Глаз Агамотто

— Пёрышки чистишь, женатик? — от расчёски в лоб Олега спасает только реакция. Серёжа хмуро провожает взглядом её до шкафа и тянется к баночке резинок, морщится. Ком в горле появляется почти мгновенно, хочется обнять себя, укутаться в пушистый плед и выгнать Волка из блока куда-нибудь подальше. Серёжа — взрослый мальчик, третий курс грызёт гранит и пишет непонятные строчки путанных кодов. Серёжа понимает прекрасно, что Олежа не со зла, что тактичностью он и в «Радуге» никогда не отличался, но сердце всё одно болезненно сжимается каждый раз. Только вот чья это проблема тоже давно уже усвоено. Шутки об Игоре давно уже дежурные, ничего в них такого нет, на уровне привет-пока-тыел. Разуму стоит, наверное, глаза поназакатывать, да самому что-то отмочить, например, о жизнеспособности: найти такого же идиота, погружённого в работу дорого стоит, помирать только с голодухи будут на пару, со способностью Серёжи получать тёмную материю буквально из любого продукта уж точно. Только Серёжа не может, ему дышать каждый раз больно. Потому что Игорь — чуть более постоянная временная замена. Потому что кроме встреч еженедельных между ними нет ничего и не предвидится, никому это сближение идиотское не нужно. И плевать, что за последние полгода у Разума не было никого кроме. И насрать, что Игорь как придушил слегка при первой встрече, так лучше ничего и не подворачивалось уже. И похуй, что иной раз с губ сорваться стремится совсем неправильное имя, что это-то как раз и ранит, и пугает до дрожи, до ледяных кончиков пальцев. Олежа не видит, не знает — и знать не должен, чтобы давний детский кошмар не оживал. Серёжа головой трясёт, пытаясь уместить всё своё рыжее богатство в третий оборот резинки. Безопаснее думать о Громе. Первая их встреча до сих пор видится чудом каким-то, не иначе: в Клубе кого только не встретишь, с угловатым подростком из детского дома, который только и жаждет, что нарваться, по определению ждать ничего хорошего не должно — особенно когда этот идиот в припрыжку несётся непонятно с кем и непонятно куда. Серёжа, как бы ни отбрыкивался, Грому даже благодарен. Тогда перепало Разуму только на колени упасть, да ощущать сильное давление на затылке: уверенные ладони направляли, останавливали и заставляли давиться. Игорь — грубый медведь, за церемониями не к нему. Поднимал он Серёжу за подбородок к себе, смотрел странно, опасно, полный жара какого-то странного презрительного гнева. Серёжу перекосило тогда до мушек перед глазами — ничего он тогда не решал, что заслуживал, то и получил в ответ: быстрые движения огрубевшей ладони и перекрытый кислород. И никаких возражений. Игорь — и ведь тогда ещё простой Новичок, чуть ли не матерясь, за шкирку доставил к дверям общаги, по дороге впихнув в студента шаверму. Серёжа тогда и не подозревал, что акция оказалась вовсе не разовой. Игорь всегда задаёт недостижимую планку, что на ринге, что в постели, что, видимо, на работе, какой бы она ни была. Он появляется в Клубе не каждый раз, Разум не страдает и не ждёт, дефицита в заинтересованных нет, но сравниться уж точно никто не может. Серёжа себя не контролирует, едва встречается глазами с насмешливым прищуром, забывает сразу обо всех. Пару раз Гром уносил его прямо посреди разговора, иногда просто кивал на выход ещё перед боем. Сопротивляться не получается никогда: потому что решает здесь Игорь. Управляет, направляет и подталкивает с грацией бульдозера. Не требует никогда отчётов, не ревнует и сопли верности не разводит. Серёжа умеет ценить, что имеет, даже если имеет он ровным счётом одну только дырку от всем известного бублика. Разума это устраивает, как мантру он повторяет всё одно: Гром даёт то, чего он заслуживает, он просто идеально совмещает в себе безопасность с контролем. Первый курс пролетает в эйфории случайных встреч, от которых Гром порой брезгливо морщится. Второй неотрывно связан с отключённым отоплением, бесконечно мёрзнущими конечностями и внимательным взглядом Игоря. В какой момент он знакомит Серёжу со своей съёмкой, где всегда тепло и есть горячая вода уже не упомнишь, просто в какой-то холодный момент подворотни и блок заменяются скрипучим диваном и обязательным посещением обжигающего душа. Постепенно свободного времени у Разума становится всё меньше. У него грандиозный план и острая нехватка часов в сутках. Он перестаёт показываться в Клубе, всего себя отдаёт старенькому ноуту и строчкам кода. Оттащить его на свежий воздух последние полгода получается только у Олежи. И Грома. И сейчас внутри у Серёжи неприятно сжимается что-то. Отчаянное, детское, которое в очередной раз пнули неприглядной стороной наружу. Разум посылает Олега подальше и быстро прикидывает, что давно пора бы разнообразить личную жизнь. Вспоминает, что Грома-то уже давно не видно, не слышно, а молодому и сильному организму-то хочется. МГУ — место удивительных знакомств, Серёжа ищет кого-то максимально… другого. Непохожего, одного из тех, с кем никогда не хотелось повторить, после кого в душе приходилось зависать часами. Мажор, первак с золотыми коронками и кричащей тачкой подходит идеально. Тащить его в блок после пары бутылок не стыдно — нужно доказать самому себе, напомнить, ведь ничем Игорь не отличается от этих богатеньких придурков, которые только и могут, что спорить на замкнутых и нелюдимых программистов. Серёжа тошноту сглатывает, дрожь сбрасывает, поводя плечами. Поцелуи получаются мокрыми, от них только хуже. Пальцы грубо его вертят, как куклу, но почему-то вместо облегчения чувствуется только омерзение, да комната перед глазами мутнеет. Разум не замечает, что дыхание он задерживает, струной напряжённой замирает, пока не дёргается от резких ударов о дверь. Сердце стучит где-то в глотке, пока дрожащие пальцы пытаются открыть. Вроде-как-Кирилл не выдерживает, отталкивает и сам, рывком, на себя тянет, чтоб послать незваного гостя куда подальше. Знакомая кепка и потёртая куртка вызывают у Серёжи новый приступ дурноты, он руками себя обхватить хочет, первое мгновение избегает внимательного взгляда. И непонятно совсем, что там страшнее увидеть: гадливое понимание или досадливое безразличие. Так раньше уже бывало, но только с одним Олежей. Никто больше, никогда… страх резко перерастает в злость, Разум голову вскидывает, но опять, видимо, в себя уходил глубоко, замирает в удивлении. Злость защитная даже клокотать перестаёт. Прищур напротив вовсе не внимательный, просто пустой. Игорь выглядит уставшим смертельно, руки вдоль тела плетьми висят, ладони только доверчиво повёрнуты, открыты. Серёжа не замечает, как тянется вперёд, то ли встряхнуть хочет, то ли вытолкать, но замирает всё равно, горечь сглатывает, да говорит хрипло: — Тебя давно не было, — Игорь на голос реагирует с задержкой, точно не совсем понимает, где находится на самом деле. Также заторможенно, медленно, оглядывает Серёжу от макушки встрёпанной и до босых ног, кивает чему-то своему. И резко перекидывает его через плечо. И уносит — под тихий-тихий вскрик. Дверь захлопывается через пару секунд, но из ступора Разум выпадает уже только в лифте. Пробует бить, — да кажется, этого не замечают; пытается схватиться за двери, вывернуться, — но получает только весомый шлёпок по заднице; лепетать пытается хотя бы вахтёрше, но та только кулаком грозит, вполне благосклонно Игорю кивая. А тот ведь не останавливается, так и несёт до квартиры, периодически похлопывая по джинсам. На ногах Разум оказывается только у самой двери, да и то номинально: голова кружится со страшной силой, мысли путаются. Такого его легко в комнату втолкнуть, да из одежды вытряхнуть. Такой Игорь его пугает: немой, усталый и пустой. В нём нет огня, нет жизни — он мягок, почти нежен. Серёжа от него отшатывается, в ногах путается, пока спиной с диваном не встречается. Чужие касания обжигают почему-то холодом, тело дрожью сотрясается без контроля. — Игорь, что случилось? — собственные слёзы Серёжа замечает только когда Игорь осторожно вытирает ему щёки, когда осторожно по плечам ведёт, притягивает ближе. Ращения понемногу выводят его из этого странного транса. Разума истерика кроет за всё и сразу — и за почти месяц молчания, и за визит Кирилла, и за нежность Грома — ГРОМА! Того самого, что ласково разве что придушить может. Брыкаться Серёжа начинает почти сразу. Шипит, пинается, но выбраться так и не может. Злостью скрывает беспомощность с болью перемешанную: ему от ласки этой вот негаданной ни разу не легче, обжигает она хуже раскалённого прута. Потому что не заслужил, потому что предаёт, каждый раз, когда тянется, сам же всё и портит. — Руки убери, — зубами клацает, рычит, да так убедительно, что в угол дивана самый умудряется забиться. — Что ты о себе возомнил, козлина? Гром моргает раз, другой, тяжело вздыхает. Чужая усталость мешается с болью, в воздухе неизбежностью витает. Через силу, морщась, тянет руку вперёд. Чересчур медленно, вынужденно, но почти уже рефлексу Серёжа сопротивляться не может, шею сам подставляет, глаза сами прикрываются. Злость внутри клокочет, но без разрешения уже не вырвется — ладонь плотно обхватывает горло, давит слегка. — Не ты здесь решаешь, что и как будет, — голос у Игоря хриплый, усталый, но силой он наливается быстро, злостью усталой кусает, пусть и хватает её только на один этот рывок. Серёжа дрожит, не может взгляда отвести, чувствует на шее дыхание чужое. И сделать не может ровным счётом ничего, тело выдрессировано поддаётся, расслабляется в знакомых руках. — Ты сидишь и принимаешь, что я тебе даю, захочу и выпорю, а захочу обнимать буду всю ночь, — и толкает слегка в плечо. — Мордой в подушку, давай. Руки дрожат слегка, пока Серёжа спиной поворачивается, всхлипывает от ощущения губ в уютном местечке между шеей и плечом. Игорь мурчит что-то довольное, слегка кожу прикусывает, возвращает ладонь на горло, другой рукой отводит волосы с бьющейся жилки. Серёжа одеяло в кулаках сжимает, отвлечь себя пытается. Получается откровенно херово: чужая нежность пожаром выжигает что-то глубоко внутри, оставляет после себя лишь пустое пепелище. Это больно, невообразимо, бесконечно. И не выходит уже спрятаться за ширмой, маской своей дурной безразличной — остаётся лишь раскалённый стержень, дрожащий, испуганный мальчишка, что только и может током ебашить. Игоря как раз заряжает, Разум чувствует, как дёргается тело позади, прижимается ближе, грубой тканью натирая слегка кожу. Серёжа всхлипывает, дёргается следом. Лёгкое прикосновение губ к пояснице жаркой дрожью прокатывается по всему телу, сбивая дыхание в хлам. Грубые ладони разводят ягодицы, поглаживают легко-легко, но стыдом лицо вспыхивает мгновенно аж до ушей. Неловко дёрнувшись, Разум падает грудью на диван. Он не видит ничего, не понимает. Ощущения захватывают, с головой накрывают. Чужое дыхание быстро заменяет горячий язык. С губ срываются жалобные всхлипы. Никто, никогда… приятная дрожь жаром прокатывается по бёдрам, мысли приятно из головы вымывает почти, да не совсем. Игорь отстраняется, переворачивает быстро, подтягивается выше. Гладит, нежит, едва ощутимо касается губ, скул, холодной шеи. Серёже хочется грубости, хочется силы, остро не хватает ладони, вдавливающейся в кадык, но сегодня всё идёт по какому-то новому опасному совсем иначе сценарию. Игорь щёлкает крышечкой, Серёжа едва ли отмечает, дрожью выгибается уже позже, когда холодные скользкие пальцы занимают место языка. Горячий рот он тут же ощущает у бедра, лёгкие поцелуи мешаются с укусами, отвлекают. Ноги разъезжаются сами собой, ладони в треморе едва ли способны уцепиться за чужие вихры, пальцы только и могут что неуверенно поглаживать. Серёжа всхлипывать уже не может, дышит упрямо через рот, с одышкой. Перед глазами прыгают цветные пятна, мышцы живота напрягаются, когда Игорь наконец обдаёт головку своим горячим дыханием. Почти целует, блядь, ирод, нашёл время. Ведёт языком снизу, прямо по вене, потирая легонько основание. Разум пытается дёрнуться, придвинуться ближе, да куда уж ему — и так ведь не замечает вовсе, как легко внутрь скользит уже третий палец, только шипит отчаянно, болезненно, когда пальцы в бугорок вдавливаются. Ему не хватает буквально пары движений, но Гром уже отстраняется, гладит по боку, удерживает. Внутри пустота ощущается болезненно тянущим удовольствием и где верх, а где низ Серёжа уже не понимает: мир вертится перед глазами, пока внезапно губы не утыкаются в чужой смешливый рот, неторопливо приникающий к нему. Гром усаживает к себе на колени, устраивает удобней. Сам на плечи свои крепкие ладони укладывает. И, тварь, пидор сраный, не даёт отстраниться, изучает медленно, тягуче рот изнутри, путается ладонью в волосах. Серёжа давно уже себя потерял, но как-то так выходит, что последняя капля с него срывает буквально всё, до последней защитной стенки. Спросить, что он Игорю такого сделал не получается, слова в голове путаются, одно с другим сливается, шёпотом едва слышным с губ слетает вместе с протяжным стоном, пока рывком его опускают прямо на… Рык чужой отражается во всём теле, чуть ли не единственный раз за ночь, когда Серёжа и сам может что-то решить — темп он быстро набирает, амплитуда для дрожью сводимых бёдер максимальная. Разум растворяется в Игоре, за футболку притягивает ближе и в кои-то веки глаза не закрывает, упрямо чужие встречает. Много ему не нужно, чтобы кончить — бёдра двигаются всё беспорядочней, судорога поднимается всё выше и выше, даже крик уже не задушишь. Вспышкой в голове стирает вообще всё, мысли и чувства, воспоминания и запреты. На периферии ощущает жёсткий укус в плечо, вздрагивает от рыка в самое ухо. Сознание ускользает, переживаний слишком много. Серёжа успевает только мягкое касание чужого носа к своему запомнить, едва заметно тянется за ним, но вот сон это или ещё реальность…

***

Просыпается Разум уже один. С кухни слышится сдавленное шипение и запах горелого кофе. Как смотреть Игорю в глаза он не представляет, как встать и сделать хоть шаг, впрочем, тоже — вместо ног две дрожащие макаронины и то пригодились бы больше. Воспоминания о том, как же это так вышло наплывают не картинками — ощущениями, сладкой дрожью по позвоночнику тянутся почему-то вверх. Быстрый поцелуй в макушку возвращает к реальности, а крепкая ладонь мешает свалиться на пол. В другой Серёжа успевает заприметить дымящуюся кружку с розовым единорогом. Руки привычкой тянутся — кофеина в жиже из крови явно не хватает. Да и прятать лицо в ней намного удобнее, чем в пропахшем Игорем одеяле. Первый глоток посылает живительную волну прямо в голову, так что Серёжа сразу встряхивается и воробушком хохлиться перестаёт. Игорь того только и ждёт — ловит сладкие (отвратительную сладкую бурду с тремя сиропами Разум не променяет ни на какое это ваше эсКпрессо) сладкие губы, прикусывает слегка. Серёжа наконец замечает — Игорь и сам от взгляда его прячется, чешет шею неловко, кряхтит. Только смелости у него явно больше, чем у третьекурсника, хотя казалось бы: так уж и далеко уходит двадцать три годика? — Вчера… — носом шмыгает, прядь аккуратно за ухо в фетише своём убирает. Серёжа судорожно сёрбает горячим. Как-то некстати вспоминается Кирилл, да и слова Олежины… Волк… Погрузиться в трясину не позволяет только поверхностное дыхание Грома. И, наверное, в первый раз Серёжа по-настоящему понимает, что не один тут теряется в паутине собственных страхов, не один сомневается и отчаянно борется с собой. Почему-то от этого понимания становится сразу легче: плечи сами расправляются, а очередной небольшой глоток кофе оказывается прямо на губах Игоря, возвращая, вытаскивая. Гром вздрагивает, но благодарно, медленно ведёт носом к виску и обратно по скуле. Тишина между ними уютная, почти родная. — Мы друг другу ничего не должны, тебе хорошо, мне тоже, — Игорь говорит тихо, едва ли губы размыкая. — Тебе нужно, чтобы я был жёстким, чтобы ты мог расслабиться. Это выгодное сотрудничество. Только мне иногда тоже нужно… только другое. Это. Очень. Каждое слово Игорь сопровождает лёгкими касаниями, наполняет нежностью. Серёжа тянется, хочет спросить, что случилось, кого Грому пришлось вчера уничтожить или… он ведь не спрашивает, глаза отводит от ствола, который недавно заметил под подушкой. Но он молчит. Не бередит, не тревожит — только прижимается ближе.