glass sky, killing time

Ты сразу понимаешь, что это не геройская профессия, когда оказываешься в деле. Ты сбегаешь с лучшим другом в охапку с уроков просто чтоб увидеть, понять: тут нет крутых парней с крутой аппаратурой — только полудвинутые или студенты, и потом ты сам студент, узнавший то ли через знакомых, то ли от расписанной вдоль и поперёк телефонной будки; у вас на руках дай Бог старенький приёмник и гаражный фонарь, соль — не освещённая, из супермаркета — и с этим набором вы колесите по округе. Вас четверо, потом трое, потом два с половиной (никто не говорит про феномен охоты, пока дверь не захлопывается) — ты едва ли помнишь 'Отче наш', и тебе оттого ещё веселее. Ты точно знаешь, что не герой: освещённая соль — для экзорцистов, а вы только следы ищете да бензин сливаете. Ты возвращаешься в гараж, скидываешь ключи на столик. Пахнет краской, долгой дорогой. Что ты будешь делать завтра, с сигаретой в зубах и картой незнакомого штата? Это становится домом — не гараж, а всё, что к нему ведёт: и вереница шоссе, и спрятанные в бардачке обещания, и пятикратное «купи благовоний» во вкладке сообщений. У вас уже другой, свой отряд, и старшая школа где-то далеко за плечами — это что-то да значит. — В общем, — поднимается с дивана парень, деловито тянет руку — ты по-дурацки тянешь в ответ, на лице удивление — потом хохочешь во весь голос. Он тоже смеётся, немного неловко: точно уснул за конспектом и до конца не проснулся. — Резину нам поменял, а то совсем стёрлась. Вот. Ты улыбаешься. — А Майк задержится, у него с самого утра практика. — Ты ему кофе типа варил? — киваешь на свежее пятно у воротника футболки. — Думай что хочешь, — смеётся Дак, небрежно протирая глаз, — но если б не я! он бы снова свою бодягу с энергетиком замутил. — Короче, на вечеринку с Фантомом не успеваем, — заключаешь наигранно разочарованно, но папкой машешь у него перед носом, будто невзначай. — Мужи-ик, — тянет тот со смесью чистого ужаса и веселья. Как всегда. Только вдруг делается серьёзнее: — Прошлая группа не справилась? Ты жмёшь плечами, за игривым прищуром скрывая, что прошлая группа всем составом теперь в морге. Разве вам это грозит? Вы не дилетанты. Говорят, хороший экзорцист в своей жизни призраков не встречает. Не лицом к лицу. Ты с гордостью смотришь на последние снимки — доска почёта, — где Дак и Майк позируют перед грязной раковиной. Да-а, думаешь ты. Не встречает, потому что это ваша работа — шестьдесят баксов за сердечный приступ из-за Ревенанта в ванной. — Куда мы? — спрашивает друг, взявшись за любимое дело — мячик бросать. Ты проглаживаешь карту перед ответом. — Джеймстаун, наверное, — и Дак издаёт полустон сытый, смешной такой. — Думаешь, там мороженое ещё продают? — спрашивает он с чем-то детским в голосе, тут же забивая мимо кольца. Ты тихо смеёшься. Прикусываешь губу, решая, говорить или нет. Решаешься полушуткой: — До Фантома не доедем просто. Дак с неопределённым молчанием косит взгляд, но не возражает. До следующего раза. Мяч отправляется обратно в коробку, и остаток вечера вы мусолите эссе по пятнадцати вкладкам; засыпаете плечом к плечу перед очередной вылазкой, и лишь Майк умудряется разбудить вас, сбив баллончик краски. В этот раз без нового пятна на ковре.

***

Иногда ты забываешь, почему именно Микек. Грызёшь ручку, стучишь в такт песне по рулю, а потом вспоминаешь — не «почему», а что Майк с вами был не всю жизнь, и это кажется почти смешным: вы так близки, словно росли вместе, и Микеком его окрестили не соседи по песочнице. В ту доисторическую эру тебя ещё называли Сайлемом. Ты сворачиваешь на щебневую дорогу, как сворачиваешь переписку с Майком на 'прочитано': они с Даком соседи — что-нибудь придумают насчёт свечей, раз не хотят кататься к координатору. На приборной панели красуются три жёлтых папки — тебе даже не надо поглядывать на них, чтобы расплыться в маленькой улыбке. Предвкушение. «мы сейчас чёт сожгли», — высвечивается на экране блокировки. Ты запускаешь руку в бардачок, со смехом разворачивая паршивый леденец. «Норм», — печатаешь затем ответ, еле попадая по кнопкам из-за бьющего в глаза заката. Иногда это пугает тебя — как легко и правильно ощущается такое хобби. Опасное, неблагодарное — даже Дак хватается за сигареты через раз. Да, иногда это пугает. Иногда ты даже говоришь об этом: не во время задания, а в полудрёме после, когда дорога уже знакома, эйфория осела, и ты можешь немного поболтать с парнями. — Не представляю свою жизнь без вас, — сипло, на трезвую голову, и это звучит правильно до последнего вздоха. Был бы немного честнее — сказал бы: «Без этого», но ты врёшь сам себе, смотришь сквозь пальцы. Микек тоже смотрит — через зеркало заднего вида. У него беспокойство за тупой сонливостью плещется. Микек видит разницу, но не осознаёт, потому что это не о тебе. А твоя жизнь — недописанные эссе и отклонённые приглашения на вечеринки; люди, море лиц, которые ты едва ли узнаёшь, хотя к третьему курсу стоило бы запомнить. Да, твоя жизнь катится по обочине. Ты закрываешь глаза — автоматически, как и вкладку сообщений, и всё снова правильно. Ты так привык. — Лем, следи за дорогой! — пихает в плечо снова бодрый Майк. — Виноват, — с натугой выныриваешь из ухаба. Дак лениво косит на вас глаза свои карие, мутные, и стряхивает пепел в окно. Он снова в своих мыслях, даже улыбается. А потом, когда часовая стрелка делает полный круг, Дак молчит. Почему? Потому что он всегда это делает — просто затыкается. Дак привык ещё со времён тестов по математике работать в сосредоточенной тишине. Ты невпопад думаешь, что лучше бы он смеялся, даже если совсем коротко и этим зажатым смехом, но ты тоже молчишь, крепко зажав рот ладонью. Говорить больно. Ты пытаешься совладать с воздухом в лёгких, вдохнуть и не задохнуться — это сложно. Дак цепляется за твоё плечо, и пальцы у него холодные. Там за дверью на вас идёт охота. Не первая и не последняя, но именно в этот раз твой прогулочный шаг превратился в широкий, как у нервного подростка; именно в этот раз ты запнулся за все ковры и вжался спиною в стенку шкафа с такой силой, что должен был вывалиться с другой стороны. Ты жопой почувствовал неладное, ещё когда пробки выбило, и лучше бы вы их не вкручивали. Ты увидел. Тебе показали, сбросив с верхней полки прямо под ноги, а Дак стоял за дверью, потому что это первое правило — держаться по разные стороны на случай охоты. Альбом был потёртый, старый, с прилипшей пылью — по всем канонам. Ты даже руки в карманы сунул, будто заручаясь осторожностью, но усмехнулся такому вызову. У тебя достаточно опыта, чтобы знать, к чему ведёт контакт, и ещё больше уверенности в том, что это станет хорошей историей. Только поэтому ты перевернул первую страницу. Принял всё на душу. — Что с ЭМП? — буднично спросил Микек через шипящую рацию. А ты уже знал, что нарушил главное правило. Ты пропустил страх. Ты не заорал и не отшатнулся — просто врезал по будильнику справа чуть сильнее, чтоб точно заткнулся со своим нервирующим шипением. Дак спросил, ещё зажимая кнопку связи: — Порядок? Ты на секунду задумался. Сжал-разжал кулак. А потом ответил: — Сердце бьётся, — с удивлением школьника после первой биологии. И все это поняли. Мёртвые чуют страх лучше, чем благовония, забытые на раковине. Теперь призрак лязгает серпом, вдоль стен оставляет царапины и спёрто дышит — принюхивается. Дак тоже это слышит — сглатывает, чтобы ухватиться за тебя чуть крепче. Его пальцы леденеют, он больше не пытается подглядеть за створки, — ты медленно, тягуче медленно убираешь руку от лица, ведёшь вверх по чужому предплечью и за плечо царапаешь. Сильно. Отрезвляюще. Ты чувствуешь, как стены давят. Сквозь глухое шипение под ухом наконец пробивается голос: — Лем! Дак! — кричит Майк в пустоту. — На выход, у вас рассудок сейчас в минус пойдёт! Дважды повторять не нужно. Ты с грохотом вываливаешься из чёртового шкафа, сбиваешь со стены картину и едва успеваешь шикнуть на тупую боль. Дак где-то сзади — в спину подгоняет, что-то про штрафы, а ты рывком его за собой, по узкому коридору вперёд, и распахиваешь дверь пинком, не замечая ни ливня, ни ступенек. Только конечно путаешься в ногах, смеёшься как в последний раз. Ушиб ноет до искорок в глазах. Майк выбегает навстречу из фургона, перекрикивая кого-то по телефону. Он взвинчен, глаза горят — но отнимает трубку от уха, заметив вас. Осекается явно, потому что сам себя пугается; тормозит и пялится: то на Дака посмотрит, то на тебя. Либо похоронить успел, либо сам бежал на тот свет отправлять. — Отбой, — дрогнувшим всего на мгновение голосом давит он. Ты едва успеваешь понять, что уже вымок до нитки; что колени вот-вот подогнутся, а из груди вырвется шатких смех. Пахнет озоном, потом валерьянкой — это Дак суёт её прямо под нос. — Давай, мужик. Пей и сваливаем. Дрожащими пальцами ты перехватываешь склянку и даже нос не затыкаешь — выпиваешь остатки залпом. Домой тебя везёт Майк, старательно не превышая лимиты, но от тряски вырубает уже через десять минут. Унизительный результат для человека с твоим стажем. И через три дня повторяется: — Слушай, — осторожно задевает тему Дак, сидя в такой тишине, которая располагает вспоминать. — Всякое же случается, так что… будь к себе снисходительнее, окей? — Нет. — Нет? Ты зарываешься пальцами в свои светлые волосы, смотришь исподлобья изможденными глазами. Дак тоже думал, тоже беспокоился, но роется лишь в твоей голове. Благородства-то сколько. — Что, думаешь, я увидел? — спрашиваешь слабо, с убитым смешком. — Второсортную жесть, а? Там были наши фотки, Дак. И ладно бы фотки, но я вас подставил. У него лицо вытягивается от удивления — и это он ещё не сразу понимает, о каком «подставил» речь. Хотелось бы тебе его наивность. Ты не успокаиваешься. Может, именно поэтому инцидент с фотографиями больше не всплывает в разговорах. Ты не дурак — знаешь, что друзья хотят помочь, но не срывают пластырь; знаешь, о чём эти шёпоты за закрытыми дверьми, когда ты уже оделся-обулся и меланхолично тупишь в коридоре. За ужасом перед произошедшим в тебе начинают тлеть воспоминания, и ты этому не рад, как визиту матери. У тебя всегда были проблемы с тем, чтобы не жить прошлым, а оно прямо тут. Стоит только глаза закрыть. Ты путаешься в одеяле и накрываешь голову подушкой, словно бы мысли так легко заткнуть. За это задание вы получаете феноменальную надбавку: координатор не из тех сволочей, которые скупятся на успокоительное. Дни становятся длиннее, ночи теплее, и ты всё острее чувствуешь потребность забить пустующее место в кабине бутылками воды: практика Микека не хочет кончаться, а без него вы функционируете кое-как и жопой об косяк. Дак предлагает однажды, руки обтирая тряпкой: — Может, позовём Барбару? У тебя зубы скрипят от одного упоминания, и это почти странно — так беситься из-за человека, которого видел всего пару раз. — В жопу Барбару, чувак! — громким шёпотом возмущаешься. — Она нам мозги вывернет. — Ладно? — смеётся Дак, спиной к стенке прислонившись. — Просто ты говорил, что неплохо бы сгонять куда, а она мне как раз… написала. — И начнётся «пааарни, вы что, слепые? это же вылитый Джинн», — передразниваешь, ключи из руки в руку перебрасывая, да только не улыбаешься. Потом вовсе подбородок задираешь и щуришься хищно: — Значит, написала. — Мы не общаемся, мужик, — заверяет Дак, с ходу почуяв недружелюбный настрой. Его пальцы дёргаются, всего раз — ты узнаёшь рвение схватиться за пачку. Тебе не стыдно быть причиной такой реакции. Тебе не стыдно. Поэтому смотришь на него долгим, очень долгим взглядом, в конце решая понизить градус: — Я уважаю её, ладно? Как человека, как девушку, — объясняешься с горем пополам, руки раскинув. — Просто работать с ней невозможно. Дак не отвечает — ты не настаиваешь. Сам понимаешь, что копать надо глубже. Вместо этого отворачиваешься, ноздри раздувая бесшумно, а в груди жжётся что-то совсем мерзкое, требующее время застыть. Тебе даже кажется, что, может, это взгляд чужой насквозь выворачивает, но когда оглядываешься украдкой — друг своими делами занимается. Не показательно отстраненно, не с задранным носом и поджатыми губами — просто работает. Он не ходил с тобой в театральный кружок. Это странное, новое ощущение, и ты не торопишься с выводами. Тоска по дому, пробирающая до самых кончиков пальцев беспомощность, злость на самого себя… Осознание приходит позже, и вместе с этим у тебя горят щёки: хороший друг — явно не про того, кто на короткой привязи держит. Вы колесите сквозь поля, отсылаете Майку фотографии в конвертах и курите на заправках. Точнее, курит Дак, а ты всё ещё кашляешь от любой попытки затянуться — что-то не меняется, как и его беззвучный, задушенный смех. Он поправляет украденную у пугала шляпу и затягивается. Тебе хочется верить, что всё в порядке, поэтому ты открываешь рот, пока он ещё выпускает дым: — Прости, серьёзно, — тупишь взгляд. — Дерьма навалилось в последнее время, сам не свой хожу. — Да мужик, — отмахивается Дак. — Я понимаю. Он носком подковыривает асфальт, рассказывая о бытовых мелочах, чтоб отвлечь, а ты вздыхаешь ровно и медленно. Ты веришь — весь в мать синими глазами и завышенными ожиданиями. Разве так не будет всегда, если очень постараться? Если как тогда схватиться за свою жизнь и ночами напролёт не спать, прокручивая в голове планы? Вы всё чаще вспоминаете старшую школу. Самые яркие истории заново отпечатываются в сердце, и сначала это тёплый ностальгический смех; это дружеские шлепки по плечу (иногда со всей силы, иногда в шутку сползающие к пояснице), а уже потом, под утро — светлая, молчаливая горечь на холодном полу. Вы оба понимаете, когда смотрите на мёрзлое солнце, к чему катитесь. — Они не проверяют пожарные лестницы, — серьёзно говорит Дак одной ночью. Это разнообразие, это спасает, но ты из сна выпадаешь тяжело. Раздражённо стонешь в голос, поднимаясь на локтях: — Чувак, не тебе за рулём завтра сидеть. Что за спешка-то? — Там Антарес видно. Ты выразительно моргаешь на него — спасибо, что не швыряешь подушку. — Звезда? — спрашиваешь устало, но обратно не ложишься — Дак тоже замечает, приободряется. — Красный сверхгигант! Пойдём, я не на всю ночь, обещаю. Ты медленно, с деланным стоном скатываешься на пол, выделывая целое шоу из недовольства, и прямо в одеяле плетешься вслед за бойким другом. Его страсть тебя не заряжает, но чего не вытерпишь ради искрящего взгляда. Ради того, чтоб хотя бы на час в карих глазах упоение застряло соринкой; ты к чужой радости слаб через все годы. Ключ из его ладони всё равно выхватываешь, себе в карман прячешь. Привычка. — Чекай, — заговорщически подмигивает Дак. Ты плюхаешься на крышу и тут же закрываешь глаза. Слышишь смех. — Ага. Самая уютная крыша из всех, на которых я спал, — провозглашаешь с сарказмом и жалеешь уже через секунду: меж лопаток нащупываешь камешек, который нет сил выскоблить. Ну и пожалуйста. — Только холодно, — Дак не ложится — садится рядом, боится запачкать куртку. Ты лениво мычишь в ответ. И правда холодно. — Пустыня же, — натягиваешь одеяло до подбородка, пока ветер путается в волосах. Если крепко зажмуриться и достаточно сильно поверить, то окажется, что вам снова шестнадцать; что вы только-только сбежали с чьего-то дня рождения и на рассвете собираетесь влезть в окно к Микеку с ящиком пива. Может, даже пофоткать его собаку на всю оставшуюся плёнку, а потом-- — Не будешь смотреть? — вырывает из полусна Дак, явно настроенный прожужжать тебе уши. — Сегодня очень чистое небо. — Чува-ак, — ноешь из последних сил, желая поскорее забыться. — Я клаустрофоб. Тот издаёт понимающий звук. Ты заходишься крупной дрожью, для самого себя заканчивая: — Помнишь, как я с ящиком вывалился из его окна? — Дак болезненно шипит сквозь зубы, но ты-то знаешь, что он вот-вот прыснет со смеху. — До сих пор, когда пялюсь вверх слишком долго, меня озноб бьёт. Вздыхаешь шатко, на бок переворачиваясь. — Если отморожу задницу, у тебя будут проблемы. — Окей-окей, — старается не ржать он. Лучше бы не старался. Мысль простая и честная. Тебе не надо украдкой приоткрывать глаза и пялиться на него, как влюблённой школьнице. Ты и так знаешь, что Дак красивый, до скрипа зубов красивый с этой ласковой улыбкой до ушей. Ты засыпал с подобными мыслями не раз — засыпаешь и сейчас. Держишь близко к сердцу. А утром бесишься из-за отпечатавшегося красным пятном камешка. И недостатка кофе. Дак бессовестно дрыхнет у тебя под носом в зеркале заднего вида. В Джеймстаун всё никак не заносит. Не потому что нет возможности, а потому что кое-кто не водит — ты как единственный диджей на вечеринке выбираешь пластинки (Лортон, Вьенна, Лизбург) и всегда идёшь мимо той самой. Словно в упор игнорируешь ответы, которые где-то там обязательно найдёшь, если прямо так, одному. Может, в ту ночь на крыше действительно какой-то Марс в Козероге сошёлся, а планеты сделали сальто, раз тоска превратилась в тупую боль. Ты искал, шерстил по бумагам и фотографиям: дома, подвалы, чердаки — ничего. Ни намёка на что-то, что поможет развеяться. Хотелось куда-нибудь уже податься. Внезапно сокращённый рабочий день Майка оказывается даром свыше. — Я купил! — объявляет он громко, скалится во весь рот — ты давишься от неожиданности сендвичем. — Купил что? — уточняет Дак, прикалывая газетные вырезки к доске. Его солнце совсем не слепит. — Датчик движения! Ты давишься ещё сильнее, сипишь через кашель: — Д-да ну… Микек вытаскивает из сумки серый кирпич с двумя диодами — настоящий датчик. У тебя глаза вылетают из орбит, а Дак заливается смехом. — А что, повод сгонять на задание, — пихает он тебя в плечо заговорщически. Ты просто пытаешься не умереть, в ответ показывая большие пальцы. Эти же большие пальцы у тебя потом немеют: замок поддаётся только через две минуты коллективных пыхтений и танцев с бубном. Микек, держащий всю аппаратуру, издаёт восхищённый звук и тут же что-то роняет. — В следующий раз, — говоришь сипло, прямо-таки надрывно, — на камень-ножницы-бумагу. Проигравший открывает дверь. Дак склоняет голову влево и гогочет. — Лох в трусы горох, — бросает он ехидно, но избегает ответа — деловито вытирает ботинки о входной коврик, прежде чем скрыться внутри. Вы с Майком тупо переглядываетесь: он — с кучей вещей, которые придерживает подбородком, а ты — с помятым блокнотом и чистым возмущением. Библейская картина. — Тебе типа не понравилось? — кричишь нарочито зло другу вслед. Вместо ответа — свист. Кое-как распределив термометры и штативы, вы всё же отправляетесь за ним. Ты несёшь блокнот в зубах, плечом щёлкая выключатели, а Майк с интересом оглядывает бюст на полке. Где-то неподалёку мелькает вспышка — Дак флегматично вздыхает на кость. Ты уже хочешь подкрасться к нему и отомстить, когда слышишь: — А вы знали, — выпаливает Майк на автомате, будто ему физически тяжело молчать, — что греческие статуи были цветными? Ты чуть не роняешь всё своё дерьмо на пол. — Друг, — смеёшься, шлёпнув тетрадку на столешницу. — Напомни, на кого ты там учишься? Микек стоически молчит из гостиной. — Бра-ат, — хохочет Дак. — Я правда забыл на секунду, — смущённо отвечает тот. Всё как всегда. В кои-то веки. Миссия проходит как по маслу, несмотря на взбесившегося Полтергейста: ты случайно ловишь в кадр летящую через всю кухню тарелку и охреневшее лицо Дака после шестнадцатого факта о динозаврах. Всё на доску почёта. Вместе с фотографиями жизнь возвращается в привычное русло, будто разбитая ваза склеивается; бутылки воды — на заднее сиденье, чтобы хватало места для сумок, и кофеиновая зависимость выворачивает головной болью с утра. Это ничего, думаешь ты, оттягивая веко перед зеркалом. Иногда надо прыгать выше головы. И вы действительно стараетесь, искренне и ради друг друга, из последних сил. Приводит ли это к чему-то хорошему? Ну, Ты не помнишь, как вы съехали с этой дороги. Не помнишь, о чём говорили, но вы свернули прямо посреди пустого шоссе, чтобы развернуться на сто восемьдесят и под возбуждённые разговоры отправиться в богом забытый Джеймстаун. Несмотря на учёбу. Несмотря на понедельник через пятнадцать часов. Спонтанность заставляла кровь кипеть надеждой. Это было как сбежать с Даком в охапку с уроков. Как влезть на рассвете в окно к Майку и упасть, едва не сломав позвоночник. Это была ещё одна история. Ты всегда был у руля, тянул их за рукава; Дак стучал по приборной панели в такт заученных песен, а ты подпевал сипло и невпопад, Микек ещё тише — как всегда, как негласный ритуал. Весь мир вдруг сузился до прямой линии, уходящей за горизонт; до понятной задачки, которую вам наконец стало под силу решить, и ветер ласково обдувал щёки, подбивая жить, жить прямо сейчас! Вы остановились недалеко от яблоневого сада, так и не прекращая заливисто смеяться ни о чём. Точнее, остановился ты. Заглушил двигатель, видя перед собой бесконечный и тихий момент. Опустил голову на сложенные поверх руля руки. Сонливость накатила вслед за робким, нежным чувством возвращения домой. Ленивая улыбка сама расцвела на губах. Ты мог бы догадаться, что так всё и закончится: что ты уснёшь и никогда не узнаешь, о чём двое болтают снаружи. Никогда не послушаешь про планы Дака и девушку Майка. Не узнаешь те ответы, которые рвался и боялся искать: о маме, о любви и об ответственности. Потому что самое важное ты уже знал. Знал задолго до того, как пьяный впервые угнал машину и застрял здесь, в Джеймстауне, заливаясь горькими слезами. Они выросли. Они изменились. А ты намертво привязан к полароидным закатам.