Ромашково

В окно ударил камешек. Второй. Третий. Ёжик прекрасно понимал, кто пришёл, но подходить к окну не спешил. Странная нерешительность охватила тело и не позволяла вставать. С четвертым камешком Ёжик понял, что обязан подойти к окну. Иначе совсем скоро последует или крик, или стучание прямо в дверь. А домашние спали. И ночной гость прекрасно это понимал, вот только его бы это не остановило. Ёжик подошёл к окну, открыл его и выглянул. Разумеется, на улице стоял Крош. Растрепанный, веселый и энергичный, несмотря на позднее время. — Привет, Крош! — Привет! Слушай, давай погуляем? Мне совсем не спится, а гулять одному скучно. Ёжик желанием выходить на улицу — в холод, во мрак — совершенно не горел, даже понимая, что ничего ему и не грозит. Несколько секунд он поколебался и поизучал вид Кроша. В глазах друга светилась такая надежда, что Ёжик понял, что не может отказать. Наплевав на домашнее задание, он сказал: — Ладно, пойду. Подожди минут пять. Крош радостно подпрыгнул, чуть ли не хлопая в ладоши от радости. Ёжик, сумев не задеть ни одного предмета, выскочил на улицу в потрепанных джинсах и растянутом свитере. Сразу повеяло духом старых ночных путешествий, которые он с Крошем раньше так часто совершал. Воспоминания затмили голову так сильно, что Ёжик чуть не заплакал: сейчас на такие походы не оставалось ни времени, ни сил. — Куда пойдём? — О, Ёжик, я такое место вспомнил. Крош подхватил лучшего друга под локоть и повёл его. Ёжик уже привык к неожиданным — иногда слишком близким и даже интимным — касаниям друга, но всё равно каждый раз смущался и молчал, чтобы не выдать волнения дрожью в голосе. А Крош, кажется, совсем не придавал внимания своим действиям. — Просто удивительно, как давно мы туда не ходили, Ёжик. А я лежу, лежу, уснуть не могу, и тут — бац! — как вспомнил, что месте усидеть уже не мог, вот за тобой и помчался. Они свернули в парк. Крош переступил через ограду, поднял руку, чтобы помочь лучшему другу. А потом, не отпуская, аккуратно пошёл вниз по склону прямо в лес. Возможно, держание за руку и имело бы хоть какое-то значение, если бы Ёжик не понимал, что для Кроша это просто дружеский жест и способ не потеряться. С каждым шагом Ёжик начинал всё сильнее напрягаться. Роща сгущалась, становилось совсем ничего не видно. А Ёжик, хоть убей, совсем не помнил, что когда-то был здесь. Наконец-то деревья стали редеть. Шаги Кроша стали энергичнее, веселее. Он заговорил ещё быстрее: — Сейчас вспомнишь, сейчас вспомнишь, Ёжик. Я помню, меня сюда папка первый раз привел, а потом я тебя. Там ещё такое осталось! Такое! — Да что ж там такое? — Ёжик едва поспевал за Крошем и спотыкался почти на каждом шагу, почти падая. — Увидишь, Ёжик, увидишь! — Ты мог бы идти помедленнее, пожалуйста? — Какой медленнее? Нам нужно как можно скорее туда дойти! Наконец они вышли на поляну с небольшим озерцом, окруженным лесом. Оно уже обросло камышами, по краям покрылось тиной. Рядом росли две березки, на которых была прикреплена ржавая табличка с предупреждением: «Плавать запрещено!». Возле них красовались два белых облезлых лебедя из шин. Немного поодаль стояли заброшенные деревянные домики и туалетная кабинка. Не успел Ёжик погрузиться в воспоминания, как Крош его дернул к одному из домиков. — Вот, Ёжик, что вспомнил! Нам было лет восемь, наверное, когда мы тут последний раз были. Но не озеро главное! Смотри какой дом! Помнишь, помнишь дом? Ёжик помнил. Почти каждую неделю лета папа Кроша организовывал поездку сюда: поесть шашлыки, пособирать клубнику и грибы и просто отдохнуть. Вместе с собой он брал не только сына и дочь — он брал всех, кого знал. Ёжик помнил, как он, Крош, Нюша и Бараш вместе купались, несмотря на запрет, играли в мяч и фотографировали друг друга на дешевые фотоаппараты — кажется, если хорошенько порыться, то их можно отыскать. Ёжик помнил, как Бараш — когда ему было всего лет пять — сделал предложение Нюше, подарив ей кольцо за пятьдесят рублей с Хеллоу Китти. И Нюша согласилась. А потом носила кольцо, не снимая, пока оно не начало жать. Они вошли в дом. Ёжик был уверен, что встретит лишь пустое пространство — все вещи-то вывезли, наверное — но обнаружил, что всё в внутри осталось нетронутым: диваны, стол, стулья, кровати и даже детские игрушки. — Красота, не правда ли? — спросил Крош. — Да… — Ёжик всхлипнул. — Эй, ты что, плачешь? — Нет. — Ну ты чего, чего, хорошо же всё: классное место, крутые воспоминания. Я думал, тебе понравится. — Мне… нравится. — Тогда чего ты плачешь? — П… плакать можно не только… из-за… из-за плохого. И Ёжик заплакал: в полную силу, не сдерживаясь. В том-то и дело, что слишком хорошо. По-детски хорошо. Так хорошо, что даже не верится, что так бывает. Крош растерялся. Он стоял в ступоре, тупо смотря на утирающего слёзы Ёжика. — Ну… Ну… Как же так… Я думал, ты обрадуешься, и мы вместе тут поиграем и поболтаем, и страшилки там порассказываем. Ну, тише, тише.. Крош подошёл к Ёжику и обнял его за плечи: робко, скованно, нервно. Ёжик же в ответ вцепился в него, прижимая до боли в руках. Они простояли молча всего минуту. — А я же, я же, важно хотел кое-что сказать, а ты возьми и заплачь, кто ж так делает? — Г… говори. — Уже как-то и неловко говорить. Если Крош просто применил такой трюк, чтобы друг перестал плакать, то у него получилось. Слёзы перестали течь, словно их не было. Ёжик отстранился и осуждающе посмотрел на Кроша. — Говори. — Да уже как-то и не так. — На кой чёрт тогда вообще начинать что-то говорить, если потом не собираешься продолжать?! — Эй, ну не злись, уже правда не то просто. — Не то? — Не то. — Спасибо за доверие. Ёжик вытер лицо, пригладил растрепавшиеся волосы и обиженно отвернулся. — Ладно, ладно. Я сказал это для того, чтобы успокоить тебя. Ничего больше. Честно. — Ты серьёзно? — из-за слов Кроша стало ещё хуже. Он мог бы хотя бы соврать: сказать там, что хотел предложить грибы собирать. Ёжик бы, конечно, не поверил, но всё равно стало бы легче. — Да. — Плохие у тебя способы успокаивать, знаешь? Они стояли молча. Ёжик бы с удовольствием выбежал и отправился к себе домой. Но разум, ещё не окончательно разгоряченный, подсказывал, что так получится только заблудиться. Постепенно напряжение спадало. — Ладно, прости меня, — начал Ёжик. — Я слишком разнервничался: ночами не сплю, а тут ещё и дом этот старый. Пошли домой. Ёжик повернулся к Крошу, подошёл к нему, взял под руку и слабо улыбнулся. — Можем ещё на качелях покататься, если ты ещё спать не хочешь, чтобы по домам не расходится. — Ёжик? — М? — Я люблю тебя. Подобных эмоций накатившие в этот момент, Ёжик не испытывал ещё никогда. Они походили на смесь ощущений из детства — когда мать после очередной ссоры с отцом, приходила к сыну, обнимала его, целовала и успокаивала — и на радость со спадающим напряжением после успешной сдачи экзаменов. Руки и лёгкие стали как будто чужими, как будто лишними. Ёжик то поднимал запястья, то вновь опускал, и не мог при этом дышать. Крош раскинул руки. И Ёжик обнял его, но уже трепетно, нежно, будто перед ним стоял не живой человек, а лишь иллюзия или галлюцинация. И они вновь стояли молча, обнимались, но уже далеко не так, как пару минут назад. Ёжик глубоко вздохнул. — Я тоже.