***
Финн, протиснувшись в автобус, плюхается на свободное место и моментально вытаскивает наушники из кармана. Итак, скоро ему предстоит пробраться, как вор, в собственную квартиру, а там ещё и может быть «его» тело. Интересно, а оно вообще живо? «Нечего об этом думать. Просто приду к себе в квартиру и заберу все папки, которые нужны. И несколько книг захвачу», — кивает головой Эмиэль, подвигаясь ближе к окну — выходить ещё нескоро. А пока можно переслушать заново скаченный репертуар AC/DC. Идея глупей некуда, но все папки с документами нужно забрать. «Там же все свидетельства о смерти от и до расписаны, а я всегда с собой копии беру — обучаюсь на дому, так сказать, » — паниковал Эми до этого. А если «его» тело живо и проживает в его квартирке, то остаётся только гадать, успело оно что-то нарыть или нет. Наверняка успело, если вообще до этого додумалось.***
«Не заперто? Серьёзно?» — Эмиэль недоверчиво-робко приоткрывает входную дверь. Тихо, как в морге в ночную смену, даже становится тревожно. И главное — никого в квартире не наблюдается. А, нет, наблюдается — из кухни доносится фальшивое подпевание какой-то новой песне, в которой смысла наверняка кот наплакал. «И ничего не слышит», — Финн, решившись подглядеть за «собой», узрел пританцовывающего у плиты омегу, но почти сразу юркнул в свою комнату. — «Как можно таким невнимательным быть, ума не приложу.» Итак, с чего бы ему начать?***
— Ха! Ну и кто говорил, что я не умею готовить? — Миллер едва не прыгает от радости, глядя на куриный сэндвич и какао. И ничего страшного, что сахара насыпано с избытком, а курица не проварилась как следует, омеге и невдомёк! Совсем некстати вспоминается, что дверь осталась открытой, и так же быстро забывается. А воришка тем временем закидывает в рюкзак последние методички и крадётся обратно по узкому длинному коридору. Обои в жуткую зеленушную крапинку, оставшиеся ещё с прошлых жильцов, нервируют и заставляют дышать чаще, двигаться быстрее. Дверь хлопает слишком громко, и Эмиэль тут же даёт дёру, с неимоверной скоростью спускаясь по лестнице. Почему-то резко становится важно, как этот… Миллер будет дальше жить, до какого состояния себя доведёт, привыкнет ли к жизни «без папика»? Заметит ли, что добрая часть папок и книжек пропала с полок, или так и оставит это без внимания?***
— Вот ты и вернулся, сучёнок, — запах горячего глинтвейна, разнёсшийся по комнате омеги, испугал Эмиэля чуть ли не до истеричного визга. «Да ч-что сегодня за день т-такой?» — молодой мужчина мелко дрожит, глядя на желтоглазого — и очень недовольного — альфу. Мало того, что ему «кискискали» и свистели известного вида личности на улицах, мало того, что его окатил водой из лужи автомобиль, мало того, что он чуть не надорвал спину, пока тащил переполненный рюкзак! Мало всего этого, так ещё и непонятно, каким образом Шварц захочет выпустить пар. А вдруг… вдруг прямо сейчас опрокинет на кровать, и попробуй вырваться! Так ещё и тело неподготовленное — мышцы болят после небольшой прогулки с грузом (и плевать, что она представляла из себя променад через полгорода), как будто Миллер всю школьную физкультуру просидел на скамейке и пренебрегал даже простой зарядкой! Ладно, этим Финн займётся, а пока надо придумать, как отвязаться от этого альфы. А Бисмарк заинтересованно наблюдает за напуганным омегой, взращивая в себе всё большее недоумение. Да уж, Адель была права на все сто процентов, когда говорила, что Миллер изменился: вон, зажимается в уголке и глаз не поднимает. Прошлый Миллер подошёл бы сразу и скроил бы какую-нибудь игривую мордашку. — Здравствуйте, — даже приветствует вежливо, и… так робко и мило улыбается, никогда такого не было. Нет, с этим сучёнком точно что-то не так… Головой, что ли, ударился, когда в аварию попал? Но не настолько же сильно, чтобы вот так с ходу сменить все привычки (о, горничная не подвела, всё рассказала). Альфа подходит медленно, почти крадясь. Чужие пальцы крепко хватают омегу за подбородок, заставляя задрать голову и смотреть прямо в глаза оппонента. Глинтвейн забивается в нос, практически душа. А Бисмарк ещё и проходу не даёт, вжал в стену и, видимо, ждёт каких-то действий. Ладно, попробуем молча выбраться… Мужчина хмурится, непонимающе смотря на пытающегося отцепить его руку сучёнка. Не повестись на очевидную провокацию, да ещё и пробовать вырваться — вот это уже ни в какие рамки не входит. Прошлый Миллер на такие действия лукаво щурился и облизывал напомаженные губы, раззадоривая обычно и без того успевшего возбудиться альфу. Но сейчас он скорее… зол. Зол и растерян, ведь всё идёт совсем не так, как надо! Где всё это, почему Миллер сердится всё сильнее, успев уже и оцарапать его ладонь, почему одновременно и пугливо сжимается, будто в ожидании хорошей трёпки? На все эти вопросы может дать ответ только сам Эмиэль, который и не горит желанием общаться в принципе. Наверное, именно поэтому Бисмарк Шварц не придумывает ничего лучше, чем, отступив на шаг, просто отпустить омегу (чуть менее грубо, чем обычно, кинув по направлению к креслу). Сам же мужчина, сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, разворачивается и чуть ли не бегом покидает комнату. Этот новый Миллер… после того, как улыбнулся, показался альфе каким-то невинным и запуганным. Да и в запах карамели, исходящий от него ещё два месяца назад, стали вплетаться другие нотки — более приятные для обоняния, более мягкие. Может, почудилось, а может, и нет. Шварц вздыхает, потирая переносицу. Похоже, снимать напряжение сегодня он будет в одном из элитных борделей. Не хотелось, ох как не хотелось, но пока придётся оставить Миллера в покое. А тем временем Эмиэль Финн всё ещё с опаской посматривает на дверь и, расставляя по полкам «сворованные» книги и папки, бормочет: — Этот день… к-какое-то сплошное н-недоразумение.