В глуши

      Знал ли Олег, что однажды Птица в голове Разумовского возьмёт верх?       Догадывался точно. Это был итог паршивый, но самый вероятный. Кажется, даже сам Разумовский это знал. Ещё бы, хренов гений, наверняка.       В задумчивости рисуя на полях документов красные глаза и чёрные перья. Разговаривая по ночам — не как обычные люди, какой-то смутный смешной лепет, нет, он целые речи задвигал, спорил, злился, очень громко и внятно. И Олег ни разу не рискнул его разбудить. Просто не был уверен, чьи глаза в итоге увидит — Сергея или Птицы.       Думал ли Олег, что увидит Разумовского в криминальной хронике, в сопровождении мрачных омоновцев? Ни в коем случае. Он был твёрдо уверен, что нет никого умнее Сергея Разумовского. Никого, кто умел бы так же думать наперёд на сотню гребаных шагов. По крайней мере, он, Олег Волков, таких не встречал. И неважно, что там решил проделать Разумовский: построить многомиллионную IT-империю, поджарить десяток олигархов, свергнуть правительство в Новой Гвинее. Всё должно было получиться на высшем уровне, без осечек, с ледяной изощренной точностью. Значит, что-то пошло не так. Значит, Сергею была нужна его помощь. И неважно, где там в данный момент Волков находился, в Сирии, в Боливии или на Луне.       Вот уже несколько лет он служил не матушке-России, а скромной военной организации, которая и платила получше, и свободы давала побольше. Потому и решил официально стать мертвецом для родины, которая не слишком оправдала наивные ожидания новобранца Олега Волкова. Он почему-то был уверен, что Разумовский не поверит сухому официальному донесению о его смерти. А ещё отчасти считал — если и поверит, так будет только лучше. Не зря же он поперся аж на Ближний Восток, в одно из самых поганых и неспокойных его мест. Испугался того, что будет, если не попрётся.       А теперь Волков боялся только одного — не успеть. Всё-таки Сирия, выжженная гражданской войной, разрываемая на части многочисленными группировками, не Саратов. Он до дрожи боялся, добравшись до Питера через месяц или два, увидеть совершенно невменяемого Сергея, пускающего слюни под присмотром добрых докторов. Нужно было не только вырваться из полуразрушенной деревушки, где они сидели последнюю неделю, доехать правдами и неправдами до Дамаска, попасть на рейс, прорваться через все таможенные препятствия, а потом насладиться шестьюдесятью часами авиапути через Ирак и Турцию. Нужно было собрать между делом хотя бы небольшую группу толковых ребят, способных на предстоящую операцию. Разумовский себе снискал почётный статус террориста и серийного убийцы, и охраняли его качественно. Очень. ***       Родной город встретил оранжевым дымноватым рассветом, который был слегка размыт через иллюминатор и трехдневное бессонное бдение. Из Москвы тоже пришлось лететь, с чужими документами, в дурацких тёмных очках на пол-лица, которые еле скрывали плотный загар и красные глаза, наверняка дурные от недосыпа.       Прошло всего три недели с памятного репортажа, но Волков считал — фатально много. Сергея могли прикончить, перевести в другое место, переборщить с лекарствами и сделать из него овоща. В конце концов, как ни старался Волков об этом не думать, Разумовский мог прикончить сам себя. Он до сих пор помнил, в мельчайших подробностях, тихий и напряжённый тон Сергея, когда тот рассказывал о Птице. Ночью в приюте. Ночью на съёмной квартире в Купчино, когда они только вышли из приюта. Ночью на крыше его общаги, Олег тогда вырвался в Москву на пару дней, только чтобы увидеться. Такие разговоры днем как-то не складывались. Сергей говорил опасливо, словно через силу, на той грани, где молчать уже нет сил, а говорить все равно получается плохо. А Олег слушал, внутренне мечтая ничего не слышать и не чувствовать, потому что его пробирал ледяной электрический пот от этих рассказов, и он ничем, совершенно ничем не мог помочь.       Кажется, в одну из таких ночей они впервые…       Но думать об этом хотелось ещё меньше.       Времени было так мало, что почти ушло в минус, но Олег дал себе ещё сутки, чтобы выспаться в самом маленьком из мини-отелей, где даже паспорт не спрашивали, перекусить и пройтись во влажноватых сумерках по Ваське. В Сирии он до странного скучал по этому воздуху, который, как мокрая губка, вбирал в себя все доступные запахи, от свежей корюшки до табачного дыма и чьих-то духов. Там, в пустыне, пахло только пылью, анашой и порохом.       Он дошёл до Биржевого моста и достал телефон. ***       О том, чтобы вывезти Разумовского в сознании, не было и речи. Гений гением, но от такого сюрприза крыша могла поехать даже у здорового. А на что способен Сергей в своём безумном варианте, увидевший на пороге официально-мёртвого Олега, Олегу даже представлять не хотелось. Так что он запасся и нейролептиками, и транквилизаторами, и банально снотворным в промышленных масштабах. С помощью хакерски-ориентированных знакомых влез в систему заведения, где держали Разумовского, и узнал, что ему там колют. Немного успокоился — за месяц с лишним эти препараты бы его не подкосили. Теоретически. Практически знали только медсестры, которым вполне могли шепнуть про увеличение дозы для чересчур беспокойного пациента.       В отряде кроме него было пятеро — не много и не мало, достаточно чтобы сделать дело, недостаточно, чтобы поднять слишком много шума. Двоих ребят, надёжных и неглупых боевиков, он забрал с собой из Сирии, пообещав в итоге больше, чем они бы там заработали за пару месяцев. Ещё троих завербовал уже в Питере — благо, связи остались. С оружием тоже проблем не возникло. Даже не задумываясь, Волков тратил деньги с того счета Разумовского, о котором не знали полиция, «Вместе», налоговая, да вообще никто, кроме них двоих.       Только на крайний случай.       Наверняка руководство этого дурдома с тюремным режимом было в курсе, что неудавшегося мессию могут попытаться освободить. Но вряд ли они готовились к такому слаженному, организованному и профессиональному нападению на свою психушку. Максимум — рассчитывали на сумасшедших подростков с битами. Так что спустя пару часов Волков гнал под 160 на юг, в сторону Новгорода, а на соседнем сидении валялся бесчувственный Разумовский в унылой больничной робе, обколотый всем, что гарантировало хотя бы двенадцать часов спокойствия. Гнал по бесплатным дорогам, местами — проселочным, лишь бы минимум карт, населённых пунктов, людей с камерами и вообще живых существ по пути. Ещё в самолёте он прекрасно понимал, единственный шанс для них уйти — спрятаться в тотальной глуши подальше от городов, в деревеньке, где про Интернет только слышали, а мобильная связь бывает по большим праздникам. Разумовский бы наверняка предпочёл какой-нибудь остров в Италии и замок на тысячу квадратов, но Волков не особенно доверял Европе в плане изоляции от всего мира. Родные полузаброшенные деревни были как-то надёжнее.       Остановился он только два раза — на безлюдной заправке и в гастрономе какого-то райцентра, чтобы загрузить багажник «Хонды» едой и предметами первой необходимости. От машины все равно пришлось бы в итоге избавиться, а когда они в следующий раз попадут в магазин, было вилами по воде писано. Сергей, к счастью, в себя не приходил. Осунувшееся лицо, словно синеватые веки — а Разумовский и раньше не отличался румяными щеками и широкими плечами — вызывали у Олега странную и сложную смесь эмоций. Гнев на себя самого. Колкую боль. Железную решимость гнать по ночным дорогам до места назначения, даже если придётся пробиваться с боем. И полупридушенную, горькую нежность.       Далеко позади остался Новгород, и понемногу начало светать, когда Олег свернул в очередной раз и направил машину к лесу. За которым, или в котором, судя по корявым указателям, в шести километрах была деревня с поэтичным названием Холм. Отсутствие пристойных дорог, супермаркетов и банкоматов в радиусе сорока километров вокруг вдохновляло. Деревушку ему подобрали знающие люди, даже не саму деревушку — двухэтажную завалюху в окрестностях, которая изредка использовалась, чтобы пересидеть этап вот такого пристального внимания различных органов. Сейчас Разумовского должны были искать с вертолётами, мотоциклами, собаками и всеми возможными техническими средствами. На случай слишком агрессивной погони у Волкова был армейский «Грач» и коробка патронов, а на случай, если их застанут совсем врасплох — легенда о том, что он Разумовского похитил в своих личных, корыстных целях. Что, в конечном итоге, не было такой уж ложью.       Пока он искал дом, хорошенько заросший крапивой и плющом, открывал дверь, которая успела разбухнуть и застрять в проёме, пока таскал из машины пакеты, разбирался, работает ли электричество, и оценивал степень разрушенности самого здания, успело рассвести. Наконец, он подхватил на руки Разумовского, который так и не пришёл в себя. На всякий случай убедился, что сердце у того бьётся, хоть и не слишком резво. И, бережно перенеся его в дом, устроил поверх покрывала на кровати, которая явно застала не только Сталина, а, может, и Николая.  — Вот, — сказал он зачем-то Сергею, присев на краю кровати. — Это, конечно, не твой питерский дворец. И ты будешь в ярости. И в недоумении, пожалуй. Зато ты жив. И я жив, представь себе.       Сглотнув, он протянул руку, осторожно погладив совершенно бледную, еле тёплую скулу. Олег до сих пор не представлял, кого он в итоге увидит, когда Разумовский очнется. С чем ему придётся столкнуться. Пока было понятно, что они снова были одни, в полной изоляции от остального мира. Как и раньше, как и всегда.