Разноцветные стёклышки

Не было никого, кого бы Олег боялся. Он вступал в схватки с талибами, которые вырезали пленникам глаза, вспарывали животы, четвертовали. Каких только ужасов Волков не навидался в Сирии, кого ему было бояться здесь, на гражданке? Да, тут было полно идиотов, но отбиться от них не составляло никакого труда. Эти хлипенькие ножички, хилые травматы, рукопашка, достойная детсадовца. Любому из них Олег без труда мог бы откусить голову, но к нему никто не подходил. На него даже взглянуть боялись, а если кто и поднимал взгляд, то поспешно отводил глаза. Волков полностью оправдывал свою фамилию: стальной взгляд, крепкое тело и аура, которая отталкивала любого, кто пытался посягнуть на его личное пространство. Люди его боялись, он сам был бесстрашен перед каждым. Кроме Серёжи. Когда они встретились впервые, после долгой разлуки, но казалось, что вообще впервые, Олег плакал. Серёжа мелко целовал его заросшее лицо, заострившийся нос, острые скулы, дрожал. Прижимался, словно хотел вплавиться в него, срастись с Волковым рёбрами, чтобы отодрать можно было, только сломав грудные клетки обоих. Олег чувствовал живое тепло, исходящее от тонкого тела, ощущал, как заполошно бьётся сердце Разумовского, слышал его сбитое надрывное дыхание, и плакал. Задыхался в рыданиях, орал от нечеловеческой боли, которая выламывала суставы тяжестью военной амуниции, выжигала трахею раскалённым сирийским воздухом, забивала нос металлическим запахом крови. Но не мог выдавить ни слезинки. Слёзы так и не пришли, на их месте появился страх. Даже ужас. Олег очень боялся Серёжи. Потребовалось не так много времени, чтобы Олег понял, насколько сильно его друг травмирован. На его душе прибавилось ран, с того момента, когда они виделись в последний раз. Теперь Серёжа напоминал вазу, покрытую трещинами, которая и от прикосновения рассыплется, что уж говорить о том, если её заберёт себе поехавший мужик, который целый год провёл среди убийц и видел такие зверства, которые невозможно описать словами? И Олег убегал, а Серёжа цеплялся за него с отчаянной преданностью. От этого Волкову становилось ещё хуже. У него разрывалось сердце, особенно теперь, когда Серёжа смотрел на него своими невозможными тёмными глазами размером с два блюдца. — Почему ты не хочешь праздновать со мной? В его голосе не было упрёка, лишь абсолютное непонимание. Всё было замечательно, в последний день года оба устроили себе выходной, купили немного продуктов на стол, украсили офис, который одновременно служил Серёже домом. А теперь, под вечер, когда до праздника оставалось не больше пары часов, Олег вдруг позорно отступал. — Я не могу. Олег опустил голову, не в силах выдержать этот взгляд. Он лез в душу, выворачивал её наизнанку. Мысли путались, никак не желая собраться, губы мелко подрагивали, в горле тоже пересохло. Олег с ужасом чувствовал, как утекает время, совсем скоро люди выползут из квартир, доберутся до скверов и пустырей, и тогда… — Что не так? — высоко спросил Серёжа. Он всегда начинал сипеть, когда его душили слёзы. — Ты хороший и я… — Олег запнулся. Это были ужасные, самые худшие слова. Он видел, как Серёжа побледнел сильнее, теперь напоминая маленькое приведение. Его кожа казалась неестественно белой, словно он вот-вот мог упасть в обморок. — Тогда зачем всё это надо было делать? — с горечью спросил Серёжа. Олег мысленно тысячу раз проклял себя. — Я не хочу с тобой расставаться. Просто не могу быть с тобой сегодня. — Но почему?! Серёжа против воли сорвался на фальцет. Олег вздрогнул, ощерился, как волк, отступил к двери, инстинктивно пытаясь скрыться от резкого звука. И тут во дворе громыхнуло. Воздух наполнился запахом раскалённого металла, визгливо застрекотали пули. Снаряд разорвался где-то спереди, вспышка ослепила. Олег рванул вбок, или вперёд, он не разобрал. Глаза застилала пелена, в ушах стоял звон. Чьи-то жилистые руки схватили его, Олег попробовал вырваться, но только провалился в какой-то чёрный колодец без воды, стукнулся о каменное дно. Попытался заорать, что-то навалилось на него, душило. «Трупы! Они сбрасывают трупы! Я умру, задохнувшись под ними!». Олег беспорядочно забил руками, путаясь в чужих конечностях и одежде, пытаясь выползти, но его накрыло с головой и вдруг он услышал знакомый голос. И он пошёл на него, постепенно успокаивая дыхание и позволяя себе понять, что происходит вокруг на самом деле. А происходило вот, что: они с Серёжей лежали на полу, под одеялом, и Серёжа говорил ему успокаивающие вещи. На полу было жёстко, перебрались на диван. Всё-таки хорошо, что Сергей устроил себе квартиру прямо на месте работы. Лежали молча, завёрнутые в одно одеяло. Олега била дрожь, он цеплялся за Серёжу, часто моргая. — Ты просто боишься салютов? — ласково спросил Серёжа. — Всего шумного, — прохрипел Олег, чувствуя, как стыд заливает уши краской. — Надо было сразу сказать. — Ты ведь ничего не сделаешь. Не сможешь запретить запускать салюты. Серёжа думал не очень долго, поглаживая Олега по спине. — Запретить не смогу. Но смогу тебя поддержать. Тебе не нужно скрываться от меня, хорошо? Олег прижался к Серёже ещё плотнее, устроил нос возле яремной вены, греясь и вдыхая родной запах Серёжи. За окном всё ещё гремели салюты, перемежаясь с радостными воплями людей. Новый год ещё не наступил, но веселье уже набирало обороты. Пушистые сугробы искрились под жёлтыми фонарями, лёгкий мороз пощипывал носы и щёки. Олег согревался под тёплым одеялом, успокаиваясь в присутствии Серёжи. Чувствуя, как глаза становятся влажными, он прошептал: — Хорошо.