Под оболочкой обмана

В кое-то веки Польнарефф молчал. Неловко, не то боясь сказать что-то, не то просто не зная какие слова подобрать. Нориаки шел рядом, постоянно проваливаясь в песок и зло жуя губы. — Так эм-м-м-м… Француз неловко почесал саднящее запястье, расчерченное чужими ногтями. — Что ты хотел мне сказать? Какёин поднял на него злые, воспаленные глаза и у Жан Пьера на секунду промелькнула мысль, что может и не стоило уходить из-под защиты спящих товарищей. Школьник помолчал ещё пару секунд, а затем рвано выдохнул в холодный ночной воздух облачко пара и обнял себя руками. Этот детский, жалкий жест в попытке защититься вызвал у Польнареффа неприятную горечь в груди. Он буквально поверхностью кожи чувствует чужое отчаяние. Жгучее, изнывающее в криках души. Он не понаслышке знает это чувство. Он бы сейчас обнял Нориаки, но почему-то знает что это сделает только хуже. Поэтому он даёт ему шанс до конца оставаться сильным, лишь понимающе склоняя голову. Чужой, чуть надорванный в придыхании голос разрывает тишину — Я знал его. Очень хорошо. Ткань гакурана натягивается под пальцами. Что-то там про стадии депрессии? У Раббера их только три. Злоба. Всепоглощающая, сносящая хрупкие дамбы спокойствия и хладнокровия. Когда глаза и разум заливает алым маревом, а в голове лишь одна мысль — убить. Чтобы ближний, не важно кто, прочувствовал весь спектр боли, который ты сам испытал. Отчаяние. Оно перекрывает дыхание. Душит, ослепляет до черноты перед глазами. И тебе до колик в желудке страшно однажды открыть глаза и не увидеть света. Оно поглощает с головой, заливая лёгкие и топя в себе. Безразличие. Когда тебя будто выжигает изнутри. Когда на губах оседает пепел собственных сгоревших мечт и надежд. Пепел с привкусом крови. И кажется умри сейчас, а всё равно ничего не почувствуешь. Все слезы выплаканы. И крови нет, чтобы ею сердце обливалось. Ничего. Только ужасающая пустота. И все эти три стадии пролетели так быстро, он и глазом моргнуть не успел. Польнарефф мнётся рядом. И взгляд такой виноватый, забитый, как у нашкодившего мальчишки. Будто его и не пытались задушить пару минут назад. — Расскажешь мне? Раббер шипит и кусает раздраженно губы. Он будто должен оправдываться. — Скажу так, он был первым, кто увидел во мне не просто «полезный стенд». — Вы были друзьями? А может снова попробовать прибить гада? Джостар и прочие далеко, засыпь труп песком и скажи что француз испугался битвы с Дио и решил сбежать. Нет, нужно взять себя в руки. Дево был бы недоволен если бы Раббер провалил миссию просто из-за своих эмоций. Был. И никогда больше не будет. Юноша сглатывает ком в горле и шепчет еле-слышно. — Да. Хорошими друзьями. И ими так и остались. — Оу… — Только и может выдавить из себя француз, — Мне жа… — Не смей! Вскрик выходит злым, но эта злоба лишь вуаль, скрывающая отчаяние. — Даже не вздумай жалеть меня! Мне не нужна твоя жалость, абсолютно! Дио, паразит и всё это осталось в прошлом! Убил и л-ладно! — Ась? Жан Пьер удивленно хлопает светлыми ресницами. — Убил? Но тот стрёмный чувак жив! Он конечно был той ещё занозой в заднице, да и лицо моё он знатно подпортил, но до убийства я всё равно опуститься не смог. Как я могу хотеть отомстить убийце, если сам не далеко от него ушёл? Я просто слегка покромсал его. Но он точно жив, слово даю. Я убийца? Боже упаси… Колени подогнулись, а губы жалобно задрожали и Раббер полностью отдавая себе отчёт в том, насколько жалко он сейчас выглядит, только и смог выдавить из себя — Ж-жив?