Адаптация

      — Я решаю твои проблемы. Это моя работа. Да, в этот раз вышло жёстко, но и ты тоже хорош. Установил за Гречкиным слежку, не поставив меня в известность. Догадайся он, и всё — скандал, именины жёлтой прессы.       «Ты же и так знаешь, какие про тебя слухи ходят», — Олег благоразумно проглатывает. У Серёжи тоже нет времени на отношения. Как он жил в общаге, Олег не знает, но неужели Птица сказал правду?       Думать об этом в любом случае не стоит.       Несмотря на то, что сам же первым полез с обвинениями, Серёжа в шоке. Он ещё несколько раз повторяет на все лады, что убийство человека неприемлемо, что он понимает свою ошибку и впредь не будет ничего скрывать, только бы Олег никогда больше не прибегал к подобным методам. Он совершенно разбит произошедшим, переживает не меньше, чем после новости об освобождении. Олег смотрит на его усталое лицо, слушает, не находя ни слова лжи, и чувствует, как щемит сердце, всё больше соглашаясь с Птицей. Раскрывать правду Серёже не стоит.       В 2012-м обещанный конец света так и не наступает. Зато Волков выигрывает областные по самбо, а Серёжа становится абсолютным победителем всеросса по математике. По информатике получает диплом первой степени и матерится как сапожник ещё несколько дней — сначала по телефону из Казани, потом с соседней кровати после отбоя. Олег в ответ лишь весело улыбается, подтрунивает, говоря, что не такой уж, видимо, Разумовский и гений, ржёт с неудачной фотки в областной газете и смотрит, смотрит, наглядеться не может на цветной оригинал. К тому времени он уже всё про себя понимает, но регулярно продолжает отпускать сальные шуточки в адрес девчонок, относительно молодых воспиталок и вообще любых баб из телека, таскает с местного рынка уже потрёпанные порнушные журналы, где мощных сисек больше, чем букв. И, конечно же, обсуждает с другими парнями, как бы лишиться девственности.       Без фанатизма, так же, как все вокруг.       Фестиваль утренней эрекции тоже никого не удивляет — в казённом доме все друг у друга на виду 24/7, никаких секретов. Это отчасти и спасает, хотя Олег всё равно старается: он не то чтобы сдерживает горячечные порывы, когда накрывает, да и ничего не скрывает по сути — просто не говорит. А ещё постоянно напоминает себе, что Серёже это не нужно, не интересно, ни к месту, ни ко времени, как собаке пятая нога и всё в таком духе. У Разумовского впереди сверкающая лестница в небо. Пусть длинная, крутая и временами шаткая, но он со всем сможет справиться сам. Олег будет лишь обузой.       Серёжа вносит залог за Алёшу Макарова — брата сбитой девочки, которого теперь подозревают в поджоге. А потом к ним приходят из полиции. Вынюхивают, выспрашивают, просят показать некоторые бумаги, но всё впустую — Птица, хоть и антипод Серёжи, планирует всё так же тщательно, с вниманием к мелочам.       Сам Серёжа делает вид, что ничего не произошло. Или, по крайней мере, прошло и забыто. Но нет-нет Олег ловит на себе его задумчивый взгляд. «Если друг оказался вдруг…» У Олега такое чувство, словно он сделал каминг-аут. Вот уж что теперь было бы совершенно неуместно. Несмотря на ровное общение, на рутину будней крупного бизнеса, от Серёжи исходит некое отчуждение. И Олег прекрасно его понимает. Принимает как наказание за собственную халатность, за недопустимые желания. Старается не попадаться на глаза сверх положенного, но исправно ночует каждый день в башне, на свой страх и риск ставит тайком пару дополнительных камер.       Серёжа переезжает на учёбу в Москву, а Олег ещё несколько месяцев мыкается без дела в Питере. Пытается привыкнуть к мысли, что их пути разошлись, что это навсегда, это хорошо и правильно. Конечно, они общаются. Разумовский делится впечатлениями про одногруппников, препов, интересные кафедры и направления, замечает, что условия в общаге почти как в детдоме, только ребята вокруг повеселей. Осторожно интересуется, не хочет ли Волков попробовать устроиться в Москве. Олег в который раз отвечает, что планирует получить контракт, уходит от темы, набирает в ответ кучу смайликов, не удержавшись, просит скинуть фотку. Олег убивается на тренировках в мясо, вгрызается по ночам в промокшую подушку, в свободное время пытается заниматься йогой. Медитация для очищения мыслей, дыхательные упражнения для снятия стресса. А после вновь лезет на стену с кулаками, тихо воет, сдирает ещё не зажившие после прошлого раза костяшки. «Я свободен» Арии на повторе. Очень хочется так же, но не получается.       Потом его забирают в армию. Там легче. Волосы опадают под стрекот машинки ноющим грузом прошлой жизни. Здесь ничто не напоминает о Разумовском. Строгий распорядок дня и постоянная занятость делают своё дело. С контрактом не складывается — не сошлись характерами с начальником части.       Выданный обратно мобильный Олег не включая разбирает, выбрасывает симкарту и вставляет новую. Путь к родным пенатам, хмурому небу и призрачному праву на однушку от государства неблизок и лежит через Москву. В телефонной книжке негусто, но Олег вдруг вспоминает про Виталика, поступившего по квоте во второй мед, и пишет сообщение, мол, не хочешь ли встретиться. Тот отвечает мгновенно, тут же звонит, радостно орёт в трубку, словно они с Волковым всю жизнь лучшие друзья. Такая реакция для Олега в новинку, но он тоже очень рад, несётся на встречу со старым приятелем прямо с поезда, благо из вещей один рюкзак да плеер в кармане.       Они сталкиваются нос к носу на станции Тропарёво. Не слушая никаких возражений, Виталик заявляет, что ночь можно перекантоваться у него, с помощью невероятно хитрого плана протаскивает Олега в общагу, знакомит с сокамерниками. Быстро накрывается поляна: дешёвое пиво, водка из Ашана, просрочка, пирожки от чьей-то бабки. Сидят хорошо, весело, до самого утра. Песни под гитару — на полгромкости, чтобы не принесло охранника, но всё равно очень душевно. Олег после армии в этом настоящий спец.       В пять, когда соседи уже валяются телами по койкам, медленно трезвеющий Виталик вдруг спрашивает:       — Ты с Разумом-то виделся?       — Да нет, я только с поезда, — Олег трёт покрасневшие глаза. Он безумно устал, и если бы для ухода от ответа пришлось врать, его бы на это просто не хватило. Но в следующий момент на плечо ложится ладонь, пальцы несильно сжимают сквозь затасканный свитер.       — Ты ему год на сообщения не отвечал.       — Телефон разбил, — не слишком уверенно выдаёт Олег. Его оцарапанный по всем поверхностям Sony Ericsson лежит здесь же, на захламлённом столе. Виталик наверняка помнит его ещё со времён детдома.       — Не знаю, что вы там не поделили, — хватка на плече ослабевает. Виталик качает головой, снимает очки и уже чуть тише добавляет: — Встреться с ним. Если не захочешь, я не скажу, что ты был в Москве. Но… Понимаешь, мне кажется, с ним что-то не так.       Виталик рассказывает, как они пересекались месяц назад. Как паршиво выглядел Разум, и на что это, вообще говоря, похоже.       — Слушай, я всё понимаю. В МГУ учиться — не хуи пинать, но я уже такое видел. У нас на потоке был один любитель пускать по вене. Эй! — Виталик пискляво вскрикивает, когда Олег берёт его за грудки. — Я всего лишь хочу помочь!       Олегу хочется сплюнуть — так тошно. От себя, от ситуации, от сердобольного участия постороннего, в общем, человека.       Виталик уходит на место мёртвой души в соседней комнате, а Олег проваливается в беспокойный сон. Мозг варится в мутной бурлящей жиже из воспоминаний, ленивого копошения собирающихся на пары студентов, обрывков песен и лихорадочных мыслей о грядущей встрече. Когда дверь хлопает в последний раз, Олег достаёт телефон из-под подушки, набирает номер по памяти и отправляет сообщение.       Чтобы в одиночку сжечь машину за какие-то секунды, да ещё с человеком на водительском сиденье, нужен мощный огнемёт, лучше даже два. Едва ли Птица сделал их сам, Серёжа хоть и «тыжпрограммист», но инженер весьма посредственный. То есть устройство заказное. Полиция его не нашла, а значит, Птица его не выбросил. Как и маску — немаленькую, между прочим.       Ну и где это всё?       Олег знает про сейф, скорее даже тайник. Это ниша в стене кабинета, открывается паролем. Внутри хранятся кое-какие документы и десять грамм калифорния в ампулах. Небольшая причуда человека с миллиардным состоянием, которая, однако, кажется Олегу лучшей альтернативой золотым унитазам. Он подозревает, что амуниция Чумного Доктора хранится там же, и лишь утверждается в своей правоте, когда вводит неправильный пароль. Нового он не знает, а спросить не может. Единственное, что в его силах, — перевести красноватый глаз камеры, его собственной, не подключённой к общей системе, с центра комнаты на стену с сейфом.       Олег не верит, что это поможет. Но он должен попытаться.       Серый ноябрь не располагает гулять, но денег на бар или кафе ни у кого нет. Да и вообще к людям не хочется. От кирпичных пятиэтажек общежитий они уходят недалеко: переходят дорогу, кружат по парку и наконец оседают на лавке возле пытающегося замёрзнуть пруда. По центру плавает пустующий птичий домик, а спокойная вода кажется чёрной. Олег вытаскивает матерчатые перчатки, Серёжа прячет мёрзнущие пальцы в карманы. Разговор не клеится, идёт со скрипом и натужным молчанием дальше «Ну чё, как?» и «Как отслужил?».       Олег старается не пялиться, но вскоре отпускает себя — Разумовский не смотрит на него, залипнув поблекшим взглядом в чёрное зеркало водной глади. Приходится признать, что Виталик был прав: Серёжа если и чист, то выглядит откровенно плохо. Сквозь нездорового цвета кожу остро проступают скулы, под запавшими глазами залегли сизые тени. Немытые волосы кое-как стянуты канцелярской резинкой. Серёжа сидит ссутулившись, без шарфа, но не дрожит. Будто ему всё равно.       Чтобы заполнить очередную неловкую паузу, Олег наигранно оживлённо брякает:       — Ну а что, с девчонками-то тут как?       Разумовский косо, как-то болезненно улыбается.       — У студента ВМК вместо девушки рука, — он коротко поднимает взгляд, тут же снова отворачиваясь, безрезультатно дёргает вверх заевшую молнию куртки, зарывается в карманы едва не по локоть. Когда Волков уже собирается напрямую спросить, что происходит, вдруг говорит:       — Всё плохо, Олег.       Разумовский медлит, пытаясь выдавить из себя продолжение, а у Олега в голове сумасшедшей чехардой проносятся все мрачные догадки, посетившие за утро. Ему хочется схватить, обнять покатые плечи, уткнуться носом в рыжие пряди и шептать, говорить, кричать, что всё будет хорошо, что они со всем справятся, найдут выход, до тех пор, пока Серёжа не поверит. Вот только их больше не существует, казавшееся вечным «вместе» исчезло, словно кольцо на дне реки. И всему виной он — Волков. Имеет ли он вообще право знать, лезть в душу после года игнора?       Олег решает, что это не важно. Пока Серёжа говорит с ним, пока согласен его видеть, он будет пытаться всё исправить. Что бы там ни было. После — уйдёт, если нужно, теперь уже точно навсегда. Но это потом, а сейчас Олег с нетерпением ждёт получить образ врага. И тот оказывается до боли знакомым.       — Когда я только переехал… Первое время всё было нормально, — Серёжа сглатывает, словно пропуская что-то, и вновь замолкает. Олег не торопит. — Но потом он стал появляться. Всё чаще. Я подумал, что теперь у меня есть кое-какие возможности. Нашёл специалиста. Не лучшего, но такого, чтоб не болтал. Он прописал мне колёса. Дорогие — жесть, но они правда работали. Тошнило иногда, голова кружилась. Но это мелочи — я перестал ощущать его присутствие. Вообще, представляешь? Я так обрадовался. С одногруппниками стал нормально общаться, с девушкой познакомился, записался в киноклуб.       Серёжа кладёт локти на колени, нервно гнёт сцепленные пальцы, оборачивается и долго смотрит Олегу в глаза. От этого взгляда мороз по коже — ледяная бездна с намертво вмёрзшим отчаянием. Но Олег терпит.       — А потом вдруг понял, что горшочек-то не варит, — Серёжа растягивает губы в беззвучном смехе, стучит кулаком по виску, а в уголках глаз блестят ледяные капли. — Несколько контрольных на четыре еле вытянул, а там уж сессия замаячила. И я решил, что больше не буду лечиться. Если…       Он отворачивается, всхлипывает, поспешно вытирает нос рукавом и через силу продолжает:       — Если всё это делал не я, а он, то кому я вообще сдался? Если это он затащил все олимпиады, он придумал стартап, пусть и живёт эту жизнь! Я-то тут при чём? Просто пустое место.       Последняя фраза выходит едва слышным шёпотом. Серёжа замолкает, заходясь безмолвным плачем, хватает воздух, словно выброшенная на лёд рыба. Олег больше не может это выносить — сгребает в охапку, прижимая мокрое, раскрасневшееся лицо к груди, гладит по голове, по плечу. В порыве целует лоб, куда-то в линию волос, молчит. Только едва заметно раскачивается, словно ребёнка баюкает. Серёжа плачет долго, всхлипывает тихо, но с такой безысходностью, что самому вздёрнуться хочется.       Вот только Олег здесь не для этого. Когда Серёжа более-менее успокаивается, он говорит негромко, но чётко, с чувством, чтобы дошло, чтобы услышал:       — Ты не прав.       Полиция совсем закисает, и расследование постепенно сходит на нет. Тогда Олегу приходит мысль ещё раз поговорить с Серёжей о случившемся. На этот раз спокойно, без криков и взаимных обвинений, как цивилизованные люди. На самом деле Олегу ужасно, до нервного зуда хочется извиниться. Он не ждёт, что его действительно простят — простить такое Серёжа не может, иначе перестанет быть самим собой. Но принять старого друга, единственного друга, таким, какой он есть, ему по силам. На большее Олег не рассчитывает. Ему достаточно, если Серёжа перестанет смотреть на него с этой травящей душу смесью страха и разочарования.       Они действительно разговаривают примерно так, как Олег и предполагал. Он начинает с извинений: не подумал о последствиях, хотел как лучше, только припугнуть, но перегнул палку, забылся — и обещает, что подобное больше не повторится. Пусть за спиной скрывается ложь, Олег говорит искренне. Серёжа слышит в его голосе сожаление, принимает его за чистосердечное раскаяние и вскоре оттаивает.       — Знаешь, — он робко улыбается, как будто вспоминает, что можно и так, — я, наверное, тоже… Воспринимаю всё слишком близко к сердцу. Сам чуть не перегорел, и тебя завёл.       Последнюю фразу Олег прокручивает на повторе несколько раз. Ехидно потешается над собой, но всё же хвалит за выдержку и за общий успех миротворческой операции.       — Вот только где… огнемёт? — Серёжа слегка занавешивается чёлкой, смотрит из-под неё немного настороженно и, пока Олег зависает, поспешно приводит выкладки: — Его же не нашла полиция, да и от такой вещи, должно быть, трудно избавиться? А ещё маска эта. Ты всё уничтожил?       — Нет.       Во внезапно вспыхнувшей идее Олег не то чтобы уверен, но решает рискнуть. Серёжа снова весь напрягается, вытягивает в струну спину и строго спрашивает:       — Тогда где всё? Это же улики. Почему они всё ещё у тебя?       — Не волнуйся, они в безопасном месте, — Олег кивает на стену с сейфом, наблюдая, как голубые глаза в изумлении округляются. Серёжа открывает и закрывает рот, но ничего не говорит. Ордер на обыск его кабинета так и не выписали, а о сейфе во всей башне знают только он и Волков.       Серёжа медленно встаёт и будто в полусне идёт к противоположной стене. Ему страшно, но в заломе меж тонких бровей — огромная сила воли. Он набирает код и, не сдержавшись, всё равно делает шаг назад, когда перед ним предстаёт костюм Чумного Доктора.       — Олег, — голос дрожит, звенит от напряжения, и Волков послушно подходит, снимает с вешалки маску и плащ, с интересом косится на гильзы для огнемёта.       — Ну ты даёшь.       Олег оборачивается и видит сверкающую бирюзу. Зрачки-точки чуть дрожат из стороны в сторону. Птица улыбается, замахиваясь антикварной вазой, плащ и маска падают, но Олег не успевает отразить удар. Голову простреливает болью, и параллельно с приближением пола мир тихо гаснет.       Близится вечер, Серёжа одет откровенно не по погоде, и они всё же перемещаются в небольшой бар рядом с автосервисом. На отказе от лечения история не заканчивается, скорее, это лишь её начало.       — Никогда об этом не думал, но оказывается, чтобы слезть с колёс, нужны другие колёса. Забавно, да?       Серёжа давит смешок о край бокала, цедит безалкогольное пиво. Без куртки заметнее, насколько он похудел, а яркие тени в рыжем полумраке делают черты лица ещё острее. Он рассказывает о том, как снова появился Птица. В первый раз это было просто ощущение присутствия, потом — как раньше, с полной потерей контроля.       — Теперь это происходит чаще, — говоря, Серёжа смотрит в дощатую столешницу, и Олег не сразу, но с изумлением понимает, что тому стыдно.       За что?! За желание быть счастливым, жить без страха? Пока все попытки пошли прахом, но кто мог знать, что всё обернётся именно так?       Всё это хочется высказать немедля, быть может, даже грубо, потому что смотреть на расклеившегося Разумовского нет никаких сил. Но Олег до поры до времени молчит, внимательно слушая о похождениях Птицы. Чем больше знаешь о противнике, тем лучше.       Для начала Птица столкнул с окна заебавшего постоянными пьянками соседа. Тот был как раз бухим в стельку и, чтобы не топать пять этажей вниз, решил посмолить прямо из окна. Стоял месяц май, и сидеть на подоконнике над цветущей черёмухой было действительно очень приятно. Серёжа, который не переносил табачный дым — у него была чуть ли не аллергия, — как раз собирался готовиться к зачёту. За время медикаментозной недееспособности он пропустил несколько тем, так что подготовка действительно имела смысл. В итоге сложилась довольно напряжённая ситуация, и сосед выпал из окна, сломав обе ноги и чуть не лишившись глаза из-за ветки.       — Тут каждый год кто-то из окна выходит, — Серёжа распускает вконец растрепавшийся хвост и убирает волосы под ворот клетчатой рубашки, даже не пытаясь расчесать. На Олега по-прежнему не смотрит. — К тому же он пьяный в стельку был и даже не понял, что его толкнул кто-то.       Летом, когда не было учёбы и Серёжа радостно гулял со своей московской подругой, Птица как будто ничего не делал. «Или не посчитал нужным делиться, — тут же оговаривается Разумовский, — я уже ни в чём не уверен». Но лето подошло к концу, и оказалось, что всё это так, несерьёзно, и у Марины вообще-то есть парень с геофака, который просто уезжал на практику. Этого Птица спустить на тормозах не мог.       — Он записал меня в кураторы на посвят. Я сначала не понял зачем, — Серёжа медленно качает бокалом, гоняя по дну остатки пены. Его голос вновь начинает едва заметно дрожать, когда он продолжает: — Оказалось, что Марина тоже туда поедет. Ну, знаешь, ночь, глинтвейн с вином из пакетов, ошалелые перваки. В общем… Он подмешал ей в стакан бутират, а потом отвёл к компании. Специально выбрал, у кого плечи пошире. Те, понятно, уже тоже мало что соображали. Ну и сказал им, что это Марина, и она любит хуи, любит, когда пожёстче. Отдал и ушёл.       Серёжа громко всхлипывает, так что косятся из-за барной стойки. У Олега до хруста сжимаются кулаки. Он привык считать, что Птица защищает Серёжу, пусть совершенно неадекватными методами, но всё же. Но это… Это ведь была его первая любовь. На секунду Олег представляет себя на его месте, и ему становится не просто плохо — невыносимо. Если бы с Серёжей случилось что-то по его вине, он бы себе руки отгрыз. А Птица не только подстроил, но ещё и расписал всё в подробностях.       Олег не знает, что сказать. Он просто тянется через стол и сжимает чужую руку, давая понять, что он рядом и ему не всё равно. Серёжа поднимает голову и наконец смотрит прямо, с удивлением и безграничной благодарностью. Сам не зная как, Олег вдруг понимает, что прощён: и за год молчания, и за столь спонтанное появление, вообще за всё. Серёжа делает глубокий вздох, выдыхает и говорит уже ровно:       — Неделю назад у меня сдох ноут, и Птица взломал один интернет-магазин. Не знаю, как именно, но боюсь, что за мной могут прийти.       — Из органов? — на всякий случай уточняет Олег. Серёжа прикрывает глаза, руку не отнимает.       — Нет, Олег, не из органов. Наша доблестная полиция пока не спешит расследовать кражи в битках.       У Птицы, похоже, тоже рвёт крышу. Как бы странно ни звучало. Или, оказавшись в огромном городе, на свободе, он окончательно перестал видеть берега. А может… Олег на мгновение застывает. Может, как и Серёжа, Птица просто повзрослел? Вырос, и проблем от него тоже стало куда больше.       Серёжа переворачивает ладонь, осторожно сжимает руку Олега в ответ, закусывает губу, смотрит вбок.       — Знаешь, я был уверен, что он не даст с тобой встретиться. Ты ему не нравишься. Но мы сидим здесь и… Возможно, в этом всё дело? То есть, я очень рад, что ты вернулся. Не знаю, почему не давал о себе знать всё это время, но… Прости меня. Что бы там ни было, давай забудем! — он вскидывает блестящий взгляд, вновь делает глубокий вдох, как перед прыжком в воду. Потемневшие от напряжения и постоянных прикусываний губы дрожат, словно от холода. Олегу так хочется их поцеловать, и он почти решается, когда Серёжа, собравшись с силами говорит: — Мы ведь всё ещё друзья, правда?       Олег открывает глаза и видит свой рабочий стол. Голова гудит, словно Царь Колокол, всё тело ломит от неудобной позы. Он сидит на стуле перед множеством бесполезных экранов, на каждом из которых кусочек апартаментов Разумовского. На виске нет крови, равно как и записей на жёстком диске. Ну да, Олег же сам отключил автосохранение — собирать компромат на Птицу может быть чревато.       На часах начало девятого.       — Марго, новости, — командует Олег дружелюбному интерфейсу с голубыми глазами и тут же получает ответ на свой вопрос. Ночью в пожаре погиб предприниматель Альберт Бехтиев. Но это по версии официальных СМИ. На самом деле Бехтиев сожжён заживо, а видео казни гуляет по сети, несмотря на все блокировки. Кажется, это был прямой эфир. Но гораздо большую шумиху вызывает не фееричная смерть бизнесмена, а сам Чумной Доктор. Это больше не странная выдумка нескольких следаков, не мутный слух, гуляющий по улицам города. Вот он, вполне реальный, ведёт трансляцию и тут же принимается за работу.       По иронии судьбы Бехтиев встречает свой конец там, где Олег был в ночь смерти Гречкина. СМИ называют это место подпольным казино, стыдливо помалкивая о трёх этажах борделя сверху. Но почему Птица выбрал именно эту цель? Бехтиев — малоприятный персонаж, как ни крути, но почему именно он?       Голова по-прежнему раскалывается. Олег морщится, лезет в аптечку за рецептурным обезболом, проглотив таблетку, начинает искать воду. Откровенно хочется сдохнуть, но на это нет времени. Нужно понять, чего ждать, что делать в случае опасности. И самое главное: что сказать Серёже. Олег приказывает себе не паниковать, переодевается, обрабатывает зелёнкой рану под волосами, кое-как приводит себя в порядок. Он чистит зубы, поглядывая на экран с развёрнутой фоткой Бехтиева, и наконец вспоминает.       Не так давно тот купил особняк в центре, историческое здание, дом купца Какого-то, чтобы полностью снести, а на его месте построить «фешенебельный ночной клуб». Серёжа узнал об этом ещё до покупки — случайно подслушал чужой разговор на светском рауте — и возмутился ситуацией до глубины души. Он любил искусство в классическом понимании и архитектуру уважал в том числе. У здания, век которого, очевидно, подходил к концу, обнаружилась интересная планировка и какой-то очень редкий стиль декора. Но самое главное — всё это вполне можно было отреставрировать, и Серёжа загорелся идеей заняться благотворительностью в новом формате. Вот только здание в итоге всё равно отдали под снос Бехтиеву, потому что исторических памятников в Питере завались, но долю кому надо они не отстёгивают.       И всё же — дом в обмен на жизнь? Гречкин был убийцей, его смерть вписывалась хотя бы в какие-то понятия о справедливости. Зуб за зуб, глаз за глаз. А что теперь?       На этот раз Серёжа не пытается представить всё как разговор шефа с подчинённым. Взъерошенный со сна, шокированный новостной лентой, он подходит совсем близко. Испуганно распахнутый взгляд мечется по лицу друга, пытаясь найти знакомые черты, пытаясь понять, что же изменилось, что пошло не так.       — Олег, не надо больше, — он пытается рухнуть на колени, но Волков вовремя ловит под мышки. — Остановись. Олег, я тебя умоляю, хватит.       Дыхание прерывистое, близится истерика. Олег, не выпуская из рук, усаживает Разумовского на диван, приносит воды. Тот послушно пьёт, старается взять себя в руки, сам не замечая, как отсаживается подальше от Олега. А вот Олег всё видит, и эта маленькая деталь огорчает и злит его почти до слёз. Последний раз он плакал когда-то давно, ещё в прошлой жизни, а сейчас он Чумной Доктор, безумный пироманьяк, психопат.       — Так нельзя, Олег, я звоню в полицию.       Огромный экран мигает, высвечивая телефон службы спасения, Марго заинтересованно переспрашивает, готовясь выполнить команду. Волков лишь кивает. Он знает, что Серёжа не сделает этого, но по совести — ему бы действительно сидеть за всё случившееся.       — Олег, ну что ты молчишь?! — Серёжа зло блестит взглядом из-под рыжей чёлки, хочет добавить что-то ещё, но в результате зажимает рот ладонью и бежит в туалет.       Олег без сил опускается на диван, снова начинает гудеть голова. Стыдно признать, но он простил Птицу за Гречкина. Тот сделал всё излишне помпезно, но чисто, а главное — исполнил то, чего хотели и Олег, и Серёжа, да и много кто ещё. Простил и даже поверил в то, что они договорились. Идиот.       Серёжа возвращается бледный как смерть, но за стол садится с идеальной осанкой, зачёсывает влажные волосы назад и отстранённо сообщает, что на всех выездах и мероприятиях место Олега теперь займёт Николай — секьюрити с безупречной репутацией, которого обычно отдают в помощь охране гостей северной столицы.       Олег бесится и не находит себе места, но поделать ничего не может. Пытаться как-то поговорить с Серёжей ещё раз не стоит, да ему и сказать-то нечего. Олег всё ещё глава охраны Разумовского, но на деле — бесполезный кусок дерьма. Чувство бессилия тянет ко дну. Злоба, отчаяние, страх. Олег выбирает первую из эмоций. Из любой ситуации есть выход, нужно только его найти. Олег думает об этом постоянно, даже во сне, и, кажется, начинает сходить с ума.       Ему нужно увидеть Птицу. Олегу кажется, что он начинает понимать его, но полной картины не складывается — не хватает деталей. А без них предсказать, что будет дальше, не стоит и пытаться. Олегу приходит в голову, что он повёл себя неправильно: полез туда, куда не следовало, попытавшись показать Серёже костюм Чумного Доктора. Это разозлило Птицу, а может, он просто перехватил управление, чтобы спасти легенду. Смогут ли они договориться на этот раз? У Олега нет выбора, он должен хотя бы попытаться. Шансы на успех есть, по крайней мере, он будет готов ко всяким… фокусам. При воспоминании о том, чем закончилось их общение в прошлый раз, кровь бросается в голову, обжигает и тут же сладко, тягуче бьёт в пах. Олег не верит в сверхъестественные силы, Птица не умеет читать мысли, но вот читать Олега у него получается легко. Иначе откуда такие подробности сокровенных фантазий, о которых ни словом, ни делом…       Но Птица — не Серёжа, а Олегу не привыкать к холодному душу.       Олег занимается своими делами — прикидывает варианты для поездки в Москву на следующей неделе, что лучше подойдёт с учётом расписания встреч и безопасности: самолёт или сапсан, сапсан или самолёт. В самолёт с Птицей не хочется. На экране рядом Серёжа завязывает шейный платок, смотрясь в окно вместо зеркала. Собирается на очередную вечеринку богатых и знаменитых. Николаю Олег доверяет, но на всякий случай даёт ему в помощь ещё одного парня, чья задача — держаться чуть поодаль, оценивать обстановку и не мозолить глаза Разумовскому. Всё должно пройти нормально.       Телефон вибрирует входящим сообщением: «Зайди». Серёжа сидит, контрастно выделяясь на фоне дивана, и смотрит прямо в камеру. Изображение не слишком чёткое, а потому Олег на мгновение застывает у порога кабинета. В этом костюме, удивительно белом, словно нежнейший крем тирамису, Разумовский выглядит не просто хорошо, он выглядит потрясающе. Просто, но оттого не менее эффектно зачёсанные на бок волосы горят ещё ярче, перекликаясь с неуловимым тёплым оттенком этой абсолютной, казалось бы, белизны, а пёстрый орнамент платка наверняка является отсылкой к какому-нибудь периоду средиземноморского искусства. Олег готов поспорить, что ни один из гениальных творцов прошлого, привыкший к обществу богов и муз, даже представить не мог то, что он, Волков, видит сейчас перед собой.       А ещё на Серёже нет обуви. Босые ступни ненамного темнее брюк, едва касаются пола. У Олега дёргаются пальцы.       — Мне показалось, что ты хочешь пообщаться, — тонкие губы кривит ухмылка. — О-ле-жа.       Олег делает шаг в сторону от двери и подпирает лопатками стену. Он не собирается подходить ближе, на сегодня его главная защита — это дистанция.       — Да, хочу.       — Тогда начинай, — Птица весело хмыкает. — Я жду извинений.       Даже на расстоянии десяти метров оценивающий взгляд бирюзовых глаз скользит по телу почти ощутимо. Птица буквально пожирает глазами, вот только это скорее про каннибализм.       — Хорошо. Я был не прав, но сейчас пришёл с миром.       Птица сидит на подлокотнике, но всё равно умудряется смотреть на Олега сверху вниз. Он гордо ведёт подбородком и надменно чеканит:       — Ну ещё бы, — а после заливается смехом, звонким и ярким. Олег назвал бы его солнечным, вот только и город за окном, и человек напротив в объятьях ночи.       — Оле-е-жа, — стонет Птица, вытирает нижние ресницы, вновь смешливо хрюкает. — Ты такой забавный. Но давай-ка я тебе кое-что объясню. По-братски, так сказать, одно дело ведь делаем.       Олег проглатывает это обобщение, словно жирного слизня, — неприятно, но на правду не обижаются.       — Ты хотел сжечь мою шкурку, да? Думал, будет как в сказке и принцесса навсегда перестанет превращаться в лягушку? Я тебя разочарую, у меня есть ещё одна, да и дело не в этом. Просто, знаешь ли, бесит. Серёженька теперь из-за тебя в стрессе. Он так по тебе скучает, не поверишь — у самого сердце сжимается. Постой, оно ведь у нас одно на двоих!       Птица вновь смеётся, на этот раз ехидно и каркающе. Олегу хочется ему врезать.       — Не приходило в голову, что конкурентов можно устранять как-то иначе?       — Конкурентов? — Птица ненадолго зависает, задумчиво склоняет голову набок и вновь вспыхивает широкой улыбкой: — А, ты про тот проклятый старый дом? Да, теперь его точно отдадут Серёже. Тщеславие, чувство прекрасного… Надеюсь, это его порадует.       Вот так все догадки вылетают в трубу. Олег медленно моргает, вспоминая пафосную речь из видео расправы над Бехтиевым.       — Значит, ты действительно решил очистить город от грязи?       — Конечно нет, — страдальчески закатывает глаза Птица, — это ярлычок для полиции. Ты вообще-то должен понимать такое лучше меня.       Он смотрит на экран.       — Ладно, хватит на сегодня болтовни. Я уже опаздываю. Не то чтобы меня это сильно волновало, но ты и обычно туповат, а сегодня тормозишь просто нещадно, поэтому буду краток, — Птица заправляет выбившуюся прядь за ухо, смаргивает веселье и продолжает уже серьёзно: — Ты не в том положении, чтобы что-то от меня требовать, ставить условия или выдвигать ультиматумы. Ты можешь только просить. Поэтому настоятельно рекомендую не бесить меня.       В повисшей тишине ультразвуком звенит напряжение. Крошечные свёрла посреди отполированной бирюзы проверяют Олега на прочность.       — Кивни, если понял.       Олег кивает. В кармане у Птицы звонит телефон.       — Марго, позже, — жужжание вибрации стихает. Лицо Птицы неуловимо меняется, становясь мягче, человечнее, губы складываются в довольную улыбку. — Молодец. И поласковее с Серёжей. Думаю, он скоро снова выпишет тебе доступ к телу, — хохотнув над собственной шуткой, Птица дёргает рукой: — Всё, на этом всё.       Олег снова кивает. Ему нужно много о чём подумать. Он делает шаг к двери и тут же слышит недовольное и резкое, словно удар хлыста:       — Эй! — Птица откидывается на руках чуть назад, лукаво косит не скрытым чёлкой глазом. — Ты, кажется, хотел извиниться.       Намёк более чем понятен. Тело мгновенно откликается на призывный взгляд: по груди проходит жаркий озноб, ладони потеют, в паху болезненно тянет. Олег разворачивается и подходит чуть ближе, осторожно, словно к неразорвавшейся боеголовке. Его накрывает ощущением нереальности, словно всё происходит в вязком сне. Сексуальное желание на фоне декораций кошмара отзывается во всём теле, в каждой мышце ненормальным, выкручивающим возбуждением. «Внизу кровь кипит, вверху стынет», — в панике выдаёт мозг строчку из полузабытой песни. Но Олег всё ещё помнит, кто он и кто перед ним. Он опускается на колени, заводит руки за спину, словно на казни, и склоняет голову:       — Я осознаю свою ошибку. Такого больше не повторится. Мне очень жаль.       — Тихо, тихо, — Птица успокаивающе шипит, прикладывая палец к покрасневшим губам, манит к себе рукой: — Иди сюда.       Олег пытается встать, но раскрытая ладонь показывает ему опуститься обратно. Разозлиться бы, но Олег и сам готов ползать перед Серёжей на коленях. Он опускается на четвереньки и послушно подходит ближе, думая о том, что лицо Разумовского с любого ракурса выглядит как мраморный шедевр. Свет пробивается сквозь медные пряди, создавая ореол, как на византийских иконах.       — Хороший мальчик.       Пальцы нежно зарываются в волосы на затылке, треплют, гладят так, что хочется закрыть глаза и навсегда раствориться в этой ласке. Олег инстинктивно тянется за ней, за мягкой ладонью, скользящей по щеке, жадно вдыхая, тычется носом в её центр. Марго приглушила свет или это плывёт перед глазами? Время растягивается, останавливается, перестаёт существовать, когда Олег целует подушечки пальцев, невесомо, едва касаясь, почти просто дышит на них горячим дыханием. Надышаться не может. Разочарованно сводит брови, когда отнимают, кладёт подбородок на белоснежное колено и преданно заглядывает в глаза. Птица больше не улыбается, почему-то нет, смотрит не отрываясь, жадно. Олег смотрит в ответ, просяще, но едва ли уже помнит, с чего всё это началось. Нечеловеческие бирюзовые глаза больше не кажутся столь жуткими, скорее просто странными. Олег знает, что где-то глубоко в них живёт Серёжа. Его Серёжа.       Сильные пальцы вновь зарываются в волосы, сжимают, тянут назад, заставляя запрокинуть голову. Олег тихо стонет, но упрямо не отстраняется, а сползает ниже, трётся скулой о внутреннюю сторону бедра и почти скулит от запаха возбуждения самого желанного человека. Белоснежная ширинка перед глазами красноречиво натянута, и от этого в джинсах остро дёргает, но Олег не смеет прикоснуться к себе. Он коротко смотрит наверх, целует горячее бедро сквозь ткань и придвигается ещё ближе, почти утыкаясь в пах, когда хватка в волосах из игривой становится по-настоящему стальной.       — Нет, нет, нет, — Птица оттаскивает его, словно нашкодившего щенка, за загривок, больно, до рези в глазах. — Какое же это наказание, если ты сам этого хочешь?       Волосы отпускают, и Олег пытается отдышаться, прийти в себя, стряхнуть мучительно сладкое помешательство. Но тайм-аута не предвидится. Птица поднимает колено и давит ступнёй на плечо, вынуждая опуститься на пол. Олег подчиняется, под действием несильного пинка в бок переворачивается на спину, оказываясь полностью раскрытым. Член анатомично проступает сквозь давящие джинсы, рубашка чуть задралась, обнажая беззащитный низ живота. Птица внимательно смотрит сверху, примеривается, словно размышляя, куда лучше воткнуть авторучку: в печень или сразу в сердце. Он медленно, с наслаждением наступает на грудь, выдавливая благодарный выдох, другой ногой — на расслабленный пресс. Олег чувствует, как второй край рубашки выскальзывает из-под ремня, как пальцы сквозь ткань проходятся по напряжённым соскам, кружат вокруг левого, буквально наэлектризовывая всё тело, но смотрит только вверх, на лицо в огненном гало.       Пальцы правой проводят по дорожке, щекотно, но не смешно гладят над пахом, пытаясь залезть под ремень. Пальцы левой гладят ключицы, вновь остро мажут по соскам, забираются выше, к блестящей от пота шее. Во влажной ямке над грудиной тяжело и часто бьётся пульс. Не удержавшись, когда Птица в очередной раз проходится над пахом, Олег откровенно вскидывает бёдра, за что тут же получает немой укор в холодных глазах напротив. Птица едва заметно качает головой и наступает на шею, давит нежным сводом стопы на кадык, понемногу перекрывая кислород. Вторая ступня накрывает член, с нажимом проводит по всей длине, так что Олег стонет как сам от себя не ожидал: громко, жалобно и невозможно довольно. Птица плотоядно ухмыляется, ловит капельку слюны в уголке рта и принимается быстро дрочить Олегу. Тот теперь только хрипит — горло сдавливает так, что почти не вдохнуть, тело напряжено до предела, но совершенно расплавлено, сломлено и ни на что не способно. Лёгкие начинают гореть, картинка смазывается и уплывает, внутри всё дрожит в предвкушении экстаза гибели.       Олег кончает и на несколько секунд отключается, а когда приходит в себя, видит у носа блестящий носок ботинка. Внизу противно и мокро. Птица уже в плаще, смотрит на него сверху, убедившись, что пациент жив, пинает в бедро и выпрямляется, бросая:       — До скорого.       Он уходит. Умные двери закрываются с тихим шорохом, отрезая кабинет от остального мира. Олег по-прежнему лежит и смотрит в потолок.       В голове ни одной мысли.