Скажи это ещё раз

Феликс так много раз оставался на ночь у одногруппника Хёнджина, что знал его квартиру лучше, чем свою. В небольшой однушке была маленькая кухня, просторная комната с одной кроватью и большим телевизором и крошечная ванная, в которой, впрочем, нашлось место для второй щётки. Но они не встречались, нет. Скорее трахались иногда и часто, очень часто зависали вместе и реже готовились к лекциям и практическим (скорее нет, чем да, конечно). Тусоваться вместе они начали ещё с первого курса. Слово за слово, первая групповая пьянка, дурацкий поцелуй в толчке, который Хван забыл наутро, ну или сделал вид, что забыл, а Феликс не стал напоминать. Зато, когда после этого они оба проснулись в обнимку на полу в квартире Джисона, их одногруппника, оказалось, что им нравятся одинаковые аниме, игры и музыка. В общем, вновь зацепились языками (в переносном смысле, а не как ночью в толчке). И Феликс влюбился. Глупо, наивно и без причины. Просто втрескался в пиздец какого красивого парня, который с ног сбивает одним своим видом. А потом начались разговоры по ночам. Долгие, затяжные, до красных глаз от недосыпа наутро. Хёнджин рассказывал о себе, о своём видении мира, о переживаниях, а Феликс влюблялся с каждым словом всё сильнее и сильнее, ведь за красивым личиком скрывалась такая бездна, что можно утонуть. Что он и сделал, просто прыгнул с головой в эту дружбу и растворился без остатка. Первый секс случился тоже после пива, но уже на квартире Хвана. Они хотели посмотреть кино и подготовиться к лекции, но фильм оказался редкостным говном, а пиво наоборот. Феликс не считал опустошённые бутылки, ведь они с Хёнджином пили одну на двоих. Сердце каждый раз глупо замирало: горлышка касались губы Хвана! И всё произошло как в первый раз: поцелуй был горячим, влажным, а губы у Хёнджина мягкими и сладковатыми из-за гигиенической помады, которой пользовался парень. Ликс чувствовал, как у него кружится голова и всё плывёт перед глазами. Становилось жарко, душно, а Хван, целующий Феликса в шею, будто высасывал из его груди остатки воздуха. Наутро болел зад. Не сильно, терпимо, но неприятно. А ещё Хёнджин обнимал крепко и прижимал к себе так, что не освободиться. — Прости, в следующий раз я буду аккуратнее, — пообещал он Феликсу. И уже вечером вылизал младшему зад, нагнув того у себя над кухонным столом, как бы извиняясь за свою несдержанность ночью. Он ласкал вход языком, размазывал стекающую слюну пальцами по мошонке и члену и дрочил нежно. А когда Феликс был на самом пике — взял головку в рот и довёл младшего до оргазма пальцами и языком. Ликс после этого ещё несколько дней не мог смотреть Хёнджину в глаза, а тот продолжал вести себя так, будто ничего не поменялось. Словно «трахаться» — ещё один пункт их дружбы, который идёт сразу после «сходить на босса в геншине». А Феликс шёл ко дну вместе со своей любовью. И если спасение утопающих — дело рук самих утопающих, то Ликс справлялся из ряда вон хуево: готовил Хёнджину завтраки, подолгу зависал и наблюдал за Хваном, пока тот качал пресс, зацепившись за стул ногами. В общем, делал всё, чтобы из этой влюблённости не выбираться. *** Феликс традиционно был ранней пташкой и вставал раньше Хвана, поэтому завтрак и прочие мелочи вроде включить воду и поставить чайник были обычно на нём. Но Ликсу нравилось, потому что до пробуждения Хёнджина оставалось время на то, чтобы принять душ и немного поиграть в геншин на ноутбуке Хвана. И этим утром Феликс проснулся раньше восьми. Солнце светило в глаза и ото сна не осталось ни следа. У Хёнджина не всегда были деньги на пиво, так что о покупке занавесок не могло быть и речи. Поэтому как-то раз они с Феликсом повесили на окно одно из двух одеял и теперь спали под оставшимся. Свет по утрам всё так же заливал комнату, но Феликсу всё равно нравилось. Потому что можно было спать ближе к Хвану, который ему тоже нравился. И если честно, то пиздец как. Воскресенье — самый лучший день недели. Не надо идти на пары, вставать ни свет ни заря тоже не нужно, но Феликс всё равно просыпается рано скорее по привычке. Он заглядывает в холодильник (банка пива, засохший сыр, половина пакета молока, два яйца и одна картошка), тяжело вздыхает и решает приготовить омлет. Феликс шлёпает босыми ногами по полу и берёт со стула белую рубашку Хёнджина. Та больше ему на два размера точно, но зато оказывается чертовски удобной. Всё же лучше, чем ходить голым по квартире, ведь вчера они попали под дождь, и вся их одежда промокла. И, собственно, поэтому Ликсу и пришлось остаться у друга ночевать. Между ягодицами неприятно и влажно, а ещё чувствуется небольшой дискомфорт. Хёнджин большой любитель использовать так много смазки, чтобы хлюпало в процессе, а ещё "заняться сексом", по его мнению, было лучшим способом согреться. Феликс проводит между ног ладонью и кривится, вытирая липкие от смазки пальцы о своё бедро.  "Сначала завтрак, а потом в душ",  —  думает Ликс и старается игнорировать дискомфорт ниже поясницы.  Он застёгивается на все пуговицы и закатывает рукава по локоть, чтобы было удобнее готовить. Рубашка прикрывает ягодицы и достаёт до середины бёдра. Не халат, конечно, но носить можно.  Феликс, предварительно помыв руки, взбивает яйца с молоком, кладёт туда щепотку соли и немного тростникового сахара, потому что знает, что Хвану нравится послаще. За последние два месяца близкого общения с Хёнджином Феликс неплохо изучил привычки одногруппника как в повседневной жизни, так и в постели. Например, что тому нравилось три ложки сахара в чае, но вино он пил только сухое. Но чаще, конечно, пиво. То, что по акции и самое дешёвое, после которого с утра голова болит, зато ночью весело пиздец. Феликс раньше не переносил пиво, но с Хёнджином, кажется, всё имеет другой вкус. Особенно полупьяные поцелуи, нежные, долгие. Хёнджину нравится целовать неспешно, влажно, с языком. Так протяжно, что когда с младшего снимают трусы, он становится мокрым ещё задолго до прикосновения к своему телу. Феликсу нравится Хёнджин, определённо. Он тусуется с Хваном почти всё своё свободное время, а в остальное — думает о нём. — Доброе утро, Ликс, — чуть охрипшим после сна голосом произносит Хван и оставляет лёгкий поцелуй на задней стороне шеи, прикладывая губы к выпирающему позвонку. Он накрывает талию парня своими ладонями, а Феликс улыбается мягко и немного подаётся назад, опираясь спиной о грудь Хвана. Они почти как пара, иногда целуются по утрам, часто спят вместе, только не встречаются. — Уже проснулся? — спрашивает его Феликс, отклоняя голову немного в сторону и позволяя Хёнджину и дальше исследовать свою шею ленивыми чмоками. — Угу, — сонно мычит Хван, выцеловывая медового цвета кожу мягкими поцелуями, — соскучился по тебе, детка. У Феликса лёгкая дрожь пробегает по телу от обращения. Кажется, он никогда не привыкнет к тому, как Хёнджин томно и нежно на выдохе произносит «детка». — Блять, ты в моей рубашке, да? — выдыхает Хван как-то отчаянно, а потом бросает голову на плечо Ликса, пряча лицо, — горячо пиздец как. Феликс усмехается на это, а у самого пальцы мелко дрожать начинают, потому что Хёнджин, словно большой тёплый мягкий ласковый кот, действует на Ликса по-особенному, заставляя от одного только прикосновения чувствовать чувства. — Детка, — хрипит Хван на самое ухо, — мне снилось, что я трахаю тебя. Феликс картинно закатывает глаза, а у самого низ живота поджимается от слов. Ликсу бы стоило привыкнуть к этой манере Хвана перескакивать с любой темы на секс, но каждый раз как в первый: горячие фразы заставляют сердце биться быстрее, а зад нетерпеливо поджиматься.  — Тебе не снилось, Хёнджин, — отвечает ему Ли, вяло помешивая венчиком смесь в ёмкости, — ты вчера ночью именно это и делал. — Нет, мне приснилось уже под утро, — спорит с ним Хван, лбом бодая плечо одногруппника и сонно выдыхая ему в чувствительную шею горячо, — хочу тебя, Ликс. И подаётся бёдрами немного вперёд, упираясь каменным стояком в зад Феликсу. У того венчик выпадает из пальцев и падает на столешницу, оставив после себя белые следы. Но Хёнджину всё равно. Он не отвлекается на звук, а просто продолжает покрывать шею Феликса поцелуями поверх уже потемневших следов от засосов. Хван мягко прикусывает кожу на шее, заставляя тело Ликса буквально подрагивать от удовольствия. А Феликс чувствует себя слабым и бесконечно жадным до внимания от Хвана, ведь тело отзывается на прикосновение незамедлительно. Рубашка впереди немного приподнимается, а бёдра словно сами по себе поддаются назад.  — Ох, Ликси, — почти задыхается Хван, когда ладони проникают под рубашку и обнаруживают там полное отсутствие нижнего белья и только оголённые расслабленные ягодицы. Сам же Хван одет в тесные боксеры чёрного цвета и майку без рукавов и с огромными вырезами подмышками. Феликс следит за ним из зеркала, что расположено в коридоре. Он буквально любуется сильными руками старшего, его бёдрами, красивым профилем. Если бы кто-нибудь спросил у Феликса, какой у него идеальный тип внешности, то он без промедления ответил — Хван Хёнджин. Старший задирает рубашку Феликса и упирается стояком прямо между половинками. Ликс выдыхает судорожно и впивается пальцами в край столешницы. Они трахались недавно, всего несколько часов назад, но Феликсу всегда мало и хочется больше поцелуев, прикосновений, проникновений пальцами, ласк, укусов, обращений, от которых внизу живота становится тепло. Хёнджин прихватывает серёжку на хряще губами, и Феликс издаёт первый гортанный стон. — Вот так, детка, покажи мне себя, — произносит быстро Хёнджин. Он берёт ягодицы в свои ладони и чуть разводит их в стороны пальцами, — блять, ты до сих пор мокрый, — он проникает двумя внутрь без предупреждения (Феликс шумно вдыхает), — такой горячий и мягкий внутри. Феликс выгибает лопатки, и рубашка чуть спадает с одного плеча, открывая ключицы младшего. — Блять, Ликс, — несдержанно хрипит Хван, впиваясь в несколько верхних застёгнутых пуговиц и выдирая их с корнем (Ли слышит, как те звонко приземляются на пол), — закинь одну ногу, вот так, — он помогает занести колено вверх свободной рукой, давая себе ещё больше доступа к телу Феликса, — блять, да, — повторяет он, словно зачарованный. Он оттягивает края расслабленного входа и почти сразу убирает пальцы, наблюдая, как чувствительно пульсирует сфинктер после этого. — Джинни! — на самом выдохе, словно задыхаясь, с каплей отчаянья и с ноткой смущения выстанывает Феликс. — Тише, тише, Ликси, — почти мурлычет Хёнджин, оглаживая округлившиеся ягодицы и звонко хлопая по ним, — ты же знаешь, что должен попросить. Феликс знает. Хёнджин каждый раз просит сделать это, а Ли каждый раз, сгорая от стыда и удовольствия, умоляет трахнуть себя. — Джинни, пожалуйста, — шепчет Феликс, прогибаясь в спине и потираясь бёдрами о промежность Хвана, — пожалуйста. — Пожалуйста что, детка? — переспрашивает он. Феликс не видит его лица, но чувствует каждой клеточкой своего тела, что тот скалится хищно и только и выжидает момента, чтобы войти. — Вставь мне, Хёнджин, — натурально просит Ликс, чувствуя, как лицо заливает красным от смущения. Он слышит, как щёлкает резинка. Хёнджин приспускает боксеры чуть ниже, берёт член в руку, обнимая пальцами ствол, и пристраивается сзади. Хван только мажет головкой по мокрому входу, а Феликс уже готов кончить, не прикасаясь к себе. Младший чувствует, как начинают дрожать ноги от напряжения. А Хван только медлит, тянет время, проникает в горящий вход одной лишь головкой и выходит снова. У Феликса сердце бьётся где-то в горле, а невысказанные слова обжигают язык. — Блять, — срывается с губ никогда не матерящегося Феликса, — просто трахни меня, Хёнджин, вставь мне, — не просит, а почти умоляет. И Хван проникает во всю длину одним рывком, выбивая из груди Феликса весь воздух. Тот замирает словно рыба, выброшенная на берег, с открытым ртом и распахнутыми глазами. Небольшая передышка, будто маленький глоточек холодной воды посреди горячей сухой пустыни. Хёнджин даёт ему всего несколько секунд и, впиваясь пальцами в бёдра младшего, начинает двигаться так, как ему самому нравится. А Феликс уже на такой стадии, что не чувствует движений, не слышит слов, не ощущает ничего, кроме безграничного удовольствия, растекающегося по телу горячими волнами. Ликс судорожно сжимается вокруг члена Хвана и кончает почти сразу — ему хватает всего несколько движений внутри для достижения пика. — Блять, Ликс, детка, да, — произносит отрывисто Хван, проталкиваясь в узкое отверстие парня и закидывая голову назад. Он нежно оттягивает член Ликса вниз, массируя гиперчувствительную мокрую головку, заставляя младшего натурально скулить, дёргаться и сжиматься ещё сильнее. У Феликса ноги дрожат, сердце стучит в груди, а ещё каждое проникновение Хвана он чувствует слишком остро, поэтому его начинает буквально колотить от ощущений. Хёнджин дышит тяжело, постанывает низко и гладит тело Ликса. Кажется, будто его руки везде: они оставляют за собой горячие следы-отметины, которые, кажется, не пройдут никогда. Феликс натурально чувствует чувства на этой крохотной кухоньке на окраине города в объятиях и под человеком, в которого он безнадёжно влюблён последние полгода, а кажется, будто всю жизнь. Сил хватает только на то, чтобы дышать и не отрубиться. Из Хёнджина энергия будто ключом бьёт. Он двигает бёдрами так ритмично, словно они не трахались всего лишь пару часов назад и тот не кончил за ночь дважды. Феликс бросает взгляд в сторону коридора и в зеркало видит, как Хван зачёсывает влажные пряди назад пятернёй, продолжая двигаться, а в какой-то момент его кадык дёргается, а изо рта вырывается полурык. Он хватается ладонями за худые бёдра младшего и замирает, прогибаясь в спине и выдыхая тихое и протяжное "да-а-а-а". Хван накрывает тело Феликса своим, и тот, в сравнении со старшим, чувствует себя совсем маленьким. Чужое сердце отбивает бешеный ритм, стучась прямо в спину Ликсу, быстро-быстро, словно после многокилометрового марафона. — Блять, прости, Ликси, я, кажется.... — Хёнджин начинает фразу, но не заканчивает её, а Феликс гадает, какая же хуйня могла произойти. Но когда Хван выходит из парня и заправляет член в трусы, а по ноге Феликса начинает стекать что-то мокрое вниз, понимание прошибает. Вот же... — Я тебя ненавижу, — в сердцах бросает Ликс, спуская вторую ногу вниз и сводя их вместе. Он пытается одёрнуть рубашку, но крепкие объятия Хёнджина не дают этого сделать. — А я так люблю тебя, детка, — признается шёпотом на грани слышимости Хван. Так тихо, что Феликсу сначала кажется, будто ему это просто послышалось. — Что? — переспрашивает младший. — Что? Сердце Феликса по ощущениям перестало биться совсем, ожидая ответа. Он шумно сглатывает и задерживает дыхание, чтобы ненароком не пропустить это ещё раз. — Скажи это ещё раз, — подрагивающим срывающимся голосом произносит Феликс. Внутри всё замирает.  Хван молчит несколько секунд, за которые Ликс успевает перебрать в голове буквально всё. Показалось? Пошутил? Я всё себе придумал? — Я люблю тебя, — повторяет Хёнджин громче, стискивая объятия ещё сильнее. А у Феликса мир перед глазами начинает плыть. Все краски перемешиваются, становятся мутными, и даже пятно, оставленное оброненным венчиком стало растекаться перед глазами и принимать неестественные формы. — Ликс, ты что, плачешь? Ли моргает и из глаз падают две крупные слезинки, что разбиваются о столешницу с глухим тихим звуком. — Феликс? — переспрашивает Хёнджин, наклоняясь намного вперёд и заглядывая в лицо парню, — боже, детка, я сделал что-то не так? А Феликс губы поджимает и старается лишний раз не дышать, чтобы глупо не расплакаться из-за трёх простых слов, которые он и не надеялся услышать в ответ. — Скажи это ещё раз, — просит Феликс совсем тихо. А Хёнджин улыбается ему и утыкается носом в висок, покрытый веснушками. — Я тебя люблю, Феликс. Слёзы обжигающими дорожками скользят по щекам. Феликс смотрит перед собой и не может поверить, что всё это происходит с ним. Сейчас. Несколько капель приземляются Хвану на ладони. Он поворачивает младшего за плечо к себе и подхватывает на руки, подсаживая на столешницу. — Феликс, блять... — Ещё, — перебивает его Ликс, поднимая чуть покрасневшие глаза наверх. Хёнджин тормозит всего секунду, а потом касается щеки младшего нежно, пальцами стирая влагу с кожи. — Люблю, — говорит он, накрывая солёные от слёз губы своими, — тебя. И Ликс чувствует, как с души падает тяжелейший камень и вроде как дышать становится легче, а слова, что словно колючий ком сидели в глотке все эти полгода и не давали нормально сглотнуть, просятся наружу. Он улыбается своей самой яркой улыбкой, от которой у Хвана каждый раз учащается пульс, и произносит: — И я тебя, Хёнджин.