Ебитесь потише

У Юнги голова раскалывается. Он раздраженный, выходит из комнаты с едва открытыми глазами и мало что видит, он в пижаме и тихо матерится под нос, направляясь на кухню, в надежде найти таблетки от головной боли, пока она в мигрень не переросла. Ночь выдалась такой тяжелой, что Мин готов был дать в морду любому, кто спросит, как реперу спалось? У Юнги едва член угомонился под утро, когда стихли стоны, маты и скрипы за стеной со стороны комнаты макнэ. До этого же Мин отчаянно боролся с диким возбуждением, он даже бегал дрочить в душевую, столкнулся с Хосоком, спросил, мешают ли эти мелкие ему.  — Та я только сейчас услышал, — сказал Чон и пошел на кухню, откуда вернулся с бутылкой воды, видимо закончилась. Солнце хозяйственно шаарило по комнате своими лучами, пробегаясь по спящим парням. На лицах обоих застыло маслянисто-довольное выражение, а тела прикрывали только простыни, которыми оба укрылись под утро. Первым глаза открыл Чонгук. Поморщившись от ударившего по глазам света, парень повернул голову вправо и столкнулся с лицом спящего Чимина. Впервые макнэ словил себя на мысли, что хён красивее, чем ранее казался младшему, и запах чонгукового геля ему подходит больше, чем самому Чонгуку. Тихо встав и натянув на себя халат, первое, что смог найти, Чон покинул комнату и направился на кухню, где (ох, чёрт) наткнулся на сонного и злого, с головной болью и чашкой простой воды в руках Юнги.  — Утра, хён, — поприветствовал Чонгук старшего, проверяя горячий ли чайник. Юнги нахмурился сильнее.  — Ты чего?  — Тебе нормально спалось? Ничего не мешало? — язвительно поинтересовался Мин, запивая уже вторую таблетку от головной боли. Чонгук пожал плечами.  — Нуу… нет.  — А мне да. И мешал ты, точнее вы с Чимином. — Чонгук прыснул, закусив верхнюю и нижнюю губу. Да, их было слышно, и, как дальше сказал Юнги, даже если бы он спал на улице, готов поклясться, слушал бы этих двоих даже там. Высказав ещё кучу всяких «фе», репер с громким стуком поставил чашку у раковины и вылетел из кухни бросив через плечо:  — Ебитесь потише в следующий раз, иначе будете на улице. У Юнги окончательно пропало настроение, когда он столкнулся со вторым виновником бессонной ночи, Чимином. Танцор улыбнулся заспано и кивнул головой:  — Доброе утро, хён. Ты чего так рано? Но вместо ответа Мин матернулся, послал Чимина и хлопнул дверью на весь коридор, чем ужасно напугал Сокджина. Пак беспрепятственно вошел на кухню в своем халате и с растрепанными волосами. Сейчас он был настолько милым и действительно домашним, что Чонгук не удержался от улыбки, теперь уже, да-да, той милой, чонгуковской, которая завораживала.  — Можешь ходить? Чимин легко покраснел, но вопрос проигнорировал, задавая сразу свой: — А что с Юнги-хёном? Чон усмехнулся, его глаза заблестели, как две маленькие бусины, черные и очень красивые. Рассказывать правду макнэ не стал.  — Да так, сны дурные видел.  — А, понятно, — Пак сел за стол и потянулся, прикрыв веки, а когда открыл, то перед ним стояла чашка с ароматным кофе с корицей. Глаза широко открылись и уставились на макнэ, как вчера, в душевой. Чонгук усмехнулся и легко щёлкнул по носу старшего:  — Смотреть так на меня будешь, только когда я буду твой ротик брать, а это всего лишь кофе. На кухне повисла тишина. Чонгук пил свой кофе, просто черный и с двумя ложками сахара, а Чимин свой — с корицей и двумя же ложками сахара. Солнце приятно грело в спину, тишиной утра в общежитии можно было только наслаждаться.  — Чимин~а, я… это… — Чонгук начал слишком внезапно. Пак оторвался от кофепития и заинтересованно посмотрела на младшего. Тот отчаянно краснел и пытался найти слова, продолжая заикаться. перевести дыхание, закрыв глаза, а затем на одном выдохе. смотря прямо в блестящие при свете солнца чужие, такие большие и родные глазки:  — Ты станешь моим парнем? У Чимина глаза, как диамант в пят карат. У Чимина приоткрытый рот и сердце, застывшее, кажется, теперь на долго. У Чимина на языке вертится давно заготовленный ответ. Пак вскакивает с места и буквально виснет на Чонгуке, шепча в губы такое заветное для младшего «да». Поцелуй нежный, слишком нежный, слишком медленный, что даже низ живота начинает сводить, свело бы даже у наблюдателя со стороны (например, у Хосока, который успел незаметно убраться за стену, отделяющую кухню от общего коридора). Чимин дышит с присвистом, цепляясь за Чона, как за спасательный круг, а Чонгук в свою очередь прижимает Пака к себе, как сокровище, несметное богатство тысячи миров, создавшихся в этот момент в одном Чон Чонгуке.