Sins

Просыпается неожиданно, резко вскакивая в кровати, что мозг не успевает среагировать. Руку выставляет вперед, сжимая пальцами воздух, и стискивает челюсти настолько, что чувствует как омерзительно скрипит зубная эмаль. Взглядом упирается в потолок и смотрит, не решаясь закрыть глаза даже на относительно короткое мгновение. Олег чувствует, как напрягается его шея, как стремительно на ней вздуваются вены и ничего не может с этим поделать. Пальцами сминает ни в чем не повинные простыни и пытается досчитать хотя бы до десяти, но его попытка тщетная. По щеке скатывается непрошеная, вызванная пересыханием слизистой глаза, слеза. Волков дрожит, свободной рукой впиваясь в собственную шею, оставляет кровавые полосы прямо против кадыка, проходится по ним раз за разом, пока боль яркими вспышками не врывается в его измученное сознание. Остановиться не выходит. Ткань подушки покрывается неяркими красными брызгами, да и не только она, наверное. Сжимает ладонь на шее вновь, уже сильнее, большим и указательным пальцами стараясь надавить на челюсть, словно так она разожмётся. Олегу катастрофически не хватает воздуха, вдохнуть не получается, сколько бы не старался, словно в его заполненных песком легких нет больше места. Весь его сломанный мир корчится, кривится в его собственной агонии и ломается на куски с ужасным треском. Возможно, это трещат кости Волкова, но он в этом и не уверен. Пульс в ушах, громкий и нестерпимый, напоминает взрывающиеся снаряды. Они вспыхивают, достаточно ярко, чтобы осветить собой комнату и осколками царапают лицо Олега. Он царапает себя сам. Наконец, удается разомкнуть челюсть, что тотчас оказывается болезненнее, чем крошить себе зубы. Мужчина поворачивается, не разбирая точного места, где находится, и лишь поворачивает голову к краю кровати. С первым же выдохом сплёвывает на пол кровью. Закашливается, из-за чего кровавая слюна пачкает бороду. Лицо не вытирает, заместо этого отворачивается, поворачивая голову так, чтобы видеть лишь белый потолок. Каждая частица его тела бьётся в неестественном ознобе. Олег не кричит, хочет, но не позволяет себе, вместо этого зажмуривается как можно сильнее. Трясущейся рукой шарит по кровати, но пальцы не слушаются, путаются в смятых простынях. Проходит не меньше минуты, когда он, почти что взвыв от ярости – беспомощности - с силой прижимает подушку к своему лицу и открывает рот. Одна рука все ещё сжимает горло, потому единственный вдох выходит ничтожно коротким. И недостаточным. Ткань подушки неприятно липнет к небу, оставляя привкус пыли, так напоминающей пустынный песок. Волков едва ли не закрывает рот снова, чтобы лишиться этого воспоминания. Были бы руки свободны, точно одну пришлось бы положить на живот, потому как желудок сводит. Мужчина понимает это, когда это горло содрогается, поднимая по пищеводу желчь. Невидимый песок во рту начинает горчить. Зажмурившись, Волков делает жалкую попытку вдохнуть через нос, не отличающуюся от предыдущей ровно никак, и чуть отодвигает подушку от лица. Так запах становится менее ощутимым, но мир не попадает в его поле зрения, что, непременно, единственный плюс его ситуации. Олегу начинает казаться, что виновник запаха вовсе не пыль и не ткань, а его собственный порезанный череп. Что запах идёт изнутри, из его гниющей крови. От него никогда не избавиться. Рефлекторно, одна рука отпускает шею. Действие вновь оказывается неприятным, заставляя шумно втянуть спертый воздух. Он запускает ладонь себе под затылок, почти что нащупывает пистолет, которого нет там и в помине. Смутное воспоминание о старой койке с тяжелой обоймой под подушкой и собственном пальце на взведенном курке чуть отступает, сменяясь возросшим негодованием. Рычит, теперь уже в голос, прижимая подушку так яростно, как только может. И отвратительная фантомная пустыня появляется перед его внутренним взором, без какой-либо возможности от неё избавиться. Волков не выдерживает, рывком садится в кровати, пока тело его неумолимо трясётся. Подушку от лица не отнимает, прижимая к носу всё так же сильно, и сам сгибается едва ли не пополам. Его белая майка холодной тканью липнет к спине, заставляя кожу покрыться мурашками, до которых мужчине нет ровно никакого дела. Он мычит бессвязно, ощущая, как ноет каждая мышца его тела, и чуть качает головой. Обещал же себе привыкнуть к этому хотя бы к приезду в Питер. Обещал здесь засыпать и просыпаться спокойно, не раздирать свою кожу до крови и не будить криком остальных. Там это считалось нормальным, здесь же никогда нет. Олегу стыдно за тихие всхлипы в подушку, за заметно вздрагивающие плечи и отвратительное чувство сломленности, что он так часто замечает за собой. Чувство, спрятаться от которого не помогает ни жестокий взгляд, ни порезанные руки. Требуется десяток минут, за который Волков перестает ощущать кончики пальцев, а голова его начинает безбожно болеть, чтобы он, наконец, ослабил хватку, отодвинув теперь постельную принадлежность на достаточное расстояние от своего лица. Вовсе убирает от лица намокшую подушку, но спину не разгибает, оставаясь все в такой же позе, из-за чего поясница издевательски ноет. Кулон на шее подобно удавке тянет его вниз, и любая попытка снять его оканчивается провалом. Пальцы не слушаются, не сгибаются, и, наверное, это самое отвратительное в его положении. Терять контроль над телом, пусть даже никто не видит, Волков терпеть не может. И всё же, он не злится – сил просто нет, а если бы и были, предпочел бы сорваться с места и выйти из треклятой спальни, вместо того, чтобы сломать тут хоть что-то. Даже сейчас в вымученном изувеченном сознании мелькает лицо расстроенного Сергея. Дыхание хриплое и скомканное привычно замирает в момент, когда мужчина опускается на мокрый от пота матрац. Поджимает ноги к груди, обхватывая руками колени, и закрывает глаза, чуть раскачиваясь. Точную причину, почему проснулся так рано, Олег назвать не может. Не пытается придумать и малой доли тех оправданий, которые мантрой произносил вслух в другой стране. На самом-то деле, там они тоже были не нужны. Тогда все было иначе, уверен в этом настолько, что кивает головой, хотя ответа как такового требовать некому. Чуть расслабляя плечи, движение простое, но освобождающее от дискомфорта настолько, что Волков повторяет его трижды, взглядом упираясь в потолок. И дышит все ещё через рот, лишь бы не почувствовать фантом запаха чужой горящей плоти вперемешку с песчаной пылью, забивающейся в нос. Волков не закрывает глаза, накрывая свое лицо уже новой подушкой, потому как предыдущую скомканной бросил в угол, и надавливает со всей силой. Наученный горьким опытом – другой бы не рискнул назвать это даже так – он искусственно замедляет свой пульс, перекрывая доступ к кислороду. Пальцами впивается настолько, что ткань грозит порваться, но не отступает, даже когда легкие начинают болеть от недостатка воздуха. Игнорирует попытки собственного тела сделать нормальный вдох. Вдавливает податливый материал подушки в свое лицо. Двух минут привычно достаточно, чтобы голова наклонилась набок, а глаза закрылись даже без его воли. Держась за крупицы бодрствующего сознания, как за незримый спасательный круг, Олег заставляет себя разжать пальцы, уронив тем самым подушку на бок. Не хватало ещё умереть здесь, в двух комнатах от Разумовского, чтобы тот с утра с ума сошел. Холодный воздух, попадающий в легкие с первым относительно спокойным вдохом, уже ничем не пахнет. Хочется скривить губы в улыбке, но мужчина не успевает этого сделать. С какой-то мазохистской стороны можно сказать, что подобное состояние напоминает сон. Вот только снов как таковых здесь никогда не снится. Воспоминания, спокойные и короткие иногда проскакивают, но сколько бы раз Волков не проделывал с собой хитрый трюк, полноценного сновидения не видел ни разу. Возможно, это даже к лучшему. Ничто и никогда не разрывало его сердце во время пробуждения по утрам, являясь при этом лишь его разыгравшейся ночной фантазией. Первые лучи угрюмого петербургского солнца проходят мимо его лица, не задевая совсем, а собственно и не грея. Но все равно, уже по привычке, а не по надобности, Волков щурится. С желанием прикрыть глаза рукой, возникшим всё по той же причине, справляется куда легче. В этот раз подобие сна было приятным, спокойным и пустым. Олег не видел и единого сновидения, расслабившись настолько, что сейчас одна только мысль о том, чтобы пошевелиться, кажется ему невозможной. И все же, он переворачивается на бок, когда мышцы начинают ныть, не отойдя до конца от утреннего перенапряжения, а маленькая частица воспоминаний врезается в мозг. Его раннее пробуждение оставляет некрасивый след на едва начавшемся дне Волков качает головой, носом при этом упираясь в матрац, что, к счастью, больше никакой пылью не пахнет. Он подумает об этом позже, возможно вечером, но не сейчас. Почти что соглашается с этой идеей, когда солнце ярким лучом касается его кожи, заставляя мужчину открыть глаза. Олег обводит языком искусанные губы, не замечая их шероховатости, и смотрит прямо перед собой. На матраце алые брызги, о происхождении которых догадаться нетрудно. Без желания касается шеи, где неровные царапины медленно начинают стягиваться, и проводит по одной пальцем. Длинная, пересекает почти всё горло и ощущается шероховатостью под подушечками пальцев. Наверняка ярко-красная или розовая, такая, что за пару часов не пройдет. Волков поджимает губы. Ему нужен всего жалкий час до утра, двести рублей, что скомканными купюрами лежат в кармане военной куртки, и максимально бесшумные движения. Выскочит из здания, добежит до первой аптеки и скроет каждый след на собственной коже. С постельным бельём разобраться будет куда легче, Волков уверен в этом, потому плана для этого действия не продумывает, гадая, сколько всего у него времени. Медленно, всё ещё нехотя, он поворачивает голову в сторону прикроватной тумбочки, коих в его съемной квартире никогда не было, и не замечает собственного телефона. Точнее, он видит его, старый и побитый, так невыгодно смотрящийся в пышущем роскошью помещении, но внимания не обращает. Кое-что другое привлекает его, заставляя позабытое воспоминание яркой вспышкой промелькнуть в сознании. Мысли голове начинают шевелиться активнее, ощущаются почти физически короткими ударами в висок, чем доставляют немалый дискомфорт. Олег хмурится, заставляя себя приподняться на локтях, и внимательно изучает новый предмет на своей тумбочке. По тому, как сильно меняется его лицо за считанные секунды, несложно догадаться, что он все вспомнил. Эмоции проблесками отражающиеся в радужке смутны и неразборчивы, как впрочем, и есть на самом деле. Волков не знает, что ему чувствовать, взглядом прожигая будильник, появившейся здесь явно после его болезненного пробуждения посередине ночи. На деле, Олег толком не успел запомнить эту комнату, в полумраке она казалась точно такой же, как и гостиная, но основные моменты всё же изучил. Кровать против огромного окна, глупый полупустой шкаф и вычурно-ненужный белый ковер с высоким ворсом. В сравнении с прошлым местом обитания мужчины все это, конечно, невероятная роскошь. Вот только одних кровавых следов на простынях достаточно, чтобы Волков едва ли не физически ощутил свою отчужденность от этого. Ему бы затхлую комнатку где-нибудь подальше от людей, маленькие окна и недостаток солнечного света. Шумящий холодильник и больше ничего, даже кровати не надо, заместо неё мужчина согласился бы на старый диван. Олег поджимает губы, не кусает, как привык, лишь из-за нежелания ставить на себе новые следы, и осматривает комнату снова, подмечая для себя новые её черты. Теперь же, при слабом солнечном свете, остальные детали проявляются ярче. Картины на стенах, по одной на каждую, кроме той, где стоит шкаф, туда Разумовский решил повесить аж две. В их старой квартире тоже было много изображений, напечатанных, правда, черно-белым принтером на просвечивающей бумаге. Уголки губ сами тянутся вверх, при теплом воспоминании, пока Волков переводит взгляд на огромное окно, продолжая изучать комнату. Плотные занавески, касающиеся пола, и какие-то непонятные статуэтки почти что в каждом углу. Стоят, наверняка, баснословно, но внимания столько не привлекают, как вещь ранее заинтересовавшая мужчину. Вытянув руку, ради чего приходится подвинуться на самый край кровати, Волков касается прямоугольного корпуса, под которым неоновые цифры ответственно показывают половину седьмого утра. Будильник появился, кажется, в первом часу ночи, потому как яркую единицу Олег запомнил отчетливо, ровно, как и пальцы, неожиданно опустившиеся на его лоб. Пребывая в состоянии иллюзорного сна, он открывал глаза пару раз точно. Один, по всей видимости, выпал на момент, когда в комнате был кто-то ещё. В том, что пальцы принадлежали Разумовскому, сомневаться не приходится, их он сумеет отличить даже в бреду. Но легкое их скольжение по его коже, холодное и одновременно пылкое кажется Олегу выдумкой. Выдумкой, так сильно походящей на правду и все ещё ощущающейся легким покалывание в области лба. Единственная эмоция, вызванная этим воспоминанием – стыд. Олег закрывает лицо руками, трет так сильно, что кожа под его пальцами краснеет, чуть опухая, и не может остановиться. Он знает, прекрасно знает, что люди видели его таким. Дрожащим, кричащим, напуганным. Знает, потому как все остальные в его роте делали точно также, и в соседнем корпусе тоже. Чужой крик непременно рушил каждую ночь проведенную в пустынном аду, где такое поведение не казалось ненормальным. Но не здесь. Здесь никто и никогда, тем более не Разумовский, не должны видеть его перепачканное кровавою слюной лицо, когда он шепчет молитвы в беспамятстве. Мужчина стискивает зубы на собственном пальце, оказавшемся между челюстей лишь ради того, чтобы эмаль окончательно не раскрошилась, и проглатывает единственную надежду на то, что Сергей ничего не видел. Легкое движение пальцев ото лба и до подбородка. До перепачканного, блять, в крови подбородка. Чужие руки на его шее, чуть поглаживающие, наверняка, касающиеся свежих кровоточащих полос. Боль в пальце становится почти невыносимой, из-за чего приходится разжать челюсти, оставив красные яркие отметины на фаланге. Волков качает головой, переворачиваясь при этом на спину, отчего действие выходит непонятным. Его мозг, как выясняется все ещё уставший и отказывающийся работать нормально, никак не может выдать рационального объяснения. – Иногда люди заботятся друг о друге, - бурчит, не желая покидать ставшую неожиданно приятной кровать. Закидывает руки за спину и лишь после этого закусывает язык. В этой комнате могут быть очень тонкие стены. Но озвученная причина кажется более-менее сносной, потому как под ситуацию подходит отлично, а привести к ней аргументов труда не составляет. Мужчина впивается в неё зубами, распутывая самостоятельно завязанный узел сомнения. Разумовский мог, и, скорее всего, так и делал, проявить внимание к своему явно нездоровому другу. Решил зайти к нему в час ночи, подумаешь, на такое тоже могут быть свои причины. В конце концов, это его квартира – да и здание – так что ходит, где хочет. И все же эти прикосновения вкупе со вчерашней иллюзией не дают Волкову покоя. То, что вчерашнее было ничем иным, как вымыслом, он не берётся оспаривать, ссылаясь на явное переутомление. Материальное, ощутимое, насквозь пропахшее красным вином, но все же нереальное видение. Олег кивает ещё раз, убеждая, похоже, уже самого себя и в памяти его яркой картинкой вспыхивает прошедший вечер. Чужие губы против его кожи, невесомое прикосновение и руки Разумовского, скользящие по его груди. И все же, это не избавляет от желания обмотать всю шею ранозаживляющей повязкой, а после вылить на руки весь бутылёк перекиси водорода. Волков садится в кровати и лицо его, едва переставшее быть мрачным, снова становится таковым. Не нужно подносить пальцы к губам, чтобы убедиться в отвратительной догадке. Морщины прорезают лоб, раньше, чем он опускает ноги на пол, прижимая руку ко рту. – Не спится? Разумовский дружелюбно улыбается, устроившись на уже привычном диване, и одной рукой листает новостную ленту в телефоне. Второй же держит недоеденный сэндвич с клубничным или малиновым джемом. Поворачивает голову ровно в тот момент, когда, едва перебирая ноги, в комнату заходит Волков. Скорее всего, увидел его искаженное отражение на огромном погасшем мониторе. Или же все-таки бывший военный ходит не так тихо, как хотелось бы. В руках маленький целлофановый пакет, содержимое которого в окружающей Олега обстановке кажется ничтожным. Несколько новых бинтов, ранозаживляющая мазь в самом маленьком варианте – на большой денег не хватило – и две пластиковых ёмкости перекиси водорода на сдачу. Спрятать его за спину не успевает, так как взгляд Разумовского сразу впивается в пакет, вынуждая рыжего удивленно вскинуть брови и чуть кивнуть головой. Не смотря на то, что это последний этаж, Олег бы ни на секунду не отказался провалиться под землю прямо здесь и сейчас, переломать каждую косточку своего тела, чтобы никто не смотрел на него жалостливо. Вместо этого пытается вильнуть от ответа, оставляя уже трижды проклятый пакет на кухонной тумбе. Идти с ним сейчас в комнату бессмысленно ровно настолько же, насколько бессмысленно прятать царапины на шее, потому мужчина старается о них не думать. – Семь утра довольно подходящее время, чтобы проснуться, - Волков пересекает комнату, опускаясь на противоположный конец дивана, и едва справляется с желанием залезть на него с ногами. Вместо этого поворачивает голову к окну. Надо же, с такой высоты даже угрюмый серый Питер выглядит сносно, если не замечать рекламных баннеров, что как зараза висят на каждом здании. Пожалуй, к этому можно заново привыкнуть. – Раньше ты спал до обеда, - продолжает рыжеволосый, видимо все же не догадываясь о том, что творится с его другом. Раньше он хотя бы спал, а не придушивал себя подушкой до потери сознания, грозясь в один момент и пульс потерять. Волков молчит, ничего не отвечая, и чуть качает головой, соглашаясь. Рискует вдохнуть через нос, хотя прежде такое делал лишь после двух часов бодрствования и с негодованием для самого себя отмечает, как же вкусно пахнет еда. Свежеиспеченный хлеб и малина, теперь во втором он уверен точно. Живот, негодуя, урчит, но мужчина привычно игнорирует это, как, в прочем, старается абстрагироваться и от запахов, разжигающих аппетит. Никакого желания даже отдаленно вспоминать пустыню у него нет, потому приходится искать иную лазейку в сознании. – Можешь брать из холодильника всё, что захочешь, - говорит Сергей, перехватив чужой голодный взгляд, устремленный к нему в тарелку, – Там не сильно большой выбор, конечно, захочется чего другого - просто скажи мне. Мотает головой отрицательно, но взгляд от сэндвичей оторвать не может. Сжимает рукой футболку в районе живота и резко отворачивается. Во рту привычно металлический привкус, избавиться от которого уже ничто не помогает. Он запачкал ему раковину. Всю. Забрызгал кровью от края до края, пока чистил зубы, и живот свело спазмом. Корчился, по меньшей мере, семь минут, а потом отмывал всё, пальцами собирая холодные ошметки и выкидывая их водосток. – Я не голоден, - ложь без капли правды, но необходимая хотя бы в его ситуации. Олег ловит своё отражение в мониторе и нечетким оно кажется ему ещё ужаснее. Выпирающие бугорки мышц обтянутые кожей и ничего больше. Теперь уже не стыдясь себе в этом признаться, он понимает, что его единственное желание – убрать все мускулы со своего тела, вырезать хоть кухонным ножом и никогда более не видеть в зеркале. У него измученное худое лицо взрослого мужчины. Борода, закрывающая шрамы на подбородке, и ни единой искры в потухших радужках глаз. Волков выглядит старым, потрепанным и еле живым. Выдыхает быстро и шумно, отнимая взгляд от монитора, и вновь поворачивает голову к Разумовскому. Тот выглядит моложе его лет на десять, что, в его ситуации, не так уж и удивительно. – Разве? – Сергей наклоняет голову чуть набок, роняя тем самым рыжие пряди себе на лоб, и смотрит с интересом, – С момента нашей встречи я не видел, чтобы ты ел. Тебе нужна компания? Ему нужен новый желудок и мозги, желательно, тоже новые. Вслух ничего из этого не произносит, уводя взгляд в сторону. Волков чуть поджимает губы, когда вкус крови во рту становится ярче. Не хватало ещё начать блевать здесь. Он и так не успел вычистить после себя спальню. Против воли сглатывает и языком, как можно незаметнее, проходится по зубам. Звук сработавшего тостера врывается в его сознание неожиданно, заставляя вздрогнуть. И закашляться, потому как тошнота, вызванная голодом, накрывает сильнее. Олег кашляет, прижав ладонь ко рту и чувствует, как кровь пачкает ладонь. Извиняется тихо, когда ловит недоумевающий взгляд друга, и незаметно вытирает руку о край черной футболки. Качает головой, отмахиваясь от незаданного вопроса, и, немного помолчав, открывает рот, чтобы ответить на предыдущий. – Режим, никак не отвыкну, - врёт и улыбается при этом вымученно, что уголки губ сами ползут вниз, – В детдоме мы же ели по расписанию, - в армии потом тоже, - так и тут. – Там ты всегда прятал еду под кроватью, - и все же, Волков хочет врезать рыжему хотя бы за его глупую привычку когда не надо гнуть свою линию. Промолчал бы, было бы все прекрасно. – Я был вечно голодным ребенком, Серёг. Не стоит так обо мне волноваться, я сам прекрасно справлюсь, - последнее слово произносит грубо, едва ли не скалясь, и чуть поддается вперед. Олег пытается выглядеть уверенным, ставя локоть на спинку дивана и меряя зачем-то друга взглядом. С его бородой быть суровым труда не составляет, а вот для уверенности все же приходится постараться. – Справлюсь, - вставляет слово раньше, чем Разумовский открывает рот, и делает его абсолютно невыразительным, сухим. Ставит точку в уже поднадоевшем разговоре. Радуется этому совершенно недолго, потому как Сергей недоверчиво щурит глаза и в радужке его вспыхивает золотистое пламя. Доля секунды, выпавшая на момент, когда Волков не моргал, и потому она становится замеченной. – Справляться это душить себя подушкой или блевать в мою раковину? Прости, ванная у нас все же одна, - Разумовский хищно подается вперед, чуть обнажая зубы. Улыбается самодовольно, начиная медленно двигаться к сожителю. Сердце мужчины не пропускает удар, оно останавливается. Замедляется так быстро, что Олег вынужден прижать к нему ладонь и выдохнуть через рот, пустив кровавую слюну на подбородок. Морщится, когда сломанный механизм решает забиться быстрее, поднимая пульс выше сотни, но не прекращает смотреть на рыжеволосого. Черт бы его побрал. – Как ты? – единственное, что выдавливает из себя Волков, начиная чувствовать себя при этом еще более отвратно. Теперь мир его расплывается с невероятной скоростью, без какого-либо шанса собраться обратно. – Это мой дом и я знаю всё, что здесь происходит. Абсолютно всё, - обрывает последнее слово, заставляя его эхом разнестись по комнате. Разумовский подбирается опасно близко, что лицо его вновь находится в жалких сантиметрах от лица мужчины. Качает головой немного печально и даже старается изобразить эту эмоцию на лице. Поправляет Волкову волосы, а тот и противиться не может. Пошевелиться себе не позволяет, хотя ладони, не слушаясь, сжимаются в кулаки. Его злость самое жалкое последствие страха. – Было больно, когда ты царапал себе шею? – Олег позволяет дотронуться до своих царапин, до каждого кровоподтёка, появившегося сегодня ночью. Мычит что-то, но чужой взгляд заставляет заткнуться. – Осмелюсь предположить, что да. Выглядит жутко, надо будет раздобыть тебе водолазку, - задумчиво говорит Сергей, убирая пальцы с гематом, отчего мужчина напротив облегченно опускает плечи. – У меня есть. – Я так не думаю, у тебя одна сумка, про которую ты так и не вспомнил со вчерашнего дня. Значит, она не сильно-то и важна тебе, раз, даже зайдя в комнату, ты её не заметил. И этот пакет на моей тумбочке. Волков, наконец, отворачивается. Взглядом скользит по каждому уголку чужой гостиной, не останавливаясь ни на чём, пока изношенная сумка не попадает в поле его зрения. Молния всё так же закрыта. – Не стоит недоговаривать, Олег, мы же друзья, - последнее слово произносит с ощутимым нажимом в совершенно не привычной для себя манере. Отстраняется так же неожиданно, как и подобрался несколько минут назад, взглядом при этом от лица друга не отнимая. Чуть пожимает плечами на неоднозначно вскинутые брови и улыбается уже сильнее. – Советую тебе поесть, иначе я буду вынужден привязать тебя верёвками к стулу и кормить насильно. Один раз ты уже был мёртвым, - правда, лишь по документам, – Второго ни тебе, ни мне не надо. За полторы недели, проведенные в квартире Разумовского, Олегу так и не удалось запомнить всех комнат. И дело было даже не в их количестве – на такой огромной площади, как выяснилось, было совсем немного помещений. Он не успевал толком осмотреться. Просыпался в своей комнате, дверь в которую теперь закрывал на щеколду, выплевывал кровь в общей ванной, проходил по коридору до гостиной и покидал её лишь тогда, когда другу нужно было сопровождение. Их уговор простой до невозможности. Мужчина живет в доме Сергея совершенно бесплатно, при желании скидывается на продукты и охраняет рыжеволосого всегда. Следует за ним тенью на каждую встречу, каждый приём. Сидит в гостиной, пока тот обсуждает по телефону договоры, и не вмешивается. Последний пункт был негласным и придуманным Олегом для самого себя. Советовать человеку, который всё знает, идея так себе, как, впрочем, и ряд других идей, предположенных Волковым. Он хотел съехать в первый же день, но был остановлен утвердительным «у тебя нет денег». Хотел купить себе одежду сам, но аргумент, приведенный Разумовским, ничем не отличался. Волков сидит напротив картины с голой женщиной, название которой постоянно вылетает из его головы, и изредка моргает. Красные лучи закатного солнца теряются в его волосах, неприятно припекая щеки, но мужчина не двигается. Позади него Сергей меряет шагами гостиную, часто крича на абонента по ту сторону его слишком тонкого телефона. Он делает это с самого утра, причитая про какую-то презентацию и её важность. В этом можно было бы разобраться без проблем, если бы не апатия, сопровождающая Олега уже третий день. Клюёт носом даже сейчас, впивается пальцами в твердую поверхность подлокотников, лишь бы не упасть. Приподнимает голову только в момент, когда Разумовский садится рядом с ним, выдыхая раздраженно и ставя локти на колени. Он говорит что-то о идиотах, не умеющих выполнять свою работу, но Олег почти ничего не слышит. Кроме шума пульса в ушах. Поворачивает голову, чтобы мельком заметить свое отражение в окне. Похудел, не слишком сильно, но лицо осунулось прилично, став ещё более уставшим. Волков чуть приподнимает плечи. – Если через три дня всё пойдет по пизде, - Олег кривит уголки губ, потому как ругательства от своего друга слышит не часто, и звучат зачастую они очень нелепо, – Я не знаю, что с ними сделаю. – Уволишь. – Нет, - голос Сергея переламывается, становясь более шипучим и высоким, парень ударяет ладонями по своим же коленям, – Что-нибудь похуже. – Уволишь без пометки «по собственному желанию» - продолжает мужчина, потому как разговор более-менее приводит его в чувства. Пока они разговаривают, он даже спину выпрямляет и зевает не так часто. – Может быть, - Сергей смеётся, похлопывая друга по плечу, – Ты слишком хорошо меня знаешь. И даже это не так. Олег в первые же дни начал догадываться, что с его другом что-то не так. Высказывание отчасти неправильное, потому как с Разумовским, как с человеком, было все нормально. Но для парня, который делил с Волковым комнату большую часть его жизни, странности в его поведении все же были. Вечно закрытая комната и громко включенный телевизор в ней, ночные прогулки от кухни и обратно, сопровождающиеся попыткой заглянуть в спальню Олега. И прикосновение пальцев ко лбу, если тот забывал закрыть дверь. Мужчина кивает головой, достаточно сильно, чтобы сожитель заметил, и умолкает. Никаких слов на ум не приходит, потому он предпочитает молча разглядывать картину, которая всё ещё не вызывает каких-либо эмоций. – Если они накосячат, я спущу тебя на них, - не перестает смеяться Сергей, активируя виртуальную помощницу и прося её записать столь гениальную мысль. Волкову она такой смешной не кажется, но терпеливо дожидается, пока Марго повторит введенную заметку, и соглашается. В стремительно темнеющей комнате вновь становится тихо. Единственный звук – тихий смех довольного Разумовского, прекращается примерно через минуту, сменяясь размеренным дыханием обоих друзей. Последние лучи солнца скользят по лицу Олега, по его скрытой за воротником черной рубашки шее, перебинтованным запястьям, и исчезает на полу. Автоматически включается свет, тут же сбавляя яркость до минимума. Сергей откидывает волосы от лица, но не поднимается с места, лишь поворачивается так, чтобы смотреть другу прямо в глаза. За все полторы недели им не выпадало возможности пообщаться нормально, кроме, разве что, того странного завтрака, когда Олег так и не осмелился взять кусок в рот. Особым желанием разговаривать о чем-либо мужчина всё ещё не горит, но голову подобно другу поворачивает. В полумраке радужка глаз Разумовского кажется странной, словно бы золотистой или янтарной, приковывающей к себе внимание и отталкивающей одновременно. Что бы мужчина не чувствовал, он продолжает смотреть в ответ, пока друг не опускает взгляд на его губы. Он перехватывает его довольный взгляд и спешит чуть отодвинуться назад, крепче сжимая пальцами подлокотники, что костяшки белеют. Некогда ровное дыхание сбивается, пропуская выдохи, и Олег отворачивает голову. Галлюцинации были у него последний раз ровно десять дней назад, и меньше всего хочется их очередного повторения. И без того не справляется, придушивая себя подушкой каждую ночь вне зависимости от усталости. – Ты похудел? – Разумовский хмурит брови, замечая, насколько у его телохранителя впали щеки. Разница действительно заметная, словно тот сбросил килограмм пять, не меньше. На самом деле семь, но радости похудение не приносит. Волков не признается ни в чем из этого, упорно игнорируя свое отражение в зеркалах. В ванную специально заходит лишь после того, как овальное зеркало перед ней запотевает, чтобы не видеть мышц обтянутых изрезанной кожей. – Нет, это свет так падает, - врёт Олег, отворачиваясь окончательно, что рыжеволосый видит лишь его спину, благо пиджак скрывает осунувшиеся плечи, – Ты же видишь, как я ем. И это действительно правда, он ест, постоянно. Каждый чертов день запихивает в себя среднюю порцию всего того, что заказывает Разумовский, иногда даже готовит сам. Его проблема заключается в ином: еда не всегда проходит полный цикл по его организму. Два из трех приемов пищи, зачастую как раз самые плотные, судорожно выплевываются вместе с кровью примерно через полчаса после завершения трапезы. В такие моменты то, что рыжеволосый постоянно ходит в наушниках и зачастую не слышит даже обращенных к нему вопросов, играет Олегу на руку. В появившемся молчании проходит несколько минут, прежде чем мужчина не поворачивается обратно, натыкаясь на недовольный взгляд Разумовского. Тот сидит, держа спину ровно, и чуть щурит глаза. – Помнишь, что я сказал тебе, когда ты отказался завтракать? – презрение в его голосе ощущается едва ли не физически, смешивается с чем-то еще, что Олегу разобрать не удается. – Что-то про связывание? – Волков улыбается, недоумевая, и смотрит на друга с юношеским интересом. Кажется, давным-давно, они уже шутили о чем-то подобном. Но смех его никто не подхватывает, и единственные смешки разбиваются об огромные окна гостиной, оставляя после себя неловкую паузу. Мужчина неоднозначно выгибает правую бровь, как бы вопрошая. Но ответа не следует. Вместо этого Разумовский медленно поднимается, оглядывая друга снизу вверх, что тот чуть ежится, и встает прямо напротив него. Кладет свои ладони на плечи брюнета, обрывая его попытку встать. – Я обещал привязать тебя верёвками к стулу и кормить насильно, - голос уверенный, не требующий пререканий настолько, что Волков даже рта не открывает, чтобы возразить, – Но я не люблю, когда что-то совершается против воли. Олег сглатывает нервно, чуть закашливаясь при этом, но взгляда с рыжеволосого не сводит. Руки последнего впиваются в его плечи сильнее, почти до боли, но при этом как такового дискомфорта не доставляют. – И что же тогда? – Я сделаю всё, чтобы ты начал молить о той порции еды. Стоп, не надо пугаться, тебе понравится. Я обещаю, - Разумовский чуть улыбается, но при таком освещении его дружелюбная ухмылка более напоминает оскал, и одним движением заставляет Волкова подняться. Он сидит посередине их гостиной, что по совместительству является столовой и кухней, потому что тот, кто проектировал квартиру, не сумел убедить Разумовского в необходимости ещё минимум одной комнаты. Грубая веревка неприятно впивается в оголенную кожу. У него связаны руки, так сильно, что каждая попытка освободиться болезненно натирает кожу, раздирая при этом едва начавшие заживать порезы. Опоясывает оголенный торс, прямо против оставшихся после похудения кубиков, и прижимает Волкова к стулу. Он дышит тихо и часто, потому как глубокий вдох сделать не получается – верёвка тотчас прижимается к животу сильнее, выбивая тем самым воздух. Олег смотрит на свои привязанные к стулу ноги и всё никак не может понять, почему он, собственно, согласился на это? Словно его сильно спрашивали. По правде говоря, он и не сильно помнит тот промежуток времени между разговором напротив картины и текущим моментом. Зато губы чужие, жаркие, требовательные, накрывающие его рот и лишающие какой-либо возможности сопротивляться, помнит отчетливо. Теперь уже мысли о галлюцинации не возникает. Он задает Разумовскому вопрос за вопросом, неудобно елозя на стуле, но не получает ответа ни на один вопрос. Выдыхает шумно и громко, так, чтобы рыжеволосый точно услышал, но тот даже не оборачивается. Стоит, напротив кухонной тумбы, периодически подходя к холодильнику и обязательно забывая на пару минут о том, чтобы его закрыть. Готовит, если так можно обозвать странный процесс, происходящий в полумраке и обязательно сопровождающийся ругательствами. – Может, ты все же обернешься ко мне? – вопрошает Олег, предвидя скорую фатальную ошибку на последнем этапе готовки. Плечи Разумовского немного подрагивают, выдавая его тихий смех, но парень не спешит оборачиваться, двигая все ингредиенты к краю стола. Останавливается на пару минут против пакетиков с приправами и выбирает самую яркую. – Господин, я могу кое-что сказать? – и как же унизительно это звучит. Щеки Волкова вспыхивают моментально, что в полумраке, ему кажется, их становится видно. Он роняет голову, бородой упираясь в собственную грудь, и пытается справиться с нахлынувшими на него эмоциями. Он говорил в таком тоне со старшими по званию, но никогда не с Разумовским, каким бы статусом тот не обладал. Теперь же, привязанный, обнаженный, он вымаливает возможность задать вопрос у человека, которого знает с детства. Медленно унижение сменяется чем-то другим. Волков подмечает это по тому, как ему становится жарко, а во рту пересыхает вовсе не из-за скорого приступа тошноты. Он поднимает голову, смотря на рыжего исподлобья, и встречается с ним взглядом. Разумовский кивает головой, отвлекаясь от готовки, и поворачивается к связанному телохранителю. Облокачивается на тумбу, внимательно всматриваясь в чужое лицо. Наверняка замечает перемену эмоций. – Да, говори. – Не клади в рис корицу, ты все испортишь, - и все же Волков не выдерживает, улыбается, вновь опуская голову, и смотрит на друга с пляшущими озорными огоньками в глазах. – Что? – Разумовский, недоумевая, оглядывается, следя за другом, который неотрывно смотрит на яркий пакет на тумбе, – Корица? Она вроде бы в рецепте есть, - чешет затылок, но все же берет приправу в руки. – Более чем уверен, что в рецепте была куркума, - Волков кивает головой, когда парень берет в руки неброский пакет, перечеркнутый крупными буквами названия. Даже с расстояния умудряется разобрать его. – Точно! – рыжий хватает нужный пакет и высыпает чайную ложку приправы к почти готовому блюду, – Оно должно становится таким желтым? Отвечай мне. – Да, - и последнее слово, произнесенное Разумовским, врезается в мужчину. Он умолкает, более рта не открывая, и смотрит, как рыжеволосый шагает по кухне. Через несколько минут томительного ожидания, впивающихся в кожу веревок, натерших уже до такой степени, что под ними появляются яркие красные полосы, Сергей подходит к связанному другу с приготовленным блюдом. Откладывает тарелку в сторону, так, что запах приготовленного риса разносится по комнате, заставляя рот Олега наполниться слюной, но ни ложки, ни вилки в руки не берёт. – Помнишь, я говорил, что заставлю тебя молить об этой еде? – Волков нервно сглатывает, тотчас сбивая дыхание, но на рыжего смотрит без страха. Желание поддаться вперед обрывает, дабы не натереть кожу сильнее, – Отвечай мне. – Да. – Да? – Разумовский выгибает бровь и чуть прикрывает глаза, пальцем отодвигает тарелку ещё дальше, так, что в поле зрения мужчины она оказывается едва ли не наполовину. – Да, господин, - у Олега вспыхивают щеки. Снова. Очень ярко. Рыжеволосый довольно кивает головой, потирает рукой шею и неожиданно опускается на колени напротив Волкова. Смотрит на него, хищно улыбаясь, и пальцами касается чужих бедёр. Медленно, издеваясь, он поднимается ладонями выше, доходя до края джинсов. И чуть задерживает руку на промежности, надавливает и убирает раньше, чем мужчина довольно прикрывает глаза. – Значит, я заставлю тебя молить, Волк, - его руки накрывают торс мужчины, скользят по выпирающим кубикам. Волков теряется в ощущениях, откидывает голову назад и закрывает глаза. Чужие пальцы, невесомо ласкающие его тело, боль от впивающихся в кожу грубых веревок и сводящий желудок в спазме голод. Охает, так громко, что это не остается незамеченным, когда губы рыжеволосого прижимаются к его коже. Очень, очень низко. – Не дергайся, - рявкает Разумовский, когда мужчина пытается пошевелиться, двинуться вперед навстречу ему, – Не смей. Волков действительно не смеет ослушаться. Сидит, не двигаясь, пока рот его пересыхает, и смотрит, как друг ловко расстегивает заедающую ширинку его джинсов. Закрывает глаза в тот момент, когда замечает, какое все же влияние оказывают на него действия Сергея. Рыжеволосый улыбается, с янтарём в радужке глаз, и накрывает поднявшийся член Волкова своей ладонью, не высвобождая его при этом из белья. Ведет рукой вверх, чуть сжимая выпирающий бугор, и внимательно следит за реакцией, за тем, как Олег забывает про вдохи, а вспомнив, не может их сделать из-за веревок. Как он откидывает голову, как грудь его поднимается часто, а плоть твердеет. Он сжимает сильнее у самого основания и ведет рукой, пока мужчина напротив тщетно пытается двинуть бедрами. Разумовский замечает его горящий взгляд. И убирает руку. Поднимается с колен, отряхивает ладони. Совершенно не обращая внимания на Волкова, расстегивает верхнюю пуговицу своей белой рубашки – до этого он был на встрече – и отходит в сторону. – Хочешь, чтобы я продолжил? – задает так, словно это самый обычный вопрос. Словно он не сводит мужчину с ума одними только прикосновениями. Волков кивает головой, сильно и часто, так, что картинка пред глазами начинает кружиться. Но вслух ничего не произносит, словно не может выговорить ни слова. На самом деле, как ему кажется, все именно так. Он пытается двинуть бедрами, хоть это действие заставляет вёревки впиться в кожу, пытается сделать хоть что-то, чтобы расслабиться, но его ограничивают связанные руки. – Я. Тебя. Не. Слышу, - ухмыляется Разумовский, и приставляет ладонь к уху. Поворачивается немного боком. – Прошу, продолжите. Не двигается с места и никак не меняется в лице, лишь взгляд его скользит в сторону тарелки с остывающим на ней блюдом. Сергей чуть пожимает плечами, наблюдая, какую реакцию это произведет. – Пожалуйста, господин, продолжите, - улыбается довольно, но подходит вовсе не к Волкову, а к тарелке. Берет её в руки, пальцами набирает немного риса и отправляет себе в рот. Пошло высунув язык, облизывает пожелтевшие от приправ подушечки пальцев и повторяет действие снова. – Прошу вас, господин, - голос Волкова неожиданно для него самого напоминает скулеж. Он поддается вперед настолько сильно, что веревки окончательно раздирают кожу, заставляя ту кровоточить. Но это его совершенно не беспокоит. Он просит снова и снова, взглядом упираясь в тарелку и в худые пальцы, отправляющие рис в рот. Смотрит, сглатывает слюни и ничего не может поделать в состоянии крайней беспомощности. Дышит уже часто, совершенно игнорируя впивающиеся в кожу веревки, и взгляд его жалобный, настолько же, насколько и голос. Его пытка длится бесконечно. Он в этом уверен, потому как ни на одну из просьб Разумовский не реагирует, даже глазом не ведет, шагая по комнате из угла в угол, словно нет здесь привязанного к стулу Олега, словно нет вообще ничего. Не выдерживает, кричит впервые за все десять дней, и тянется вперед настолько сильно, что стул опасно кривится, грозясь упасть. Сергей не позволяет этому произойти, одной рукой хватая мебель и возвращая её в прежнее положение. Смотрит на мужчину с опасными искрами в глазах, набирает пальцами немного риса и подносит Волкову ко рту. Тот жадно вбирает пальцы в себя, смыкая губы на фалангах, и пища оказывается у него во рту. Глаза закрывает, но, вовсе, не стыдясь происходящего. – Жуй, - велит Разумовский, когда подает Олегу вторую порцию, позволяя есть с его пальцев, – Молодец, не торопись, тут ещё много. Мужчина кивает головой, пережевывая поостывший рис слишком быстро. Просит разрешения – молит – о новой порции, и принимает её, блаженно прикрывая глаза. Он делает это снова и снова, привыкая жевать медленнее и не кусать случайно чужие пальцы, и рука Сергея вновь накрывает его член. Забирается на это раз под белье, обхватывая уже сильнее. Олег жует в то время, как Разумовский двигает ладонью, но едва он прекращает, как рыжий тоже останавливается. И это сводит бывшего военного с ума, контроль с примесью боли и безграничного удовольствия. Последнюю порцию, принятую с особой жадностью, он старается жевать медленно, совершено не в такт движениям Сергея, потому как тот ведет ладонью все быстрее. Волков чувствует скорую разрядку, из-за чего нормально пережевать никак не получается, и глотает рис как есть. В этот момент рыжеволосый сжимает пальцы на его члене сильнее, не разжимая, ведет вверх, чувствуя, как тот начинает пульсировать. Он позволяет Олегу кончить, позволяет обмякнуть на веревках и уронить голову. Позволяет не называть его господином. И не удерживается от желания, обхватить его лицо ладонями. – Спасибо, - шепчет Волков, когда носы их соприкасаются, но договорить не успевает. Жаркие, перепачканные куркумой губы впиваются в его собственные грязным поцелуем. Он пускает язык Разумовского в свой рот, позволяя тому делать все, что хочется. Не поцелуй, они просто дышат друг другу в рты, иногда лениво двигая языками, но мужчине и этого уже достаточно. Волков накрывает своими губами верхнюю губу Сергея, чуть посасывает, оттягивает, заставляя того застонать в ответ. Кусать пока не решается, вместо этого впиваясь в нижнюю. Пальцы Сергея с силой впиваются ему в плечи, что завтра утром останутся синяки, но он об этом не беспокоится, продолжая поцелуй. Хочется дотронуться до рыжеволосого, но, не имея такой возможности, Волков все же сдается, когда парень отодвигается от него. – Я же говорил, что заставлю тебя поесть, - самодовольно улыбается Разумовский, заходя за спину друга и ножом, по всей видимости, лежавшим все это время на диване, разрезая грубые веревки. Волков согласно кивает головой.