За два часа до свадьбы
— Ты готов, Оми-кун? Сакуса побледнел. — Теперь и ты меня так называешь? Осаму усмехнулся, пожимая плечами и прислоняясь к дверному проему. — Думаю, он заразил меня. Но на самом деле. Готов? Ты должен поцеловать жениха, помнишь? Это будет чертовски мерзко. Сакуса глубоко вздохнул. Они оба не обращают внимания на то, как сильно он дрожит. — Готов, как никогда. — Хорошо, — говорит Осаму. — Потому что Цуму уже плачет, а мы ещё даже не дошли до начала церемонии. Один из вас должен взять себя в руки, и бог знает, что это будет не он. Сакуса разочарованно качает головой, но ласковая улыбка на его лице выдает его. — Он безнадёжен. Возвращайся к своему близнецу. Он нуждается в тебе больше, чем я. Осаму кивает. Он оборачивается, но на секунду останавливается и, не глядя на Сакусу, спрашивает: — Ты позаботишься о нем, правда? Я ведь доверяю тебе всю свою жизнь, понимаешь? Ты обещаешь позаботиться о нем? После этого вопроса наступает долгое молчание, тяжёлое, понятное только им, прежде чем Киёми отвечает. — Клянусь своей жизнью. Сакуса наблюдает, как рука Осаму сжимает дверную ручку, прежде чем он медленно кивнул. — Я ловлю тебя на слове. Когда дверь захлопывается, Киёми остаётся стоять перед зеркалом. Он разглядывает себя. Оторвав взгляд от тщательно уложенных волос, лёгкого макияжа и модного смокинга, снова вспоминает, что на самом деле выходит замуж. За Мию, блядь, Ацуму. Ему захотелось рассмеяться и сказать: «Кто бы мог подумать?» Но в глубине души Киёми понимал, что с того момента, как он впервые увидел Ацуму много лет назад, Сакуса уже тогда знал, что это будет никто иной, как он. Может быть, именно это чувство, появившееся настолько давно, когда они только встретились, делало всё настолько устрашающим. А возможно, Сакуса упал в пучину эмоций бездонно, слишком быстро, и поэтому он перепробовал всё, что в его силах, чтобы остановиться. И даже тогда ничего не помогло. Видит бог, он пытался. — Оми! Сакуса тяжело вздыхает и поворачивается лицом к кузену. — Комори, назовёшь меня так еще раз, и я с тебя живьём шкуру спущу, — Комори улыбается, взволнованно подпрыгивая и обнимая его. — Ты любишь меня, — сияет он, — и я горжусь тобой. «Наверное, я действительно люблю тебя. И я тоже горжусь собой», — Сакуса невольно улыбается. Кто бы мог подумать? Оглядываясь назад на то, как все было тогда, кто бы, чёрт возьми, мог подумать?11 лет до свадьбы
Сакуса Киёми — единственный ребёнок, воспитанный двумя очень религиозными и строгими родителями. Что было во многих отношениях чертовски забавно, потому что он вырос, став абсолютно не таким, каким они хотели его видеть. Его любимой детской историей всегда будет тот день, когда он, кажется, впервые заговорил. Отец носил его на руках и пытался убедить произнести слово «папа» целых тридцать минут. Вместо этого маленький Сакуса открыл рот, сделал глубокий вдох и самым сладким, самым тонким голосом, который когда-либо слышали от маленького мальчика, сказал: — Нет. Это идеальное предзнаменование всего остального дерьма, с которым его родители столкнутся, когда он станет старше. Вот почему, как сказал Сакуса, это его любимая история из детства. Он отчасти аплодировал годовалому себе. Его годовалое «я», способное сказать отцу «нет» без малейшего намека на страх или колебания, и по сей день было самым храбрым из всех «я», которыми он когда-либо был. Сакуса Киёми воспитывался в школе для мальчиков, где священники больше контролировали, чем учили. Он с малых лет научился любить ближнего, как самого себя, не насиловать, не воровать, быть верным супругом, а также не есть мясо на Страстной неделе и не быть геем. (На самом деле он не научился последнему. Почему, чёрт возьми, Иисуса волновало поедание мяса в течение этой конкретной недели и что он вообще имел против геев? Это же он их создал.) Сакусе Киёми было пятнадцать, когда он впервые увидел Мию Ацуму за волейбольной сеткой. Его волосы уродливого горчичного цвета, дерзкая улыбка и самые толстые бёдра, которые он когда-либо видел у мальчика его возраста, покрытые потом. Прозвучал свисток, сигнализирующий о подаче, Сакуса смотрел на Ацуму, а тот лишь уставился в ответ. Именно тогда Киеми усвоил первую вещь. Геи попадают в ад. Сакусе Киёми было пятнадцать, когда он впервые увидел Мию Ацуму и понял, что в этом мире ему позволено быть кем угодно, только не самим собой._____
Мия Ацуму вырос как брат-близнец. Лучший, более красивый, более талантливый брат-близнец, как он всегда говорил. Осаму было всё равно, что он утверждал. (Что бы, чёрт возьми, ни заставляло тебя спать по ночам, Цуму.) Родители любили и баловали их, Ацуму получал все комиксы, которые он хотел, а Осаму — все закуски. А взамен близнецы отплатили им любовью и волейбольными наградами. То есть, они также отплатили им драками и ужасными истериками, но любовь всегда присутствовала в их семье. Любимая история из детства Ацуму такая же, как и у Осаму. Им было около восьми лет, когда родители оставили их дома на час, чтобы сходить за продуктами, и это было ошибкой с их стороны. Однако в защиту близнецов нужно упомянуть, они всегда были достаточно независимы и, в некотором смысле, заслуживали доверия. Родители не знали, что их сыновья воспользуются такой возможностью, чтобы впервые в жизни посмотреть порно. Через несколько минут Осаму нажал на паузу и повернулся, чтобы посмотреть на своего брата. — Странно, что мне понравилось смотреть на мальчика больше, чем на девочку? — Осаму спросил шёпотом, в котором можно было разобрать долю паники. — Цуму, я ведь не странный, да? Ацуму схватил его руку и слегка сжал, покачивая головой. — Конечно, нет, Саму. Ты не можешь быть странным, — он говорил очень уверенно. — Потому что мне тоже понравилось смотреть на него. Я имею в виду, мне понравилось смотреть на них обоих, но на него немного больше, понимаешь? И я не странный. Так что ты тоже не странный. После того, как они обнялись, близнецы начали спорить о том, как, чёрт возьми, удалить историю браузера. Им десять лет, когда они, наконец, узнали название для своих чувств. Им двенадцать, когда они могут произнести это вслух и называть себя такими, какие они есть, не чувствуя неуверенность. Мия Осаму — гей. Мия Ацуму — бисексуал. Их мать плачет и обнимает обоих, говоря, что она будет любить их несмотря ни на что. Глаза отца расширяются, и он взволнованно указывает на свою жену, восклицая: — Видишь, я так и знал. Я так и знал! Дорогая, ты должна мне новое офисное кресло! После того, как они совершили каминг-аут перед единственными людьми, которые действительно имеют для них значение, у близнецов не возникает проблем совершить его и перед другими. Иногда всё проходило хорошо. А иногда просто ужасно. Так устроен наш мир, и они узнали это в таком юном возрасте. Но с течением времени близнецы приняли этот факт и привыкли. В раннем возрасте они поняли, что им придется сталкиваться с этим всю свою оставшуюся жизнь. Кто бы ни остался, они будут благодарны. Тот, кто решил уйти из их жизни из-за этого, никогда не заслуживал быть там. Вот что говорили им родители, и во что они научились верить как в истину. Именно поэтому к тому времени, когда в средней школе им придется совершить каминг-аут в пятидесятый раз, и какой-нибудь худощавый ребенок скажет им: «Знаете, геи попадают в ад!», они ничего не ответят и просто пожмут плечами. Ацуму подумает: «Вчера я заставил Осаму сдать за меня экзамен по биологии, потому что я ничего не выучил, так что если я попаду в ад, то, скорее всего, из-за этого». Мии Ацуму пятнадцать, когда он впервые видит Сакусу Киёми сквозь волейбольную сетку. В тот день, когда свисток сигнализирует о подаче, когда он смотрит на Сакусу, а тот уставился на него в ответ, он узнаёт, что на самом деле означает слово «красивый»._____
В конце матча они пожимают друг другу руки. Итачияма сумели обыграть Инаридзаки и стать чемпионами, но их счёт был достаточно близким. Сакуса стоит перед Ацуму, протянув руки, однако на мгновение они оба заколебались. Ацуму первым ломает барьер стеснения, берет за его руку и крепко её пожимает. — Хорошая игра, да? — говорит он с дерзкой улыбкой на лице. У него сильный кансайский диалект. Сакуса сглатывает. — Да, — ответил он и поспешно отвернулся. Позже той же ночью, когда Сакуса лежит в постели, он гладит себя и думает об определенном лице и звуке его голоса, говорящего на определённом диалекте. Он кончает дважды. А потом он плачет — очень, очень долго. В следующий раз, когда он получает признание от девушки, которую едва знает, впервые после многих лет холодного отказа, он говорит «да». Он думает: «Это единственный путь, которым мне разрешено жить, и это единственный способ, которым я позволю себе жить». Никому не нужно знать, чьё имя он стонет среди ночи. Он встречается с ней целый год, и при удивительном повороте событий, именно она расстается с ним из-за того, что он, по-видимому, любил волейбол больше, чем её. Он не знал, что на это ответить. Она не совсем ошиблась. Он расстроен, но понимает, что это не просто разбитое сердце, это — поражение. Он вздыхает и думает: «Ну, по крайней мере, мне больше не нужно притворяться, что мне нравится с ней целоваться». А потом он думает: «Ух ты, вот это пиздец». Единственный человек, которому он рассказывает — Комори. Лишь ему он мог доверять. — Я думаю, что я гей, — говорит он однажды ночью во время ночёвки. Его кузен долго молчит, потом кладёт руку ему на колено и отвечает: — Спасибо, что рассказал мне. Комори был первым человеком, заставившим его почувствовать, что, может быть, когда-нибудь всё будет хорошо. Всё может быть хорошо. Даже в те дни, когда школа вынуждает его забыть это; даже в те дни, когда родители говорят вещи, которые принуждают его забыть — он заставляет себя помнить ободряющую улыбку Комори и руку на его колене. Это то, что помогает ему жить, когда ничто другое, кажется, больше не работает. Он видел Мию Ацуму ещё несколько раз с первой встречи, всегда через волейбольную сетку. Он чувствует волну гнева и обиды, которую трудно сдержать. Ацуму, наверное, знает. Он всегда выглядел раздражающе забавным, когда Сакуса огрызался на него, как будто всё это была просто грёбаная шутка. Он никогда не поймет. Каждый раз, когда он видел его, всё, о чем Сакуса мог думать, было: «Это всё твоя вина. Это твоя грёбаная вина. Верни мне нормальную жизнь, которую ты забрал. Возьми на себя ответственность.»За два часа до свадьбы
Когда Осаму открывает двери, первое, что он слышит, это слово «СУНАР-И-И-И-И-Н!» в форме рыдания. А первое, что он видит — своего брата на коленях, плачущего так сильно, что он снова испортил свой макияж, который уже дважды поправляли, а Суна устало вытирал его слёзы салфеткой. — Ацуму, пожалуйста, чёртова королева драмы, — умоляет Суна, сжимая салфетку. — Ты женишься через несколько часов, соберись. — Я не могу, — кричит он, — я просто… так счастлив. Я так счастлив. Я женюсь, Рин. — Ладно, хватит, — говорит Осаму, наконец давая знать о своем присутствии, опускаясь на колени рядом с Суной и братом. — Чего ты так громко плачешь, Цуму? Ты весь растрепался. Не жди, что я буду прикрывать тебя там, где ты не сможешь собраться. Я пришёл на твой экзамен по биологии, но не собираюсь выходить замуж вместо тебя, слышишь? Ацуму фыркает и надувает губы, когда Осаму хватает салфетку из рук Суны, он снова берёт на себя заботу о брате, как делал всю жизнь. Он рад, что теперь эту роль возьмет на себя Сакуса. Но какая-то часть внутри него не может не чувствовать себя брошенной. Он всегда был второй половиной Ацуму. Он всегда был другим Мией. Ладно, может быть, он всё ещё пытался смириться с тем, что скоро всё изменится. Может быть, это чутьё близнецов, но Ацуму, кажется, сразу же понимает это и перестаёт плакать, чтобы обнять брата. Осаму фыркает и пытается оттолкнуться, но Ацуму только крепче обнимает его. — Отстань от меня, ты, прилипала. — Нет, — говорит Ацуму. — Я люблю тебя. Осаму тоже старается не заплакать. — Ну конечно, после всего, что я для тебя сделал. А теперь иди, поправь макияж еще раз. Ацуму издаёт слабый звук согласия и отстраняется. — Я люблю тебя, — повторяет он. — Скажи это в ответ. — Я люблю тебя, — смягчается Осаму. — Иди, поправь макияж. Ацуму встает, разглаживает смокинг и смотрит на брата и Суну. — Вы же не собираетесь убивать друг друга в день моей свадьбы? Суна закатывает глаза, Осаму делает то же самое. — Конечно, нет, — усмехается Суна, тыча Ацуму кулаком в плечо. — Мы сделаем это завтра. За какого ты нас принимаешь вообще, а? Ацуму ещё секунду смотрит на них обоих, потом кивает и неуверенно улыбается. — Спасибо. — Давай, — невозмутимо произносит Осаму. — Я сказал, иди поправь макияж. Ацуму наконец-то слушается. Осаму и Суна какое-то время стоят, наблюдая за уходом Ацуму, прежде чем повернуться и посмотреть друг на друга. Это неловко. Так было всегда, но последние месяцы им приходилось оставаться вдвоем всё чаще. Суна легонько толкает его локтем. — Как ты себя чувствуешь? Он женится раньше тебя. Кто бы мог подумать, что есть кто-то настолько сумасшедший, чтобы взять его, а? Очень маленькая часть Осаму думает: «Это мог быть я». Но он подавляет этот очень тихий голос и вместо этого говорит: — Сакуса Киёми всегда был чертовски сумасшедшим, хотя. Цуму — лишь часть причины. Суна напевает. — Эти двое… меняют наш грёбаный мир, не так ли? Осаму скрещивает руки на груди и глубоко вздыхает. — Два самых знаменитых волейболиста в этой проклятой стране собираются пожениться, Рин. И они, блядь, геи. Больше мир не меняется. — Кто бы мог подумать тогда, знаешь? — размышляет Суна. — Что такое может случиться? — Кто бы мог подумать? — эхом отзывается Осаму, почти шепотом.