***
Проснулся Артур от того, что ему бесцеремонно проорали прямо в ухо, так громко, что он свалился с кушетки: — Поднимайся, соня! — это, конечно, был Гвейн. Прошлой ночью, когда он всё-таки добрался до убежища, в котором обитали Гвейн и Ланселот (а ещё маленькая девочка с самым хмурым на свете лицом, имя которой Артур почему-то знал), было уже слишком поздно, чтобы снова возвращаться домой. Или, так по крайней мере, высказался ещё один местный обитатель, который заверил так же, что преступность тут совершенно точно обожает водить беседы с ночными скитальцами, а такси и на сотню метров к этому кварталу не заманишь в такое время суток. Артур тогда почувствовал странную усталость, и довольно быстро согласился остаться переночевать. Моргана отвела его в гостиную и напоила (или опоила) химического запаха чаем, имитирующим запах и вкус каких-то лесных ягод. Ланселот услужливо застелил для него кушетку, которая обнаружилась тут же, после того как, конечно, отдал украденные им ранее ключи. А Гвейн долго с кем-то спорил в соседней комнате на повышенных тонах, хотя Артур и не слышал ни слова от его собеседника. Больше ничего ему не запомнилось: только, разве что, огромное зеркало в прихожей, которое почему-то настойчиво отказывалось показывать Артуру его собственное отражение. Несмотря на весьма экстремальное пробуждение, Артур чувствовал себя достаточно выспавшимся. — Доброе утро, — сказал он девочке, которая ждала его на кухне. — Привет, — сказала Моргана с обычным детским дружелюбием, отчего Артуру подумалось, что вчерашнюю их встречу он просто придумал. — Утречка, Ганочка! — ввалился на кухню Гвейн и сразу же неопрятно разлохматил Моргане волосы. Если бы взгляды могли убивать, то Гвейн тут же свалился бы замертво и для пущего эффекта обратился бы в пыль, — так усиленно Моргана просверлила его своими большими и холодными глазами — и нет, Артуру не показалось, с ней явно было что-то не то. — Всем доброе утро! Что к завтраку? — тут же подоспел Ланселот, усевшись на соседнее с Артуром место. — Спроси Леона, — сказала Моргана, безуспешно пытаясь одними пальцами распутать крупные колтуны в волосах, — в последнее время он увлёкся готовкой. — Ох, это хорошо не закончится, — сказал Гвейн, усевшись на самый дальний от плиты стул, но слишком обеспокоенным он не звучал. Леоном, подумалось Артуру, был тот самый последний жилец, с которым они вчера успели немного переговорить насчёт преступности и рисков ночных путешествий. Вот только он совершенно не мог припомнить, как тот выглядел. Чувство этой незапоминаемости было неприятно знакомым. — Как вы вообще оказались здесь? — спросил Артур. — Я сварю кофе, — сказал Ланселот вместо ответа и тут же встал из-за стола. — Кто ещё будет? — Не я, — сказал Гвейн, скривившись. — Я, — сказала Моргана. — Нет, — отрезал Ланселот, покачав головой, — тебе нельзя. Она обиженно поджала губы. — Я буду! — раздался голос откуда-то со второго этажа. — Или пожалуй нет. Нет, точно нет. Ланселот всё равно отсыпал в кофемолку зёрен на дополнительную порцию. Артур почувствовал лёгкое раздражение. Только он открыл рот, чтобы повторить свой вопрос, как во входной двери в прихожей послышался скрежет ключей. Все обитатели замерли, даже Ланселот перестал возиться с видавшей виды покряхивающей кофемолкой. Дверь открылась, проскрипев, а потом — всего пару секунд спустя — так же звучно захлопнулась. Никто не проронил ни слова, когда мертвенно бледный мужчина в чём-то, что можно было описать лишь как лохмотья, прошёл мимо кухни и остановился в проёме. Ему было за сорок, если не больше, волосы его тёмные и кучерявые лежали растрёпанными, засаленными прядками, а светлые глаза казались пустыми и очень уставшими. Артуру его лицо показалось смутно знакомым. Словно позабытый кошмар. Мужчина замер, но, бросив мельком взгляд на Артура, вздрогнул и тут же развернулся, намереваясь уйти. — Останься, — мягко сказала Моргана, как будто обращалась к напуганному животному. — Он всё равно ничего не помнит, — сказал Гвейн полушутливым, полусерьёзным тоном, во взгляде его, однако, шутливости не было ни на йоту. — Я могу уйти, если так нужно, — сказал Артур. Потому что, конечно, под «ним» подразумевался он. Мужчина немного истерично рассмеялся, а потом криво улыбнулся. Словно тоже увидел ожившее привидение. Артуру вдруг подумалось, что он должен выглядеть гораздо моложе. — Нет, не нужно, — сказал он тихо. — Я всё равно отправлюсь спать, ни к чему мне докучать гостю понапрасну. Я давно уже не был приятной компанией. Хорошего вам всем дня. — Леон оставит порцию в холодильнике, — сказала Моргана, — спускайся потом поесть, как проснёшься. Когда странный мужчина коротко кивнул и исчез на лестнице, ведущей наверх, Моргана отвесила Гвейну подзатыльник. Который едва ли был болезненным — с такими-то ручками. Какое-то время все молчали, только Ланселот побрякивал крупной, похожей на горшок с длинной тонкой ручкой кофейной туркой на плите. — Давненько мы его не видели, но, видимо, всё и правда движется к концу, раз даже он здесь, — вздохнул, наконец, Ланселот, а потом повернулся к Артуру: — мы живём здесь уже очень долго, да, район не самый безопасный, но в мире есть много куда более страшных вещей, чем парочка грабителей или уличная банда. — И всё же кто вы такие? — спросил Артур. Они не были похожи на родственников, или даже близких друзей, тем не менее, казалось, было у них что-то несомненно общее. Они переглянулись. Но ответить никто из них так и не успел: — Всё очень просто, — с громким зевком заявил кто-то у Артура за спиной, — мы прокляты, а проклятые, как известно, всегда держатся вместе. Артур обернулся и был несколько ошеломлён, что теперь, в отличие от вчерашнего вечера, он и правда мог узнать человека перед собой. — Леон? — только и спросил Артур, хотя и без того прекрасно знал, что его должны были звать так, но дело было не в этом. Впервые кто-то из них выглядел в точности так, как и должен был, как и выглядел тогда. И впервые Артур мог видеть прямо сквозь… — Обсудим после завтрака, — вмешался Ланселот, подавая Леону кружку пахучего кофе. Тот принял его с благодарностью. — Так, готовка! — провозгласил Леон, а потом надел на себя нелепый розовый в горошек фартук — и наваждение перед Артуром спало. — Наконец-то еда, — вздохнул Гвейн, — хватит с меня уже этой драмы поутру. Моргана зашвырнула в него ложкой. Артуру послышалось, словно кто-то тихо рассмеялся по левую сторону от него. Но слева, в прихожей, когда он обернулся, виднелся только край зеркала — того самого, которое не хотело показывать отражения — и больше ничего.***
Завтрак, несмотря на экстравагантный внешний вид и странноватый запах, оказался весьма неплох. Артур дружно присоединился к благодарностям «шеф-повару». Леон даже немного покраснел от похвалы. — Так вы расскажете мне, в чём дело? — спросил потом Артур, когда Моргана принялась разливать каждому из них свой пахучий ягодный чай. — Мы — нет, — ответил Гвейн, — и даже не потому что не хотим, а потому что не особо-то можем. — На самом деле, можем, — сказал Леон, — но ты, вполне может быть, тут же всё забудешь. — Мы пытались вчера, — сказала Моргана. — Это часть проклятия? — попытался Артур. — Нет, — ответила Моргана. — Да, — ответил Ланселот. Гвейн только рассмеялся, словно это было в высшей степени забавно. — И что тогда? — спросил Артур. Тогда Гвейн сказал что-то. Артур переспросил. Гвейн повторил снова, медленно и чётко. Артур пару секунд смаковал слова, беззвучно повторяя их, пытаясь запомнить, а потом — и минуты не прошло — переспросил вновь. — Нет, так это не сработает, слова забытых и гроша ломаного не стоят, — сказала Моргана задумчиво, а потом, до того как Артур успел переспросить, что это значит, в её глазах что-то мелькнуло, и она сказала: — ему нужно поговорить с Гвен.***
Они вошли в музей. Это был редкий выходной, но никто не стал их останавливать — даже на ножны Гвейна косо не посмотрели. Леон, одетый в точности как все остальные охранники, провёл их по пустым галереям мимо стеллажей со средневековым оружием и доспехами, мимо древних манускриптов за стеклянными витринами и мимо стен, увешанных картинами и гобеленами. — Я здесь работаю, — пояснил Леон, — потому что кому-то нужно навещать её, но только поэтому. Меня тут держит долг, которого я не могу ни вспомнить, ни понять. Он вытащил из кармана и показал Артуру брелок в виде кельтского узла, сплетённого из льняной бечёвки, потрёпанной и выцветшей. — Это символ утерянной верности, — сказал Гвейн, — меч за моей спиной — символ утраченной силы. А ещё тебе нужен будет стол. — Что это вообще значит? — спросил Артур. — Рано или поздно поймёшь, — отмахнулся Гвейн, — ты никогда не был проницательным, поэтому лучше сразу обеспечить тебе фору. — Сейчас это для тебя не будет иметь никакого смысла, Артур, — сказал Леон, — выслушай Гвен, а потом, если всё ещё захочешь помочь нам, то мы придумаем что-то ещё. — Сделаю вид, что понимаю, что происходит, — обречённо сказал Артур. Он и сам не понимал, почему не распрощался с этой кучкой странных личностей, но что-то (чего он никогда раньше за всю жизнь не испытывал) тянуло его продолжить. Впервые, наверное, он ощутил, что был там, где должен был быть. И Артур ради этого готов был потерпеть немного странностей. — Вот это по-нашему! — согласился Гвейн. Наконец, выставочные залы закончились. Артур с Гвейном прошли в какую-то кладовку, а Леон остался караулить снаружи. Гвейн, огибая все возможные препятствия, тут же прошмыгнул к другому концу комнатушки, а Артур проследил за его взглядом: картина была небольшой — чуть больше разворота обычной газеты. Она была прислонена к стене и почти целиком скрыта плотным пыльным покрывалом, и явно давно уже никем не тревожилась. Рама была гораздо проще, чем любая другая во всей галерее, но, несмотря на свою простоту, казалась практически непотревоженной временем. — Здравствуй, Гвен, — сказал Гвейн тихо и очень очень осторожно стянул полотно с картинной рамы. Перед Артуром предстал — совершенно нехарактерно для картин средневековья — нарисованный толстыми мазками тронный зал: на стенах висели красные знамёна, а в окнах были яркие стеклянные витражи, и весь зал украшался пёстрыми бликами проходящего сквозь стёкла дневного света. Точно посередине картины располагались два трона — только один из них пустовал. На втором сидела женщина в пышном красном платье с короной на голове. Артур тут же понял, что перед ним изображение королевы Гвиневры, вот только здесь она выглядела совсем не так, как в учебниках истории и в детских книжках, и даже не так же, как на других её картинах в этом же музее: вместо молодой и красивой девушки с доброй улыбкой на троне восседала в годах уже женщина с проблесками серебра в волосах и морщинками на лице и хмурым, но решительным выражением. Художник изобразил её невероятно точно и аккуратно, пусть вся остальная картина и казалась чем-то набросанным на скорую руку. Королева смотрела прямо перед собой, поджав губы и сжав ладони в кулаки. И всё же, даже так она казалась Артуру прекрасной. — Закрой глаза, — сказал Гвейн, прервав его размышления. Артур тут же обернулся: — Зачем? — Картина зачарована, и так мы сможем поговорить, — неохотно пояснил он. — Я сам не до конца понял, как именно это работает, но до тех пор, пока ты не смотришь, Гвен говорит. — Гвен — это королева Гвиневра? — поражённо спросил Артур, соединив-таки точки между собой. — Гвен — это Гвен, — сказал Гвейн раздражённо, — так же как и ты — это просто ты, а я — это просто я. Королевой Гвиневра перестала быть тысячелетие назад, ведь как известно, мертвецам негде хранить короны. Гвейн с усилием зажмурился, что смотрелось весьма нелепо на его мальчишечьем лице и совсем не сочеталось с серьёзным тоном: — Ну? — нетерпеливо буркнул он. — Хорошо, хорошо, — сказал Артур примирительно и тоже закрыл глаза. Секунду ничего не происходило, а потом: — Ох, — произнёс удивлённый женский голос, — так значит время и правда пришло. — Гвиневра, — поздоровался Гвейн, — радость моих очей. — Сэр Гвейн, — ответила она насмешливо. Артуру вдруг показались странными их голоса: они звучали совсем не так, как если бы разговор происходил в крошечной кладовке музея. Их голоса эхом резонировали в пространстве, как будто они внезапно перенеслись в огромную и пустую каменную залу, прямо как на картине. И, кроме всего прочего, голос Гвейна теперь казался уже совсем не мальчишечьим, он словно был куда старше, отдавал хрипотцой, какую можно приобрести только от разгульного образа жизни, и — самую малость — чем-то потусторонним. Артуру очень хотелось открыть глаза и проверить, не изменилось ли что, но он сдержался. — Как ты уже поняла, сегодня я привёл гостя. — Артур, — произнесла Гвен нетерпеливо, — скажи хоть слово? — Привет, — нелепо сказал он. — Привет, — так же нелепо ответила она. — Мы по делу, — сказал Гвейн раздражённо. — Ах, да, — сказала Гвен разочарованно, — он же, наверное, ничего не помнит. Как и все остальные. — Ага, ничегошеньки, — подтвердил Гвейн. Артуру вдруг очень сильно захотелось понять, что же именно он не помнит, и почему это имело что-то общее с Королевой Былого и Грядущего. Но больше всего этого ему хотелось не только слышать, но и видеть эмоции на лице этой Гвен, а ещё, может быть, заставить её улыбнуться и хотя бы совсем чуть-чуть засмеяться. Однако сказал он лишь раздражённое: — Почему все всегда делают вид, что я во время разговора не присутствую? — Это не настолько уж редкое явление для тебя, — буркнул Гвейн. — Гвейн, — вздохнула Гвиневра, — это не его вина… — Абсолютно ничего не его вина, — отрезал Гвейн неожиданно резко. Артур услышал, как он унёсся из кладовой (на мгновение это снова была лишь кладовая с её скрипучими деревянными половицами и пылью в воздухе, от которой хотелось лишь чихать), а потом заговорила Гвен: — Это давний спор, не обращай внимания. У давних знакомых нет никаких других развлечений, кроме повторений одних и тех же споров снова и снова. — Вы не можете быть знакомы, — возразил Артур, — ему на вид лет пятнадцать, а тебе… Вам… — А мне куда больше на вид, правда. — Нет, я не к тому… Она рассмеялась, но Артур тут же пожалел о своём прошлом желании, потому что смех её, несмотря на нотки веселья, был неожиданно холодным и неживым. Артур вдруг вспомнил, что разговаривал с тысячелетней королевой, которая была давным-давно мертва. — Так значит, вот что с ним сделало проклятие, — отсмеявшись, сказала она, — я всё думала, а вот оно как. Что же, обратить его в подростка было, наверное, логично. А ты видел остальных? — Моргана на вид шестилетний ребёнок, — предложил Артур, он ожидал, что она засмеётся вновь, но этого не произошло. — Это ведь началось с Морганы, — вместо этого сказала Гвен, будто позабыв уже свой прошлый вопрос. — Не с самого начала, нет, но потом, когда всё уже было кончено. Косвенно, и всё же… — Звучит как долгая история, — сказал Артур, хотя и не понял ни черта из её слов. — Прости, я забываюсь… Ты пришёл за вопросами, ответы на которые тебе не сможет дать никто из ныне живущих. — Честно говоря, я даже не очень понимаю, какие вопросы задавать, — признал Артур, чувствуя себя всё более нелепо с каждой минутой разговора, да и держать веки закрытыми уже становилось сложно. — Тогда я просто расскажу свою часть истории, полагаю, ведь больше некому её поведать. — Я готов слушать. — Хорошо, хорошо, с чего бы начать? Ах, начну с битвы при Камлане или… Нет, нет, лучше начну со своей коронации как единоличного правителя Камелота. Впрочем, тебе, наверное, это название ни о чём ни скажет, оно исчезло из памяти всех грядущих поколений, так же как и всё остальное, — она запнулась. — Так вот, я стала королевой и всё валилось из рук. Я до этого когда-то была служанкой, а из служанок получаются не лучшие королевы. Если бы не Гаюс и Леон, то Камелот канул бы в лету уже по прошествии двух лет, но так мы продержались почти пять. — Леон? — спросил Артур. Он никогда не слышал этого имени в легендах. — Леон, да, да, — судорожно вздохнула она и продолжила говорить быстро и обрывисто, — и ты скоро быстро свяжешь, что к чему, потому что Леон — одна из ключевых фигур. Но тогда он был лишь моим самым доверенным советником и главой рыцарей. А потом, спустя пять лет началась война с соседними государствами, и Камелот осадили войска. Мы все должны были погибнуть в последней битве, но я струсила и заперла ворота в верхний город, лишая оставшихся жителей благословения быстрой смерти и обрекая на долгую от голода. Это совсем не звучало, как одна из легенд. Артур, несмотря на великолепное знание всех мифов той эпохи, весьма смутно понимал, о чём она говорила. — И что случилось дальше? — спросил он. — Дальше были недели осады, королевских советов и собраний, где мы считали чуть ли не каждое зёрнышко, чтобы вновь и вновь прийти к одному и тому же выводу, ежедневно и… Однажды я не пришла на это собрание. Вместо этого я забралась в бывшие комнаты Морганы и принялась всё громить — не лучшее решение, признаю, но в тот момент мне нечего было особо терять. Я винила себя, что не смогла всё исправить до того, как стало поздно, и винила Моргану за то, что, честно говоря, она с самого начала не хотела исправляться. Ведь если бы не Моргана и её предательство, то мой муж был бы жив, мой брат был бы жив, и многие мои друзья тоже были бы живы. И всё было бы хорошо. Тон её голоса то срывался, то вновь становился странно спокойным, и Артур вдруг подумал, что, наверное, она впервые кому-то об этом рассказывала. Он не стал прерывать её, чтобы спросить, что именно сделала Моргана, Артур догадывался, что эта часть истории всё равно будет от него сокрыта. — И тогда я нашла зеркало, — продолжила Гвен уже медленнее и увереннее, — я встала напротив него с табуреткой в руке с чётким намерением разбить его на мелкие осколки, когда поняла, что не вижу в нём своё отражение. Она вздохнула коротко, словно пытаясь взять себя в руки: — Оказалось, что из-за Морганы погибли не все, кого я оплакивала. Персиваль рассказал мне о трагичной судьбе Гвейна, а смерть другого давнего друга я ошибочно додумала сама… — Погоди, — всё же не выдержал Артур, потому что два имени ещё могли быть совпадением, но не все три, — Леон, и Гвейн, и Моргана — ты их всех знала? Они жили в твои времена? — В некотором роде. Я уверена, что ты также столкнулся с сэром Ланселотом? Он погиб раньше них всех. Сэр Гвейн пал от рук Морганы. Моргану, как позже оказалось, убил… Эмрис. Мордред, ты, наверное, с ним уже встретился, тоже умер в тот день, незадолго до того, как гибель настигла последнего короля Камелота. Леон… с ним всё сложнее. Артуру вспомнилось, как подросток-Гвейн за завтраком трепал волосы девочке-Моргане и его замутило. — Это всё дела давно минувших лет, — мягко произнесла Гвен. — Хорошо, ладно, расскажи, что было дальше, — он мог переварить всю информацию позже. Возможно. — Мой друг… Эмрис. Мне удалось поговорить с ним через зеркало. Он был самым могущественным из всех волшебников, но горе сломило его, он… рассказал мне всю правду о гибели моего супруга, о Моргане и… обо всём. Я рассказала ему о том, что Камелот доживает свои последние деньки. А он и не знал, оказывается. — Он думал, что с Камелотом всё в порядке? — Я не уверена, — сказала она задумчиво, — мне кажется, до того самого момента, как я рассказала, ему было всё равно, что случится с Камелотом или с ним самим, если уж на то пошло. Он тоже многого лишился, но его горе, в отличие от моего, было пропитано неподъёмным чувством вины. Она вздохнула: — Я до сих пор отчётливо помню, как в нём что-то изменилось, словно перещёлкнуло. Он тогда ещё что-то задумал, думаю, а потом расплачивался. — Что было потом? — У меня появился ещё один советник, — она усмехнулась, — правда, его превосходство над другими советниками было в том, что ему внимали силы природы. Как ты можешь понять, осада долго не простояла. В знак благодарности я сняла запрет на магию, а после этого вошла в историю как королева, объединившая Альбион. — Королева Былого и Грядущего. — Да, Эмрис меня тоже так звал. До самого конца я не понимала почему… Помню в какой-то момент я стала часто разъезжать по другим королевствам и общаться через зеркало стало неудобно, а он категорически отказывался и ногой ступить за границы Камелота. Тогда он сделал эту картину. — С помощью которой мы говорим сейчас? — Артур в своё время провёл много исследовательской работы, чтобы понять, что из себя представляла современная магия (ему всегда казалось, что с ней что-то не так, ему всегда казалось, что магия — это нечто большее, но факты никогда не были на его стороне). — Заклятие не может существовать так долго после смерти колдуна, существуют целые исследовательские лаборатории, занимающиеся этим вопросом, и было доказано, что… — Он был и остаётся самым могущественным чародеем всех времён, — прервала его Гвен. — К тому же я никогда не говорила, что он умер. — Но как это возможно? — Я не знаю, — ответила она честно, — он сказал мне, что до тех пор, пока кто-то стоит возле этой картины и с сомкнутыми веками попросит моей аудиенции, то где бы я ни оказалась, этот кто-то до меня дозовётся. И ещё ни разу с тех пор, как заклятие было произнесено, не было случая, чтобы до меня не дозвались. Даже с тех пор, как я умерла. Они немного помолчали: Артур размышлял о том, как это было непохоже на современную магию, а о чём думала Гвен, никто уже никогда не скажет. — Но хватит всё обо мне да обо мне, — сказала, наконец, она, — ты ведь здесь не за этим. Всё прояснилось пусть и немного, но совсем поздно, когда я уже была на смертном одре. Сэр Леон всё разъезжал по владениям Альбиона в надежде отыскать лекаря, способного излечить мой недуг. Да вот только от старости нет лекарства. Этот рассказ Артур знал: по легендам, когда срок королевы подходил к концу, её верные рыцари, так и не смирясь с этим, послали гонцов во все окраины королевств. Явился лишь древний старец из поселения друидов, предстал перед королевой и — единственный из всех — сказал ей правду: что смерть её неизбежна. Рыцари обозлились, хотели было вышвырнуть старика за грубые речи, но королева остановила: «благодарю, ты один мне не солгал», — сказала она тогда, и отпустила его с миром, даже на пороге смерти не растеряв своего благородства. Ни о каком сэре Леоне, однако, в легенде речи не было. — Пришёл один только старик, — продолжала Гвен, — противный и грубый, но обещал помочь. Только на деле лечить меня он не собирался, да и знала я уже к тому моменту, что ни у кого не выйдет, так сказал Ме… Эмрис, а в его словах я научилась не сомневаться. Старик заявился ко мне в покои и сходу сказал мол, от смерти мне не спастись. Леон едва его за шкирку не вывел, но я остановила, спросила: отчего тогда он вообще заявился? А он и ответил, что пришёл исполнить одно моё желание за все мои благие дела друидам. — Звучит как-то не слишком благонадёжно. — Наверное, но мне-то уже было всё равно — я умирала. И всё, чего я могла желать — это в смерти быть со своим давно почившим мужем, — она тяжело вздохнула и замолчала на пару секунд. — Старик расхохотался и сказал, что этому не бывать. — Почему? Она горько рассмеялась: — То же самое в точности сказал и Эмрис тогда. Он впервые за всё это время вдруг очутился подле меня, настоящий, а не отражение в мутном зеркале. Внешне юный, как в первый день нашей встречи, и с такой жгучей тоской в глазах, что мне нестерпимо захотелось его обнять, а я, как назло, и двинуться уже не могла. А старик теперь в упор на него посмотрел и засмеялся пуще прежнего: «так Альбион стоит по желанью Великого Эмриса, чему ж он не доволен! Нет нужды боле в Короле Былого и Грядущего, а значит пусть отпрыск Утера вечно гниёт на дне треклятого озера! А Эмрис пусть вечно блуждает бессмертный и бесцельный по миру за предательство своего народа!» — Ох, — Артур вдруг будто почувствовал тяжесть водной толщи над головой. А ещё руки, чьё тепло было последним ощущением перед последующим холодом и мраком смерти. Это он, Артур, и был королём? Что за бред. Но Гвен продолжала: — Мерлин взял, да и обратил его в жабу и выглядел таким разъярённым, каким я никогда в жизни его не видела. Потом посмотрел на меня и успокоился, только грусть из глаз никуда не ушла. А больше я ничего толком и не помню. — Мерлин, — повторил Артур медленно, словно вот-вот и забудет. — Мерлин, — вторила ему Гвен со странной радостью в голосе, — он же Эмрис, но мы всегда помнили его как Мерлина. — Брюнет с голубыми глазами — это Мерлин? — спросил он. Гвен засмеялась, хотя будто бы и заплакала одновременно: — А может всё у вас ещё и выйдет… А может ещё и свидимся в этой вечности… Голос её звучал знакомо и будто звал в древние залы, в магию картины, и ему так захотелось увидеть её лицо, убедиться, что это и правда Гвен, а не обманка. Артур не выдержал и распахнул глаза: ничто в каморке, однако, не изменилось. Всё так же хотелось чихать от пыли, а королева на картине смотрела перед собой, сжимая губы в тонкую полоску. И как он больше ни жмурился и ни звал её, она не ответила.