Долг

Длинный сырой коридор словно тянулся в никуда, отчего звук собственных шагов казался слишком громким и гулким. Высокий молодой мужчина, уверенно чеканящий шаг по холодному полу, практически терялся в царившем вокруг полумраке благодаря своему чёрному словно смоль мундиру, и в неясном свете факелов, что крепились вдоль стен, ещё ярче казались золотые детали пуговиц и шитья, что местами перемежалось с красными вставками на высоком воротнике и рукавах. Чёрные же волосы, цвета вороньего крыла, были аккуратно заправлены с одной стороны, а с другой — практически полностью закрывали внимательный цепкий взгляд, кажущийся ещё холоднее, чем стылый камень, которым была построена эта крепость, омываемая со всех сторон ледяными волнами Северного моря. Лицо идущего, пускай и завораживало своей необычайной красотой и изяществом, но благодаря строго поджатым губам и острому взгляду — смотрящему человеку могло показаться, что перед ним хищная птица, которая каждый момент высматривает свою добычу. — Ваша милость… — Отставить, — молодой мужчина лишь рассеянно махнул рукой, стоило караульному, до этого явно мирно-спящему на посту, вскинуться на вахте, испуганно поправляя съехавшую на сторону треуголку. — Я — не твой начальник и не должен отчитывать за то, что ты пренебрегаешь своими обязанностями. Но, как один из людей, которым поручили вести это расследование, обязан тебе напомнить, кого именно ты охраняешь и как долго люди Его величества гонялись за этими мерзавцами, — карие глаза, в полутьме кажущиеся почти чёрными словно уголья, смотрели неотрывно и строго, от чего гвардеец лишь гулко взглотнул, не находя в себе силы связать и пары слов, хотя устав явно требовал не стоять столбом в такой ситуации. К его счастью, пришедший был заинтересован совершенно в другом. — В какой камере сидит их главарь? Для допроса, конечно, поздновато, но завтра утром мне нужно уже быть с отчётом у… Так где он? Караульный быстро исполнил приказ, провожая мужчину ещё дальше вглубь коридора и старательно давая ответы на все интересующие его вопросы. Когда же они наконец оказались у нужной двери, пришедший явно потерял всякий интерес к всё ещё тараторившему что-то мальчишке и бросив короткое: «Допрос буду вести самостоятельно. Возвращайся на вахту и не беспокой, пока не позову», зашёл в услужливо открытую гвардейцем дверь. Тот не был приучен спорить с начальством, особенно настолько высокопоставленным, а потому покорно вернулся на место, всё же позволяя себе широко зевнуть несколько раз — до конца вахты ещё часа полтора, а он уже еле на ногах держится, пожалуй, не стоит больше перед дежурством засиживаться в кабаке допоздна. Быстрее бы этот напыщенный аристократ сделал своё дело и ушёл восвояси — спать хотелось просто кошмарно. Сонхва внимательно проводил взглядом вернувшегося на своё место караульного и шагнул в камеру, закрывая за собой массивную дверь и поворачивая ключ в замке. — Какой идиот ставит деревянные двери в тюрьме? Железные решётки ведь куда надёжнее, — послышался с угла насмешливый голос. — Эта крепость находится посреди самого холодного из морей в наших широтах, — всё тем же спокойным голосом ответил военный, проходя вглубь камеры и без опасения приближаясь к сидящему на скамейке парню, на вид, немного моложе него самого. — Вы думаете, что отсюда так легко сбежать? К тому же… Если вы не знали, те, кто попадают в это место — не имеют слишком много времени на то, чтобы обдумать себе план побега. — Оу, правда? — узник всё так же сидит на узкой скамье у стены, с ухмылкой смотря на стоящего совсем рядом мужчину снизу-вверх. — Как же так получается? Они слишком глупы для этого? — Что вы, — брюнет ухмыляется в ответ, — всё куда проще. Те, кто попадают в эту крепость — оказываются на её виселицах раньше, чем успевают придумать, как из неё сбежать. Так что вам, Ким Хонджун, не стоит тратить на это свой талант. Узник собирался ответить очередную колкость на эту реплику, но он не успевает это сделать — сильные руки, затянутые в высокие чёрные перчатки с раструбами, легко дёргают его вверх, заставляя подняться, а в следующее мгновенье горячие губы накрывают его собственные, зло сминая и выбивая одним махом весь воздух из лёгких. — Какого дьявола ты позволил себя поймать? Сонхва почти шипит эти слова, прижимая к себе горячее, знакомое до последней мышцы, до последнего шрама тело, и впиваясь раздражённым, почти безумным взглядом в чужие глаза, видя на их дне яркие живые искорки, за которыми оказывается так сильно соскучился за эти семнадцать месяцев. Семнадцать… Боги, как долго. — Ты хоть представляешь, что я почувствовал, когда услышал о том, что ты находишься здесь? Когда увидел твоё имя в докладе, который мне положили на стол сегодня утром! — очередной поцелуй-укус, от которого пряный привкус морской соли на губах почти сменяется металлическим. — Знаешь, чего мне стоило не сойти с ума, пока я сюда добирался? Ты — чёртов эгоист. Идиот… Сонхва хочется кричать во весь голос. Что есть силы и сколько хватит дыхания в груди, но он не может здесь себе этого позволить, а потому хватка на коротких спутанных волосах почти на грани боли, а губы, которые когда-то целовали так до невозможности сладко и нежно, сейчас почти жалят своими прикосновениями. Но Хонджуну всё равно на эту боль. Ему безразлично, что всё ещё саднят синяки, спрятанные под рубашкой, а разбитый уголок рта почти горит, потревоженный чужими губами. Всё неважно. Единственное, что сейчас имеет значение — человек рядом. Его горячее, такое необходимое тепло, которое после холода камеры и пронизывающего сквозняка из окна сейчас почти обжигает стылую кожу. Сорванный шёпот, перемежающийся с новыми поцелуями — Хонджуну и самому больно от того, что он заставил Сонхва волноваться, но не мог иначе. Не сделай он всё это — они бы возможно никогда больше не увиделись. Сонхва упрямо обещал это в последнюю встречу, которая должна была стать точкой в их отношениях. Вот только Хонджун не хотел этого. Он не мог отпустить Сонхва. Не мог забыть его, уплывая с командой куда глаза глядят. Не мог забыть, когда, держа уверенной рукой тёплое дерево штурвала, вёл корабль мимо даже самых опасных рифов, где утонул не один славный моряк. Не мог забыть, срывая голос и крича ребятам команды, когда ветер остервенело терзал паруса, а обезумевший океан ревел раскатистой канонадой шторма, грозясь сломать судно, словно детский кораблик. Хонджуну казалось, что он не смог бы забыть этого человека, даже находясь в пасти самого страшного из чудовищ, которых прячет в своих глубинах старик-океан, или же будучи очарованным волшебным пением сирен. Никогда. Пак Сонхва — единственный якорь, благодаря которому Хонджун ещё держится в этом безумном круговороте жизни. Он — это единственное, за что Хонджун готов отдать собственную бессметную душу. Потом пускай и к дьяволу морскому на поклон, лишь бы сейчас рядом с ним. — Это в последний раз, — говорит Сонхва совсем тихо, целуя теперь нежно, почти до боли осторожно. Словно прося прощения за собственную грубость. Словно прощаясь в очередной раз. — Нет, — Хонджун не даёт ему отстраниться, сцепляя руки за высоким воротом форменного фрака. — Не говори так. Если ты посмеешь уйти — я позволю им поймать себя снова. И буду делать это столько раз, сколько понадобится, пока ваши гвардейцы не пристрелят меня во время очередного преследования, — он смотрит в тёмные глаза неотрывно, почти безумно. Но в этом безумии слишком много отчаянья и боли. — Не смей уходить опять. — Я должен, — Сонхва больше не пытается отстраниться смотря в ответ с той же болью, что и человек рядом с ним, и сожаления в голосе куда больше чем уверенности в этом самом «должен». — Я отдал бы что угодно, чтобы уйти сейчас с тобой, но… — Так давай, — Хонджун вновь целует его, отрывисто и пьяняще, словно надеясь забрать собственными прикосновениями любые сомнения и доказательства против этой идеи. — Мы уплывём вместе. Так далеко, где никто не будет знать ни твоего имени, ни звания, которое ты здесь носил. Сонхва, ты будешь свободен от этого дурацкого титула и долга перед семьей и идиотом-монархом. Прошу тебя, пошли со мной… — Не могу, — слова звучат словно струна обрывается. Совсем жалобно и как приговор. И Хонджуну кажется, что его казнь, которая должна произойти не раньше завтрашнего утра, началась прямо сейчас. — Это и вправду последняя наша встреча… Мне жаль. — Но… — Через две недели моя свадьба, Хонджун. Отец уже обо всём договорился с семьей невесты, она — кузина жены короля. У меня нет возможности разорвать эту помолвку, иначе… — он прижимается своим лбом чужому, словно желая получить как можно больше прикосновений. Чтобы запомнить. — Если бы я только знал, что всё сложится именно так. Клянусь, я бы ни за что не отпустил тебя в тот раз и провёл рядом столько времени, сколько только смог. Но теперь… Завтра нужно ехать в столицу. Мне так жаль. Он прижимается близко-близко, словно желая раствориться под чужой кожей, словно надеясь получить прощение за все свои ошибки. Хонджун ничего не отвечает на его слова, лишь молча обнимает в ответ, все ещё не веря в то, что эта встреча действительно последняя. В холодной, продуваемой всеми ветрами камере. На острове, где крепость-тюрьма, которую, словно камень, точат со всех сторон ледяные языки волн. У них нет сил чтобы сказать все слова, которые сейчас гремят в голове девятым валом, лишь оглушительная тишина вокруг и невнятные извинения Сонхва, который не хочет слышать чужих слов — собственная вина кажется слишком тяжёлым грузом. Где-то невдалеке слышатся голоса и им приходится вспомнить, что времени не так много, а за стенами этой каменной коробки есть и другие люди. — Через час сменяется вахтовой на посту, — низким шёпотом быстро говорит Сонхва, поднимая чужую ладонь и вкладывая в неё что-то, негромко звякнувшее железом. — Он, как и вся вахта на эту ночь, подкуплены. Твои ребята должны подойти к южному причалу совсем скоро. — Ты связался и с ними? — Хонджун ловит тонкие пальцы, затянутые в чёрную кожу перчаток, не давая отстраниться. — Да, никому другому я бы не посмел доверить твоё спасение, — Сонхва пытается улыбнуться, но губы упрямо кривятся, словно не давая соврать. Он прикрывает глаза, пытаясь говорить как можно ровнее. — Как только услышишь, что вахта сменилась — забирай Минги, Юнхо и Уёна, они в соседней камере, и беги. Хонджун, — он рывком отстраняет чужие руки и неожиданно нежно берёт любимое лицо в свои — немного подрагивающие и кажется неожиданно холодные, — я прошу тебя… Не попадайся больше. Больше я не смогу тебя спасти. Это последний… Но Ким не даёт ему закончить фразу, подаваясь вперёд и целуя. Сонхва податливо отвечает, словно благодаря за то, что не нужно произносить слова, приносящие столько боли. *** Хонджун сидел, оперевшись спиной о сырое дерево двери и наблюдая за тем, как медленно серебряный серп молодой луны скользит между металлических прутьев решётки в окне. Вязкую тишину внезапно прерывают чьи-то голоса и звук шагов. Смена караула. Пора. В коридоре тихо и сонно, а пьяный гвардеец на посту заговорчески подмигивает, стоит Хонджуну открыть дверь. Ключи и оружие, оставленное Сонхва кажется прожигают кожу, но Ким упрямо сжимает ладони, ища нужную дверь и заходя внутрь. Минги, Юнхо и Уён сидят каждый на своей скамье и растерянно, почти испуганно, смотря на вошедшего. — Капитан? — неуверенно тянет Минги, первый подрываясь со своего места и делая шаг вперёд. — Как ты… — Сонхва, — коротко отвечает Хонджун и бросает парням их оружие. Те кажется всё понимают и не задают лишних вопросов. — Выбираемся. Аврора должна быть пришвартована у южного причала. — Стража? — Уён ловко вертит в руках тонкий клинок, ловя холодной сталью лунные блики и улыбаясь так, словно с любимой игрушкой играется. Хонджун вспоминает слова Сонхва о том, что с этим не должно быть проблем. Деньги — отлично затыкают всем рот. Вот только жаль, что люди в большинстве своём — продажные существа. — Всех убить. Они знают о визите Хва — а значит оставлять в живых слишком опасно, — пистолет ложится в ладонь, словно влитой, а собственная шпага кажется лёгкой, как никогда. — Да, капитан, — в один голос отзываются парни, выходя следом.