную, хищную усмешку, что появилась на его губах, едва Пэй Мин сделал эту глупость, едва позволил вовлечь себя в то, что наверняка дорого ему обойдется. И еще неизвестно, чем обернется в итоге. И свой меч Цзюнь У выхватил мгновенно, так, что невозможно было заметить это движение, невозможно было даже определить, какой клинок он намеревается использовать – лишь высветилось в полумраке комнаты тонкое, темное лезвие, рассыпая золотистые искры зажженных, оплавившихся свечей. А в следующее неуловимое мгновение Цзюнь У с нескрываемой брезгливостью откинул меч Пэй Мина от своей щеки, чуть поморщился и сделал выпад – и сталь натолкнулась на сталь, зазвенела, серебристо и яростно – и Пэй Мин едва удержал меч в ладонях, едва совладал с ним. Хотя и считался одним из сильнейших Богов Войны.       Но хуже всего было то, что, если бы Цзюнь У пожелал – он бы выбил меч у Пэй Мина из рук одним-единственным выпадом, завершив их поединок единым, выверенным движением. Не позволив Пэй Мину даже усомниться в том, сколь велика была пропасть в силе между ними – о том, насколько хорош Император Небес в обращении с оружием ходило немало слухов и сплетен, что за бесчисленные годы обрели немало подробностей, истинных и выдуманных, похожих на правду – и вовсе невероятных. Но вот в чем не приходилось сомневаться, так это в том, что никто в Небесных чертогах не смог бы противостоять Цзюнь У в поединке даже нескольких мгновений, не пожелай он того сам.       И это знание подсказывало Ши Уду, что Цзюнь У лишь играется с Пэй Мином, лишь накрывает его своей ядовитой неприязнью, затягивая его в это бессмысленное сражение. Выпад, еще один – и сталь цеплялась за сталь, и лезвия рассыпали серебристые искры, и мелодичный звон оружия, казалось, остался единственным звуком, доступным им троим. Им троим, связанным между собой невидимыми, непостижимыми нитями, что дрожали и колебались, подобно опадающему туману, в этом разливающемся повсюду напряжении.       И невозможно было не заметить, что, несмотря на мнимую расслабленность и сонную неспешность поединка, давался он каждому из них совсем по-разному. И, если Цзюнь У не прилагал вообще никаких усилий, и тонкое, темное лезвие в его ладонях, казалось, скользило, соприкасаясь с лезвием меча Пэй Мина, плавно и небрежно, так, словно это всего лишь тренировка на мечах, обыденная и ничего не значащая – то на хмуром лице Пэй Мина выступили капли пота, его ладони подрагивали от усталости, а в его движениях угадывалась скованность и невозможность сражаться так, как он привык. И то, что ему огромных усилий стоит просто удерживать меч в руках после каждого выпада Цзюнь У.       И в эти мгновения Цзюнь У и сам напоминал хищного, золотистого дракона, подобно тем, что украшали его трон в Главном зале, и высокие створки дверей в комнатах, и ниспадающие шелковые занавеси – не те, полупрозрачное, туманное серебро, что закрывали – никогда не полностью, никогда не так, чтобы скрыть похоть и вожделение - спальню от излишне любопытных помощников, а те, что призваны были подчеркнуть высокое положение и истинное величие Императора Небес в его оружейной. И двигался он так же – плавно и хищно – как и те драконы, что заманивали добычу, увлекая ее в свое логово обманчивой слабостью и мнимой возможностью одержать верх. И ложь разливалась вокруг него такими же сумрачными потоками и ядовитыми, лживыми отсветами таящегося на дне золота. И морок, тягучий и зыбкий, затягивал все глубже и глубже, не позволяя ни остановиться, ни отступить.       - Прошу меня извинить, но вы должны пойти со мной. Это пожелание Императора Небес, - неслышно появившийся помощник Цзюнь У, возникший словно из ниоткуда, звучал со всей возможной почтительностью – но так, что становилось понятно – он от своего не отступится. И сопроводит Ши Уду в спальню, или в комнаты, или в Главный зал – или что еще подсказали Цзюнь У его непристойные желания - даже против его воли.       Пожелание.       Это слово, произнесенное без всякого особого умысла, заставило Ши Уду скривиться, с трудом подавив желание рассмеяться помощнику прямо в лицо, и высказать все, что он думает о подобных пожеланиях. Слово распоряжение или приказание подошло бы значительно больше, и гораздо точнее отразило бы суть происходящего. Пожелание, надо же. Вот только пожеланию можно следовать, а можно не следовать, а тому, что хотел от него Цзюнь У, невозможно было не подчиниться, невозможно было поступить как-то иначе, так, как хотелось ему самому. Невозможно было выбрать – или не выбирать.       На мгновение мелькнула до крайности странная, невозможная мысль выхватить веер, раскрыть его оправленные в серебро, увенчанные синеватым шелком и синеватыми, прозрачными камнями бумажные звенья – и взметнуть водные потоки, обрушить их на помощников, что позволяют себе подобную бесцеремонность, позволяют себе даже мысль допускать, что они могут распоряжаться Ши Уду, пусть и приказаниями Цзюнь У. Мелькнула и погасла, как гаснут отсветы предвечерних лучей солнца на сонной поверхности затянутых ряской озер. Ведь это будет означать, что Ши Уду разрушил их договоренность, что он сам отказался от возможности скрыть свой давний, неприглядный проступок. И что сам выбрал участь обычного человека для Цинсюаня.       Злость переполняла Ши Уду, когда он шагнул за помощником из комнаты, оставляя неизвестным для себя и то, что будет с Пэй Мином, и то, до каких еще уловок опустится Цзюнь У в своем стремлении выместить недовольство Пэй Мином и зацелившимися, истаявшими следами на коже Ши Уду. * * *       Не спальня.       Не Главный зал.       Купальни.       Ши Уду словно сквозь туман заметил густой, теплый пар поднимающийся от воды, мыло с травами, что пахло терпко и чуть горьковато, масла – на этот раз не те, что помогали проникновению, а которые использовали для массажа. И все это воспринималось бы обычной обстановкой обычной купальни, если бы не золотистые, шелковые ленты, струящиеся по поверхности воды и ниспадающие в глубину. Если бы не пряное, с оттенками сладости благоухание, немного напоминающее аромат благовоний, но более насыщенное, окутывающее все вокруг. Если бы не мягкое, плавно льющееся свечение фонариков, что наводило на мысли вовсе не о мытье, а о вещах несколько иных, таких, каким обычно предавались в верхних комнатах трактиров или в тех чайных, где гостям могли предложить не только чай.       Некстати вспомнилась та чайная в Призрачном городе – казалось, минули многие годы с того мгновения, когда они втроем шагнули в серебристую полутьму этой чайной, столько всего успело измениться, пролиться сумрачными подозрениями и истиной, скрытой под чужими, давними тайнами. Хотя прошло не так уж много времени.       И чай, приносящий удачу – мерцающий лед, усыпанный снегом, серебристые водные потоки посреди зимы – чай, забытый Пэй Мином на низком столике, так и не выпитый им. Чай, ставший ненужным, неважным, когда Пэй Мин слишком увлекся демоницами в полупрозрачных одеждах, с их неприкрытым вожделением, и движениями, одновременно полными изящества и похоти. И этот забытый чай словно воплощался теперь, исполняя те свойства, что ему принадлежали – вот только не принеся, а, напротив, забрав удачу, раз уж с ним обошлись столь непочтительно, раз не посчитали нужным отведать его льдистое серебро. И для Пэй Мина все складывалось в тонкий, опасный лед, ступив на который он запутал все еще больше.       При мыслях о Пэй Мине ладони Ши Уду вновь невольно потянулись к вееру, чьи бумажные звенья трепетали, спрятанные под серебро, расходились неспокойными волнами, лились, подобно растревоженной воде речных потоков. Отзывались на ауру Ши Уду и на его духовные силы, словно подталкивали сделать то, о чем он после пожалеет, вне всяких сомнений пожалеет.       И искушение было столь велико, столь вкрадчиво нашептывало ему на ухо вещи темные и запретные, что Ши Уду, чуть помедлив, вытащил веер. Коснулся мерцающего серебра, провел ладонями по синеватому шелку подвески, почти наяву представил, как высвечивается знак воды на рисовой бумаге, и льются потревоженные волны, вбирая в себя его духовные силы. Он бесчисленное множество раз противостоял и водным драконам, чья полупрозрачная, уводящая в синеватый и зеленый чешуя неярко поблескивала каплями воды, а движения были хищными и едва уловимыми. И костяным рыбам, чьи зазубренные, поблекшие, давно утратившие свои оттенки плавники таили в себе яд, оправиться от которого даже божеству будет непросто. И мелким, озерным демонам, чьи духовные силы были слабы и почти не ощутимы, но эти демоны использовали морок и уловки, способные запутать того, кто излишне самонадеян, и не привык сражаться с существами, принадлежащими воде.       Но в поединке с Цзюнь У Ши Уду бы проиграл.       И лишился бы всех своих духовных сил.       Он не привык лгать самому себе и тонуть в мнимом величии.       К тому же, он догадывался, какие свитки откроют для него то, что он желает получить. Не слишком просто. Но и не настолько сложно, чтобы не попробовать, чтобы не попытаться выяснить, кто же из Непревзойденных ведет эту странную, запутанную игру, претворяясь Императором Небес.       Веер раскрылся, зашелестели растревоженные звенья, пролился серебром знак воды, отзываясь на невысказанные стремления Ши Уду – и сложился вновь. Нет. Еще не время. Пока еще нет.       Сумрачный, гулкий звон металла заставил Ши Уду отвлечься от своих размышлений, полных сомнений и темного, тревожного предвкушения, когда неслышно ступивший в купальни Цзюнь У бросил ему под ноги обломки сломанного меча Пэй Мина.