«Эрнст: Я бы сейчас никакой премии получить не хотел. Даже «Оскар», учитывая новые реалии, когда в фильме должен быть представитель нацменьшинства, ЛГБТ-сообщества и так далее. При всем уважении к нацменьшинствам и представителям ЛГБТ-сообщества. Журналист: Как вы думаете, до нас дойдет эта волна? В дирекции Первого канала обязательно должен быть гей, трансгендер, афроамериканец. Эрнст: Думаю, что нет. Флаттер разрушит этот самолет раньше, чем он до нас долетит. Мы далекая степная страна. Мы по-прежнему будем унылыми гетеросексуалами.» Из интервью журналу Esquire, 2021 год.
2015 год. Туалеты в Останкино не то, чтобы такие атмосферные, что хуй колом стоит, нет. Да и само здание к сексу не располагает, если быть уж до конца честным. Просто до кабинета идти — долго. Поэтому Эрнст влетает в кабинку, за руку втягивая за собой Ивана, впечатывает его в стенку, целует. Влажно и горячо. Языки сплетаются, а внизу живота скручивает моментально. Хо-ро-шо. Но быстро. Быстро, потому что в Останкино по-другому нельзя. Становится душно, галстук и белый воротничок рубашки неприятно давят Урганту на шею. Пока он ослабляет эти удушающие элементы одежды, Константин Львович в спешке расстёгивает ширинку, но ремень оставляет, чтобы не стягивать джинсы. Ваня падает на колени перед ним и смотрит снизу вверх таким взглядом, что только вот от этого прекрасного вида можно кончить в одно мгновение, едва прикоснувшись к эрегированному органу. — Не страшно? — интересуется Эрнст равнодушным тоном, словно не стоит сейчас перед ним, не придерживает за подбородок левой рукой, заставляя в глаза смотреть. Словно не смотрит в ответ на него мутным взглядом и не водит ладонью по своему вставшему члену. И Ване действительно страшно. Очень страшно. Потому что мужчина перед ним фактически может сделать всё, что душе его угодно, но сейчас шоумен знает, что ожидать от начальника. Молчит. Только языком своим по губам проводит будто бы неосознанно. Вынуждая, провоцируя, привлекая. Всё плывёт, перед глазами какой-то туман вперемешку с безумием. Тянется вперёд, не выдерживает. Своей рукой ладонь Эрнста заменяет на члене, крайнюю плоть оттягивает и, по-прежнему в глаза глядя, — боже, какая скверная и привлекательная пошлость — языком тем юрким головки касается. Костя, подхватив у основания, ведёт им по губам ведущего, оставляя влажный след — сам уже течёт, как сука последняя. Скользящий к горлу член приносит Ване лёгкий дискомфорт от неудобного положения и непривычного действия. Иван заливается чахоточным румянцем от щёк до кончиков ушей, и охотно верится, что он и сам возбуждён до предела. А ещё охотно верится, что с чужими членами этот юморист знаком до этого не был. Может, оно и хорошо. Эрнст голову назад запрокидывает, усмехаясь, ноги шире ставит и толкается бёдрами навстречу, проезжается по языку, нёбу, глубже, к горлу. Мужчину прошибает как в первый раз, и наслаждение так явно выделяется на его лице, что Ваня, скользя по нему взглядом, от смущения краснеет ещё больше. Одна рука легла на его затылок и теперь подталкивает к активным действиям, а вторая на плечо, не больно сжимая. Туда-сюда, движения смазанные, со сбитым ритмом, но кажется отчего-то, что так надо. Так приятно. Костя шипит, когда Ургант зубами своими едва ощутимо по члену проезжается. Тянет за волосы назад, с пошлым хлюпом заставив оторваться, пальцем большим по губе его нижней проводит, а затем двумя — указательным и средним — вглубь толкается, заставляет облизать. Размазывает слюну по органу и врывается в рот на этот раз в разы грубее и жёстче, заставляя брать глубже, но Ваня не может. У Вани слёзы на глазах наворачиваются, и тошнота предательски подкатывает изнутри, а его всё насаживают сильнее на член. Начальник трахает быстро, сбиваясь на какую-то дикую скорость и блаженно прикрывая глаза. И в следующий момент шепчет что-то про то, какой он хороший мальчик, старательный, чуткий и ещё что-то безусловно ласковое, но ведущий уже не слушает, потому что в ушах неистовый звон да и внимание давно уже переключено на одну такую конкретную часть тела, и это не рот. Эрнст стонет протяжно. «Бля», — в голове проносится мельком. Рукой, что на плече Ивана до этого лежала, рот сам себе закрывает. Впрочем, убирает тут же. Неудобно. Губу прикусывает. Но не останавливается, не замедляется даже. Подмахивает бёдрами, рукой на затылок давит. — Пиздец, — выдыхает сквозь зубы, чувствуя, как сокращаются мышцы горла вокруг головки. Иван чуть ли не захлёбывается в собственной слюне и предсемени мужчины, всё так же жадно втягивая носом кислород, будто его вскоре и вовсе перекроют. Константин Львович продолжает натягивать его горлом на свой член, жадно глядя поверх дымки похоти. В последний момент он почти ласково оглаживает сжимаемый ранее затылок и позволяет себе насладиться этим видом стоящего перед ним на коленях ведущего. Костя чувствует маячащий совсем рядом оргазм и замедляется, даже выходит из такого хоть и неумелого, но чувственного рта. Тот тут же сжимает челюсти и дышит шумно. — Открой рот, — тон приказной, а в голосе всё равно хрипотца от приятного возбуждения. Ургант смотрит непонимающе, потому что сознание не прояснилось ещё. Эрнст за подбородок вниз тянет. — Я сказал, рот открой. Язык высунь. И кончает в пару движений по члену, спускает на горячий язык, на припухшие губы, на алеющие от возбуждения и смущения и влажные от слёз и слюны щёки. Некоторое время перед глазами всё тот же бездушный туман. Шоумен смыкает губы, чувствуя на языке вкус спермы.***
— Я не гей. — Угу, мгм, — кивает будто бы согласно Иван, и головы от текста не подняв. — Ваня! — громко зовёт его Эрнст и, дождавшись, когда тот всё-таки поднимет на него свои голубые глаза, повторяет: — Я не гей. — Я понял, Константин Львович. Не гей. Натурал, просто с мужчинами спите. — Да. Но я не гей. Ургант не отвечает ничего, и в гримёрке повисает мутная тишина. Через несколько минут — выходить на студию, гость — начальник, худшего положения не придумаешь. Ещё больший дискомфорт наводят чудные воспоминания о вчерашнем останкинском туалете. Костя, будто бы мысли прочитав, продолжает свою шарманку: — У меня унитаз на чужие жопы рычит. Я тоже. Особенно если они мужские. У Вани от молчания зубы сводит, но знает — нельзя. А спросить много чего хочется до проклятых звёздочек перед глазами, до дрожи на кончиках пальцев, тех самых, что вчера ублажали начальство. «А на мою не рычите?» или более лаконичное «Так значит, ваш унитаз тоже конкуренции не выносит?» Но Эрнст таким взглядом буравит, что Иван — Иван, чёрт возьми, Ургант! — тушуется. Но улыбается тут же. — У меня нет шансов? — смеётся и, дурачась, клонится ближе. Константин Львович в лице не изменяется, всё той же серьёзностью облучая, и в глаза смотрит. Почти интимно. В ответ тоже ближе наклоняется, нос к носу. Шепчет едва слышно: — То, что вчера было — не минутная слабость, понимаешь? Я знаю, что это и как эффект этого кошмарного явления к минимуму свести. Меня к тебе тянет пиздец как. Это неправильно, конечно. Не в твоём положении. И не в моём. Но я не хочу останавливать — ни себя, ни тебя, и… — 3 минуты до эфира! — в гримёрку вбегает миловидная помощница, но, увидев нескромное положение мужчин, смущённо краснеет и под собственные извинения испаряется за дверь. — Чёрт… — тянет Ваня, но с места не двигается. — Мы договорим потом, — Эрнст упрямо губы поджимает. — Иван. И целует, чтоб его. Боже, как он целует! Сухое прикосновение горячих губ к губам Урганта даёт такой немыслимый заряд, что поддаться вперёд — дело, не требующее размышлений. Секунды удовольствия, впрочем, сходят на нет чересчур скоро. — Держи лицо, — говорит, отпрянув, Константин Львович, имея в виду, безусловно, сьёмки. Хотя самому не засмотреться — тяжело.***
Они оба как-то не сразу осознали, что вообще на них нашло, но часов в одиннадцать вечера после съёмок они уже срывали друг с друга одежду у Вани дома. Без лишних слов и помыслов. Кровать — удобно, а где там жена и дети спросить уже и язык не поворачивается. Первое ощущение, ударившее по телу и разуму — ужасно трудно дышать. Словно нечто невидимое и неведомое бьёт больно куда-то в солнечное сплетение, лишая важной функции для поддержания жизни. Воздух покидает Костю с каждым соприкосновением тёплой кожи к его ледяной. Терморегуляция отсутствует напрочь, и Ургант вздрагивает от холода, когда мужчина настойчиво ведёт ладонями по его телу. Они не торопятся, хотя оба прекрасно понимают, что ещё немного, и тонкая грань будет стёрта. И тогда ни один из них не сможет остановиться. Совладать с собой безумно тяжело, когда рядом человек, способный воззвать в тебе нечто большее, нежели страсть. Ваня смотрит на него, и глаза его передёрнуты лёгкой завесой похоти. Он никогда не позволял себе смотреть на кого-то так. Взор Урганта сладок и манит к себе сильно, но Константин Львович сдерживается, хотя сам не знает причин этому. Вероятно, где-то на подкорке сознания он понимает, что если сейчас им не остановиться, потом будет поздно. Но, боже, как же он привлекателен. Они в блядской ловушке, но ни Костя, ни Иван, кажется, не желают из неё выбираться. Крышу срывает к чёртовой матери, когда сильные руки шоумена тянутся к его белой — Эрнст всё ещё одет — рубашке. Пуговица за пуговицей, правда, приходится немного повозиться, потому что мужчина путается в рукавах. Когда по голой коже бежит лёгкий ветерок, а по груди почти невесомыми прикосновениями проходят тёплые пальцы, Костя прикрывает глаза, дабы медленно сосчитать хотя бы до пяти. Последние капли самообладания растворяются в поцелуе с мужчиной, притянувшим его за шею. Право, он вышел немного смазанным от не совсем удобного положения и примеси никотина на губах телеведущего. Помнится, Эрнст был крайне зол, когда узнал, что Ваня решил вдруг искать спокойствие в каждой выкуренной пачке. Хотелось назвать его несносным мальчишкой и попричитать немного о вреде табака, чтобы не смел подобную дрянь в рот тащить. Хотя сам курит в два раза дольше, в три раза чаще. Конечно, он сейчас всё бы отдал, лишь бы увидеть, как эти губы обхватывают его член, а не сигарету. — Константин Львович… — тянет он, даже во время близости не сумев перешагнуть этот ярлычок «начальник-подчинённый», отвернув голову и так удачно подставляя свою красивую шею под ласки. Мужчина скользит губами и языком по его коже. Он опускается ниже — к ключицам, а после одаривает горячим дыханием соски, и тогда Ваня издаёт тихий стон. Ему жарко в ворохе одеяла и подушек, но он не может разорвать контакт. Не может. Он полностью обнажён. Порочно расслабился на кровати, призывно разводя колени и позволяя касаться себя и себе. Его руки блуждают по торсу Эрнста, не смея опускаться ниже, но мужчина видит его желание. Вновь поцелуй, на этот раз дольше и требовательней. Хотя медлить больше не хочется. Движения становятся рванее и жёстче, каждое прикосновение — признание в своей главной слабости, в своей самой ужасной тайне. Когда-нибудь эта тайна заставит их заплатить за неё. Эрнст тянется к собственным брюкам. Справившись с ремнём, он чувствует, как срывается дыхание. На стоящий давно и скрытый одеждой член ложится тёплая ладонь. К дьяволу все последствия. К дьяволу. Ширинка поддаётся легко, и начальник спешит стащить уже с себя и отбросить такую лишнюю в данный момент ткань. Следом отправляется и нижнее бельё. Ваня закусывает губу и смотрит почти умоляюще. Такие взгляды от шоумена особенно приятно на себе ловить. Натянуть презерватив — дело нескольких секунд. — Ты уверен вообще…? — Костя не успевает договорить, потому что Ургант вдруг решается сменить позу и тянет его на кровать, оказавшись сверху. Его колени прижаты по бокам от бёдер Эрнста, он руками упирается в его грудь, стараясь перевести дух. — Ваня. — Молчи. Эрнст, кажется, в сотый раз за вечер скользит языком по пересохшим губам. Иван тянется куда-то за пределы зоны видимости мужчины, и вскоре перед его взором предстаёт баночка смазки. Подготовился. Константин уже хотел было ограничиться совместной дрочкой, потому что без подготовки он его тупо порвёт, безусловно. Впрочем, сейчас уже не до размышлений, потому что желание в паху сдавливает всё нутро неистово, до хуевых звёздочек перед глазами. Да и картина выбивает напрочь все мысли из башки. Эрнст наблюдает с каким-то дичайшим интересом за тем, как Ваня выдавливает немного смазки на пальцы и заводит руку за спину. Сам? Пускай. Он хмурится и жмурится так, что между бровей проступает морщина. Короткий полувздох-полустон срывается с его губ, когда, видимо, палец входит в ещё неподготовленное отверстие. — Ты позволишь мне? — задаёт вопрос Костя, взглядом впиваясь в шоумена. Терпение на пределе. Он может, конечно, убрать его руку и растянуть его сам, чуть быстрее и эффективнее, но что-то замирает в груди и словно прибивает к постели, когда Иван добавляет второй палец и стонет уже во весь голос. Вопрос его он, похоже не услышал. Тем не менее, длится вся эта подготовка к неизбежному не так долго, потому что сам телеведущий уже вздрагивает от предвкушения и возбуждения. Безумно хочется прикоснуться к собственному достоинству, но он лишь возвращает баночку на место и проводит рукой по члену начальника, размазывая оставшуюся на пальцах смазку по нему. Костя — ну так, на всякий, перехватывает эту ладонь, отпускает и своими пальцами тянется к анальному отверстию мужчины. Вводит палец, второй, пара движений, и третий. Хорошо. Одно движение — и мир падёт, покрываясь пламенем и мраком. Костя толкается медленно и глубоко, долгожданное наслаждение накрывает полностью. Узко. Горячо. Вселенная вдруг замирает вместе с ним, слушая стук бушующего сердца. Второе движение получается размашистым и чуть более быстрым. Пространство вокруг них накаляется, разве что предметы не плавятся под натиском напряжения, до боли сжавшегося в одной единственной точке. В ушах гудит чертовски сильно. Но даже сквозь эти беспредельные ощущения он видит, как напряжены плечи Ивана, видит его закушенную губу и смесь этой неожиданной боли с чем-то ещё на лице. Эрнст слышит его рваный выдох и понимает, что он сдерживается, чтобы не стонать в голос. Даёт время. Пусть, пусть привыкнет. Мужчина кладёт ладони на ягодицы Вани и начинает двигаться увереннее и жёстче. С каждым толчком, с каждым вырвавшимся стоном Урганта, с каждым соприкосновением их взглядов всё приближается и приближается эта отвратная дорога в темноту. Мрак когда-нибудь укроет их собой, в этом они оба были уверены, но если и так, то они хотя бы вместе там окажутся. Слияние их тел — чистейшее безумие, и мужчины окунаются в него с головой. Безумие и в глазах Кости — он смотрит жадно и двигается быстрее и резче, сбиваясь на бешеный ритм. Во взгляде его подвешено вожделение. Ваня на нём безумен ровно столько же. Стонет пошло и упирается одной рукой в кровать рядом с головой мужчины. Вторая рука ложится на собственный член и начинает двигать по нему. Не в такт толчков, потому что этот чёртов такт срывается чаще, чем капли пота катятся по спине. Выбить бы из него всю дурь, вытрахать бы всю язвительность, насмешку и ужасную честность. Эрнст голову запрокидывает, отрывает взгляд. Полумрак в комнате заостряет черты их лиц и дарует особую эстетику сего действа. Кто им позволил так оступиться? Кому они обязаны этим сладким дурманом? Ваня красив невероятно, и Костя тянет руку, притягивает телеведущего к себе и касается его губ своими. Жарко и влажно, но им обоим это нужно. А потом просто переворачивает их, оказываясь сверху, придавливает шоумена своим телом и продолжает. Голова кружится от желанного соития и от терпкого аромата в комнате. Душно, но этот момент почему-то хочется запомнить больше всего. Константин толкается уже гораздо нежнее, силясь попасть по самым чувствительным точкам, и снова смотрит, смотрит, смотрит. Затягивает Ваню в эту порочную связь, в этот капкан зверской страсти и телевизионного извращения. Он убирает руку Урганта с члена и кладёт свою. Обхватывает ладонью его возбуждённый орган и ведёт, обласкивая. Движение резкое, и Иван не выдерживает, стонет протяжно, чуть ли не вскрикивает, изливаясь. Костя каждой клеточкой своего тела ощущает его наслаждение, а вокруг члена — судорожное сжатие мышщ. И несёт его за ним. Он стонет тоже, вторит ему, а оргазм бьёт неистово и резко. Перед глазами хохочет их дьявольское безумие на двоих, а в ушах всё тот же шум. Последнее ощущение, ударившее по телу и разуму — ужасно трудно дышать.