Октябрь

      Воздуха почти не хватало, а тот, что попадал в легкие Дипломатора, больно резал горло. По бокам мелькали огни, под ногами сменялись одна за другой крыши, перемежаясь пастями огромных черных пропастей, один неверный шаг — и ты уже летишь с высоты двадцать первого этажа навстречу своей судьбе и мокрому асфальту.       Все вокруг сотрясалось и гудело, было залито криками протестующих, шествиями и красно-синими огнями и сиренами полицейских машин. Это был самый масштабный митинг за все время, что Дипломатор действовал в городе. Когда он вдруг появился на одном из этажей заброшенной стройки многоэтажного дома, озаренный несколькими прожекторами сразу, он был оглушен восторженным криком толпы, стоявшей внизу. Он не ожидал, что придет так много людей. Море голосов и рук плескалось под его ногами. Ах, как хотелось упасть в него, утонуть в его ласковых и душащих объятиях…       Речь была, как всегда, лаконичной и точной. Он позволил себе немного выйти за регламент, написанный им заранее, и поговорить с толпой, растущей с каждой секундой. Пошел мелкий дождь, но это не могло разогнать митинг. Не мог и шум сирен, который Дипломатор услышал издалека, поняв, что пора бы ему заканчивать.       — Давайте поговорим!       Толпа взорвалась, словно это была бомба замедленного действия. Все люди разом закачались, словно ждали какого-то беззвучного сигнала, кто-то начал петь, и все разом подхватили его зов, и улицы Москвы заполнил нестройный хор тысяч голосов.       — Мы можем помолчать, мы можем петь! Стоять или бежать, но все равно гореть!       Сердце Дипломатора заполнила, словно стая птиц, огромная гордость. С трепетом, словно мать за своим чадом, наблюдая за этими людьми, он осознавал, что это не зря, что есть те, кто готов идти за ним.       Протестующие мешали полиции пройти к стройке, где стоял Дипломатор, но он знал, что полицейские машины уже едут по переулочкам, чтобы подобраться к нему со спины. Поэтому, схватив свой рюкзак, он спешно поднялся вверх по полуразрушенной лестнице и поднялся на последний достроенный этаж, пересек его и готов был скрыться в огнях Москвы, как услышал топот за своей спиной. По лестнице поднимались люди в защитных костюмах и с дубинками.       — Эй, вот он! — крикнул кто-то из них. — Хватайте его!       — Ну вот, опять, — вздохнул Антон, перепрыгивая через дыру, разделявшую его и следующую крышу.       Он тщательно готовился к этому митингу: изучил все окрестности, крыши прилегающих домов, пожарные лестницы, наметил все пути отступления. Полиции ни за что за ним не угнаться.       Красная крыша, серая крыша, небольшой съезд, чей-то балкон, скользкая пожарная лестница, провал между домами, еще несколько крыш. Сирены все еще гудели где-то рядом, и Антон, спрыгнув на землю, тут же пересек улицу, подтянулся на высоких прутьях и перепрыгнул через забор, и палисадник скрыл его от глаз полицейских, но во дворе оставаться было опасно. По его оценкам, дом, в котором он оказался, был давно заброшен, поэтому он, продравшись через заросли, тут же залез через дыру в стене и бросился вихлять по этажам. Нужно было спрятаться подальше, там, где его не смогут найти.       В одной из отдаленных комнат на третьем этаже он нырнул под кровать и затих. Он видел в отражении на стенах красные и синие огни, слышал сирены, голоса, шаги в доме. Кто-то обыскивал здесь все, заходил в каждую комнату.       — Лейтенант! — раздался чей-то голос недалеко от той комнаты, где прятался герой. — Кажется, его здесь нет. Задняя дверь была открыта, наверное, он сбежал через нее!       — Черт возьми! — выругался тот, к кому обращались. — Мы столько времени потратили на этот дом. Попробуем напасть на его след, пусть Вишневский тут все еще раз проверит, а потом едет за нами.       Быстрые шаги скоро растаяли во мраке коридоров, и кто-то, видимо, Вишневский, немного потоптался по этажу. После раздался звук двигателя, с рычанием двинувшего машину дальше.       Квартал затих, а комнаты старинного особняка снова погрузились в полумрак. Дипломатор не спешил выходить. Он трудно, но тихо дышал пыльным воздухом, чувствуя брезгливость от этого полуразваленного грязного места. Руки и ноги дрожали он напряжения, но он все-таки шумно выдохнул, пытаясь привести сердцебиение в норму.       Сколько времени прошло, он не знал, — может, минут десять, а, может, час. Но он вылез из-под просевшей кровати, и гнилые половицы отозвались жалобным скрипом.       Антон замер.       Звуков шагов нигде в доме не было, и тогда он смог вздохнуть спокойно и позволить себе немного расслабиться.       — Что ж, где это я оказался? — негромко сказал вслух он, и звук собственного голоса придал ему уверенности. — Какой-то старинный особняк, явно принадлежавший какому-то буржую.       Он снял перчатку и протер пальцем первый попавшийся предмет. Слой пыли был толщиной в несколько сантиметров.       — Он явно заброшен в семидесятых годах прошлого века, — все еще оглядываясь в темноте, проговорил Антон. — Наверное, тут было коммунальное жилье... Интересно, призраки здесь есть?       Он сам же засмеялся со своей реплики и машинально порылся в карманах. И был несказанно рад своей находке. В кармане штанов нашелся маленький фонарик, предусмотрительно положенный на случай таких вот похождений по заброшенным скрипучим особнякам.       Огибая дыры в деревянном полу и груды осыпавшейся штукатурки, Дипломатор медленно двинулся к выходу из дома. Конечно, было бы интересно поглазеть на заброшенные здания, посмотреть, какие тут водятся приветы из прошлых веков, но полиция может вернуться с минуты на минуту и снова начать прочесывать этот район, так что нужно убираться отсюда и поскорее.       Он проходил через бесконечные коридоры, спальни, гостиные, залы, столовые, а дом все никак не хотел кончаться. Одежда Дипломатора уже покоилась в рюкзаке, в руках была влажная салфетка, а фонарик бегал в поисках зеркала, перед которым можно было бы стереть маску с лица и смело отправляться в квартиру. И вот, заветный предмет был найден в куче строительного мусора и останков мебели в одной из маленьких спален. Через окно с пожелтевшими занавесками пробивался лунный свет, освещая облупившуюся краску и пыльную кровать с атласным постельным бельем.       С маской, нарисованной помадой цвета «Кардинал», Антон справился быстро. Знание названия этого цвета ничего ему не давало: он все равно никогда не увидит его таким, какой этот цвет есть. Он уже привык вместо «на стенах этой комнаты кислотно-зеленая краска» говорить «она голубая» или, желая сказать «ты купил фиолетовую помаду», словно автозамена, поправлять себя на «спасибо, ты выбрал очень красивый оттенок красного». Он уже свыкся с мыслью о том, что небо для него никогда не станет голубым, трава зеленой, и даже Дипломатора он никогда не увидит так, как он предстает перед всем миром.       Перед самым дверным проемом он поймал себя на мысли, что здесь что-то не так. Еще раз окинув комнату взглядом, он понял: магнитофон. Обычный кассетный магнитофон семидесятых, один из первых в Советском Союзе, в уголке красовался красный прямоугольник с надписью «Десна». Но что было в нем не так — он не был таким пыльным, как все остальное. Явно, он был перенесен сюда с десяток лет назад. Рядом лежала относительно новая кассета с одной надписью.       «Maria».       Любопытство взяло верх, и Антон, осторожно вставив кассету в проигрыватель, нажал кнопку «Старт».       Черная ленточка пленки торопливо побежала, наматываясь с одной катушки на другую, и комнату наполнили помехи. Около минуты Антон неподвижно сидел в полумраке, слушая белый шум, и хотел было с сожалением выключить магнитофон, как до него донеслись знакомые аккорды, и он замер, словно камень. Нежный голос тихо и печально пропел, всколыхнув старые воспоминания:       — Swept away, I'm stolen...