В глуши

      Выспаться было бы здорово, но Олег не знал точно, когда Разумовский очнется и в каком состоянии будет. Так что решил заняться насущными вопросами. Чудо, но здесь была даже плитка, условно рабочая, переносная, с двумя конфорками и рыжими потеками. И редкостно вонючий холодильник, в котором ещё в прошлом веке забыли ржавую кастрюлю с чем-то, что Олег просто выбросил вместе с кастрюлей. Хорошо, что время, проведённое в Сирии, не способствовало брезгливости. Здесь хотя бы за окнами была не пыльная пустыня, а густые зелёные заросли лопухов, одуванчиков и бадьяна. Олег, зевая, неторопливо наводил порядок на кухне и в комнате, которую определил как спальню. И с каким-то мрачным весельем представлял, как взбесится Разумовский, поняв, что здесь не только Интернета, здесь даже мобильной связи нет.       «Если он будет способен что-то понять», — поправлял он себя тут же.       Воду он вскипятил в эмалированном ковше с веселенькими, полустертыми ромашками. Заварил растворимый кофе, открыл окно в свежее деревенское утро. И замер, услышав в спальне скрип матраса и придушенный стон. Очень медленно поставил кружку на стол и прошёл в комнату — шаг словно по команде стал пружинистым и плавным, а все звуки казались особенно четкими.       Сергей сидел на кровати, обеими руками обхватив голову, но на короткий скрип двери вскинулся. Увидел Олега, и на лице отразился абсолютный, чистейший ужас. Он отшатнулся, прижимаясь спиной к стене, синие глаза были безумными от страха.  — Нет, нет, нет, только не ты опять, только не Олег, — на лице Сергея появилось какое-то остервенелое выражение упрямства. — Он мертв! Ты — мертв!       Пожалуй, такой реакции Олег и ждал, и опасался. Остановился на всякий случай в дверном проеме, успокаивающе подняв руки, и глядя на Разумовского, не отводя глаз.  — Сергей, — сказал он негромко, — успокойся. Я живее всех живых.  — Черт с два! — Разумовский все больше выглядел скорее упрямо-озлобленным, чем испуганным. — Олег Волков погиб при взрыве, двадцать восьмого июля две тысячи восемнадцатого, в ходе попытки его части остановить террористическую акцию в Идлибе, — он произнёс все это, словно мантру, явно выучив слова донесения наизусть. — Не пытайся меня обмануть! Еще раз я не поверю, ну нет, только не снова.       Волков решил пока проигнорировать это «снова» и развел руками:  — Да, точно, взрыв был, террористы были. Остальное — фикция, Серёж. Инсценировка, чтобы родина-мать от меня отстала. — он говорил очень мягко и неторопливо, внимательно наблюдая за выражением лица Разумовского. — Стал наёмником. Продался за кучу отвратительных американских баксов. Презираешь?       Сергей нахмурился, явно пытаясь собраться с мыслями.  — Нет, — произнес он хрипло, медленно качая головой, — слишком причудливая галлюцинацич. Никогда не интересовался наемниками. Либо я где-то слышал нечто подобное, либо, — он прерывисто вздохнул, — ты и правда жив.  — Я и правда жив.  — А доказательства какие? — выдал Разумовский резко. Олег вздохнул — видит Бог, ему не хотелось этого делать. Прошел стремительно несколько шагов между дверью и кроватью и залепил ему полновесную пощечину. Сергей охнул, прижимая ладонь к щеке.  — Ты совсем ума лишился?!  — Как, интересно, я же призрак, — хмыкнул Волков, встряхнув рукой. На бледной коже Разумовского расцветал ярко-красный след, и видеть его было физически неприятно. Зато взгляд у Сергея порядком прояснился.  — Почему так голова болит? — спросил он глухо, потерев переносицу.  — Арипипразол, в коктейле с галоперидолом, — пояснил Волков любезно. — Хотелось поговорить с тобой, а не с пернатым другом.       Сергей хрипло усмехнулся, спустив ноги на пол. Сейчас было как-то особенно заметно, насколько болезненно он похудел.  — Почему ты уверен, что я — это я?  — Не уверен, — ответил Волков честно, сунув руки в карманы джинсов. Задумчиво погладил бок шприца в кармане. — Но вряд ли ты бы стал разговаривать со своей галлюцинацией, будучи Птицей. Скорее просто попытался бы меня прикончить.  — Я всё ещё могу, — заметил Разумовский с тусклой улыбкой. На что Олег приподнял брови скептически.  — Да ты сейчас и комара не прикончишь. Кстати, надо будет раздобыть «Рефтамид». Есть хочешь?       Потратив добрые минут тридцать на то, чтобы очистить древнюю сковородку от нагара, жира и подозрительных ошметков, он пожарил яичницу, достал кусок сыра и плитку шоколада. Ел Разумовский просто ужасно. Скорее всего, его до сих пор мутило от всех принятых препаратов. Тем не менее, Олег почти силой заставил его доесть яичницу и сунул в руки кружку с кофе — приторным и слабеньким, но это сейчас было только кстати.  — Расскажи мне о нём, — сказал решительно, сев на расшатанный стул напротив Сергея. — О Птице.       Разумовский сжал кружку так, что пальцы побелели. Но Олег больше не хотел откладывать подобные разговоры на ночь. Наоборот, днем было не так пугающе.  — Он… я… — он со странным всхлипом вздохнул, отворачивая голову. — Я… убил столько людей, Олег. Действительно, по-настоящему, я убил, своими руками! Понимаешь?       Олег вздохнул, опираясь локтями о колени. Поднял взгляд на Разумовского, дрожащие губы, которые тот искусал до заметных красных подтеков.  — Не поверишь, я тоже. В Сирии только этим и занимаются.  — Это другое! — вскинулся Разумовский.  — Точно, — согласился Олег. — Другое. Те, кого я убивал, в основном искренне считали, что делают правое дело. Ради своей страны, ради Аллаха, ради какой-то там призрачной надежды, что их дома перестанут бомбить. Они, уверен, в жизни нагрешили куда меньше, чем Бехтиев и компания.       Сергей уставился на него с диким подозрением, прищурившись. Потом медленно выдохнул, оставляя кружку на столе и сжимая дрожащие пальцы.  — Он был тобой, — произнёс он одними губами. — Птица. Я видел тебя, говорил с тобой, Олег. Я до сих пор не уверен, что ты… настоящий.  — Врезать тебе ещё раз? — уточнил Волков совершенно спокойным тоном. Но сердце сжалось неприятно, с каким-то мерзким предвкушением. — Посмотри на меня, — позвал чуть тише. Поддавшись секундному импульсу, взял его руки, совершенно ледяные, в свои. Опустил взгляд — его пальцы, загорелые до пустынной черноты, смотрелись как-то странно на светлой коже Разумовского. — Я не говорю, что убивать кого-то хорошо, — произнёс он, тщательно подбирая слова. — Никогда не говорил. Но я последний, кто мог бы тебя осудить. Понял?       Сергей кивнул молча, тоже глядя на их руки.  — Что у тебя есть из лекарств? — спросил он неожиданно. — И ты мне расскажешь, наконец, где мы и что происходит?       Олег отпустил его и поднялся, молча подходя к своему рюкзаку. Вытащил карту, обычную, бумажную, и подошёл к Сергею, разворачивая её на столе между кружками и тарелками. Ткнул наугад пониже Новгорода.  — Примерно здесь. Деревня Холм, от нас в километре-полутора. Происходит то, что тебя сейчас ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы, а также наверняка ФСБ, представители Holt, да вообще все, кому не лень. Поэтому пока, месяц минимум, мы будем тише воды и ниже травы. Пока не решим, что делать.  — Мы? — переспросил Сергей, глядя очень внимательно на карту. — Почему вдруг «мы», Олег? Тебе это зачем? Волков вздохнул, садясь рядом. Забавно, что самому себе он этого вопроса не задал толком ни разу. Ему все было ясно.  — Зачем. Да низачем. Просто один раз, давно ещё, сказал одному упертому и хмурому мальчику лет девяти, что буду его защищать, — он поднял голову, встречаясь с растерянным взглядом Сергея. — Что не брошу. И что больше его никто не обидит. Помнишь такое?  — Но в итоге бросил, — сказал Разумовский жестковато, стискивая пальцы на предплечьях. — И что изменилось?  — Я думал, ты будешь в порядке, — произнёс Волков фальшиво.       Ничерта он тогда не думал.       Только и думал, как сильно, до боли скрутилась эта странная связь между ними, и куда она может завести. И какое участие во всем этом примет невидимый третий, затаившийся в глазах Разумовского, прорывающийся криком через его сны. И заставлявший иногда Сергея говорить и творить такое, что Олег в какой-то момент решил — любая война будет менее страшной. Чем быть рядом и не иметь никакой возможности помочь.       Но потом оказалось, что не быть рядом ещё хуже.