Адаптация

      Олег старается не дышать, но такой знакомый и оттого обыкновенно уже незаметный запах парфюма всё равно окутывает ядовитым облаком, по капле просачивается в лёгкие. Ненавязчивый унисекс-аромат сейчас играет фантомными нотами грозового неба и гари. Пламя не потушено — его медные языки касаются плеч, нагих в широком вырезе белоснежной футболки. На расстоянии выдоха, и это непозволительно близко, — во всяком случае, Олег чувствует, как его скулы и лоб опаляет адским жаром. Внутри уже вовсю дымит, трещит и искрит красным, тогда как спину, плотно прижатую к стеклу исполинского автомата с напитками, ледяным дыханием облизывает ужас. Смотреть в иронично прищуренные глаза нет никаких сил: столь сладко смакуемой самоуверенности сегодня Олегу противопоставить решительно нечего. Нечего даже возразить, но он всё равно пытается сглотнуть вставший в горле сухой ком, когда тонкие губы под его загнанным взглядом вновь довольно кривятся после многозначительной паузы, выдыхая:       — Хочешь, чтобы он узнал?       В мае 2009-го Серёжа до самого вечера пропадает в компьютерном классе, готовится к вступительным в физ-мат лицей. Олег никуда не собирается, да и тут учится кое-как, но ради таких вот вечеров, когда мягкое рыжее солнце течёт в класс сквозь ободранные жалюзи, когда в косых лучах танцуют сияющие пылинки, а рядом тихо шумит системный блок и устало, но довольно улыбается лучший друг, он готов променять азарт футбола на серые стены.       Когда Серёжа устаёт заниматься, они смотрят фильмы. Целый мешок дисков привезли с месяц назад из обанкротившегося проката. Вот только DVD-плеера под стареньким телевизором в общем зале нет, а к компьютерам, купленным на деньги мэрии, без опаски допускают только Разумовского.       Все боевики и приключения они уже посмотрели, а потому Серёжа достаёт из рюкзака коробку с рисованными персонажами. Олег не возражает — конечно, он уже слишком взрослый, чтобы смотреть мультики, но в прошлый раз в похожей упаковке оказался целый мир огромных летающих роботов с ракетами за плечами.       Но на этот раз всё иначе. Школьник карает преступников, записывая их имена в магическую тетрадь, и те дохнут словно мухи. «Я стану богом нового мира», — говорит он. А Олег не задумывается о моральной стороне происходящего, он просто с интересом наблюдает за развитием сюжета, подобно пучеглазому другу главного героя. Но серия заканчивается, и он замечает нечто странное рядом. Серёжа сидит, по-прежнему глядя в экран, а его губы растягивает широченная улыбка, словно в день рождения перед огромным тортом, которого ни у кого из них никогда не было. Под рыжей чёлкой в распахнутых настежь глазах непролитой влагой дрожит восторг.       — Я бы тоже хотел так, — Серёжа делает глубокий вдох, словно вспомнив вдруг, что ему нужен воздух, оборачивается к Олегу и, глядя в глаза, с чувством добавляет: — Я бы смог.       Олег отводит взгляд. Ему странно, неуютно, возможно, даже жутко. А ещё он думает о том, что в свете умирающего солнца с этим безумным взглядом обычно забитый и тихий Серёжа выглядит слишком ярко. Красиво.       — Таких тетрадок не бывает, — уныло тянет Олег, стушевавшись сам не понимая от чего.       Но Серёжа его и не слышит. Он отворачивается и запускает следующую серию, забивая на близящийся отбой.       Лишь много позже Олег понимает, что впервые увидел Птицу именно тогда.       Нет, странные вещи происходили и раньше. Некоторых любителей задирать и тыкать Серёжу судьба вдруг награждала ответкой в виде рассеченной брови, вывихнутой ноги, жутких синяков по бокам или даже заиканием. «Не заметил ветку, поскользнулся, упал с лестницы, неудачно пошутил друг», — такими были ответы для воспитателей, и те с удовольствием верили. Олег тоже поначалу радовался, что те, до кого не смог добраться он сам — струхнул, потому что был младше, не знал или просто не успел, — получили по заслугам от самой жизни. Вот только Серёжа его бурных восторгов отчего-то не разделял: сухо кивал, отмалчивался или преувеличенно бодро начинал рассказывать о чём-то постороннем.       На излёте 2007-го уже повсеместно угасающая мода на любимый спорт президента докатывается и до воспитанников интерната. Серёжа долго отнекивается, но в итоге Олегу удаётся уговорить его. Спортзал, многослойно выкрашенный синей, зелёной и рыжей краской, пахнет характерной смесью пыли, советской резины и стали. К концу занятия этот запах въедается в ладони намертво.       Начинается с того, что из подсобки по полу растаскивают маты. Чёрные, тяжеленные, — Олег воображает, что это куски расплющенных китов, а он сам — великий китолов, деловито раскладывающий свою добычу. С этой мыслью он поднимает голову и машет Серёже, который уже забрался под самый потолок. Тот улыбается и машет в ответ, громко чихает от шелушащейся побелки и легко соскальзывает по толстенному канату обратно на пол.       На первом занятии их учат правильно надевать потасканные кимоно, рассказывают, что «дзюдо» — это, оказывается, «гибкий путь», и после замысловатой разминки показывают несколько приёмов. Олегу всё нравится: и серьёзный внушающий уважение тренер, и мысль, что сам он станет сильнее, ведь уехать на одной бесшабашности выходит далеко не всегда. Он то и дело косится на Серёжу, но тот уже как будто забыл о своём нежелании идти сюда: внимательно слушает тренера, сосредоточенно хмурится, стараясь в точности повторить движения.       Так проходит два месяца, а потом, во время общей отработки скрестного захвата в парах, партнёр Серёжи ломает руку, два пальца и зарабатывает вывих ключицы. Никто не успевает ничего заметить — вокруг полно мельтешащих фигур в одинаковых белых и синих тряпках. Парень выше Серёжи на полголовы говорит, что не падал, что Разумовский сделал это специально. В его вытаращенных глазах плещется страх, он не перестаёт орать буквально ни на минуту. Но ему никто не верит — разумеется нет. Серёжа, бледный, как лист бумаги, говорит, что обиделся на злую шутку и поставил подножку. Его временно оставляют в покое.       А Олег наконец начинает понимать.       Они идут в раздевалку с длинными уродливыми лавками, где Серёжа забирается на подоконник высокого окна, поджимает колени, утыкается невидящим взглядом в стену напротив. После вопроса Олега он долго молчит, а затем совершенно потерянно признаётся:       — Я не помню.       После известия об освобождении Гречкина Разумовский мечется по своему кабинету как безумный. Он шокирован, подавлен и разозлён одновременно. И Олег искренне сочувствует ему, хотя сам давно не то что не удивляется, а просто не замечает подобные истории. Сквозь толстенный известковый налёт цинизма они просто не достигают его внимания.       Олег пытается поделиться этой защитой от внешнего мира: говорит, что таких, как Гречкин, ещё много. Да, им всегда всё сходит с рук, и всегда сходило, потому что люди в большинстве своём любят деньги, говорит о том, что погибшую девочку всё равно не вернуть, но всё тщетно. Оно и не удивительно, ведь это Серёжа — самый близкий и самый отличный от него, Олега, человек. Хотя нет, Разумовский совершенно особенный по сравнению вообще со всеми — самый лучший. Самый талантливый, самый светлый, самый искренний и, конечно же, с огромным чувством вселенской справедливости. Олегу хочется щуриться — так ярко сияет.       Возможно, за это он его и любит, тянется всей своей не Бог весть какой душой к невероятному, будто из другого мира Разумовскому, отчаянно горящему идеями новых проектов и светлого будущего. Оправдательный приговор Гречкина тот воспринимает почти как удар по самому себе, и Олег даже начинает немного беспокоиться — не появится ли защитник…       Но Птица другой: спокойный, по-своему терпеливый, уверенный не только в своей правоте, но и в собственных силах что-то изменить. Когда, окончательно выбившись из сил, Серёжа падает на диван рядом и совершенно по-детски утыкается в плечо, Олег гладит огненные волосы, слышит тихий всхлип и наконец успокаивается. Птица далеко.       После ухода Серёжи с дзюдо Олег быстро переключается на самбо. В беспокойное подростковое время, когда хочется много, а можно так мало, это то, что нужно. По крайней мере для него. Серёжа начинает всерьёз увлекаться математикой, буквально ночует с затёртыми учебниками, полными зубодробительных задачек. Он вытягивается, из мелкого становясь скорее тощим, нескладным, но каким-то очаровательно ломким. Всё чаще — не забитым и мрачным, а просто задумчивым. В такие моменты Олег ни о чём его не спрашивает — всё равно мало что смыслит в этих интегральных далях пространств и подпространств. Он просто смотрит на резной профиль, на то, как ветерок из окна нежно играет мягкими прядями, на изящные, чуть узловатые пальцы, в которых безумным маятником порхает ручка.       Смотрит и улыбается.       В душном июле 2010-го Олег просыпается посреди ночи. Простыня мокрая, тяжёлая духота не уходит с первых этажей даже после заката. Распахнув глаза, словно после кошмара, Олег ещё долго лежит, смотря в ландшафт бледно синеющей в темноте побелки. Он старается вести себя как можно тише, но бешено стучащее сердце заткнуть не выходит. Наверное, во всём виноват этот дым — его снова принесло с горящих торфяников в область.       Год назад Серёжа поступил в лицей, набрав максимальный балл по математике. Никто и не сомневался, что так будет. Никто, кроме самого Разумовского. Во время решающих месяцев подготовки к вступительным у него появляется странное хобби. Он начинает таскать коробки от продуктов возле столовой, банки из-под краски после убогого ремонта, тюбики клея, приволакивает откуда-то старые покрышки и жжёт всё это на пустыре за редким лесом возле интерната. Когда в голубых глазах пляшет пламя, а по округе начинает расползаться чёрный дым, Разумовский едва ли замечает Олега. Новое развлечение тому не особо нравится, больше напоминая дурную привычку, но Олег всё равно каждый раз идёт за компанию. Ему тревожно. Он уже знает о Птице, но скорее благодаря собственной наблюдательности, ведь говорить о нём Серёжа не любит. Он и сам его боится, а потому старается не упоминать лишний раз.       И всё же их невидимый Сам-знаешь-Кто всегда где-то рядом. Но пока он не ломает пальцы одноклассникам, а всего лишь жжёт мусор на пустыре, Олег согласен на перемирие.       Во сне они тоже жгут мусор, но на этот раз его слишком много. В какой-то момент огонь выше человеческого роста подхватывает порывом крутого ветра. От щедрых снопов искр сухие сосенки на опушке вспыхивают, как факелы, Олег кричит, что нужно бежать, оборачивается к Серёже и замирает с открытым ртом. Ужас бьёт по затылку глухим ударом, резонансом подкашивая колени. Вся тощая фигура Серёжи объята ревущим пламенем — виднеется лишь неясный силуэт. И Олег не раздумывая бросается к нему, хотя это чистое самоубийство. Вот только рыжее марево не жалит. Олега прошибает пот. Он хватает тонкие запястья, зовёт по имени, не зная, как помочь, заглядывает в закрытые глаза. Жарко. Одежда давно сгорела, но сами они отчего-то всё ещё живы. Серёжа едва уловимо тянет на себя, и Олег обнимает, прижимает его к себе крепко-крепко, чтобы если не спастись, так хоть сгореть вместе. Летящие в восходящих потоках ветра волосы лезут в лицо, липнут к уголкам рта во время поцелуя. Это не просто касание губ, это что-то иное: яркое, необходимое. Весь мир рушится и исчезает в одно мгновение, но это больше не беспокоит, ведь они вместе.       Олег медленно поворачивает голову. На соседней кровати мирно спит Серёжа. Бледный профиль на фоне стены сияет в лунном свете, тонкие брови чуть нахмурены, но дыхание глубокое, и пальцы не комкают покрывало. «Опять о чём-то задумался», — хмыкает про себя Олег. Но ему вовсе не весело. Хочется орать: от удивления, испуга, восторга, непонимания. Или наоборот — от внезапно накрывшего понимания.       Олег не угадывает насчет Птицы. Но он не настолько слеп и наивен, чтобы решить, будто Кирилла Гречкина поджарил кто-то другой. Да, он начальник охраны Разумовского и его личный телохранитель, но он не может быть рядом постоянно. По разным причинам.       А значит, не может защитить Серёжу от самого себя.       «От Птицы», — тут же одёргивает себя Олег. Его давно не было видно, и вот — настолько дикий рецидив. Никогда не терять бдительность — первое правило секьюрити. Но это в теории, на деле никакая опасность не бывает настолько постоянной и неотступной.       И всё же Олег чувствует, что это его вина. Днём он, как всегда, стоит за плечом Разумовского мрачной тенью. Ещё более мрачной, чем обычно. Между деловыми встречами, когда не нужно держать лицо, Серёжу катает на эмоциональных качелях. Он то улыбается, открыто и радостно подставляя скулы редкому питерскому солнцу, то весь как-то сникает, напряжённо замирает и украдкой косится на Олега. Продолжает молчать. Понимает — сейчас не время и не место.       Знает ли он правду? Олег практически молится о том, чтобы не узнал никогда, хотя в богов он не верит. Он верит только в себя, рыжее солнце на заднем сиденье и их нерушимое «вместе». А Птица… Просто паразит. Если бы Олег нашёл волшебную лампу с джинном, это было бы его единственное желание — избавиться, вырезать, вырвать, извести.       Они возвращаются в башню. Олег уже знает, как начать разговор: усиление охраны и всё такое, ведь поблизости разгуливает опасный поджигатель. Гречкина не спасли ни сигнализация, ни охрана, которая у него наверняка была. Нужно перепроверить все системы безопасности, поставить видеонаблюдение не только в кабинете, но и жилых комнатах. Естественно без записи на внешние источники — Олег будет следить сам. Когда спать — дело десятое. Но, пока он переодевается и обдумывает возможные варианты, телефон мигает сообщением «Зайди. Нужно поговорить».       Разумовский сидит за своим зеркальным столом, смотрит строго, исподлобья и тут же отворачивается, скрываясь за отросшими волосами, начинает нервно заламывать переплетённые в замок пальцы.       — Олег, зачем ты это сделал?       Волков застывает посреди комнаты. Что ж, он должен был догадаться. Лучшую кандидатуру на роль убийцы Гречкина, пожалуй, и представить нельзя. Кто вообще поверит, что пироманьяком в средневековой маске — да, Олегу уже доложили — может оказаться сам миллиардер Разумовский? Гений и филантроп, куда ж без этого. Олег заставляет себя сделать глубокий вдох. Он ни разу не спокоен, но с каменным лицом подходит ближе, встаёт у автомата с газировкой, скрещивает на груди руки и лишь затем отвечает:       — Сделал что?       — Олег, — Разумовский вскидывает голову, пытается сверлить суровым взглядом, но у него не выходит. Он скорее обеспокоен и напуган возможными последствиями, чем зол. — Ты убил человека.       — Не самого лучшего, надо сказать.       Олег пытается выиграть время, чтобы найти выход.       — Да, плохого, отвратительного, но ты убил. Сжёг его заживо, — Разумовский шумно выдыхает, с силой проводит ладонями по лицу, сжимает волосы, словно собираясь выдрать. — Что теперь делать? Что, если тебя найдут, придут за тобой?..       — Никто за мной не придёт. Я не делал этого.       Олег прикрывает глаза и трёт переносицу. Что, если за Серёжей действительно придут? Пока образ демонического поджигателя в маске и правда выглядит слишком экзотично для средней полосы России. В такое мало кто может поверить. Но что, если найдутся другие, менее невероятные улики?       — Хватит! — Разумовский вскакивает из-за стола, словно пружина. — Ты меня за идиота держишь?!       — Как можно? — Олег нервно усмехается. Похоже, у него действительно нет выбора. Если он выдаст Птицу, Серёжа может что-нибудь вспомнить, и тогда они вместе подумают, как избежать дальнейших проблем. Если продолжит отпираться — в конце концов Разумовский сам придёт к верному выводу.       — Сегодня ты не ночевал в башне. Ты ушёл отсюда в половине десятого, а в квартире появился только к четырём утра! — на Разумовского тяжело смотреть. Гнев, страх, паника, растерянность — всё смешалось в голубых глазах и подрагивании тонких губ.       Олег отводит взгляд, молча качает головой, зачем-то суёт руки в карманы, сардонически улыбаясь. Всё это правда — он не ночевал в башне, и домой, в неуютную, по-прежнему полупустую квартиру на Крестовском, вернулся лишь под утро. Но он скорее в подробностях рассказал бы про убийство, хоть выдуманное, хоть настоящее, чем озвучил Разумовскому то, чем действительно занимался этой ночью.       — Да, не ночевал, но…       — Хватит, Олеж.       Голос мягкий, с бархатистым обертоном, и это «Олеж» выходит так нежно. Вот только Олега словно током прошибает. Он вскидывается, делает шаг назад, а рука непроизвольно дёргается к кобуре под мышкой. Перед ним враг. Хитрый, опасный.       И практически неуязвимый.       Рука бессильно падает вниз. Олег разгибается из устойчивой позиции, задирает подбородок, чтобы казаться выше и смотреть немного сверху. Весь превращается в натянутую струну. Птица не торопясь, даже лениво выходит из-за стола, останавливается на расстоянии вытянутой руки. Склоняет голову набок и улыбается — лукаво и весело. Словно они с Олегом сто лет не виделись, и тут «такая встреча»!       — Зачем ты это сделал? — зеркалит вопрос Олег. Показной расслабленности он не верит ни на йоту, напряжённо смотрит в ответ, пытаясь предугадать следующий шаг противника. Но пока не получается. Случаи, когда Олег видел Птицу лицом к лицу, так близко, можно пересчитать по пальцам. Быть может, не впервые, но первый раз так явно он замечает неестественно суженные зрачки. На фоне дорогой сердцу бирюзы глаз те кажутся меньше спичечной головки и выглядят совершенно не по-человечески.       — Олеж, — снова с укором тянет Птица, улыбается так тепло и по-свойски. — Не задавай глупых вопросов.       От такого обращения передёргивает, но Олег не может дать определение этой эмоции. Сейчас это и не важно.       — У Сергея могут быть проблемы. Ты же должен понимать — такое дело не удастся замять даже с его деньгами. Это не сиротку сбить.       Последнее Олег никогда бы не сказал при Серёже. Но ведь перед ним Птица, с ним нужно жёстко, и это прорывается в слова жестокостью.       — Проблем не будет, если ты не будешь пороть горячку, — Птица делает неопределённый жест бледной кистью, легкомысленно пожимает плечами, изящно зачёсывает волосы назад, после чего добавляет: — И поможешь мне. Совсем немного.       «Нет!» — мысленно орёт ему в лицо Олег, но на деле медлит. Едва ли Птица хочет оказаться в клетке. Возможно, есть смысл его выслушать?       — Чего ты хочешь?       Птица улыбается широко и ярко. В глазах золотым блеском вспыхивает азарт — игра началась.       — Признайся, что это сделал ты. Разумеется, только Серёже и больше никому.       — С какой стати?! — зло выплёвывает Олег. — Я не допущу, чтобы подобное повторилось. Хоть жучок под кожу, хоть наручниками к себе прикую. И если для этого мне придётся рассказать ему, что это сделал ты, а теперь, видимо, придётся, я это сделаю.       — Ух, какой резвый — с наручниками играть собрался. Давно бы так.       Птица неуловимым движением сокращает расстояние, похабно хмыкает. Острый язык коротко проходится по нижней губе. Олег отвлекается, несколько раз моргает и с заметной заминкой переспрашивает:       — В каком смысле?       Птица запрокидывает голову и долго, заливисто смеётся едва ли не навзрыд. В этом смехе нет ничего демонического, он не похож ни на психические припадки, ни на хохот киношных злодеев. Серёжа иногда смеётся точно так же, и Олегу нравится видеть его таким. Но сейчас всё внутри сжимается от нехорошего предчувствия. И оно оказывается верным.       — В таком, что Серёже давно пора бы узнать кое-что, — Птица делает ещё шаг, заставляя испуганно застывшую жертву прижаться к толстому оргстеклу. — Кое-что о своём единственном друге, надёжном, заботливом, верном.       Олегу тяжело дышать. Перед ним не Серёжа, но близость этого тела всё равно действует одуряюще. «Тела», — это так пошло, так приземлённо. Но ведь Венера на картине — тоже в какой-то мере просто тело. Олег не знает, почему думает об этой ерунде. Мысли разбегаются, как тараканы на свету, но молчание — смертный приговор себе же. Титаническим усилием воли Олег заставляет себя поднять взгляд, но бирюзовая жуть скрыта под тенью рыжих ресниц. Птица смотрит на его губы. И вновь облизывается, выдыхая:       — Хочешь, чтобы он узнал?       — Узнал что?       Олег спрашивает потому, что ему страшно и невыносимо стыдно, а ещё почему-то тягуче, до боли сладко: быть пойманным, быть раскрытым, услышать свой приговор и даже получить наказание. Каждый секрет заставляет желать уничтожить его, и Олег безумно устал противостоять этому.       — Ну, например, где ты был сегодня ночью, — ухмылка на тонких губах столь неприличная, что её впору подвергнуть цензуре. — Злачным это место не назовёшь — слишком внушительный ценник. А ещё полная анонимность и девочки на любой вкус. Но ты же не за девочками туда ходишь, да?       Олег ведёт подбородком. Шумно втягивает воздух, вновь вспоминая о необходимости дышать.       — Очень хорошо. Значит, у меня есть алиби. У тебя ведь остались записи с камер? Или трек… По чему ты там меня отслеживал?       — Ооо, нет нет нет, — Птица только что в ладоши не хлопает. — Записи у меня, конечно, остались. Вот только я совсем не умею хранить секреты, а Серёжа слишком любопытный. Ему наверняка станет интересно, почему его друг, который силён, хорош собой, при деньгах и не обделён харизмой, ищет таких развлечений.       — У меня нет времени на отношения, — Олег одёргивает себя, чтобы не начать оправдываться. — Думаю, Сергей это и сам прекрасно понимает.       — Серге-ей, — передразнивает Птица. — А может, дело в том, что тебе никто кроме него и не нужен?       Медная бровь похабно выгибается острым изломом вверх. Краем глаза Олег видит, как чужая ладонь мягко ложится на стекло, отрезая путь к бегству.       — Давай, расскажи мне, — жуткий взгляд зрачков-точек гипнотизирует, вводит в какой-то ненормальный вязкий транс. — Как ты мечтаешь о своём Серёже. Се-рё-жень-ке. Так бы ты называл его в постели? Для тебя он всё тот же: неуверенный, недопустимо открытый, вечно нуждающийся в поддержке. Поэтому ты делаешь всё сам. Раздеваешь его медленно, чтобы не спугнуть, постоянно целуешь, шепчешь, какой он красивый. Тебе ведь нравятся его уши? Ты так смотришь, когда он заправляет за них волосы. Не думай, что я не замечал! Бельё ты для начала оставляешь, а потом вылизываешь его всего, как настоящая псина, от розовеющих ушей до пят. Ох, знал бы Серёжа — не ходил бы так часто босиком. Ты же в курсе, что он боится щекотки? Но не беспокойся — он не будет смеяться, пока ты играешь языком с его ступнями и посасываешь аккуратные пальчики. Будет просить остановиться, но не слишком убедительно. И, конечно, весь покраснеет. Но ведь тебе и это нравится, верно? Ах, этот чудесный клубничный оттенок. Серёжа его терпеть не может, но тебе всё мало. Тебе хочется, чтобы блестящая головка, что на тон темнее, выглядывала из-под резинки трусов, бесстыдно и откровенно. Ты видел его член? Ну конечно — в общем душе, но это было так давно. Наверное, интересно освежить воспоминания, узнать, какой Серёженька без одежды теперь? Я немного помогу тебе. Он очень следит за собой, везде бреется. А ещё у него веснушки на внутренней стороне бедра. Но притормози, потому что ему нравится, когда медленно. Я серьёзно! Если дрочить со скоростью улитки, он может кончить. Поэтому тебе придётся долго его готовить, изгваздать всё вокруг смазкой и на время забыть о себе. Наслаждайся картинкой и музыкальным сопровождением. Не думаешь же ты, что он играл так сам с собой? Для него это новый опыт, ты будешь у него первым. Ну не чудо ли, когда член сжимает девственная дырка? Сделаешь всё правильно, и он будет кричать. Но ты всё равно будешь слышать, как хлюпает смазка. А в конце оставишь ему засос на шее и кончишь глубоко внутрь. Жаль, что через резинку, да?       Олег не успевает увернуться — Птица коротко лижет его в губы и отшатывается назад, с довольным блеском окидывая взглядом свою жертву. Член до боли натягивает джинсовую ткань, но Олег сосредоточен на том, чтобы просто не упасть. У него кружится голова, он так возбуждён, что его мутит. Наплевав на всё, он разворачивается, вытаскивает банку спрайта и прикладывает к горящему лбу, к скользким вискам.       — Скажи, что Гречкина сжёг ты, и это останется нашей маленькой тайной.       — Хорошо. Но ты больше не будешь убивать, — Олег понимает, насколько зыбки обещания подобного монстра, но какие-либо кандидаты на скорую расправу в голову не приходят. А потом… Потом он что-нибудь придумает.       — Договорились, — спустя краткую паузу кивает Птица. Он садится обратно в кресло, оборачивается пару раз и качает под столом ногами, как ребёнок в ожидании конфеты. — Я дам тебе пару минут, а потом продолжим. «Зачем ты это сделал, Олег?» и всё такое.