Интимнее, чем секс

      Что бывает, когда ты остаешься по пьяни наедине с человеком, которого давно сильно любишь? В фильмах — все, в реальности чаще всего — ничего. У меня, по крайней мере, так и произошло. Другой вопрос, что это всеобщее «ничего» для меня было важнее, чем если бы произошло «все».       Когда я пришел на работу, наплевав на то, что опаздываю, порочный круг был уже сформирован. Эта маленькая толпа из моей подруги Дзио и ее друзей, рьяно обсуждающих, кто вчера сколько выпил и кто к кому приставал. Я сперва помедлил, услышав, что они треплются, съехавшись на креслах в кучку, но потом дошло — другого выхода у меня нет. Я постоял как дебил, приоткрыв дверь дирекции, а потом скользнул в нее.       — Привет, — поздоровалась Дзио в момент моего появления. Все вокруг замерли.       — Ага, — тупо ответил я и прошел на свое место. Круг других девушек посмотрел на меня, шепнул еще что-то, и начал медленно расползаться по своим углам. Часть подруг Дзио и вовсе ушла в другой отдел.       — Чарли, как ты после вчерашнего?       — Да нормально, — я попытался напустить на себя беззаботный, веселый вид, будто не знаю, что только что они шептались именно обо мне. Я не параноик, но готов был поклясться, что отчетливо слышал в их шепотках «Чарли» и «с Кенуэем». И кажется, нетрудно догадаться, о чем сейчас пойдет диалог.       Я поставил сумку возле рабочего стола, потер лоб и нервно дернул себя за усы. Боль немного меня отрезвила. Я включил компьютер, как будто действительно собирался работать.       — Чарли, у тебя же от меня нет секретов? — Дзио подъехала ко мне на кресле.       — В принципе нет, — я усмехнулся. — Все мои позорные тайны ты знаешь еще с колледжа.       Я знаю, к чему она клонит и что хочет услышать.       — Чарли…       — Откуда у вас вообще состояние и настроение обсуждать вчерашнее, а? — Я поморщил лоб. — Я выпил меньше вас, и мне и то хотелось на сегодня выпросить выходной.       Дзио засмеялась.       — А где второй участник вашего рандеву? — как бы невзначай спросила она.       Начинается…       Под вторым участником она имеет в виду нашего генерального, Хэйтема Кенуэя. О том, что я влюблен в харизматичного, холодного засранца с хвостиком, трепался весь отдел. У Дзио не было привычки разбалтывать мои секреты, но, по ее словам, я сам безбожно спалился, по-щенячьи радуясь или наоборот слишком замыкаясь, всякий раз, когда его видел.       Меня не травили. На меня косо поглядывали, как, впрочем и раньше. Со мной никто не горел общаться еще со школы. Не знаю, виной тому моя убожеская внешность или вспыльчивый характер, а может, хроническая невезуха, но из друзей у меня как была только Дзио с колледжа, так и осталась. Вообще она приехала из резервации, чтобы вырваться из этой убивающей атмосферы безделья, пьянства и прозябания в нищете, стать хирургом или ветеринаром, но жизнь не сложилась, и ее занесло в одно учебное заведение со мной.       С Хэйтемом мы познакомились в тату-салоне. У Дзио там работала подружка, поэтому нам с ней, несмотря на пафосность заведения, можно было рассчитывать на приличную скидку. Я сидел в коридоре и в волнении листал фотки на телефоне в попытке определиться, что же все-таки хочу набить. У меня было несколько идей, и я не знал, что будет смотреться лучше: Фредди Меркьюри на моем предплечье, Цербер под ключицами или вообще что-то абстрактное, но по общим меркам крутое. Дзио собиралась нафеячить очередной индейский орнамент. Я смысла в такой фигне не видел, но ей нравилось. Она с этой фенечкой быстро отстрелялась и умотала. Я же был последним, и, если честно, уже начинал стрематься, что на мне татуировщик устанет и набьет какую-нибудь хрень.       В коридоре на кожаном диване напротив меня сидел мужчина. Невысокий, на первый взгляд невзрачный. Я даже не сразу его заметил — он закрылся книгой. Но когда он заговорил по телефону, я поднял на него глаза:       — Да все уже, не надо… Я уже нашел себе салон… Пусть тебе будет стыдно, — он усмехнулся. — Да, я оказывал тебе честь, позволив меня забивать… Ну все, шанс упущен.       Он рассмеялся. Я поднял глаза от телефона и уставился на него. Какой странный. Белая рубашечка, рукава закатаны, красный галстук, по-идиотски сочетающийся с резинкой на волосах. Он закинул ногу на ногу, поджал и без того тонкие губы.       — Нет, я не передумал… А я не хочу ждать!.. Ладно, все.       Он опять засмеялся и положил трубку. Я залип — у него красивый голос, такой прохладный, с хрипотцой. И манера говорить странная — он посередине фразы делал паузу, а начало или ее конец, наоборот, как-то растягивал.       После разговора он вытянул ноги. Обвел скучающим взглядом помещение и воткнулся в книгу. Я стал совсем нагло на него пялиться — интересный он, все-таки… Шрам над бровью, глубокий. Глаза — то ли серые, то ли голубоватые. Похожи на мрачнеющее небо. Нос такой… Не знаю… вроде аккуратный и маленький, но в анфас кажется, что большой. Плоские губы.       Странный парень. Мне нравились другие — более яркие, взбалмошные. Нравились те, у которых были в какой-то степени карикатурные черты лица — полные или резко очерченные губы, нравились вздернутые или горбатые носы. Я любил светлоглазых и рыжих. А этот…       — Я Хэйтем Кенуэй, — он вдруг представился, все так же глядя в книгу.       — Простите… — я недоумевающе посмотрел на него. Он поднял глаза и улыбнулся, но как-то вкрадчиво.       — Я заметил, что вы меня изучаете, даже сказал бы, выжидающе смотрите, и решил, что вы хотите познакомиться, — он закрыл книжку и посмотрел на меня, скрестив ноги.       — А… да… Чарльз Ли, — я тоже представился, чувствуя себя крайне неловко.       — Обычно я не столь общителен, — заявил он. — Но мне показалось…       — Я просто… — я понял, что начинаю тушеваться как и всякий раз, когда со мной разговаривал кто-то вполне себе симпатичный. Хэйтем был не в моем вкусе, но что-то в нем еще тогда притянуло меня.       — А вы… — начал я и завис, когда он снова поднял на меня глаза. Я набрался храбрости и спросил: — Вы же в офисе работаете, да? Вас там не выгонят за татуировку?       Он рассмеялся:       — Сам себя выгоню если только. Да и набью на том месте, которое обычно скрыто.       — На заднице что ли? — не удержался я.       — На плече, — он фыркнул и покачал головой.       — Простите, а… что бьете?       Возникла пауза. Я уж думал, что вопрос останется без ответа, как Хэйтем вдруг мечтательно воздел глаза к потолку и обронил:       — Волка.       Я присмотрелся к нему. Он сам был весь какой-то серый, точеный, поэтому мне показалось тогда, что именно на волка он и похож.       — А вы? — неожиданно поинтересовался он. Я дернулся.       — А я… Я еще не решил.       — Это как это? — недоверчиво фыркнул Хэйтем. — Вы уже в салоне, но не знаете, что набьете?       — Да я как-то думал… Может мастер подскажет, что лучше пойдет…       — Это же не вещь, — Хэйтем передернул плечами. — Тату надо по состоянию души выбирать, иначе она через два года надоест. Или через два дня. Как пойдет.       Я засопел. Какое ему дело? Вот пристал!       — Наверное, — кисло сказал я, отчаянно стесняясь.       Но он не отваливал:       — А что, какие варианты есть?       — Хотите, выберем? — вдруг ляпнул я. Я не знал, какие чувства вызывает у меня Хэйтем — с одной стороны, он еще тогда дико смущал меня, с другой — притягивал, и это почему-то раздражало.       Я нерешительно встал и подсел к нему. Включил в галерее картинки, и он, чтобы видеть, прижался ко мне. Я сгорел от прикосновений теплого плеча — тогда мне казалось, что просто соскучился по ласкам, потому как у меня давно не было отношений. Я задумался над этим, и не соображал, что какой-то чувак в это время листает фотки на моем телефоне.       — Вот эту, — Хэйтем показал на Цербера.       — Эх, придется постоянно грудь брить, — пошутил я. Он засмеялся.       Я не помню, о чем мы с ним тогда говорили, но точно знаю, что особо не откровенничали. Хотя разговорились — не то слово. Так, перебросились еще парой фраз. Хэйтем то и дело замолкал, втыкался в книгу или выходил курить. Я сидел возле него. Хотелось бы сказать, что спокойно, но я успокаивался только тогда, когда он прижимался ко мне теплым плечом.       Потом его позвали на сеанс, он оставил мне свою инсту, и я, весь в смешанных чувствах, позвонил Дзио.       — Реально классный парень, — взволнованно сообщил я.       — Как его зовут?       — Ты будешь ржать, — я неуверенно засмеялся.       — Колись.       — Его зовут Хэйтем. Идиотское имя, да? Странное такое.       Меня напрягло ее молчание в трубке.       — Ты чего?       — Моего шефа зовут Хэйтем. Я думаю, что ты встретил как раз именно его — я же сама советовала ему этот салон.       — Трындец, — сплюнул я. — А мы с ним про татуировки затирали.       Смех в ответ.       Чуть позже через Дзио я стал его замом. Проработал у него примерно пять лет. За это время мы с ним тоже трепались во время кофе-брейков на что-то отвлеченное, никогда не переходя на личности. Я многое о нем узнал, и в то же время он все еще оставался для меня загадкой. Наверное, в какой-то степени и я для него — он подчеркнуто не интересовался моей личной жизнью, соблюдал границы.       Я влюблялся все сильнее. Влюблялся в дурацкие манеры и черты — он держал стакан, согнув кисть, прижимал два пальца плотно к губам, когда курил, любил горький шоколад с кофе без сахара, ненавидел разговаривать о спорте. Я влюблялся в вечно зализанные гелем волосы, собранные в хвост, в умный взгляд, разговоры о литературе, погоде и отвратительном кофе, который делают в нашем кафетерии.       Один раз я до него дотронулся, по-настоящему — положил ладонь ему на руку, когда он стоял в очереди у кулера, прямо возле моего стола завис. Я сидел, залипал то на него, то в стену, и когда он положил руку на стол, сам не замечая, что делаю, коснулся ее и погладил. Пальцы прощупали холодную кожу и выступающие венки. Я едва не взялся с ним замочком — внезапно сообразил, что и с кем делаю, отпрянул, отстал.       И это все. Мы даже толком не оставались наедине.       До вчерашнего дня.       Вчера мы праздновали день рождения Линдси — одной девчонки из нашей дирекции. Орала музыка в снятом на ночь лофте. Хэйтем по обыкновению накачивался вискарем — на всех тусовках, где есть алкоголь, спиртное перекочевывает в желудок нашего генерального быстрее, чем его успевают обновлять. Я же подходил к столику и ел канапе, запивая их вином куда реже. Девочки иногда отлеплялись по одной от своей группы, щипали какую-то вкусноту, и возвращались снова орать в караоке Билли Айлиш или Адель. Хэйтем периодически висел у них на плечах, посмеиваясь и что-то затирая, потом шел к сотрудникам из соседнего помещения, смежного с нами, а потом, ближе к концу вечера, у него, видимо, не осталось сил на общение, и он просто хреначил вискарь, сидя на диване. Я смотрел на него, изнемогая от фрустрации, но не решался подойти и запивал горе джином — вино кончилось непозволительно быстро.       С пьяну меня увозило. Я ел виноград с большой тарелки, нагло пялился на Хэйтема и понимал, что еще немного — и я ему все скажу. Я уже даже развернулся в его сторону, наблюдая, как он расстегнул ворот рубашки, ослабил галстук и нагло, самозабвенно бухал. Раньше он ходил со стаканами, предлагал с ним кому-нибудь выпить, а сейчас утащил бутылку и подливал себе одному.       Я глотнул еще стакан джина, смешанного со «Спайром»*.       Ну он же такой хоро-о-оший… Хочется его обнять…       Хэйтем растекся на диване и закинул ногу на ногу. Его шатало даже сидя. Изнемогая от желания к нему прилечь, я все-таки нашел в себе силы отвернуться и выйти в другую комнату. По пути я уцепил оставленную музыкантами гитару и решил уединиться с ней — так будет проще. Я займусь делом и не буду думать о каких-то дурацких признаниях.       Я настроил гитару и стал тренькать что-то из «Nirvana». Получалось у меня через раз — я промахивался мимо аккордов. Но зато это дерьмо помогало успокоиться. Не то, чтобы я был фанатом творчества Кобейна, просто на риффы я в таком состоянии был точно не способен. Но я постепенно входил во вкус.       — Rape me, my friend, — пел я, и мне стало уже пофиг на Хэйтема. Я как будто смирился тогда, что моя судьба — уединяться только с инструментом. Я проорал припев и стал петь дальше.       — Hate me, Do it, and do it again. Waste me, Rape me, my friend, — услышал я, резко снял аккорд и обернулся.       На пороге стоял Хэйтем, опиравшийся на дверной косяк. Как он умудрился проскользнуть и закрыть дверь, ничего не опрокинув и будучи в говнище пьяным, для меня было загадкой. Но он уже был очень встрепанный; галстук лежал алой полосой на плечах, рубашка расстегнулась еще на одну пуговицу, обнажая шрам над ключицей, волосы почти распущенные. В руке — бутылка «Джека», которую он забрал со стола.       — Хорошо играешь, — сказал он и плюхнулся в соседнее кресло. Я застыл, заметив, что он уже почему-то разгуливает по лофту в одних носках. Он отхлебнул виски прямо из горла.       — Давай что-нибудь… споем… — предложил он. — Или я спою, а ты играй.       — Хар-ррашо, — я пьяно кивнул и заиграл сначала «Come As You Are», чтобы Хэйтему было попроще. Честно, я еле сдерживался, чтобы не бросить все и не начать залипать на то, как он поет.       — Come doused in mud, soaked in bleach As I want you to be, — хрипловато тянул он, постепенно входя во вкус. Я позволил себе охаметь и наслаждаться его хрипловатым голосом. На «Lounge Act» мы уже развеселились оба — я лабал так, будто был на сраном концерте, а он пел, пел так, будто никто не мог нас слышать. Мне было кайфово, как никогда. Особенно, когда он начал срывать голос, видимо, подражая оригиналу:       — I'll arrest myself, I'll wear a shield I'll go out of my way to make you a deal…       Мы закончили петь эту, и я уже баловался со своими собственными табами, давая Хэйтему отдохнуть, как вдруг кто-то заорал в зале особенно громко. Хэйтем поморщился:       — Поехали отсюда. Шумно становится.       — Куда? — у меня забилось сердце.       — Ко мне. Я сейчас вызову такси.       Я охренел. Я плохо помнил, как мы ввалились в машину. Я держал в руке гитару без чехла, и почему-то даже не боялся, что зимой ей придет трындец. Страх перед Хэйтемом, несмотря на выпитое, был сильнее.       Пошатываясь, мы притащились к нему домой. Мое удивление от пентхауса с наполовину стеклянной крышей было сильно затуплено вином и джином. Я только глянул наверх мельком один раз, и все. Все в доме было квадратным, черно-белым, кое-где глянцевым. Дорого, но очень просто.       — Иди сюда, — Хэйтем скинул ботинки, бросил куртку на диван и пультиком закрыл дверь. Я неуверенно стянул куртку. Пока я осматривался, он на удивление резво прошел на кухню с черным фасадом, жадно попил воду и спросил:       — Чего-нибудь хочешь?       Ага. Тебя. Просто хренею с твоего голоса. Твоих глаз. Прохладных рук.       — Не знаю, мне все равно, — ответил я глухо, будто из-под стекла. Он достал из холодильника какие-то йогурты и фрукты, поставил на кофейный столик в гостиной.       — Иди сюда, Чарльз.       Я сел на диван напротив.       — Чарльз, научи меня, — сказал он, взяв дольку яблока.       — Че? Чему? — я не врубился, только сидел и залипал на то, как он ест. Аккуратно так, ухмыляясь.       — Научи меня играть. Как ты это делаешь? — он съел еще дольку.       — Я не знаю, получится ли научить… — сказал я и повторил за ним.       — Я тебе заплачу, — он хихикнул, вынул из кармана несколько купюр и кинул в меня. — На!       Я недоуменно посмотрел на него.       — Да я шучу. Изв-в-вини. Тупо, знаю. Попробуем?       Я рвано кивнул. Взял гитару, подсел к Хэйтему и стал показывать ему, как ее держать, куда ставить пальцы, как когда-то мне показывал отец. Я плохо помню, как Хэйтем справлялся. Я показывал ему самое простое, «Smells like teen spirit». Он то и дело прерывался и отходил, и я так понял, что у него где-то была заначка с виски. Потом я в этом убедился — он принес бутылку и предложил выпить мне. Мне показалось невежливым отказываться.       Виски после джина казался крайне тяжелым. Рот обожгло. Я пил медленно, по глоточку, наблюдая как Хэйтем ковыряет несчастную «Nirvana».       — Левую руку сюда. Правую сжать, вот так… Вниз-вверх-вниз-вверх…       Он исполнял мои указания ровно настолько, насколько ему позволяло пьяное тело, которое он продолжал накачивать «Далмором».       — Не получается…       — Надо сначала бой отработать, — я был безжалостен. — Хоть чуть-чуть. Потом совмещать.       Дальше память подтерлась — все слилось во что-то однообразное. Хэйтем играл, как медведь на пне, я слушал его кривизну и наставлял его. Воспоминания возродились только в той вспышке, которую я никогда не забуду.       Сидя на спинке дивана, я похлопал его по плечу за особенно удачный переход между аккордами. Он засмеялся и как-то игриво пихнул меня в бок. Я чуть не упал, но мне все равно было жутко смешно. Мы погыгыкали над этим, но наши прикосновения к друг другу обожгли мне кожу даже через ткань, отпечатались навек во мне. Я пристально уставился на него, над тем, как он склонился над грифом, распустив черные волосы.       Зовуще так приоткрыл губы.       Вот зараза. Меня просто магнитило, тянуло поцеловать. Но я не стал, отклонился назад.       Воспоминания снова подтерлись.       Гитара валялась на диване. Из динамиков орала музыка. У меня болело горло — я наорался песен Queen. Хэйтем висел на мне, потому что уже не мог самостоятельно стоять и перемещаться. Зато мог петь, и он пел:       — I'm not strong enough to stay away, What can I do I would die without you In your presence my heart knows no shame…       Пел он ее, кажется, по сто первому разу за вечер. Но мне нравилось. Он видел это, и заводил ее заново. Он еще орал ее, когда я уложил его на диван.       — There's nothing I can do My heart is chained to you!.. — теперь уже у него получалось не красиво, как раньше, а устало и несколько надрывно.       — Пусти меня! — он попытался встать. Я слегка обхватил его руками.       — Надо проспаться.       — Не надо, — зарычал он, но его недовольство на мгновение сменилось на мольбы. — За что ты меня так?! Что я тебе сделал?!       — Давайте приляжем…       — Шоу должно продолжаться! — он опять рявкнул и попытался сесть.       — Шоу должно спать…       Его крыло. Тогда я позволил себе обнять его плотнее и похлопать по спине.       — Ой, какие мы злые, — слегка насмешливо сказал я, чувствуя, как меня развозит.       — Пусти! — он попытался вырваться, но я все равно стал медленно кренить его к дивану. Он издал звук, напоминающий шипение.       — Как мы недовольны, как мы злы…       Он сдался. Фыркнул, лег, внезапно успокоился и зевнул. На секунду мне показалось, что он опять начнет буянить, и, как в идиотских фильмах, поцелует меня. Жадно так схватит губами, отдавая перегаром и занося в рот слюну с горьковатым вкусом виски и сигарет. Но нет, он окончательно сдался. Я накрыл его пледом, убрал вискарь подальше и принес ведро для льда, чтобы ему было куда блевать, если потянет. Это все, на что меня хватило, прежде чем я сам рухнул от усталости и пьянства на соседний диван, не раздеваясь.       Было «все» и «ничего» одновременно. Никаких поцелуев, никакого секса. Действительно не было. Такое я бы запомнил, как запомнил обжигающее тепло от прикосновений его руки, хотя пальцы были ледяными.       — Чарли? — Дзио дернула меня за рукав, возвращая в реальность.       — А?       — Ты залип опять. Ответь на мой вопрос — что у вас было? Вы сначала надолго уединились, потом уехали на одной машине и приехали тоже вместе. У тебя все получилось?       Я не успел ей ничего ответить. В этот момент Хэйтем зашел в офис, прикладывая ко лбу пакет со льдом.       Почему у меня ощущение, что мне трындец?