На террасе Юйцзин

Глаза — пыльный янтарь, детский смех — скоротечная полуулыбка, и лишь ее голос — гнущаяся на ветру глазурная лилия. И пахнет она давно растаявшим льдом, и нежно смотрит сердцевиной, ласкает лепестками цвета морской волны — и на остаточной памяти струится лента ее контуров. По прошествии 3700 лет вспоминается все урывками, секундными образами и кривизной уголков губ — потому что предплечья в воспоминаниях алого цвета, а в глазах чистый необузданный заточенный кончик янтаря, всаженный кому-то в грудь. Потому что раньше могущество определялось количеством полухриплых задушенных вздохов. А Моракс никогда не мог долго смотреть в ее глаза. Потому что для Моракса её глаза — мягкая закатная мишень, в которую концы янтаря никогда не попадут. Но для Чжун Ли — отражение в мутной воде давно иссохшего озера. Липкое болото Дихуа, обрамленное глазурными лилиями, неотёсанный Моракс, который не видит красоты в простоте, и лёгкие руки с рукавами из разлетающейся ткани, нежно перекладывающие пылинки. «Какая бессмыслица» — думает Моракс, пока теплые вихри извиваются у голых щиколоток, а охровые переливы странной гантели изрешечивают густую взвесь болота. И искорки в ее взгляде, точно хитрые, знающие больше положенного и оттого шепчущиеся, сердцевины глазурных цветов. Она с притворной торжественностью представляет ему ту самую гантель, говорит, вся ее мудрость в ней заключена, а отсветы задорно скачут по одежде. Моракс ловит их в янтарные тюрьмы своих глаз, а те, переливаясь колокольчиками, что звенят в школах смертных, выскальзывают, перепрыгивают и снова искристо разливаются. «Глупость» — думает Моракс. А каменное сердце ловит охровый зайчик и прячет его в таких же каменных щелях. Моракс по контуру вырезает горы Тяньхэн, каменное сердце безмолвно покоится в широкой груди. Гуй Чжун смеется, забирается пылинками под плоть, не подписывая никаких контрактов. Гуй Чжун голыми руками перебирает землю, со снисходительной улыбкой вкладывает в руки восторженных смертных знания и мудрость. Царапает на камнях заветы и за руку отводит потерявшихся детей к родителям, даря тем венки из полевых цветов. «Странно» — думает Моракс, но Гуй Чжун ничего не говорит. На Горе Аоцзан второе солнце отражается в лазури, под ногами плавают золотые рыбки, поблескивая чешуйками. Хранитель Облаков говорит о чем-то напускано важном, настолько же, насколько она считает себя выше обычных смертных. Властелин Камня в разговор-монолог не вмешивается, допивает свой чай из стеклянных колокольчиков, которые были тщательно перемолоты вместе с мятой и заварены в прокипяченной воде, прямо из самых чистых рек Заоблачного Предела. Гуй Чжун сидит рядом, что-то дополняя в своих эскизах на пергаменте. Движения рук Гуй Чжун — танец среди глазурных лилий, ее полуулыбка — податливый размягченный нефрит и лишь глаза — сломы и потертости на чёрно-белый фотографиях. И чем больше Чжун Ли всматривается в пленку воспоминаний, тем прогрессивнее и безжалостнее эрозия все поглощает. — Еще немного, и я доведу до ума свою баллисту, — Хранитель Облаков вытягивает свою длинную шею и заглядывает в эскиз. Моракс тоже порывается, но в своей человеческой форме он более компактный и короткий, поэтому опускается обратно в ожидании. Гуй Чжун поворачивает к нему пергамент и смотрит так открыто, дерзко даже, что Моракс робеет. В стертых сейчас веками глазах, которые Чжун Ли не может вспомнить, было совершенно другое могущество. Неуловимое, обтекаемое, но такое живое. Как бабочка. — Это пойдет на пользу нашему поселению. И у Гуй Чжун ее любимый апрель между морщинок у глаз струится. Сегодня необычайно солнечно. Моракс путается в струящихся перламутровых рукавах ханьфу, в запахах на главной площади и наждачном гуле. Гуй Чжун с интересом рассматривает лавки, аккуратно высаженные цветы в форме дракона и Гео символа и зовет Рекса Ляписа послушать игру на дицзы. Моракс старается от Богини не отставать, ее облик отличается от привычного и потеряться в толпе не хочется. Дети радостно бегают по главной площади с колоннами, неумело, своими маленькими пухлыми ручками плетут фонарики. Наматывают фольгу на деревянные шампуры, с помощью родителей скрепляют это, устанавливают свечки-таблетки, а оболочку заворачивают из рисовой бумаги. У стариков улыбки складываются по морщинам, когда они пишут пожелания на фонариках. Моракс видел еще в том году с высоты журавлиного клина, как красиво Долина усеяна светлячками-фонариками, Гуй Чжун тогда прочла каждое пожелание. — Потому что это молитвы людей! Они так милы в собственных хрупких мечтах, — Богиня садится на лавочку, аккуратно поправляя свое ханьфу, и ловит в свою нежную улыбку зачарованные взгляды детей, — особенно дети, совершенно невинны перед судьбой. Или вы хотите сказать, что это глупо? — Слишком скоротечны их жизни, я не вижу смысла в этих ритуалах, — пожимает плечами Рекс Ляпис, на что Гуй Чжун прячет смешки в рукавах — приглушенный перезвон колокольчиков фен-шуй, — я не прав? — Каждая жизнь, пускай длинною в ничтожную секунду, все еще жизнь. Их мечты, пусть и не сбывшиеся, стремления, их робкие попытки узнать больше о мире, то как они храбрятся перед неизведанным — они слабы, поэтому мы должны направить их, защитить их неуловимые огоньки жизни, чтобы они согревали этот мир и друг друга. А наша Долина, осветленная тысячью огоньками, прекрасна. Моракс помнит, как фонарики стаей поднимались к небу, со временем стираясь в мельчайшие яркие песчинки, как блестела заколка из полуночного нефрита в волосах Гуй Чжун, бережно отшлифованная и подаренная на прекрасный закат. «Ваши чувственные порывы мне лестны, Рекс Ляпис, — Гуй Чжун по контуру обнимает солнце, пока она восхищенно крутит в руках заколку. Моракс ловит ее и запечатывает в своем каменном сердце, — это прекрасно. Я ценю ваши старания.» Но Гуй Чжун растворяется в песнях и детском смехе, рукава ханьфу нежно гладят широкие руки Моракса и оставляют его в каменной клетке колонн. Рекс Ляпис пытается догнать ее, но главная площадь моментально пустеет, раскладывается на камни и разорванные фонарики с каплями крови, грязные волосы струятся вниз, а заколка тонет в алой земле. Чжун Ли понимает, что пленка неправильно сшита и погрызена эрозией. А может все из-за лилий, что никогда не видели войны и знают о ней, лишь по слухам артерий. Зенитное солнце заливает горы и равнину светом, Гуй Чжун и Хранитель Облаков стоят на каменном балконе башни около гор Тяньхэн и осматривают деревянную баллисту. Хранитель Облаков удовлетворённо вытягивает шею. — Она простоит века! — грохочет Адепт крыльями, — чудесная баллиста, Леди Гуй Чжун. Богиня смотрит поверх устройства, между бровей сталкивается беспокойство. — Леди Гуй Чжун! — невысокий Адепт с закругленными рожками и курносым носом выбегает из-за башни и падает на каменную плитку в поклоне, — с Востока…с Востока сюда идёт буря! Я видел мутные щупальца Осиала! Хранитель Облаков сжевывает свой возмутительный клекот. — Моракс уже знает об этом, — кивает Гуй Чжун и возвращает свой взор к равнине, — ты помнишь план обороны, приступайте. Адепт кивает, прыгает на гору и растворяется в ветре и чернеющем небе. Солнце расщепляется на серые тучи и крутящиеся вихри тревоги и тремора. Люди зажигают свет, ища спасение в ярких улицах, Гуй Чжун перекатывает в руке красные песчинки и смотрит так, словно знает больше положенного.  — Я очень хотела, чтобы люди не знали этой войны. Властелин Камня выковывает из ребер врагов новые копья, более крепкие и вместительные, чтобы наполнить их Гео энергией, и отдает указы Адептам по позициям. Гуй Чжун стоит рядом, бесстрастно осматривая кровавые наконечники и испещренные глубокими порезами руки подчиненных Моракса. — Разделитесь на два отряда, задача первого охранять смертных, второй вместе со мной будет ждать Осиала у границ, — кивает Рекс Ляпис и снова начинает отшлифовывать копьё, — у нас есть час, не больше. Приступайте! Адепты синхронно поклонились. Гуй Чжун видит образы в толпах пыли, поднявшихся после ухода Адептов, неясные, но наполненные страданиями. Богиня морщится, вытирает руки о свое ханьфу и подходит к Властелину со спины. — Удачи. — Удачи желают только смертные, — теплый янтарь рекой Бишуй течет из уголков глаз, по плечам и к кончикам пальцев. Гуй Чжун провожает потоки энергии взглядом и вдыхает раскалённый воздух кузницы, — я защищу эту долину. Богиня тянет уголки губ, Моракс слушает последние строчки ее песни глазурным лилиям и понимает — на прощание. Последним аккордом звучит треск каменного сердца. Чжун Ли до сих пор не может поверить, что их тогда сотворенный рай для смертных подошёл под определение «дом». Властелин Камня мечет копья, как дротики, распарывает врагов, не давая подойти им к равнине ни на шаг, и могучей спиной ловит режущие все на своем пути песчинки. Небо бурлит, взрывается всполохами красного, оранжевого и черного, собственная кровь мешается с отравленной смолью Осиала. Адепты часто оглядываются на Долину, где песчаные смерчи стягивают с небосвода слой рваных избитых облаков. Моракс пришпиливает копьями Осиала ко дну моря и с его последним рваным воплем запечатывает. Запах моря и крови забирается под кожу, к песчинкам, следует до Долины и там растекается по земле и другим людям. По перекошенным лицам Адептов и мертвым оскверненным телам людей. Жизнь прячется по уголкам ветхих зданий, за деревьями слышится детский надрывный плач, а в поле уходит дорожка из алых следов. Моракс неоднозначно взмахивает рукой по локоть в скверне, следует по кляксам — всего лишь следы крыльев бабочки, не кровь — и в цветах лежат сумасшедшие картины старого художника — не Гуй Чжун. И каменное сердце с каждым шагом, с каждым мятым голубым лепестком крошится в красную пыль. Над невинным, уродливо обрамленным кровью, печальным лицом Гуй Чжун склонились лилии, пряча от мира, от ужасной войны. Моракс своими широкими, грязными руками подхватывает ее ослабевшие плечи, цвета непокорно одиноких цветков Циньсинь, притягивает ближе и не понимает, почему у него сердце затряслось, так тревожно забилось. Глаза Гуй Чжун — все ещё провалы в памяти, но взгляд — грустная песнь тысячи умирающих журавлей, и все равно не так скребяще измученно и больно. — Замок, — кашляет Гуй Чжун, последние еще трепещущие капли нежности оставляет в ослабевшей руке, что коснулась сначала шершавой щеки, опустилась на шею и упала на плечо Рекса Ляписа, — очевидно, не быть мне с тобой вместе. Забудь о замке. И взгляд — стоп кадр взорвавшегося янтаря. Моракс тогда резался о песчинки и пытался собрать пылью стекающую с рук Гуй Чжун. У Чжун Ли до сих пор нотки хрипоты в голосе от былых криков и молитв. Ударной волной сносит остатки их величественной Ассамблеи, рвет лепестки глазурных лилий и уже живое, бьющееся каменное сердце. Хотел бы Чжун Ли, чтобы куски его были похоронены на разных концах света — как тело дракона Чи — чтобы не мучалось. И даже по прошествии 3700 лет: Капельки крови на ее щеках — лишь невинные икринки золотых рыбок, прячущихся в водорослях Горы Аоцзан. Ее слезы — поблёскивающая на свету сердцевина кор ляписа. А учебники истории — просто сборник несмешных анекдотов.