Колючка

Я провёл за колючкой больше трёх лет, и наверное, справедливо будет назвать мою книгу воспоминаний именно так. Хотя если бы меня попросили изобразить символически всё, что я пережил, я бы нарисовал то, что когда-то накарябал на стене барака. В детстве меня очень пугали грифы. В той книжке, что я с таким увлечением рассматривал, были очень яркие и натуральные изображения. Я видел стаю грифов у павшей зебры, и меня эти птицы тогда сильно напугали. Мама смеялась, спрашивая, почему я так боюсь их, а я причитал, что они страшные. Действительно, представить, что на меня вдруг налетит лысая птица с отвратительно длинной шеей и кривым острым носом, было для меня очень страшно. Кто же знал, что мне однажды предстоит встретиться с ними вживую? С момента, когда меня схватили под Зимовниками, прошло больше трёх месяцев. Но если у нас, в Австрии, в марте уже всё тает, то на Урале было чертовски холодно. Я, закутанный, как капуста, сидел в бараке после очередного рабочего дня. Уже прошли и шок от плена, и томительный переезд, и долгая апатия. Я смирился со своей участью окончательно. Единственное, чего мне не хватало, это сигарет. Теперь я понимаю, почему в послевоенное время сигареты заменили всем деньги. Изнывающие без курева пленники чувствовали себя, как на иголках. Я же решил глушить свою тягу к табаку тем, что у меня получалось лучше всего — рисованием и черчением. Я по профессии проектировщик. Лучше всего мне давались рисование и черчение. Попроси меня нарисовать схему или проект — сделаю всё буквально на раз! Бумаги и красок у меня не было, потому в этот раз я использовал кусок угля и дощечки. Сперва рисовал пирамидообразные сосны и лиственницы, окружавшие наш лагерь. Они возвышались над колючкой, символизируя близкую, и одновременно такую далёкую свободу. Спустя столько дней после ожесточённой бомбёжки наших дотов, я находил убежище здесь, в рисовании. Иногда меня несло, и я однажды нарисовал Паулюса, опутанного цепями. слыхано ли дело — фельдмаршал сдаётся в плен! А в один из весенних дней я, чувствуя необычайный прилив сил и вдохновения, нарисовал на стене такую картину: грифы терпеливо ждут своего часа над умирающим от ран солдатом. И этот образ я взял отнюдь не из головы. Я видел это там, в Африке. Понятия не имею, почему мне это так врезалось в память.

***

Была ли на свете война страньше, чем «странная»? Конечно была — в Африке! Меня неприятно удивило, как быстро итальянцы сдали Эфиопию, имея приличные шансы за пять лет поставить кучу фортов и зацепиться за естественные природные границы, не меньше удивили меня и англичане, до того бившие итальянцев, а после нашего прихода обратившиеся в бегство. Воистину, англичанин молодец среди овец — против зулусов и буров воевать мастер, а против немцев… Ещё лет тридцать назад мы бы раскатали англичан и французов в блин, если бы не откровенно глупое самопожертвование русских. Я пишу это вовсе не под влиянием идеологической обработки, которую хоть и прошёл в плену, горячим коммунистом не стал. И мне откровенно омерзительна новая «охота на ведьм», которую у нас устроили теперь. Только вместо ведьм теперь — коммунисты. В концлагеря не ссылают — и то хлеб. Да, прав был Господь, устроив всемирный потоп. Христа не распять вторично, а вот потоп устроить можно. Но всё это будет завтра, а сегодня… — Официально объявляю этот «Стюарт» собственностью Африканского корпуса! — продекламировал я, вскочив на броню. Я позировал так, словно меня снимает кинооператор. «Крест тому, кто возьмёт это добро в целости и сохранности», — ляпнул наш ротный, но я понял всё слишком буквально. Наше нападение было столь неожиданным, что англичане не успели даже взорвать танки и просто бежали, сломя голову, бросив убитых и раненых. Снова мы их ощипали, как курчат. Если враг обхитрил тебя однажды — хвала ему, дважды — позор тебе. Сегодня, как и всегда, солнце припекало. Чем ближе лето, тем невыносимее становилась жара. Короткий рукав не слишком-то спасал нас от палящего солнца, и новички, не привыкшие к такой жаре, получали ожоги, а потом, когда кожа начинала облезать, чесались, как прокажённые. Я тоже не сразу привык. Но уже почти год как жарюсь в ливийских песках. За свои тридцать с небольшим не припомню более экстремальных условий. — А грузовичок ещё вполне на ходу, — я потерял интерес к танку и влез в кабину брошенного англичанами грузовика. — Эй, Вальтер, покатаемся? — обратился я к командиру. — Покатаемся, — сухо ответил мне молодой лейтенант. — А сейчас, ефрейтор, вылезай из кабины и прекращай валять дурака. — Премного извиняемся, Ваше Высочество, — не удержался я, чем вызвал взрыв хохота у всего взвода. Да-да, нашему командиру не повезло с фамилией. А фамилия у него была самая, что ни на есть говорящая — Принц. Он багровел, когда к нему обращались «Ваше Высочество», а меня это забавляло. Этот лейтенант совсем ещё зелёный. Ну да, он-то сразу пошёл в военное училище, а меня когда-то в армию не взяли из-за недовеса. Хорошо ещё, что никто из нашего взвода не знает, какая у меня в детстве была кличка. А уж поверьте, «шиш» звучит куда обиднее, чем «Ваше Высочество». Сперва я был шклявым — худым, бледным, маленького роста, ну весь в мать. А потом вытянулся вверх, но так и остался худым, как тростинка. — Я вижу, кто-то соскучился по нарядам, — Принц старался говорить как можно более ровно. В нём угадывался юнец, голодный до подвигов и славы. Мне он не понравился уже тем, что ходил павлином среди солдат. Неизвестно, что меня бесило больше — его стремление показать себя заправским воякой, или его подчёркнутая «правильность». Пожалуй, он чересчур серьёзный. К чести Принца скажу, что воевал он здорово. Средний командир, на самом деле, звёзд с неба не хватал. Средний, но исполнительный. Не выйдет из него ни второго Роммеля, ни нового Людендорфа. Забегая вперёд, скажу: мне не удалось узнать о его судьбе — жив ли он, или же египетские пески стали его могилой. А может, он сложил свою голову в Тунисе. С момента отправки на Восточный фронт, я с ним не пересекался. — Да ладно, Вальтер, ты шуток что ли не понимаешь? — я не демонстрировал и намёка на испуг, когда вышел из кабины грузовика. Наш ротный продолжал осматривать трофеи, скоро сюда и командный состав нашей дивизии прибудет. — Наряд за внеуставное общение со старшим по званию, — невозмутимо произнёс Принц, а я лишь развёл руками. Нашёл, кого стращать! Я мгновенно переключился на своего товарища — сержанта Тиффельса. — Слушай, а что там у нас на Мальте, не знаешь? — Жди готового, — отмахнулся сержант. Этот небольшой остров торчал у нас в тылу, как гнилой зуб. Мы перерезали почти все морские пути, но вот Мальта… Было бы фатальной ошибкой оставить у нас в тылу вражеский плацдарм. — Да я-то подожду… Меня откровенно раздражало то, что мы какой-то остров уже сколько утюжим с самолётов, а взять никак не можем! Маленькая точка на карте, а сколько проблем нам доставила! Если англичане отстоят Мальту, им дорога на континент открыта. На итальянцев надежд никаких. Если честно, на месте фюрера я бы попросил у Муссолини ограничиться отправкой дивизий водолазов-диверсантов. Если и была от итальянцев польза, то, конечно же, от подводников! Это вам не «волчьи стаи», тут не приходится рисковать ни жизнями экипажа, ни самими подлодками. Подлодки можно с помощью мин взорвать, или тральщиком уничтожить, а одно-единственного водолаза как поймаешь? Торпеду с тральщика пустишь? Это ж стрельба из пушки по воробьям! Поэтому в защиту итальянцев скажу: польза от них была — они потопили немало английских кораблей и надолго парализовали морскую навигацию. По какой-то иронии в этот раз уже Германии достались незадачливые союзники — румыны и итальянцы. Мадьяры — те да, свирепые и упорные солдаты, вполне умеющие воевать и с немцами, и с русскими на равных. А будь у эфиопов современное оружие? Да они бы итальянцев растоптали даже быстрее, чем при Адуа! — А что насчёт креста, в… — я прикусил язык, опасаясь довести до ручки Принца, — господин лейтенант? — Будет, — сухо ответил Принц. — Только если ты не прекратишь кривляться, до конца войны в ефрейторах останешься. — Так она закончится скоро — война эта, — с уверенностью заявил я. — Не запрягай телегу вперёд лошади, Оскар, — отрезал командир. Да, именно этот крест я и держу сейчас в руках! И Принц, и наш ротный, сдержали обещание. Я получил эту награду лично из рук самого Роммеля. Мала ли честь — сам «Лис пустыни» вручает мне такую награду? — Слушай, Алекс, — обратился к фельдфебелю средних лет, — сводки какие передают? Тот закусил губу, и, склонившись ко мне, прошептал: — У меня дурное предчувствие. Не нравится мне, как эта кампания идёт. — Чего это? — Слишком всё гладко. Тут видишь — не зацепиться ни за что. Почему англичане драпают? Ну вот скажи, где тут отстреливаться? А окапываться? Это ты ещё на Восточном фронте не был. Если хочешь повидать ад на земле — это Восточный фронт! У меня там брат повоевал. Под Шмоленгсом (так по-нашему звучал Смоленск, — прим.авт.) была такая мясорубка! На десять Верденов хватит. — Ничего, ничего. Я лично спокоен. Французы считались сильнейшими, и тех в блин раскатали, — самоуверенно произнёс я. — Про остальных и вспоминать смешно. — Твои бы слова, да богу в уши. Пройдёт несколько месяцев, прежде чем однообразный пустынный пейзаж сменит выжженная солнцем трава, болота и широкие степи, где воздух горел и дрожал. В глубине души я догадывался, что не всё у нас гладко, особенно когда меня самого перебросили на Восточный фронт, а заветную «дивизию F» мы так и не дождались — вся она полегла там, в донских степях. А пока я, отбыв наряд, стоял на берегу Средиземного моря, думая, как было бы здорово отдохнуть здесь хорошенько. Тут и рыба хорошо ловится, и вода тёплая. В тот вечер я был особенно горд — теперь я капрал. Ещё пара-тройка таких атак, и меня можно будет в офицеры произвести.