Sins

Одна огромная сумка, часто перемещаемая с плеча на спину и обратно, ровно до тех пор, пока мужчина не психует и не роняет её на пол. Потрескавшаяся из-за сухого климата кожа рук, пересохшие губы и уже недействительный билет, зажатый между указательным и средним пальцем. Мужчина отходит от рамки металлоискателя, отвечая на каждый вопрос охранников. Наверное, это их работа, донимать уставших пассажиров, раз те так старательно пытаются выудить крупицы информации, которыми, к слову, Олег делиться совершенно не хочет. Улыбается немного странно, не щуря при этом глаза, и кивает головой, на совершенно необходимый вопрос, было ли ему страшно в месте, откуда он прибыл. Название старается не произносить, пусть даже мысленно, потому что плечи тотчас передёрнет, а перед глазами кроме поднявшегося из-за выстрелов песка ничего и не будет. Мужчина снова кивает головой, уже без какой-либо на то причины, и, выдохнув облегченно, проходит через рамку. Вещи свои забрать забывает, потому возвращается молниеносно, чтобы ничего ещё не спросили. Пропуская других пассажиров, Волков и на шаг не двигается с места, где остановился, не смотря на надоедливый звук открывающихся дверей за его спиной. Бесшумные, если верить гуглу, они всё равно его раздражают, напоминая звук далекого сухого ветра. Отгоняет ненужные воспоминания, если так можно назвать появившуюся перед внутренним взором картинку бескрайней пустыни, где на песке тянется неровная и часто прерывающаяся кровавая полоса. Головой трясет, но это помогает не лучше, чем если бы он просто встал напротив плаката с другой пустыней, потому что одно только действие подобно тому, как Волков поворачивал голову, лишь бы пуля не задела. Задевала, да и не раз, но об этом он старается не думать, переключая внимание на новую для себя задачу. Часть плана под названием «приехать и найти Сергея Разумовского, где бы он рыжий черт ни был» выполнена меньше, чем наполовину. Потому двигаться нужно как можно быстрее, пока все люди из аэропорта не уехали, оставив Олега без какого-либо ориентира. Он оглядывается, точнее, просто поворачивается вокруг своей оси, как глупая игрушка, и взглядом цепляется за каждый баннер. Табличка пожарной безопасности, странные символы, реклама займов, чьё-то довольное лицо, социальная сеть о которой Олег никогда и ничего не слышал. О, и новости, куда же без них, кричат с маленького телевизора, помещенного почти что под потолком. За время его мучительного отсутствия в этом городе умудрилась поменяться целая уйма вещей, а вот новости все такие же противные. Поднимает сумку с пола, заново закидывая её на больное плечо, и чуть морщит лицо. Спиной встает к телевизору, где очередной золотой ребенок выкупил себе место в беззаботной и счастливой жизни. У Волкова такое не получилось, от того и выперли в Сирию - упрекает себя, что произнес название - едва восемнадцать исполнилось, дня не дождались, чтобы узнать о поступлении на бюджет. А ведь его жизнь могла сложиться куда лучше, чем простреленное колено и невозможность нормально засыпать. Эта мысль все ещё гложет его, особенно сильно сейчас, когда в толпе людей он единственный, кто не понимает, как добраться до центра. Остальные же резво закидывают свои чемоданы в припаркованные автомобили и скрываются быстрее, чем мужчине удается подойти к ним. Упустив еще несколько попыток заговорить с таксистами, отчего-то все они как можно быстрее стараются тронуться с места при виде Волкова, он выходит с паркинга на открытую площадку. В какой-то степени, ему повезло, что место для аэропорта выбрали на возвышенности. Здесь, несмотря на вечный питерский туман, хотя бы видно шпили высотных зданий, разросшихся бок о бок на месте, где их никогда не было. Парочку Олег точно не помнит, но именно на них смотрит дольше остальных. Высокое, одинокое, с виду вроде стеклянное и такое масштабно-вычурное, что даже некрасиво. Словно кто-то так долго возился с дизайном, что перестарался и минимализм ушёл в пошлость. Эмблема ещё какая-то дурацкая, по крайней мере, Волкову так кажется. Мысленно рассуждает, кому вообще такое могло понравиться, кроме людей с интеллектом как у улитки, и тотчас отрекается от сказанных минутой ранее слово. – Точно, - тихий его голос сопровождают кривящиеся улыбкой уголки губ. Волков цокает языком, не переставая при этом улыбаться. На памяти это первая его не вымученная улыбка за долгое время. Сумка в очередной раз перемещается на спину, теперь уже обеими лямками впиваясь в плечи. И как только при таком малом количестве вещей она умудряется быть такой тяжелой? Олег обещает себе подумать об этом на досуге, когда решит более важные вопросы. Такси даже остановить не пытается, гордо вышагивая мимо, и спешит дойти до автобусной остановки. Она тоже как-то поменялась, превратившись из единственной скамейки под ржавым и бестолковым навесом в нечто очень даже красивое. Дотронуться пальцем до экрана Волков не решается, вместо этого всматриваясь в надписи на проезжающих мимо автобусах. Неужели они даже названия улиц поменять успели, ведь на ранее знакомых маршрутах он не узнает ничего. В неком подобии бессилия, опускает отяжелевшую в ожидании сумку на скамейку, и поворачивает голову в сторону экрана. Обида от того, что даже эту легкую на самом деле часть своей жизни он упустил, становится сильнее. Не те три года, без проблем бы сейчас ткнул пальцем куда надо, а не мерил остановку шагами, распугивая одним своим видом людей. Мало кому хочется подходить близко к угрюмому военному, что матерится ежесекундно, отходя от проезжей части. В любой другой ситуации Олег даже бы против не был, незнакомцы никогда не вызывали у него доверия, но не сейчас, когда помощь бы очень сильно не помешала. Смирившись, он тычет пальцем наугад, едва заставляя себя остаться на месте, когда роботоподобый голос из динамика извещает о приближении автобуса. – Ну и на кой черт он мне, а? – вспыхивает мгновенно, сжимая пальцы в кулаки, что кожа трескается еще сильнее. Глупая привычка – необходимость – выплескивать злость на тех, кто того никогда не заслуживал, появилась после шести месяцев службы и минимум трех ножевых ранений. Олег чувствует, как его давление подскакивает выше, поднимаясь над пределом нормы, и ничего не может поделать. Весь его мир сокращается до шума в ушах, настолько сильного, что единственное оставшееся желание – проткнуть себе барабанные перепонки и никогда более такого не слышать. – Молодой человек, у вас все в порядке? Кивает головой, не поднимая взгляда на того, кто спрашивает. И мысленно, очень громко при этом, чтобы хоть как-то заглушить пулеметный – ведь нет – шум молит того уйти. Как можно дальше, желательно километров за десять, чтобы не видеть, как Олег взрывается. Ярость поднимается из груди выше к горлу и первое, что удается заметить Волкову в таком состоянии это металлический привкус крови на языке. Опять. – У вас кровь, - да, поднимается прямо из желудка вместе с желчью, как и каждый раз, когда сдержать себя в руках не выходит, – Вам нужна помощь. Он думал об этом, о помощи, когда садился в салон самолёта и едва не впечатал пассажира в соседнее кресло, лишь бы тот перестал чавкать. Помощь, звучит как-то даже унизительно, словно Олег сам не в состоянии помочь себе. Мысль глупая и совершенно ненужная была отправлена в темный ящик раздумий, находящийся где-то в глубине его изуродованной трещинами черепной коробки. Теперь же она снова всплыла на поверхность, а вместе с ней и новая волна злости. Шипит «нет», все ещё не смотря на лицо человека, неожиданно ставшего о нем заботиться. Будто нужна ему какая-то помощь, кроме, разве что, номера гребанного автобуса, что сможет довести его до не менее гребанного высотного здания. – Слушай, - старается произнести ласково, но металл в голосе не позволяет, превращая невинную фразу в жестокий приказ. Волков закашливается, сплевывая кровью на пол, и протирает губы только в момент, когда взгляд фокусируется на лице паренька. Из-за нелепых очков его светлые глаза кажутся огромными и такими невольно напуганными, что должно бы стать стыдно, но не становится. Выглядит лет на шестнадцать, но сумка за спиной и глупый отчет в руках говорят об обратном. Студентик, тот, кем Олегу стать не удалось и даже не по собственной воле. Желание стереть остатки радостных эмоций с чужого лица появляется неожиданно, но Волков скрипит зубами, так сильно, что на челюсти проступают желваки, и посылает его куда подальше. – Ты местный? Автобус найти мне сможешь? – слова сопровождает короткий кивок головой в сторону потухшего экрана. Даже этот факт заставляет кровь в венах Волкова вскипеть. Парень шугается, переспрашивает и нервно поправляет очки, когда из-за отъезжающего с остановки автобуса мужчине приходится повторить свой вопрос дважды. Его ненужный страх мог бы показаться Олегу забавным, если бы не непреодолимое желание заставить того замолчать. Может и не навсегда, на пару часов и две трещины где-нибудь на руке. Скалится, тотчас сжимая губы так сильно, что те белеют. Больные фантазии навсегда должны оставаться только фантазией. Оспорить этот факт хочется, но пока что Волков безучастно смотрит на попытки паренька объяснить, как пользоваться экраном. – Нет, ты не понял, - и вновь его слова звучат как угроза, заставляя парня испуганно округлить глаза раз, наверное, в десятый и чуть отшатнуться, – Мне нужен автобус, который довезет меня вон до того здания. Тычет пальцем в сторону пустого горизонта, поздно осознавая, что с момента, как он смотрел на высотку с пустой площадки аэропорта север и юг не раз поменялись. Улыбается вынужденно, лишь чтобы не показаться глупым, и чуть разворачивается на пятках. Теперь уже верно выбирает направление. – Адреса я не знаю, как доехать тоже. Поможешь? – мужчина сам удивляется ноткам доброжелательности, успевшим проскочить в его голосе. Не без облегчения замечает, что суставы перестают болеть. Он разжал кулаки, едва решившись заговорить с парнем, но болезненное ощущение от напряжения сопровождало его ровно до этого момента. Ведет плечами, параллельно разминая шею, что та хрустит, пока парень старательно пытается подобрать нужный автобус. Надо же, без кипящей в крови ярости он не выглядит таким жалким что ли. Обычный, ну, может чуть более щуплый, чем сверстники, но точно ничем остальным от них не отличающийся. – Он прибудет через две минуты, скорее всего, ярко оранжевый и, может быть, старый, - хоть что-то в этом городе осталось таким же неизменным, как отвратительные новости. Волков бурчит «спасибо», которое не получается дружелюбным и более напоминает отмашку, чем действительную благодарность. Окидывает минутного помощника взглядом, уверенно открывая при этом свою сумку. Роется долго, переворачивая всё вверх дном и уверенность, что он опоздает на автобус, появляется в относительно тот же момент, когда он находит нужное. Вертит бумажный пакет с бежевой полосой в руках, а потом, пугая, протягивает его парню. – Что это? – недоумевает тот, пакет из чужих рук не принимая, и чуть щурит глаза, словно через упаковку пытается увидеть содержимое. Его недоверие окончательно выбивает из Олега какую-либо волю нанести вред. – Все, что могу отдать за помощь. Были бы деньги, отдал бы их, но прости, сегодня я с пустыми карманами, - пожимает плечами, прижимая при этом против чужой воли пакет к груди парня. Инстинктивно, тот берет его, боясь уронить. – Я не могу. – Бери, говорю. Там всякое разное пожевать и конфеты. Они, конечно, противные, к зубам липнут, но когда нет ничего, и такое сойдет. По правде говоря, этот пакет – первое от чего мечтал избавиться Олег, оказавшись на территории России, потому что никакого желания есть это, попутно вспоминая все пустынные ужасы, не возникало. Потому он не принимает его обратно, когда парень так тщетно пытается вернуть нежеланный подарок. Уж лучше пусть он его выкинет в ближайшую мусорку, чем Волков потащит этот сверток с собой до самого центра города. – Этот автобус? – не указывает в сторону подъезжающей тарантайки, никак иначе назвать не получается, потому что дребезжит невыносимо, напоминая похожие машины в другой стране. – Да, он, - парниша кивает головой настолько активно, что в один момент вынуждается поправить очки, хоть это и неудобно с занятыми-то руками, и пакет приходится взять подмышку, – Только там выйти надо будет… Договорить не успевает, потому, как Волков разворачивается, оказываясь лицом прямо к отрывающимся со скрипом дверям. Все лучше звука тех, что были после металлоискателей. В нос ударяет запах бензина, от которого мутит сразу же, и первым зайти в салон мужчина более не торопится. – Не боись, разберусь, - бросает через плечо, самым последним забираясь в автобус. По крайней мере, Волков надеется на это. Пусть названия некоторых улиц кажутся ему совершенно незнакомыми, по виду из запачканного окна как-то да сумеет различить. Не различит, попросит очередного студента, коими всегда кишит центр. – Покеда, - говорит неслышно и бесполезно, в некотором роде, потому что парень его явно не услышит, а двери, к удивлению, закрываются довольно быстро. Олег бросает сумку на соседнее с собой место, хотя, судя по взглядам других пассажиров, участь сидеть вместе с кем-то ему и не грозит. Довольно прикрыв глаза, потирает шею и отворачивается к окну, чтобы не вспылить случайно из-за чужих взглядов, часто скользящих по его лицу. На лестничной клетке нет более звука, кроме его сбившегося ко всем известным чертям дыхания и глухого дребезжания лифта. Тот проезжает вроде бы на приличном расстоянии, но каким-то одному ему известным образом, Волков умудряется его слышать. Раздражает ли это? О, несомненно. Но всяко меньше, чем долбанное желание Сергея поселиться на самом верхнем этаже, словно он долбанная птица, которая вьет себе гнездо на самой высокой ветке. У него трясутся ноги и это, наверное, еще одна причина закипающего в крови адреналина, что вместо прилива сил создаст лишь ярость. Убеждаться в этом нужды никакой нет, а вот испытывать прямо сейчас, Волкову совершенно не хочется. Вместо этого вновь перемещает сумку, уже со спины на плечо, неминуемо проклиная и её за избыточный вес. И вроде бы от свертка того избавился, легче все равно не стало. Хотя, может дело просто в высоте, на которую Олега угораздило подняться на своих двух. Лифт он проигнорировал, хоть тот и приятно звякнул ещё в светлом и вылизанном до идеальной чистоты холле. Глупые принципы, о которых теперь в какой-то степени мужчина жалеет. У него позади больше пятидесяти этажей, а может число даже движется к сотни, Волков не утрудил себя счетом, и сердце вот-вот готово выпрыгнуть из груди. Легкие, похоже, прыгнут следом. В том, что здание нужное, он убедился ещё на первом этаже, где среди прочих плакатов была картинка с Сергеем, заботливо помешенная в рамку. Черной ленты в углу не было, значит все в порядке и она должна там висеть. Новая проблема – самый последний этаж, появилась только сейчас. Уверенный, что глотнул дерьма от жизни сполна, Олег и подумать не мог о том, каким трудным будет этот подъем. Дышит почти что через силу, вернее сказать, имитирует дыхание. Хрипит на вздохе и напрочь забывает про выдохи, стоит, обессиленный, и руку к сердцу прижимает. Хочется сесть на пол, поджав под себя ноги и навсегда остаться в такой позе. Поднимает голову к виднеющемуся концу лестницы и чуть покачивает. Без остановки дойти действительно не получился, разве что доползи – он и на это, на самом деле, готов. Пока что не двигается с места, силясь привести дыхание в норму, даже выдыхает под счет. Эта глупая беспомощность, совсем как у ребенка, которому нужна мамина рука, чтобы довела до места. И это его раздражает. Старается не думать, отвлечься, найти более хорошую тему, но взгляд, так или иначе поднимающийся к верху, обрекает все попытки на провал. Олег стискивает челюсти до боли, но вкуса крови на языке ещё не появляется. Сердце пока что бьётся быстро, но будет еще быстрее, потому что от одной мысли об этом гребанном миллионере… Или он миллиардер? Олег упустил это уточнение в новостях, но не важно. Ведь одна только мысль о нем и сердце остановится, не выдержав перегрузки. Схватить бы в охапку и встряхнуть хорошенько, за то, что два года не писал совершенно ничего, и вытряхнуть извинение силой. Или прижать к себе, так крепко, чтобы сопротивляться стал, тихо бубня «и я рад тебя видеть» ему в плечо. Олег ещё не определился. Одно знает точно – для начала нужно преодолеть еще несколько лестничных проемов. Мысль удручающая, совершенно не красочная ни в сознании, ни в последовавшем за этим действии, но выхода другого Олег не видит. Упирает руки в колени, сгибаясь как-то неестественно, что сумка грубым своим материалом бьёт его по щеке, и снова поднимает голову к верху. Не так уж и много, учитывая, сколько он уже прошёл. Мужчина опускается на пол, всего в каких-то жалких девяноста пяти ступенях от собственной цели, и прижимает голову к холодному стеклу лестничного проема. Прижимает колени к груди, чтобы тотчас опустить в них голову и молчит. Радует то, что сил на ярость больше не осталось. Вроде бы. В этом Волков уже не уверен, как и в своём принципе не ехать на лифте. Последствия у второго не менее ужасны. Икры болят настолько, что уверенность в скорой судороге не покидает. Он обхватывает ладонями одну ногу, тщетно стараясь хоть как-то расслабить. Выходит из рук вон плохо, и судорога настигает другую ногу, в то время. Не кричит, сильно морщится, поглаживая сведенную мышцу. Боль не отступает, возвращаясь снова и снова в адском круге. Дыхание окончательно сбивается, превращаясь в протяжный хрип, к сотой ступени. На деле, еще на восьмидесятой идти стало невыносимо, а мир начал кренится в сторону, но гордость не позволяет в этом признаться. Олег мычит что-то бессвязное, устало вытягивает ноги так, что весь проем между лестницами занимает. Сбоку так издевательски проносится лифт, размерным своим гулом раздражая теперь не меньше. Мог бы Волков подняться, непременно добрался бы до него и ударил разом по всем кнопкам, чтобы из строя вывести. Но не может, заместо это стучит затылком о стекло, монотонно, не увеличивая и не уменьшая силу удара. – Олег Волков, вас ожидают. Пожалуйста, воспользуйтесь лифтом, чтобы подняться на последний этаж, - вздрагивает, так сильно, что забывает затылком о стекло удариться, когда неестественный женский голос зовет его по имени ещё раз. – Черта с два, - шипит, но с пола не поднимается, оставаясь бездвижно сидеть. Ноги все ещё болят, а жалкие попытки подняться увенчиваются лишь призрачным успехом. Стоит ровно секунд десять, а потом начинает покачиваться. По лестнице идти в таком состоянии не особо-то и хочется. Волков показывает неприличный жест, когда голос повторяет свою просьбу снова, отчетливее и словно немного раздраженно произнося имя мужчины. Наверное, последнее ему все же чудится, потому, как заранее заготовленная программа не может менять интонацию. Вроде как. То, что система знает его имя, пугает не меньше, но пока что это последнее, о чём все же думает Олег. Держась обеими руками за перила, он медленно старается подняться, надеясь все же почувствовать наступление новой судороги раньше, чем та заставит его упасть. – Олег Волков, пожалуйста, воспользуйтесь лифтом, чтобы подняться на верхний этаж, - говорит даже вперед невидимой женщины и чуть улыбается, отметив, что выучил текст наизусть. Отнимает затылок от окна, – Иду я, разнервничалась, видите ли. Сам нервничает не меньше, чего стоят хотя бы трясущиеся руки, неспособные поднять сумку с пола. Скрипит зубами, хватаясь негнущимися пальцами за грубый материал, но удержать не может. Ругается коротко и громко, в бессилии обхватывая голову ладонями, и шипит что-то бессвязное. Его ярость ощутимо теплой волной поднимается от груди выше к голове, растекается по рукам, заставляя вены вздуться. Он вновь не контролирует себя, теперь уже серьезно. Звук проезжающего мимо лифта подобен реву подорванного вдалеке снаряда, и более, кроме чужой крови на своих руках, своей одежде Волков ничего не видит. Олег делает шумный вдох, не переставая сдавливать собственный череп, и отшагивает назад. Повторяет то же самое, стараясь расслабить плечи, но выходит так себе, от чего резко даже для самого себя разворачивается к окну. В отражении его глаза мутные, по-звериному страшные. Волчьи. Его кулак встречается со стеклом, которое дребезжит, но не трескается. Ни в первый раз, ни во второй раз, ни в третий. Выдерживает удар за ударом до тех пор, пока руки не начинает саднить. Еще не успевшие зажить костяшки пальцев превращаются в кровавое месиво. Не нужно смотреть на них, чтобы понять это. На стекле брызги алой крови, крупные, стекающие едва ли не до пола. Одно большое кровавое пятно, убирать которое уборщице точно не понравится. В ужасе смотрит на свои руки. Волков старается разжать пальцы как можно медленнее, словно это способно спасти его от неминуемой вспышки боли. На самом деле, сейчас это самое легкое относительно того, что он уже пережил. Его бинты лежат в сумке, так зря на самом дне. Он смотрит на молнию и привкус горечи на языке становится слишком явным, а может это снова проделки его желудка. Вытирает окровавленные пальцы о собственную форменную футболку, пачкая её, вероятно, теперь уже навсегда. Чувствует себя хуже некуда. Обессиленный всего-то в двух лестничных проемах от цели, упустивший в своей жизни, казалось бы, всё. Волков закрывает глаза, прежде, чем слеза стекает по щеке. – Чем тебе не угодили мои окна? Едва пришедшее в неидеальную норму дыхание сбивается снова, теперь уже без помощи лестницы. Открыв рот, мужчина поднимает голову к свету, ему кажется, что там светло, и забывает, как говорить. Пошатывается, едва не теряя равновесие, и прижимается спиной к грязному стеклу. Теперь всей его форме приходит конец, окончательно. Олег смотрит вверх, пытаясь сориентироваться в происходящем хотя бы немного, потому как все это похоже на галлюцинацию. Видит лишь чужие – родные – рыжие волосы, слегка показавшиеся с верхней лестничной клетки, и ничуть не изменившиеся худые руки. Лица не видно и за это опущение Волков готов проклясть Вселенную, но пока что он благодарит её, взлетая по ступеням так быстро, что не замечает, как сокращается расстояние между ними. Его единственная сумка остается ста ступенями ниже. – Согласен, они какие-то несуразно большие, но это же не причина, чтобы вот так бить их. Или я не прав? – продолжает Разумовский, не обращая ни капли своего внимания на взбирающегося по ступенькам друга. Он ведет пальцами во воздуху, словно проводит презентацию. Его ровный голос заполняет всё обозримое пространство. Хотя, может быть, всё дело в том, что единственное, на чем концентрирует внимание Олег, это и есть рыжий? – В любом случае ты им непоправимого вреда не нанес, - не останавливается, даже когда мужчина перешагивает последнюю белую ступень, – А если бы и нанёс, я бы не злился. К слову, здравствуй. Как твои… Договорить не успевает, да и вряд ли теперь успеет, из-за Волкова, сгребшего его в объятия, словно щуплого подростка. Они стоят, не двигаясь, почти три минуты и мужчина уже начинает сомневаться, не перестарался ли он с силой. За это время Сергею следовало бы сказать хоть что-то. – Хорошо, что здесь нет репортеров, иначе ты бы стал звездой всей желтой прессы на ближайшие недели две, - только и говорит рыжеволосый, заставляя Олега улыбнуться и сжать его плечи ещё сильнее. Теперь не у одного него проблемы с дыханием, – И ты пачкаешь мою рубашку. Последнее Олег игнорирует совершенно, прижимаясь к другу сильнее. Вариант плана, в котором он выбивал из него извинения летит в черный ящик, вместе со всеми вытекающими из него последствиями. – Я скучал по тебе, Серёг, - Волков отдаляется на расстояние вытянутой руки и осматривает друга. Все ещё непривычно видеть счастливые, не перепачканные грязью и кровью лица, – Ты совсем не изменился. Лишь лицо стало чуть худее, но тут воля взросления. Волосы лежат все также, глаза горят точь-в-точь как в последнюю встречу около пары лет назад. Тогда, кажется, он ещё только задумался о собственной социальной сети. И губы чуть приоткрыты. Олег смотрит на них непристойно долго, что другу приходится поджать их, а после и вовсе окликнуть друга, дабы тот, проморгавшись посмотрел чуть выше. – Зайдешь? – уголки губ рыжеволосого кривятся в ухмылке и, явно тоже занервничав, он потирает шею рукой. Ловко выпутывается из объятий и шагает в сторону приоткрытой прозрачной двери. – Мои вещи… - кивает головой в сторону едва заметной с этого ракурса лестничной клетки на два проема ниже, и ноги его протестующее начинают трястись. Спускаться, пусть даже за важным барахлом, ему не хочется. – Можешь не беспокоиться, тут никого нет, - голос Разумовского доносится из-за двери, и, судя по остальным звукам, тот заваривает чай, попутно открывая холодильник, – Их никто у тебя не украдет. Хочется съязвить что-то колкое, припомнив любой из десятка моментов в их общем детстве, когда вещи так или иначе пропадали, даже из-под пристального взгляда рыжего, но мужчина молчит. Смотрит на пожитки ещё раз, убеждаясь, что те не исчезнут, и отворачивается. В конце концов, там нет ничего настолько важного. Вроде бы. Квартира Разумовского огромная и бестолковая, как, в принципе, и все здание, возведенное специально ради неё. Здесь много скульптур, много картин, автоматы с едой, но менее пустой от этого она не выглядит. И неуютной, Олег отметил это ближе к вечеру, когда пришло время приглушить свет. Холодная и угловатая она выглядит чужой, никак не вяжущейся с Сергеем Разумовским, которого три года назад вынужденно оставил Олег, и который сейчас сидит на кресле, прислоняя бокал к губам. – Помнишь, мы сняли квартиру перед тем, как поступить в универ? Перед тем, как ты поступил, - очередная попытка Волкова завязать разговор, который продлится дольше трех фраз. Шансы малы, но попробовать стоит. Сергей чуть трясет головой, из-за чего челка падает на глаза и делает большой глоток вина. Он пьёт куда сильнее, чем раньше и совершенно не закусывает. Олег считает, что ему стоит сказать хоть что-то по этому поводу, но решает придержать язык за зубами. В конце концов, они долго не виделись. Многое может произойти за такой промежуток времени. – Она была ужасной, очень маленькой и пахла кошками, - морщится и наигранно вздрагивает, залпом допивая остатки вина. Тянется за бутылкой, чтобы налить себе ещё. Волков зубами скрипит, когда бокал до краев наполняется жидкостью, но разговор старается продолжить. – Мне она нравилась, - и действительно правда. Маленькая и тесная, заполненная сверху донизу хламом и проводами, она была его временным пристанищем, в котором он бы согласился остаться навсегда. – Ты жил там две недели, а я провел в той помойке два года, - не огрызается, но выходит достаточно похоже. Сергей поправляет челку и поворачивается к другу так, чтобы тот мог видеть его смягчившееся лицо, – Извини. Волков согласно кивает головой и ерзает на диване в попытке устроится поудобнее. После того, на чем приходилось спать раньше, мебель ощущается слишком пружинистой и мягкой. – Я бы хотел спросить тебя кое о чем, - как бы невзначай начинает рыжеволосый, подобно Олегу откидываясь на мягкую спинку, и смотрит на мужчину, – Почему… Почему по документам ты умер два года назад? Брюнет закусывает губу, сильно, но пока что не до крови. Сдерживает желание ударить себя по лбу, а потом и того, кто так некстати напортачил с бумажками, но явно посильнее. Горбится, ставя локти себе на колени, и опускает голову на переплетенные пальцы. Молчит, обдумывая, как правильнее сказать, но боль где-то в висках и затылке не позволяет ему. – Это же зона военных действий, то место, где я был, - Олег прочищает горло, пока картинка неидеальными пейзажами вырастает у него перед глазами. Звук работающей стиральной машинки заставляет напрячься. – Сирия, - сам того не зная, Разумовский шагает на минное поле, за что получает полный гнева взгляд друга, прикованный прямо к его лбу. Чудо, что он не ощутим физически. – Да, - слова сквозь зубы, – И когда отряды посылали в место, где идёт сражение, время было на счету. Первые три дня самые важные, обязательно держать связь, иначе сочтут дохлым. – Ты? – начинает было, но умолкает сиюминутно от очередного взгляда. Рыжеволосый замечает, как у друга сжимаются ладони в кулаки, но будто совершенно не пугается этого. Наоборот, он поддается чуть вперед, продолжая смотреть Олегу прямо в глаза. Его ярость принимает как должное. Бокал свой все отставляет в сторону и спрашивает что-то ещё, что Волков не успевает разобрать. – После недели они хотели вытащить нас оттуда, но не получилось. Машину подорвали в двадцати километрах от нас. За ними вернулись, за нами почему-то нет. Волков закрывает глаза всего на секунду и её оказывается достаточно, чтобы чужой предсмертный крик разнесся по комнате. А ведь их голос, тех, кто ехал оказать помощь, мужчине никогда не доводилось услышать. Зато он отчетливо помнит запах гари, разнесенной по воздуху с места подрыва. Жженая человеческая плоть, которая даже у голодного напрочь отобьет желание есть. Они пахли две ночи, возможно, это ветер продолжал пахнуть, а сами тела уже унесли. Группе Олега этого никогда не рассказывали, как никогда и никто не заикался про них самих, безбожно затерянных среди песчаных дюн. Про людей, за которыми никто не собирался ехать – Если ты не выходишь на связь две недели, то ты труп для начальства. Наши рации сломались ровно через десять дней, на связь выйти не удавалось. Мы шли пешком через пустыню, а они уже отправили документы со штампом «убили». Пытался отозвать – не вышло. Олег стискивает кулаки яростнее, ногтями впиваясь в потрескавшуюся и без того израненную кожу. Боли не чувствует, только желание отомстить за такую ошибку. Безмерное и всеобъемлющее. – Я писал тебе письма, но ты никогда на них не отвечал, - цедит сквозь сжатые челюсти, все никак не успокаиваясь. Помнит каждое письмо, написанное в порыве разных чувств, но всегда на коленке. – Прости меня. Тогда моя компания начала набирать обороты и я думал, что ты это шантаж. Перестал так мыслить только сегодня утром, когда система опознала твое лицо. – Значит, ты не верил? – у него в памяти кровавая бойня, не предполагающая мирного исхода. И единственное имя, так часто срывающееся с губ. – Нет. Волков старается открыть глаза и более не представлять себе пустыни, но не выходит. Веки не поднимаются, а картинка перед глазами ярче и чётче. У него на языке привкус песка, желудок сводит от одного только воспоминания. Беспомощно, он сидит на одном месте, пока Разумовский окликает его раз за разом, пытаясь привести в чувство. Возможно, это ему тоже кажется, потому как чужие ладони он ощущает поверх своих. И дыхание рыжеволосого, винное дыхание, слишком близко к его губам. Олег стискивает пальцы в кулаки сильнее и, сам того не осознавая, поддается вперед. Не видя происходящего, Волков чувствует движения парня отчетливее, ярче. Пальцы, скользящие по его рукам, останавливающиеся на плечах и повторяющие маршрут снова и снова. Губы, шепчущие что-то тихое, неразборчивое всего в сантиметрах от его уха, и тотчас опускающиеся на его щеку. Мимолетно, незаметно, очень легко, но Волков успевает это почувствовать – прочувствовать – и улыбается, все еще не открывая глаз. Если это очередная его галлюцинация, он совершенно не против, чтобы она не заканчивалась, никогда. – И тебе это разве не понравилось? – почти что шепчет Сергей и дыхание его опаляет щеку мужчины, заставляя того, наконец, открыть глаза, – Не так ли? Взгляд фокусируется долго. Мир распадается на разноцветные версии, собирается в одну цельную ещё дольше, но она выходит мутной, из-за чего процесс начинается сначала. Олег не слышит вопросов друга, лишь тупо смотрит на его лицо, не моргая. Рыжий действительно находится слишком близко, положив свои руки мужчине на плечи. Сидит на его бедрах, видимо забрался, пока брюнет был в ступоре. И смотрит в упор, с нескрываемым интересом в глазах и явно чем-то ещё. Первое и единственное, что он принимает в этом состоянии радостно – Разумовский действительно у него на коленях и прямо сейчас, похотливо и совершенно того не стыдясь, он скользит руками по груди Волкова. – О чем ты? – Волков все же вспоминает суть вопроса, парня при этом с себя не скидывая. Голос у него предательски тихий, а руки инстинктивно ложатся Сергею на спину, чтобы тот случайно не упал. – Я спросил, если у тебя место для ночлега или останешься здесь? – мужчина хмурит брови, ясно помня совершенно иной вопрос, но не возражает, лишь кивает головой, – У меня есть вторая спальня, думаю, тебе она подойдет. – Отодвинуться не хочешь? – не грубит, интересуется, сам поддаваясь вперед, – Или действовать? Теперь уже очередь Олега опалить дыханием чужую кожу, поддавшись вперед так сильно, что они с Разумовским соприкасаются носами. Он трется о его щеку, заставляя чуть прикрыть глаза. И наклоняется к губам. – Пожалуй, ты прав, - исчезает из поля зрения так неожиданно, что еще несколько секунд Волков пытается поцеловать воздух, – Из состояния аффекта я тебя вывел. Твоя комната прямо по коридору, можешь оставаться тут сколько захочешь. Он улыбается ослепительно, точь-в-точь как на одной из обложек повешенной в коридоре, и уверенно выходит из комнаты, оставляя Олега один на один со случившимся.