Полицейский Блюз или Не Все Копы - Свиньи

Время для Дженни шло медленно, даже во время жестоких допросов. Единственным сравнительно действенным способом его скоротать стали воспоминания. Давно это было. Но если что у белой собаки и осталось, то это воспоминания. Она и Миднайт были неразлучны. Еды было мало, но зато была любовь. Настоящего её имени она не знала, а сама летучая мышь называть его ей отказывалась, потому что оно было по-викториански тупым. Себя она называла только полночью, тем временем суток, когда её сюда подбросил под двери кто-то очень сердобольный. Так её звали все, Миднайт.       Впервые они почувствовали себя свободными, когда сбежали из приюта. Там везде были развешены надписи вроде «Бог Есть Любовь» или «Возлюби Ближнего Своего». Прямо над их койками с матрацами не толще и не мягче сухого бисквита, в столовой где висел обгаженный мухами портрет короля и пускали газы на способствовавшей этому бобовой диете, в продуваемых всеми ветрами классах где каждое воскресенье били линейками по пальцам, в мастерских где мальчики шили грубую мешковину по двенадцать часов в день и в прачечной где девочки по столько же времени стирали одежду для других детей, детей о которых заботятся. Все они – ублюдки и поганые лишние рты. Незаконнорождённые. Дети порока. Или дети любви, как бы называл их кто-то более мягкий. Для остальных же они были побочным продуктом деятельности публичных домов и притонов. Но нередко их разбавляли теми, кто потерял тех, кто произвел их на свет из-за аварии на производстве, или пьянь переехала телега. Ну, или какие-нибудь дикари перекусили ими в джунглях во время отважной службы Короне. Они должны были благодарить за всё. Даже за пощёчины.       Старшая воспитательница влепила однажды Дженни одну такую, ей и Миднайт, только потому что увидела их держащимися за лапы. Всё бы ничего, если бы в тот момент приют не посещал с визитом совет попечителей ради вящей инспекции. Лорды, миледи, одни рожи тощие с прозеленью перемежаются с поистине боровскими что их можно было смело обвинять в шпионаже в пользу коммунистов – настолько они красные. И все они возмущены до глубины того что у них было вместо душ тем обстоятельством что Дженни ни разу не опустила головы пока её стегали розгами. Те свистели долго. Приютский сторож несколько раз менял лапы чтоб дать им отдых. Дженни и Миднайт сбежали в ту же ночь. А того приютского сторожа, о котором среди детей шла очень недобрая слава, нашли утром в кладовке при буфетной, дохлого, с розгами, торчавшими у него из глотки. А в зад была вкручена пустая стекляшка из-под джина. То время что они провели на улицах старого Ист-Энда было самым счастливым в её жизни. Если Дженни вообще была ли когда-либо счастлива.       Они воровали по мелочи с прилавков или сушившееся белье с веревок, могли быть злыми, когда надо. Пытались быть на глазах у уличных банд парнишечек-кокни, чтоб их тоже могли взять к себе. Пилеры редко совали свой нос в приходской район Сент-Джайлс. В основном потому что его им там часто ломали, причём не только его. Как-то раз они с бандой поймали двоих, прям как в том кино с Чарли Чаплином. Потом всей улицей свистели в стыренные свистки чтоб привлечь остальных. Потом она угостила летучую мышь свежими устрицами на те деньги что бультерьерша вытрясла из спущенных с пилера штанов. Дженни умела драться. Больше всего она предпочитала нож. С ним она творила настоящие чудеса. Но кастет, труба, заточка и простой как пять пенсов её увесистый кулак вовсе не были ей чужды. Когда в пабах завязывалась нешуточная драка то звали Дженни. Такса умеренная – бутылка и немного харча для неё и Миднайт. Иногда Дженни за деньги била морды по подвалам. На неё часто ставили. И часто она получала и свой куш чтоб прокормить себя и Миднайт. А летучая мышь была ловкой на поднятие чужого добра по мелочи. Карманные часы на цепочках, запонки, заколки для галстуков, то чего хватятся не сразу. Скупщики краденого были всегда ей рады.       Дженни порой вспоминала как она, Миднайт и другие вольные сироты, попрошайки и бродяги прятались под мостом от дождя и холода, сидели промозглыми ночами вокруг костра. Сколько смеха! Они пели старые песни взявшись за лапы друг друга. Это были другие, более светлые времена. Но Дженни знала, что даже такое её счастье не будет длиться вечно. Рано или поздно найдется кто-то чтобы отнять у неё и такую жизнь. Рёв сирен разрывал ночь. Ему вторил звон пожарных колоколов. Немцы опять бомбят. Бомбят всех. И богачей в Вест-Энде и работяг в Ист-Энде. Она конечно слышала, что какой-то сербский студент, что родом из места, которое звучит ещё похабнее чем Чпок-стрит в Уайтчепеле, угостил свинцовой пилюлей какую-то австрийскую шишку из благородных. Настолько из благородных что в той семейке лишний мизинец почитается как настоящее доказательство принадлежности рода к голубой крови. Где-то у чёрта на рогах, на Балканах. И из-за этой помершей сволочи сейчас умирают миллионы в горниле войны. Они с Миднайт бежали вдоль пристани в свете газовых фонарей, когда на ту на полной скорости въехал кроваво-красный лакированный «Роллс-ройс» с хромовой фигуркой сокола на решётке радиатора. Пьяный автолюбитель-денди крыл матом немецкие бомбардировщики и цеппелины за то, что те мажут по беднякам и прочим подонкам что стоят вдоль дороги с протянутой лапой. Столь сознательный столп общества и сторонник Короны грозил немцам бутылкой из-под шампанского. Прилизанный денди даже не притормозил, когда он сбил Миднайт. Кровь так и брызнула. Летучая мышь содрогалась в агонии на лапах у Дженни. Собака не слышала ни воя сирен, ни колоколов. Только рёв мотора, треск под колёсами лотков, оставленных на ночь, пьяные проклятья немцам за их слепошарость, он бы сделал работу за них получше. И тихонькая просьба Миднайт сделать так чтобы боль ушла. Она напоследок лизнула летучую мышь в щёку и свернула шею. Собака выла. Но плакать не плакала. Просто не могла. Следующим утром зашитый со всей тщательностью грубый холщовый мешок с телом летучей мыши опустился в свежевыкопанную «одолженной» лопатой могилу за городом. Миднайт всегда хотела увидеть то что лежало за пределами этого проклятого места. Больше собака на могиле своей подруги никогда не появлялась, хотя и хотела. А ещё Дженни всегда была мстительной. Поиски убийцы заняли совсем немного времени. Прилизанный нашёлся пару дней спустя у дверей одного из салонов для джентльменов, так называются блядушники для тех, у кого водятся излишки деньжат. Без кепки и очков-консервов тот оказался хрупким на вид изнеженным и холёным горностаем. Наглядное доказательство того что женитьба на кузенах — это не самая блестящая идея. Это он. Та же вонь анисового французского одеколона. Тот же напыщенный голос требует подать ему нищеброда чтобы тот отправился месить дерьмо в окопах вместо него. И долбаная фигурка сокола на радиаторе припаркованной кроваво-красный машины. Интересно, этот пидор хотя бы смыл с неё кровь Миднайт? У богатенького Буратино глаза на лоб полезли от такой наглости, когда между ним и его красным двух цилиндровым скакуном встаёт рослая пролетарская псина и отрывает у него с тачки фигурку сокола. Денди замахивается тросточкой на белого смерда. В следующую секунду фигурка из хрома торчит у него из глаза, а тросточка обламывается о его собственный пустой череп. Прежде чем горностай начинает верещать мощные лапы швыряют этого модника в багажник «Роллса» и перед тем как закрыть там шмонают его карманы на предмет ключей от тачилы. После едва живого горностая волокут по пустынной пристани где нет никого кроме таких же потерянных душ как сама Дженни. Вокруг только призраки, до которых нет дела чистым и сытым говнюкам также, как тем нет дела до самих призраков. Кровь капает с разбитой бошки и проколотого глаза горностая, тот тихонько попискивает. Красный след тянется по доскам пристани почти также как в ту ночь, когда умерла летучая мышь. Только расклад изменился. -Её звали Миднайт. – говорит она прилизанному прежде чем сбросить его в Темзу с привязанной к ногам трёхпудовой гирей, подарком летучей мыши. Жадные воды поглотили одноглазого франта. В любом случае он был явно не первый кого сбросили в речку сегодня при свете едва различимых сквозь смог звёзд и далеко не факт, что последний. А его железный скакун сгорел на той же пристани. И поделом. Дженни всегда нравилось представлять, как Миднайт на том свете смеётся над этим одноглазым выродком, даже если тот вообще когда-либо имел место быть, в чём собака очень сильно сомневалась. С тех пор жизнь Дженни тоже крупно изменилась, в не самую приятную сторону. Будто она и до этого была приятной. Мелкий выродок оказался сынком какого-то придворного дворяшки, наверное, из тех, кто держит ночной горшок для Их Величеств. Тот случай сделал её изгоем среди изгоев. Сейчас Дженни смотрела на тот период её короткой и полной... событий... жизни со смешком. Какой же зелёной она была... Но, когда за её голову было впервые назначено вознаграждение собака посчитала это знаком того что пора срочно взрослеть. За ней стали охотиться пилеры и шпики с частными нюхачами. Вчерашние друзья отворачивались или опять же, вполне предсказуемо пытались сцапать сами чтобы сдать в обмен на немаленький приз, достаточный для того чтобы вырваться из нищеты или хотя бы не просыхать до конца своих дней. Раньше Дженни считала, что знает, что такое настоящее одиночество. Она ошибалась. Избавление от казавшимися неизбежными тюрьмы и петли пришло из самого неожиданного источника. Война с немцами шла так плохо что власти объявили всеобщую воинскую повинность. А всё лорд Китченер, сэр Хейг и прочие сэры, лорды, пэры и херы что каждый день слали тысячи прямо на пулемёты, колючую проволоку, мины и пушки как на убой. Кто-то неуместно съязвил что списки потерь такие длинные что можно обернуть ими земной шар несколько раз подряд. Китченер, тот самый что как-то подорвался немецкой миной на крейсере со всем экипажем где-то в Северном море на пути в Петроград. Гонял раньше непокорных туземцев в Африке и на Ближнем Востоке. Усы словно вешалка, тычет в тебя пальцем с плаката, словно хочет тебя из него застрелить, и скорее всего таки застрелит. Потребовал для короля и страны миллион штыков и чтоб кровь из носу. Всё для фронта, всё для победы над бошами. А потом взял подорвался на морской мине. Вообще нормуль. Вот тока призыв, его любимое детище, никуда не делся. Потом Дженни не стало. Вместо неё дышал и клал всё матом Томми Аткинс. Парня звали Томми Аткинс, прям как в бумагах для заполнения имени новобранца. Она как-то слышала, эту ветхозаветную шутку что когда такой найдётся в самом деле и когда этого паренька наконец прикопают, то всем войнам на свете наступит конец. А родители Томаса Аткинса в свою очередь очень хотели, чтобы их единственный сын жил и здравствовал. Ей, не знавшей никогда ни отца, ни матери такое казалось диким. Но для Дженни тоже нашлось решение или хотя бы временная смена декораций. Сынок Аткинсов явно был не семи пядей во лбу. Зато являлся точной копией Дженни, разве что у него были причиндалы. Медкомиссия уже успела одобрить этот шмат пушечного мяса для мясорубки, потому как в самом разгаре шла битва при Ипре. А родители Томми очень хотели получить сына целиком, а не по кусочкам что почти гарантировали Страна и Корона. Был ли выбор у Дженни между окопами с одной стороны и стягивавшейся удавкой вокруг её шеи с другой, со всеми этими шпиками, нюхачами и пилерами что были у неё на хвосте почти круглосуточно... но, если бы она каким-то образом вернулась бы в тот момент, когда её лапа уже тянулась к фигурке сокола с радиатора чтобы снова вонзить её прямо в глаз прилизанной мрази она бы поступила также. Уже через несколько дней её добрый доппельгандер отправился ныкаться к дальней родне в графстве Уилтшир, а бультерьерша уже пополнила ряды остальных едва обученных Китченеровских Томми и жила мочой. Началось с того чтобы пришлось мочиться на собственные пехотные маргаритки что ей выдал чёртогон просто чтоб те размякли. Стало лучше, словно балетки, в которые, правда, нассали... На этом ссаньё не закончилось: запахом своей собственной мочи она дышала много недель, потому что немцы стали использовать какие-то отравляющие газы. Целые части бежали от отравленных облаков пока на фронт не стали поступать новые защитные кожаные маски. До этого ей приходилось ссать на собственные портянки и обматывать ими морду чтобы не ослепнуть или не выхаркать лёгкие, потому что ткань с ссаниной не пропускает отраву. Какой он, блядь, щепетильный, этот ваш газ... Война вскоре совсем зашла в тупик. Появилось много всего нового для убийства чтобы из этого тупика выйти. Не, артиллерия, пулемёты, мины и колючая проволока — это обыденность. А вот в моду вошли огнемёты. И бронепоезда, гранаты, танки, подводные лодки, бронемашины, миномёты, самолёты, огромные длинные пушки на железнодорожных платформах, привет извращенцу Фрейду, даром что немец, и ручные пулемёты поменьше что выпускают в противника целые пригоршни пуль... а самым эффективным оружием как была дубина с гвоздями так ей и осталась. И Дженни и раньше умевшая постоять за себя теперь научилась убивать. Подвижки в этой мясорубке тоже были. Правда. И стоили они целого моря из пролитых крови, пота и слёз. Каждая такая. Зачастую, как думала Дженни, толку с этих битв было как молока с козла. И всё равно она гнила здесь заживо, с лапами по локоть в крови и в дерьме по пояс. Видимо привыкла. Может бультерьерке даже нравилось. Немцев она разматывала на ура. И ничто её не брало. Слыхала она что бывают на войне Бессмертные. Поднимаются в штыковую атаку через ничейную землю и даже не поцарапало даже если всё отделение подорвалось к ебеням. Может она и стала Бессмертной. Кто знает. Даже если она не особо ценила собственную жизнь. Наверное, это ошибочно принимали за храбрость или, чем чёрт не шутит, верность королю и империи. Вот это была ржака. Она принимала награды. Обменивала их на пузырь у местных. Или топила в сральниках в зависимости от настроения в тот или иной момент. Затем грянуло Пасхальное восстание, горстка амбициозных мечтателей и революционеров из Ирландии захотели собственную страну. Для всей очень херовой научной дисциплины под названием «История» этот быстротечный эпизод останется лишь ещё одной красной кляксой на полях, так как используют в этой области кровь в качестве чернил. То был её единственный отпуск за всё время службы. Долго она ждала чтобы прийти на тихую могилку Миднайт чтобы нажраться на ней в дрова. Вместо этого грузовой корабль с бультерьершей на борту пристал к берегу острова старых песен. Она убивала и там. Долог, долог путь до Типперери, но моя любовь там ждёт. В личине иронично безликого Томаса Аткинса она шла по изумрудным полям и древним городам Ирландии. Она и все Томми пели их любимую «Долог Путь До Типперери». И проделывали с этой страной то что фрицы и гансы делали с Бельгией и Францией, одновременно с тем что она делала с этой бошнёй. Как она была рада смене декораций хоть на время. Даже если это и означало что она будет жечь деревни. Ха, она будет жечь их и в самой Германии, когда мы прорвём фронт и поднимем на штыки этих пропахших пивом и сосисками жирных бюргеров и будем крошить головки их отродий в кровавые блины своими прикладами, как кричали её Томми... Правь, Британия, морями! Нам не быть, не быть рабами... И не было рядом никого кто сказал бы ей что это было неправильно. Неправильно запирать крестьян в амбаре и поджигать крышу... неправильно отрезать штык-ножом волосы рыдающей девке которой попользовались по очереди сначала Чёрно-Бежевые откормленные боровы из Особых Резервистов Ирландской Королевской Полиции, эти Пэдди же так хотели самоуправление своим занюханным островом, затем британские томми… и неправильно вырывать ногти подростку что шёл с охоты со старой бердянкой и требовать у него рассказать где схроны республиканцев и прочих террористов. За свершённые в старой стране подвиги её стали величать Белым Ангелом Смерти. А ночами её мучали кошмары, в которых на неё с укором смотрела Миднайт. Ни хера она ближе к Типпе-нахуй-рери не стала. На могилу летучей мыши она так и не пришла. Духу не хватило. Потом то что было у неё вместо совести долго грызло её как кость, что могилу её Миднайт она предпочла возвращение в окопы к бошам. Новости о каком-то бунте, а затем и революции в Российской империи она только приветствовала. Бультерьерша очень надеялась, что этого слабоумного ебалая-царя, приложившего лапу к развязыванию этой резни, наконец-то накормят с ложечки свинцовой кашей. Так и вышло. Накормили и его и его семейку с парой-тройкой попавших под раздачу, затем умыли всех серной кислотой. И сбросили в ствол шахты. Как же она тогда напилась на радостях. Может будет и ей счастье ведь выродок-ебалай на одном троне оказался точной копией другого и без особой разницы чей именно зад чей именно трон занимает. А затем пришло похмелье. Русский медведь был повергнут в прах и отныне мало что могло помешать Кайзеру Биллу и его бешеным гончим Гинденбургу и Людендорфу перебросить свои серые орды с востока на запад, и война снова разгорелась по всей истекавшей кровью линии фронта. А потом прибыла кавалерия как в Голливудском вестерне - янки. Сытые, лоснящиеся, здоровые. Прям ходячие пончики. Так их и прозвали. Дженни же зарывалась всё глубже в землю. План составил какой-то головастый офицер, медведь-янки в пенсне, но то что он был составлен янки не преуменьшал его значение. Посты прослушки, дополнительные ветки для взрывчатки. Иногда, когда Дженни всё-таки бывала на поверхности то слышала крики. Крики из палатки где расположился этот четырёхглазый янки. И чем больше было криков, тем точнее становился план раскопок. И это работало. Куски тел немцев падали с неба дождём. Она же в темноте и холоде туннелей давила немчуру. Та уже начинала мельчать. Каждый убитый немец заменялся другим, младше. И младше. И младше. Однажды она загрызла совсем мелкого, кажется ещё щенка. Чтобы тот не поднял крик и не позвал остальных. Она смотрела в его гаснущие глазёнки полные ужаса и боли. -…mutti…mutti… - хрипел щенок до самого конца. Только потом у лагерного костра Дженни поняла, что загрызла вражеского проходчика. Как неразумное животное. И ей это понравилось. Детоубийца. Так её стали звать фрицы. Собака только отплёвывалась. Пусть они это принесут на хвосте своему Кайзеру что послал против неё того пацана. Гниды. Война же подходила к своему завершению. Немцы понимали, что им придёт конец, как только Антанта соберётся с силами с прибытием свежих подкреплений из Нового Света. Поэтому они бросили в последнюю атаку всё что у них было. Танки, газ, авиация, артиллерия всех калибров, броневики, даже ёбаная кавалерия, целые эскадроны с противогазами прямо на конских мордах… Но больше всего её крови тогда попили штоструппен. Это были свёрнутые по фазе отморозки, вооружённые до зубов автоматами, гранатами, кинжалами, дубинками, кастетами и лопатками. Они оставляли позади себя только смерть и хаос. Ей они даже нравились. Ничего не больно, девушка довольна и нравится, не нравится, спи, моя красавица. Командование Антанты слало тысячи в самоубийственные контратаки. Неважно сколько мы угробим, победа будет за нами. Пришла новость что янки наконец прорвали фронт благодаря их новой тактике и смертоносным вооружениям. И теперь громили германскую землю. Грабили, жгли. «Экспроприировали». Даже раскапывали могилы и вытряхивали покойников из гробов чтобы оторвать у них истлевшие уши с серьгами и высохшие пальцы с обручальными кольцами. Французским и британским генералам захотелось принять участие, так их манила жажда славы. Или скорее наживы... И Дженни купалась в крови. Своей и чужой. До того самого момента, когда внутри у неё что-то сломалось окончательно. Её часть прижали огнём. Окоп засыпало землёй и осколками. Свист пуль. Истошные вопли. Их командир – злобный тупой ублюдок-свинтус - отчаянно свистел в свой свисток, пытаясь поднять бойцов из окопа. Сломленные солдаты не могли заставить себя. Кто-то истерически рыдал, не желая подняться навстречу к собственной гибели во имя короля и отечества. Свин орал и брызжал слюной. И нашёлся тот, кто заставит Родину гордиться собой, юный волк с лихо надетой набок каской. Как только молодой волк первым выскочил из окопа и было побежал с воплем в атаку как на него сразу упал свет немецкого прожектора. Пули большого калибра вырвали из его тела несколько кусков мяса. Каким-то не слишком понятным образом он упал на то что осталось от живота и попробовал заползти обратно в окоп как ему в морду уставился ствол офицерского револьвера. Свинтус спустил курок. Шлем заляпанный кровью и мозгами скатился вниз в окоп, звеня как брошенная на пол кастрюля. Это подействовало. Всё новые Томми поднимались в атаку. И их разрывало в клочья снарядами и косило пулями. А свин всё визжал и визжал, посылая на верную смерть всё новых солдат. Ему вторил какой-то парень, который застрял в колючей проволоке. Так продолжалось пока его не разбросало по округе. И так продолжалось пока он в злости что ничего не выходит стать вопить на своих бойцов: -Вы что, хотите жить вечно, ублюдки!? Из праха вы вышли и во прах обратитесь!! Что-то чавкнуло. На глазах у напуганных мальчишек-Томми майор грузным мешком рухнул на дощатый настил дна. Из затылка торчала окопная лопатка по самый черенок. -Только после вас, сэр. – фыркнул “капрал Аткинс”, без особых усилий вытаскивая лопатку. Дженни было ожидала что её товарищи будут ей благодарны. Какое там… Немец скоро сломался. Подписали перемирие. Об этом она узнала спустя много дней бегства от военной полиции и её бывших товарищей. Любой друг рано или поздно предаст. Как не стало Дженни Линдон так не стало и Томаса Аткинса. Плевать. Это будет не первая её смерть. ***** В окопе нередко воды по колено и выше. А на бельгийском фронте вообще в лучшем случае по пояс. Грязь и кости. Может крысы. А может тех, кто тут сражался. Похоронные команды уже не справлялись с трупами тех, кого скосили пули и артиллерия и в “лучшие” времена, чего уж говорить об умерших от испанки. Упершись о стену Дженни читала надписи, вырезанные на дереве затапливаемого окопа. По ним видно, что окоп за всю войну много раз переходил из лап в лапы. Надписи, вырезанные штыками или окопными лопатками. Те перемежались с похабными картинками и насечками. Дженни остановилась на надписях. «Deutschland über alles!»… «Ils ne passeront pas!»… «Tally-ho! Onward to Berlin by teatime!»… Больше всего ей понравилось «Вон там кайзер. С обратной стороны дом. Здесь – могила.» Она залезла на стену и подтянулась. И вот собака уже устало сидит на осыпающемся бруствере среди обломков старого мира. С орудия разбитой артиллерийской платформы позади неё стекала вода. Туман стал рассеиваться. Впереди алел пылающий горизонт. Немецкие цеппелины грузно падали с неба в огне и дыму на обугленные развалины городов. На колючей проволоке засыхала кровь убитого поколения. Уже начавшие ржаветь подбитые танки и бронемашины. Дымящиеся кратеры от снарядов, танковые ежи и трупы, трупы, трупы. Сожжённые заживо, растерзанные бомбами, отравленные газом. Трупы везде куда ни кинь взгляд. И она сидит здесь, словно властительница этого мёртвого мира, на земле где больше ничего не вырастет. Вот каким будет этот век, который только-только начался. Морда бультерьерши исказилась в гримасе, которую кто-то мог бы принять за улыбку. Впервые она почувствовала себя словно дома. Дженни не доверяла газетам или радио, но инстинктивно знала, что народы по всему миру в самом деле теперь поднимают оружие друг на друга. Везде разгорались хаос гражданских войн и пожары революций. Как будто сожжённой в горниле мировой бойни многих миллионов жизней и пролитой крови целого поколения им мало было. Хлопок. Ещё хлопок. Она давай хлопать лапами и смеяться. -Классное представление! – крикнула она этому мёртвому сломанному миру вокруг неё. – В следующий раз должно быть ещё больше крови! Давай, постарайся! Понемногу её хлопки смолкли. Если бы она могла плакать. Кто же будет праздновать победу... когда мир разрушен... Гул сигнального гудка. Меж облаков показался воздушный дредноут. Свет заходящего солнца прорезывался между конструкциями боевого дирижабля, украшенных звёздно-полосатыми знамёнами. А на многие мили разносилась через ретрансляторы бодрая музыка и казалось сами небеса пели в свободе. -...Эй вы там, берегись! И с дороги скорей уберись! Потому что янки уже идут, И бьют в барабан свой войны!... Аэропланы оставляли в небе за собой сине-бело-красные следы. -Так давай, сторонись! Если хочешь, скорей помолись! Потому что уже грядём мы, И не вернемся домой пока мы не победим! …да, пели в свободе. В чужой свободе, не её. А ещё кто-то мочился на грешную землю прямо с палубы. Даже отсюда она слышала пьяные вопли и треск – военные полицейские лупцевали дубинками матросню уже вовсю праздновавшую победу. В её сторону запустили початую бутылку виски, на, выпей за нас. Та брызнула битым стеклом, чуть оцарапавшим ей морду. Собака утёрла струйку крови с носа и с ненавистью показала свой средний палец вслед величаво плывущему по небу исполину. С севера к ней приближалась две одиноких фигуры, за одной трепался плащ. Бультерьерша взяла потрескавшийся бинокль. Нет, это не по её душу. Она отложила винтовку. Война закончилась. По крайней мере, для других. Да и патроны тоже. К ней приближался увешанный патронташами высокий доберман, прихрамывающий, но с исходящим от него впечатлением силы. На левом глазу была красная повязка. На нем были лохмотья в которых узнавалась такая же привычная вражеская форма и бескозырка. Его сопровождал привлекший её внимание серый пес-полукровка. Окрасом он напоминал восточно-европейскую овчарку, с характерным узором на лбу, но телосложением и мордой был больше похож на волка. И запах у него был не собачий, волчий. Левое ухо зверя было порвано с внешнего края. -Белая Тень! – воскликнул полукровка указывая на неё. –Вон она! Они подошли совсем близко, но Дженни не собиралась бежать. Надоело. Она и так бежала всю жизнь. -Вайсс Шхаттен… - задумчиво повторил доберман. Бультерьерша уже привычно держалась за рукоять ножа. -Иди ко мне... майн Вайсс Шхаттен. И смотри… - стальная лапа-протез добермана величественно обвела жестом унылый лунный пейзаж. –Оглянись… что ты видишь, Вайсс Шхаттен? Скажи мне. -Кровь… смерть… гниение… Зачем всё это было? Кто же сможет быть героем в таком мире? – с усталой ненавистью спросила она у одноглазого. –А что видишь ты, ганс? Доберман хмыкнул. -Я вижу перед собой убийцу. Именно это известно всем вокруг тебя, любому твоему врагу ты внушаешь страх одним своим существованием. Немец возвышался над ней, скалясь на белую собаку и жуя жвачку из скверной немецкой махорки пополам с опилками. Такое в ходу у бывалых солдат и ветеранов кайзеровских штурмовиков. Как позже он учил собаку, светящийся в темноте огонёк сигареты оборвал не одну солдатскую жизнь. А жвачку завсегда можно и нужно сплюнуть прямо в открытый рот лягушатника которому ты только что перерезал глотку от уха до уха подкравшись в глухой ночи. -Этот мир не принадлежит нам, Вайсс Шхаттен. Все мы были игрушками в руках всех этих императоров, королей и президентов. Я устал быть игрушкой. А ты нет? Что-то внутри Дженни перекосилось ещё раз. Накрапывал слепой дождь. Полуволк стоявший рядом глазел на неё почти с щенячьим восторгом. Известность – или дурная слава – о Белом Ангеле Смерти шла по обе стороны фронта. Позднее она узнала, что его зовут Абреком и тот тоже был солдатом Османской армии. Он успел дезертировать, когда устал от бессмысленной резьбы в горах на Кавказе. -Смотри! Немец указал металлической лапой вверх. Ещё эскадрильи военных аэропланов рассекли небо оставляя за собой сине-бело-красные следы. Ещё воздушные дредноуты с гордо реющими на них флагами. И отовсюду с них лились победные марши. -Они никогда не оставят нас в покое, Дженни. Никогда. Их алчность, помноженная на амбиции и ненависть других, уже убила миллионы. И ещё успеет испепелить целые народы. Они превратили нас всех в винтики в их машинах. В пушечное мясо для скотобойни. В быдло покорное их воле. Кровь, пот, слёзы, чума, пули, газ, огонь и смерть, Дженни. Вот что за век начался. Они пожрут нас, Белая Тень. Их алчные пасти вонзятся нам в грудь и съедят наши сердца пока мы ещё будем дышать. -Наши собственные преступления смоет утренний дождь. – сказал ей доберман, назвавшийся Рексом. –В их мире нет места для нас. А в дивном новом мире что будет принадлежать нам не будет места им всем. -Скажи мне лучше, ганс, чем это таким выдающимся твой новый мир будет лучше… - бультерьерша сплюнула на землю. -…этого? Всегда будет кровь, меняй хоть имена, хоть флаги. Целый глаз немца сверкнул в закатных лучах. -В нашем новом мире… не будет никаких флагов. Стоя под слепым дождём Дженни, Абрек и Рекс всё смотрели как американские воздушные дредноуты, цеппелины, аэропланы и канлодки летят в закат, гружённые военными трофеями: бесценными произведениями искусства, древними сокровищами и научными секретами умирающего Старого Света дабы те послужили уже Новому Свету. Это была последняя капля. Война продолжится. До победного ли конца или до полного разгрома, неважно. Важно то что всю её жизнь собака выступала на чьей-то стороне. Сейчас, впервые у Дженни появилась собственная. Вслед им троим смотрел робко пробивавшийся из земли маленький красный цветочек.