Колючка

Хочешь перестать верить в бога? Сходи в церковь. Хочешь потерять веру в человечество? Взгляни на людей. Сегодня, впадая в безысходное тупое отчаяние, я чувствую досаду и обиду на Ноя, что он успел построить ковчег. Может, было бы лучше для меня лично достаться грифам на ужин там, в Ливии, или получить пулю в голову где-то в степи? По прошествии стольких лет я всё ещё слышу взрывы, выстрелы, скрежет танков и рёв самолётов. Я слышу стоны раненых и чувствую запах гари. Столько лет прошло, но я порой боюсь спать — боюсь того, что мне может присниться. Когда меня отправили домой, в Австрию, я ещё долго не мог прийти в себя. Долгожданная встреча с мамой облегчения не принесла. Я не знал, куда себя девать, и какое-то время беспробудно пил. Алкоголем я заливал всё: и осознание того, что пережил, и чувство страха, и боль утраты, и неминуемое предчувствие тупика. Сейчас я держу в руках крест со спиленной свастикой. Тот самый, что я получил из рук Роммеля. Накануне мы обратили в бегство целый батальон, а я не упустил возможности покрасоваться за рулём захваченного грузовика. Завтра мы подгоним сюда резервы и продолжим гнать англичан пинками до самой Палестины. Мы громили англичан так, как, наверное, не громил их никто раньше. Обычное для них дело — бросить позиции просто из опасения, что нас может быть больше. Трофеи мы быстро прибирали к рукам, а что выбрасывали за ненадобностью, вскоре забирали берберы. Шаг за шагом, и мы всё ближе к Нилу, возьмём Каир, и войне конец. И он настал. Только теперь угар сменился чувством пустоты. Солдат в понимании людей кто? Защитник, герой, защищающий людей от злодеев. А что я скажу теперь своим потомкам? Что сам был злодеем? Вероятно, так оно и есть. Есть ли моя вина в том, что на этой земле стояли нацисты, и мы оказались под властью чёрного креста? Есть ли моя вина в том, что я видел в фюрере того, кто заткнёт наглеющих на глазах англичан и возьмёт за жабры французов? Есть ли моя вина в том, что я с восторгом ловил каждое слово нацистских пропагандистов и зачитывался их газетами? Эти и многие другие вопросы ещё долго останутся без ответа. Я всегда верил в человечество, но потом своими глазами увидел, как быстро люди могут оскотиниться. Родиться человеком можно, но быть им всю жизнь — нелегко. Но пока есть такие Люди, я могу быть спокойным за судьбу человечества: они и есть наше спасение, наша надежда. Одним из таких людей был мой друг детства — Франц Нойманн. Я хотел его навестить, но застал дома только его жену. Дора так резко постарела… А Фрида, младшая его дочь, стала такой не по годам серьёзной. Она помнит отца любящим и заботливым, и для неё было в диковинку, когда Франц вдруг так резко изменился, а потом, не объяснив ничего, вынудил уехать из города. Дети рассказывали мне, что когда Дора нашла письмо от Франца с объяснением своих мотивов, плакала так, как не плакала с момента известия о его смерти. Теперь я знаю всю его историю и убеждён: он не был лишним человеком, пусть он и ощущал себя таковым столько времени. Он не был тем, кто пришёл на Землю «не там и не тогда». А вот кто действительно оказался не в то время, не в том месте, так это Роммель. Я и сегодня восторгаюсь его полководческому таланту, тому, как ловко он обращал англичан в бегство, и как громил врага. Ещё будучи солдатом он проявил себя наилучшим образом, лихо разгромив французский гарнизон. Этот человек заслуживал иной судьбы — он заслуживал попасть на скрижали истории, как великий полководец наряду с Ганнибалом, Александром Македонским или Наполеоном. Но судьба была несправедлива к нему. Только теперь, когда война окончена, я ощутил сполна всю боль, которую она приносит. Когда ты на фронте, ты думаешь только об одном: надо выжить. А теперь, когда всё закончилось, я не могу ответить на вопрос: стоило ли оно того? Я просто напивался так, чтобы уже ноги отказывали. Порой на улице валялся в грязи. Если бы не мама, может, я бы и не писал ничего сейчас. В один из таких запойных вечеров она нашла меня на улице, подняла за шиворот и отхлестала по лицу перчаткой, словно нашкодившего несмышлёныша. Поразительно — мама, сходу не державшая в руках ничего тяжелее стопки книг, так легко подняла меня на ноги и дотащила буквально до дома! Свой боевой путь я помню очень хорошо: приняв боевое крещение в Африке, я скоро оказался в Донских степях. Там, в конце 1942, и был взят в плен. Жизнь в советских лагерях нельзя назвать лёгкой, но к чести русских я скажу, что они с нами, злейшими врагами, обращались вполне сносно. Даже когда мы, впавшие в угрюмую апатию, отказывались работать. Охране порой приходилось нас подгонять пинками. Что ещё мне запомнилось — это вечная нехватка табака. За сигареты шли настоящие драки. Так, наверное, за хлеб в голодные годы не дерутся! Пройдёт где-то полгода, и я вытяну счастливый билет. Как это часто бывает, у этого «билета» были и имя, и фамилия, и звание. Мне повезло потом оказаться на хлебном месте. Немало благодаря капитану Юлусину. Этот человек заслуживает отдельного упоминания. Это — человек, для которого честь и принципы — не пустой звук. Если он сейчас жив, наверное, поправляет на своём мундире погоны полковника. Быть ему непременно генералом, если судьба не подставит ему ногу, конечно. Но обо всём по порядку…