***
Артур, как обычно, опаздывал. Он нёсся через перекрёсток так, словно на хвосте у него сидела стая диких собак — и это было не так уж далеко от правды, в конце концов, это было бы уже третьим опозданием на пару к мисс Эрбикор в этом месяце. А в предках этой, фигурально выражаясь, гарпии явно водилась парочка гарпий самых что ни на есть настоящих, снизошедших до просторов Англии исключительно ради того, чтобы породить династию адвокатов и экономистов, венцом которой стала бы профессор Элизабет Эрбикор, всю свою жизнь посвятившая истязанию студентов Лондонского университета. И именно её рекомендация, как назло, была решающей в этом семестре, и если только Артур не собирался окончить жизнь полным неудачником, ему стоило бы поторопиться. По крайней мере, такого мнения придерживался бы отец Артура. Впрочем, этот человек всё ещё — вот уже больше двух десятилетий — продолжал называть его Ричардом, хотя Артур на это нелепое имя отзываться отказывался ещё с тех пор, как ему стукнуло пять лет. В конце концов, если вы, как родители, выдаёте ребёнку такое длинное и несуразное имя (Ричард Артур Бенджамин Пендрагон, к вашим услугам), то будьте готовы к такому повороту. Не сложно было догадаться, что мнения Артура и его отца сходились в весьма редких случаях. И всё же, именно Пендрагон-старший оплачивал обучение, и как бы Артуру ни хотелось взбунтоваться, но лучших перспектив в жизни он по-прежнему не имел, а потому со всем этим так или иначе приходилось считаться. Даже если не очень-то хотелось. Он был слишком отвлечён своими мыслями, поэтому несущуюся под красный свет прямо на него фуру, Артур заметил только в самый последний момент. Дальше было только тихое «идиот», произнесённое непонятно откуда голосом смутно знакомым и незнакомым совершенно, а ещё — и уже весьма и весьма громкий — натужный скрип шин по асфальту. А ещё крики где-то неподалёку. И потом всё — глухая тишина. А дальше был сон (Артур поймёт, что это был сон уже гораздо позже, когда проснётся в больнице с сильнейшей головной болью, гипсом на ноге и кучей однотипных сообщений с пожеланиями скорейшего выздоровления на телефоне, а до тех пор сном это не казалось совершенно). Во сне этом, как и во всех прежних снах, что Артур видел с самого раннего детства, где-то на периферии зрения была огромная белокаменная крепость. Он лежал на поляне, а каждое движение было медленным и вялым из-за непривычной тяжести чего-то, что Артур назвал бы кольчужным доспехом. Двигаться не хотелось, но и лежать в полевой траве — то ещё удовольствие. — Это он, — сказал кто-то прямо у него над головой, и Артур уставился в чьи-то голубые-голубые глаза. У этого кого-то были не только глаза, разумеется. Но всё остальное было каким-то странным, неуловимым для памяти, словно если отведёшь взгляд, то и не припомнишь уже. А вот глаза Артур запомнил. Или скорее даже вспомнил, как что-то забытое давным-давно. — Ты уверен? — спросил женский голос, холодный, властный и всё же совершенно точно не безразличный. — Как никогда, — подтвердил первый голос. Артур и не сказал бы наверняка, как понял, что это был именно он, потому что голос всё ещё был абсолютно незапоминаемым. — Тысячелетие прошло, самое время ему вернуться, — сказал третий голос. Мужской и задорный. С обладателем этого голоса можно было бы весело провести время в баре, обсуждая последний матч или просто за кружкой пива жаловаться на жизнь без какого-либо намерения эти жалобы разрешить, а просто сойтись на том, что такая уж несправедливая штука — эта жизнь. Артур вполне мог представить его своим другом (если бы у него ещё были друзья для сравнения). — Он всегда любил поспать подольше, — вновь заговорил первый голос. Казалось, этот человек улыбался, но Артур едва ли мог различить его лицо. Всё казалось сказочным, как рассказы из детства. Небо над головой было лазурным до невозможности — в Лондоне с его вечным смогом такое не увидишь. Да и загородом, наверное, тоже. Артуру вдруг очень захотелось остаться здесь. Навсегда. Чтобы не пришлось больше учиться на ту профессию, которой он не хотел заниматься, не выслушивать нравоучения отца, не пытаться (и снова проваливать попытки) сдружиться с кем-то или завести отношения. Артур чувствовал, что проживал чужую жизнь, будто украденную впопыхах, без времени на то, чтобы выбрать получше. А может даже и не украденную, а лишь взятую взаймы, на время. Сейчас это ощущалось куда острее, чем раньше. — Артур, — позвал обладатель голубых глаз и знакомой незнакомости в голосе. На поляне никого кроме них двоих больше не было. — М-м, — отозвался Артур, потому что говорить не было ни сил, ни желания. — Я всё думал, что сказать, когда мы вновь встретимся, — затараторил голос, — но все слова, какие я только мог придумать, казались немного лживыми, неправильными. Я всё ещё надеюсь, что придумаю что-нибудь, когда это случится, но до тех пор… Я мог бы рассказать о проклятии? — Не стоит, не нужно мне это знать раньше времени. Расскажи лучше о Гвен, — предложил Артур. Слова будто говорил и не он, хотя губы двигались его собственные. — Расскажи об Альбионе. Я будто бы проспал тысячу лет, а может даже больше. И голос, не протестуя, принялся рассказывать. Артур закрыл глаза. Когда он открыл их вновь, вместо лазурного неба над головой был лишь стерильно-белый потолок больничной палаты, а запах полевых цветов сменился химически-едким запахом медикаментов.***
Артур провёл в гипсе почти месяц и за это время едва ли выходил на улицу. Что, возможно, было не так уж и плохо. Мисс Эрбикор завалила его проектами, но до тех пор, пока ему не приходилось общаться с ней лично, это было вполне терпимо. Одногруппники и немногочисленные знакомые короткими текстовыми сообщениями пожелали скорейшего выздоровления. Сосед из общежития ограничился поздравлением с тем, что Артур-таки не помер, и — ожидаемым вообще-то — известием, что пока Артур был в больнице «вся его оранжерея иссохлась, потому что полив у неё какой-то непонятный». «Оранжерея» Артура состояла из двух несчастного вида кактусов на подоконнике, которым для выживания требовалось примерно полстакана воды в месяц. Проживал свой больничный Артур в доме отца. Здесь он не бывал регулярно уже лет пять, заглядывал только от случая к случаю. Радовало только то, что отец едва ли был более частым гостем в доме. Последние лет семь. Дом был роскошным и огромным, поэтому Артуру жилось в общем-то комфортно. Отец снял ограничения на расходы, позволив его же словами «выздоравливать в максимально благоприятных условиях» с заказами еды и «всего, что может пригодиться» на дом. Даже те несколько семейных ужинов в пугающе просторной столовой комнате прошли на удивление гладко (они оба большую часть времени молчали, но еда была до неприличия вкусной). Сладость жизни омрачали только кошмары: почти каждую ночь Артур просыпался посреди ночи с задушенным криком, долго ещё потом хватая ртом воздух и потирая место под рёбрами, отдающееся будто фантомной болью. Он не мог точно припомнить свои сны, только детали: светло-зелёные глаза, полные ненависти, звон клинков при ударе друг о друга, а потом — толща воды, холодная, плотная и недвижимая, прямо над ним: ни вздохнуть, ни пошевелиться. Артур вставал и заваривал на кухне ароматный травяной чай (вместо безличных белых таблеток, что прописывал врач), и это — более или менее — помогало. Артур даже пожелал бы и дальше оставаться в добровольном заточении, вот только сидеть на одном месте в полном одиночестве ему уже начинало порядком надоедать. Ещё немного и он, определённо, порос бы мхом и прирос к своему дивану. Поэтому да, Артур был, несомненно счастлив, когда гипс сняли и ему позволили-таки ходить, опираясь на обе ноги. Иметь возможность ходить — явление вообще-то замечательное. Первым делом после того, как Артур убедился в своей способности прямохождения без костылей — что было вообще-то немного позже — он направился в парк, ожидая мирную и спокойную до тошноты прогулку. Чего он точно не ждал, так это подростка, преградившего ему путь. — Привет, — сказал парнишка, скрестив руки перед собой и уставившись на Артура. Ему было не больше лет пятнадцати — щетины ещё недоставало, зато руки и ноги уже казались несуразно длинными и тощими, как и у всех подростков в определённый период. Двигался он, однако, с куда большей грацией, чем сам Артур в том возрасте, словно с этими неуклюжими конечностями дело он имел уже так долго, что успел наловчиться. Волосы его лежали неровными, но вполне опрятными вихрами и доходили почти до линии плеч. Одет он был совсем непримечательно — джинсы и чёрная футболка с названием какой-то рок-группы. Если бы не пугающего вида ножны за спиной на толщенной кожаной портупее, тянущейся спереди от правого плеча до левого бедра, он вполне сошёл бы за обычного подростка. — Привет, — сказал Артур в ответ, всё ещё недоумённо разглядывая портупею и то, что на ней крепилось. Рукоять меча имела вид вот прямо-таки в точности как та, которую он видел в учебнике по средневековой истории на втором курсе. Возможно, будь Артур кем-то другим, то по достоинству оценил бы всю несуразность ситуации, но Артур временами больше тяготел к тем самым учебникам по средневековой истории, чем к реальным людям. — Я Гвейн, — сказал без всяких предисловий подросток, тоном, подразумевающим, что стоило Артуру выкинуть какой-нибудь трюк, и меч тут же пошёл бы в дело (что выглядело немного нелепо, если учесть габариты щуплого подростка). Имя это, между тем, казалось странным. Не только тем, что не очень-то походило на обычное имя, но ещё и совершенно необычным желанием тут же это имя забыть — как бывает в большой компании, когда все представляются почти одновременно, отчего каждое отдельное имя обезличивается и теряется в веренице чужих лиц, имён и общего шума. Вот только парнишка этот был один, и Артур, нахмурившись, повторил в голове снова: Г-в-е-й-н. — А я Артур, приятно познакомиться… Гвейн, — сказал Артур. Потому что… что ещё он мог бы сказать в этом случае? Гвейна, кажется, это успокоило. Хмурое выражение на его лице расслабилось и стало почти что дружелюбным, разве что озорная ухмылка наводила скорее на размышления о грядущих проблемах. Он протянул Артуру руку, и Артур, недоумённо глядя сверху вниз на незадачливого подростка, пожал её. Всего на мгновение — крошечное мгновение — Артур почувствовал что-то. Высокие башни из белого камня, звон мечей, ударяющихся друг о друга, ржание лошадей… А потом так же быстро ощущение исчезло. — Тебе нужно пойти со мной, — сказал Гвейн, вновь сделавшись почти серьёзным, — это вопрос жизни и смерти. И Артур, потому что его жизнь никогда не была полна неожиданных событий (кроме случая с фурой, когда врачи, кстати, находились в сильном недоумении от того, как легко Артур отделался), только кивнул и последовал за ним быстрым шагом. Под вопросом жизни и смерти оказался молодой человек — брюнет с чем-то определённо латинским во внешности — зажатый в проулке тремя грузного вида фигурами. Гвейн, едва Артур успел оценить обстановку, во всё горло заорал: — Отпустите его! — что, возможно, имело бы больший успех, если бы его голос при этом не ломался. Артур сочувственно поморщился. — Да, да, — кивнул тот самый молодой человек (быть может на пару лет старше самого Артура), обезоруживающе улыбнувшись нападающим, — вам непременно стоит меня отпустить! Потому что я определённо ничего у вас не крал, это было бы в крайней степени бесчестно с моей стороны. Один из громил выразительно приподнял брови, и посмотрел сначала на Гвейна, потом вновь на молодого человека, а потом уже на Артура. Будто решал, кого первым размазать по асфальту. Второй громила прохрустел костяшками на руках, не отрывая взгляда от чего-то за спиной смущённого брюнета. — А это тогда чей байк, если не мой? — буркнул третий. — Ланс, какого чёрта! — ругнулся Гвейн. Ланс, если это вообще было имя, вновь улыбнулся и смущённо пожал плечами, мол, я не со зла, так уж вышло. Громилы на это действо нисколько не купились, зато сам виновник шумихи, прищурился и, тут же растеряв даже малые признаки вины, дружелюбно улыбнулся Артуру: — Какая встреча, Артур! — радостно оповестил он. — Мы не виделись уже, наверное, тысячелетие! Артур не успел даже толком удивиться тому, что незнакомец знал его имя (и знал его самого, похоже), потому что в следующее мгновение один из громил, насытившись бесплатным шоу, со всей дури вмазал Лансу кулаком в живот. И вот уже Артур, вообще-то ни разу в жизни в драке не участвовавший, ответным хуком справа вырубал второго нападающего, замахнувшегося на Гвейна. Рука будто сама собой полетела. Драться, оказывается, было весьма приятно… Фингал под глазом — уже не настолько. — Я Ланселот, приятно познакомиться! — представился брюнет уже гораздо позже, пытаясь одновременно провернуть что-то вроде полупоклона. Что было идеей отвратительной, так как единственным, что держало его в вертикальном положении, была крепкая хватка Артура: они покачнулись, но каким-то чудом не упали-таки. Ланселот, тем не менее, широко улыбнулся, отчего лицо его — всё в пыли и крови — стало казаться немного пугающим. — Артур, — представился он в ответ, а потом добавил, припомнив: — вот только ты это почему-то уже и так знаешь. Гвейн, бредущий впереди и единственный из них в драке не пострадавший, промычал что-то невразумительное. — Я надеялся, что ты что-нибудь да вспомнишь, но… что же, оно и к лучшему, — ответил Ланселот, едва заметно поморщившись. Артур, на самом деле, вспомнил что-то, стоило ему подать руку Ланселоту, чтобы помочь подняться с земли после драки. Вот только — в отличие от знакомства с Гвейном — ему не явились ни образы, ни воспоминания, только комок тяжёлых и сложных эмоций, ни к чему не привязанных: радость, злость, вина, грусть. Артур всеми силами старался об этом не думать. Как и о белокаменных крепостях. — О благородный рыцарь Ланселот, с него слепили чести эталон, а нынче муж сей — вор и обормот, и самый ненадёжный компаньон, — пропел Гвейн на манер какой-то популярной современной песенки, только криво, словно слова писались под совсем другую мелодию. — Ладно, — вздохнул Ланселот, заметно скривившись, — в этот раз, возможно, я и заслужил. — А то, — сказал Гвейн. — Не нужно было красть мотоцикл. И уж точно не на глазах у владельца. — Ничего не мог с собой поделать… Да и едва ли что-то по-настоящему плохое могло случиться. Артур вполне мог бы с этим поспорить. Гвейн, судя по всему, тоже: — Да-да, теперь ты и вовсе звучишь прямо как один наш общий знакомый. Артур только и делал, что являл собой молчаливую ходячую вешалку для плеча Ланселота, не вмешиваясь в разговор, но послушно переставляя ноги. — Я кстати высоко оценил ту твою подножку одному из них, — вновь заговорил тот, снова обращаясь к Гвейну, но уже с фигуральной оливковой ветвью, — хороший момент подобран, и угол был правильный. Прямо как в старые добрые времена. — Только силы ни к чёрту, — возразил Гвейн, всё ещё не оборачиваясь к ним. Ланселот вздохнул ещё более тяжко. Артур даже на мгновение испугался, что ему всё же потребуется помощь врачей. Но потом Ланселот продолжил двигаться в прежнем темпе средне-потрёпанного в уличной драке гражданина. — Куда мы всё-таки направляемся? — спросил, наконец, Артур. — Домой, — ответил Гвейн коротко. — Может лучше не стоит, — возразил Ланселот неуверенно. — Стоит, стоит, — отозвался Гвейн, — Ганочка будет в неописуемом восторге от возможности снова тебя увидеть. Уже для Артура он добавил: — Это ещё пару кварталов на север. Один я бы и сам добрался, но Ланс, как ты мог заметить, не в самой лучшей форме. А тащить его на своём горбу так долго я в силу тщедушной комплекции не сумею. Ладно, Артур мог с этим справиться. Пару кварталов чужого веса под боком, а потом он распрощается с этими двумя. И вернётся, наконец, к докладам для мисс Эрбикор. Одного фингала под глазом вполне достаточно, чтобы вновь начать ценить серые скучные будни. Эту мысль он и озвучил. — А ты не хотел бы узнать, что за чертовщина с тобой творится в последнее время? — спросил Гвейн совершенно невпечатлённым тоном. — Авария, в которой по всем даже самым позитивным прогнозам, ты должен был погибнуть… Незнакомцы, откуда-то знающие твоё имя… Воспоминания, которые… — Нет, — прервал его Артур. — Даже знать не хочу, откуда ты выведал про аварию, или почему Ланселот знает моё имя. — Правда не хочешь? Или просто надеешься отмахнуться, чтобы не забивать свою светлую головушку? — не унимался Гвейн. — Отстань от него, — неожиданно заступился за Артура Ланселот, сверля взглядом Гвейна. — Он уже помог мне сегодня, поэтому не обязан выслушивать твои оскорбления. — Ладно, — быстро отступил тот, поднимая руки в мирном жесте, — но, может, он захочет узнать о проклятии? — Ничего я не хочу знать ни о каком проклятии, — ответил Артур. В конце концов, современные «колдуны» в большинстве своём — даже те, кто шарлатанами не являлись — едва ли были способны проклясть на простуду. Редкие уникумы при большом старании были способны на что-то более изящное: в школе Артура кто-то однажды проклял учительницу химии, так что бедолага неделю была вынуждена произносить слова задом наперёд, пока проклятие не исчерпало свою силу. Но, в общем и целом, магия такого рода была вещью абсолютно безобидной, и Артур никогда не разделял отцовскую ненависть к ней. — Что касается аварии, — всё же продолжил Артур, — мне кажется, у меня просто есть свой собственный ангел-хранитель. Гвейн коротко усмехнулся, а вот Ланселот улыбнулся почти печально: — Ты даже не представляешь, насколько прав.***
Уже гораздо позже, после оставшейся прогулки, до того места, что Гвейн называл домом — дряхлого вида двухэтажной хибары в не самом благополучном районе Лондона с аляповато-красной дверью, с которой краска сошла уже несколькими слоями — и коротких (и неожиданных) объятий со стороны Ланселота, Артур распрощался с новыми знакомыми и вызвал такси, потому как нога от неожиданных приключений вновь заныла. Артур рассчитывал вскоре (сразу как сойдёт фингал) позабыть о неожиданном приключении, и вновь зажить самой обычной жизнью, в которой не было места для незнакомцев, средневековых мечей и непонятных проклятий. Когда Артур всё-таки вылез из салона кэба возле своего дома, то обнаружил, что ключей от входной двери в заднем кармане брюк больше не было.***
Пёструю красную дверь открыла девочка лет шести в джинсовом комбинезоне с вышитыми поверх столь же красными цветами. У неё была роскошная иссиня-чёрная копна волос, крупными волнами ниспадающая до пояса — такой позавидовали бы любые модницы. Выражение на её красивеньком личике — сведённые брови, хитрый прищур и поджатые губы — должно было бы казаться хмурым и даже опасным, да вот только едва ли вы назвали бы опасной шестилетку. Единственное, что было в ней взаправду примечательное — деревянная корона поверх волос. Не какая-то игрушка или элемент костюма, а корона точь-в-точь как из книг о средневековье. Только деревянная. Но внимание Артура было всецело захвачено её глазами — светло-зелёными и пронзительными до мурашек по коже. На секунду Артур вправду вспомнил эти глаза, радостную ухмылку, позже — куда позже — сменившуюся на почти хищный оскал. А потом всё вновь исчезло, оставив лишь горькое послевкусие утерянного осознания, и перед ним просто стояла шестилетка со светло-зелёными глазами и волосами чёрными, как смоль. Не сестра. Не предатель. Не… — Моргана? — сами собой произнесли губы Артура. — Здравствуй, Артур, — сказала она с по-детски приветливой и оттого совершенно незнакомой улыбкой, — значит, ты всё же хочешь узнать о нашем общем проклятии, в конце концов.***