Лед над водой и глубже

      Момент и в самом деле ощущался очень подходящим, чтобы оказаться во дворце Ши Уду – и при этом не вызвать ни ненужных вопросов, ни излишнего любопытства. Ши Цинсюань выполнял обращения далеко в северных землях – снегопады, заметающие поселки, и ледяные ураганы, и густые, влажные туманы, что опускались, подобно серебристым занавесям, скрывая все вокруг.       И, если вспомнить, как недовольно кривился Ши Цинсюань, рассказывая об этом задании, то несложно было догадаться, что времени оно займет немало – он и так отсутствовал несколько дней, и не похоже было, что собирался вернуться в ближайшее время. Иначе Хэ Сюань уже получил бы радостное – «Мин-сюн, а ты ничем не занят в ближайший вечер?» - или нечто подобное по личной сети духовного общения. С одной стороны, это всегда раздражало и вызывало желание ответить коротко и грубо, но с другой – Хэ Сюань мог быть уверен, что не столкнется с Ши Цинсюанем во дворце в самый неподходящий момент.       Так обычно и получалось, что какие-то раздражающие вещи могли пригодиться в самый неожиданный момент и самым неожиданным способом.       Ну, а про Ши Уду и говорить не приходилось – вряд ли Император Небес стал бы столь тщательно и со значением готовить купальни усилиями помощников – развешивать золотистые, шелковые ленты, подбирать мыло, не такое, что есть повсюду, даже на постоялых дворах и в трактирах, а особое, с редкими, терпко пахнущими травами и дорогими маслами, расцвечивать воду фонариками, что отражались в ней многоцветными отсветами – чтобы предаваться постельным утехам пару часов или того меньше. Нет, Ши Уду, похоже, предстояло провести ночь вовсе не в своих комнатах, а в купальнях Императора Небес, и ему уж точно будет не до комнаты с водными потоками во дворце, свитков с запретными заклинаниями и Повелителя Земли, что, по его мнению, все равно никогда не был способен ни на что стоящее.       А помощникам Ши Уду можно будет сказать, что он ждет Ши Цинсюаня. Эти его ожидания стали столь обыденными, столь привычными, что никто не удивлялся Хэ Сюаню, с хмурым видом устроившемуся на диване возле дверей, что вели в комнату Ши Цинсюаня, или за низким столиком, что располагался неподалеку в коридоре. И неважно было, чем при этом был занят Ши Цинсюань – примерял пышно украшенные, женские наряды, решая, какой же предпочесть, или возился с веером, добавляя в него духовных сил перед выполнение обращений, или и вовсе болтал со своими так называемыми друзьями по сети духовного общения, договариваясь, где лучше встретиться перед очередной попойкой. Никто не удивлялся и ничего не говорил – и эта обыденность теперь тоже обернулась в пользу Хэ Сюаня.       И, обдумав возможности, что ему выпали, Хэ Сюань выразительно покосился на Мин И и выдернул у него из рук лопату полумесяца, которую он успел поднять и теперь с неподдельным интересом вглядывался в золотистое мерцание артефакта так, словно это вовсе не он его создал. Спрятал ее в рукава и, прежде, чем выйти из комнаты, нехотя обернулся, неуверенный в том, что Мин И показал ему все, что посчитал необходимым.       Но единственное, что Хэ Сюаню довелось заметить – что Мин И все так же невозмутимо придвинул обратно миску с рисом и начал есть как ни в чем ни бывало. * * *       Комната Ши Уду мелодично звенела водными потоками, ловила серебристые, приглушенные отсветы фонариков из сада, что запутались в облетевших, поддавшихся зиме и холодам ветвях ив, растекалась тенями, призрачными и зыбкими, что скользили в углах, не освещенных ни рыжеватым светом масляных ламп, ни золотистыми огоньками свечей.       Но окутавший все вокруг полумрак никак не мешал Хэ Сюаню. И он все смотрел и смотрел, сумрачно и хмуро, на полку, отделанную серебром и волнами. Полку, на которой посреди прочих, незначительных свитков, и был спрятан свиток с Заклинанием смены судеб. На этом свитке ощущался едва различимый, невесомый морок – но этот морок был совсем простым, безыскусным и не слишком запутанным. И для демона, подобно Хэ Сюаню, он воспринимался лишь как досадная помеха, как колеблющийся и искажающийся речной туман, что истаивает без остатка, едва предутренние лучи солнца касаются поверхности воды.       Ведь Ши Уду, будучи божеством, не владел мороком так же хорошо, как Хэ Сюань и прочие демоны. И, какими бы возможностями он ни обладал, эти ему не принадлежали и не подчинялись. Мысль вызывала кривую усмешку – получалось, что хоть в чем-то Хэ Сюань обладал тем, чего никогда не было и не могло быть у Ши Уду. Хэ Сюань не обладал божественным великолепием – лишь темнотой и тенями, что принадлежат демонам. Не обладал пышно украшенным дворцом, окутанным серебром, и шелком, и отсветами синеватых и серебристых фонариков – лишь чертогом, сумрачным и темным. Не обладал многочисленными помощниками – лишь драконы с зазубренными, костяными плавниками, и рыбы, что источали яд, таились в глубине его окутанных проклятьем вод.       Но в мороке он Ши Уду превосходил.       Хэ Сюань то дотрагивался до свитка, то вновь отдергивал ладони. Словно никак не решался лишиться оставшихся сомнений. Не решался признать, что это именно Ши Уду разрушил его жизнь, и никто иной. И что вся его необъяснимая ярость, и сумрачная ненависть, и захлестывающее, подобно волнам штормового моря, желание разрушить, превратить в ничто имеет вполне определенные причины и вполне определенное воплощение.       И все же Хэ Сюань развернул этот свиток, раскрыл его листы с тихим, едва уловимым шорохом, что показался ему оглушительным в тишине комнаты, погруженной в полутьму и нечеткие, истаивающие тени. Его руки подрагивали, его мысли затмевало марево сомнений, ядовитое и тягучее, его желания, смутные и неверные, противоречили одно другому, и заставляли его злиться на самого себя больше, чем на что-то иное, когда он вчитался в начертанное.       Переплетение иероглифов насмешливо отозвалось ветхими, потерявшими всякую яркость чернилами и истершимися словами, что едва угадывались на рисовой бумаге. И все же невозможно было не догадаться, не понять, что это сочетание изломанных линий и выцветших символов – это именно Заклинание смены судеб. Хэ Сюань помнил его так ярко, так четко, словно сам начертал эти символы, сводя их воедино, вливая в них духовные силы, что ниспадают темной, искаженной проклятием водой. И темнота мерцает, хищно и призрачно, и заклинание охотно отзывается, желая поглотить свою жертву полностью, без остатка.       И этот ветхий, истершийся свиток означал лишь то, что все сомнения, все домыслы, все предположения Хэ Сюаня – странные, сложно объяснимые, такие, что кажутся навеянными чужим мороком, что шепчет слова, неспокойные и лживые, если поддаться ему против воли – все они оказались верны. И прошлое, что всегда возвращалось к нему в кошмарах, раскрылось во всей своей неприглядности.       Ши Уду знал, знал все изначально. Знал, на что шел. Знал, какую непомерную цену придется заплатить. Знал – и все равно не отступился, не счел возможным поступить как-то иначе. Как-то так, чтобы не рисковать понапрасну своей судьбой божества и своими духовными силами.       Свиток вернулся на место все с тем же тихим шорохом, и Хэ Сюань, едва разжав ладони, почувствовал, как ощущения - яркие, противоречивые – захлестывают его полностью. Он должен был ощущать сумрачное, темное удовлетворение от того, что выяснил то, что столько бесконечных лет пытался выяснить, но вместо этого чувствовал лишь ярость, и досаду, и странное, невозможное ощущение, что лучше бы он ошибся, и это оказался не Ши Уду. И не в его комнате, усыпанной крохотными огоньками серебристых фонариков, тонущей в тенях и шелковом серебре, отыскался этот проклятый свиток. И чтобы морок истаял, осыпался прозрачными каплями воды, и иероглифы сложились в совсем иное заклинание, простое и обыденное.       Из комнаты Хэ Сюань вышел медленно, словно во сне – и в следующее мгновение застыл настороженно и напряженно, столкнувшись с Ши Уду в коридоре. Качнулись серебристые занавеси, рассыпался яркими искрами свет масляной лампы, что зажгли помощники – и Хэ Сюань мысленно хмыкнул, думая о том, что вчитывайся он в свиток немного дольше или поддайся своим ощущениям немного глубже - и Ши Уду застал бы его не возле своей комнаты, а прямо в ней.       Хотя, похоже, Ши Уду и вовсе было не до него – его волосы вымокли и растрепались, и прическа, всегда такая сложная и аккуратная, развалилась, и он даже не стал собирать пряди заново, добавляя в них заколки и шпильки. Ворот его одежд оказался расстегнут, шелковая отделка тончайшей работы тоже вся намокла, потемнела, так, словно его одежды касались воды в купальнях, или и вовсе в эту воду упали. И сами одежды тоже пребывали в таком беспорядке, что становилось понятно – Ши Уду не занимался тем, что выполнял обращения, и не проводил время с друзьями, а предавался постельным утехам, долго и охотно.       Причем так долго и охотно, что даже не привел себя толком в порядок.       И ощущалось это странным и неправильным – ведь Ши Уду не была свойственна подобная небрежность и нежелание хоть как-то скрыть следы, оставшиеся на нем после любовных развлечений с Императором Небес. Напротив, он всегда поднимал ворот одежд как можно выше и закрывал его как можно плотнее, его рукава скрывали ладони, а в его прядях покачивалась струящимся шелком, оправленным в светлое золото, подаренная шпилька, как единственное напоминание о том, где и с кем он проводит время.       Словно между Ши Уду и Императором Небес произошло что-то странное, что-то неправильное и непривычное. Что-то такое, что заставило Ши Уду забыть и о правилах приличия, и о своем желании скрывать эту связь и эту близость, насколько это возможно, и о том, что другие с немалым удовольствием расцветят еще большими подробностями свои сплетни и домыслы, если столкнутся с ним в таком виде. Что-то по-настоящему значимое.       - Что ты здесь делаешь? – прозвучало это резко, настороженно, едва Ши Уду натолкнулся взглядом на Хэ Сюаня, едва заметил его неброские, черные с золотом одежды и полуспрятанную в рукаве лопату полумесяца. В синих глазах Ши Уду, кажущихся темными, почти черными в окутавшем все полумраке, что не способен был рассеять приглушенный свет масляных ламп и их рыжеватые искры, сквозило презрение. И не сложно было догадаться, кому это презрение предназначалось. Его влажные, растрепавшиеся пряди мешались, липли к одеждам и расстегнутому вороту, и Ши Уду неосознанно коснулся их с нескрываемым неудовольствием, а после кое-как собрал в высокий, не слишком аккуратный хвост и удержал первой попавшейся заколкой, что, видимо, оставались у него где-то при себе. Это было вовсе не похоже на его привычные прически - сложные, аккуратно собранные - но его это, похоже, ничуть не волновало.       - Жду Цинсюаня, - Хэ Сюань предпочел свою обычную немногословность. И вид постарался принять как можно более невозмутимый, такой, с сонливым равнодушием, к которому все привыкли, и которому не удивлялись – еще не хватало, чтобы Ши Уду начал о чем-то догадываться. Хэ Сюань и так время от времени ловил на себе его взгляды – слишком пристальные, слишком заинтересованные, чтобы не задумываться о том, как далеко простираются возможности Ши Уду, и что еще он может знать такого, о чем даже не догадываются другие божества, демоны и обычные люди.       - Если ты мнишь себя другом Цинсюаня, то должен знать, что он выполняет обращения в северных землях. И вернется уж точно не в ближайшее время, чтобы ждать его во дворце, - сказанное меньше всего напоминало следование правилам приличия, и к резкости в словах Ши Уду добавилась еще и насмешка. Ну, еще бы – зная, каких так называемых друзей умудрялся найти себе Ши Цинсюань, что-то иное и невозможно было подумать и о нем тоже – Повелитель Земли, обычный, ничем не примечательный, не обладающий ни выдающимися умениями, ни какой-то особой влиятельностью. Как же не воспользоваться при этом чужой добротой и чужой глупостью. Вот только как же мало Ши Уду знал о том, кто находился перед ним, на самом деле. О ядовитых рыбах с костяными плавниками, и скрытой проклятием воде, и спрятанном в густом мороке чертоге, что был одновременно так похож и не похож на дворец самого Ши Уду.       - Удивительно, что об этом знаешь ты. Ведь, насколько мне известно, после той ссоры вы так и не помирились, - слова, полные яда, так созвучного яду в словах Ши Уду, падали медленно и выверено. И звучали напоминанием для Ши Уду и о том, что Ши Цинсюань делился с Хэ Сюанем многим, очень многим. Гораздо большим, чем предпочел бы Ши Уду. И о той непристойной шутке, из-за которой они и поссорились. Шутке, что таковой и не была по сути, лишь отражая происходящее – и это задевало Ши Уду особенно глубоко. И о том, что Хэ Сюань тоже ввязался в драку в том трактире – и вроде как получалось, что тоже заступился за Ши Уду, хотя ничего подобного у него и в мыслях не было.       - Я хотя бы, в отличие от очень многих, не изображаю из себя мнимого друга Цинсюаня. И не использую его золотые слитки и его добродетели, - при упоминании давней ссоры с Ши Цинсюанем Ши Уду неосознанно потянул ниже рукава одежд, измяв серебристый шелк отделки – так, словно у него замерзли ладони, и ему хотелось их спрятать и согреть хоть немного. И скривился так, словно все эти мысли тревожили его давно и глубоко, но он никак не мог изменить происходящее. И, пожалуй, его сложно было не понять – Ши Цинсюань обладал не только всем известной щедростью, но и неимоверным упрямством – и сложно было сказать, чего в нем было больше. И, пока он не перестанет дуться и обижаться, и думать было нечего хоть как-то пытаться с ним помириться. Уж это Хэ Сюань испробовал на себе. Причем и обида могла быть пустяковой, и повод незначительным – но упрямство Ши Цинсюаня при этом никуда не девалось.       - О каких бы друзьях ни шла речь, это уж точно не относится ко мне. За все это время я не взял у Цинсюаня ни монеты, ни добродетели, ни возможности получить что-то, мне не принадлежащее, - слова Хэ Сюаня звучали все так же резко, хотя он начал догадываться, что Ши Уду, похоже, чем-то сильно расстроен и обеспокоен – чем-то недавним, чем-то таким, сложно объяснимым, скрытым от Хэ Сюаня. И именно поэтому вел себя столь резко. И отвечал столь жестко. И полностью откинул правила приличия, хотя обычно следовал им хотя бы внешне, хотя бы временами.       - В подобное сложно поверить, - Ши Уду хмыкнул, недоверчиво и выразительно, и полностью спрятал ладони в рукава одежд. Как если бы в коридоре его дворца ощущался пронизывающий холод, а затянутые в серебристый шелк стены оказались засыпаны снегом и скованы льдом. – Но, даже если это и так, то ты тоже наверняка не стал исключением – и тоже нашел, что забрать у Цинсюаня себе.       Эти слова Ши Уду, самоуверенные и надменные, мгновенно вынудили Хэ Сюаня вспомнить и про ветхий свиток, запрятанный среди прочих, и про хищное переплетение иероглифов, полное темноты и теней, и про Заклинание смены судеб, что так не сомневаясь и не колеблясь использовал Ши Уду. И ярость, ничем не сдерживаемая, затопила Хэ Сюаня темными, ледяными волнами, заставив произнести холодно и жестко:       - Это еще кто у кого что забрал.       Ненависть, сумрачная и давняя, захлестывала его так неудержимо, что он почти принял свой истинный облик, облик Черного Демона Черных Вод. Неброское золото выцвело, истаяло, превратившись в мерцающее серебро его одежд демона. И черная ткань этих одежд потемнела еще больше, приняв насыщенный, глубокий оттенок, вовсе не похожий на обычный оттенок одежд Повелителя Земли. Неприметные золотые серьги рассыпались по плечам серебристыми цепочками и шелком, что напоминал густой, изменчивый туман, скрывающий собой его чертог. Золотистая дымка истаяла, обернувшись ледяными волнами. А золотисто мерцающая в полутьме лопата полумесяца обернулась костяным хлыстом, что жег ему ладони, впивался в них своими зазубренными костями, хищно нашептывал вещи, запретные и невозможные, после которых не будет пути назад, после которых он больше не сможет изображать мнимого Повелителя Земли и таиться в тенях.       И, почти не осознавая, что делает, почти не понимая этого, Хэ Сюань начал вытягивать свой костяной хлыст из рукава.