Тонкие материи

Последний осенний закат горел багрянцем. Солнце, пробиваясь сквозь обрывки тяжелых, подкрашенных алым облаков, опускалось за смутный абрис скалистых островов. Море, пролежавшее в спокойной задумчивости большую часть дня, пробуждалось, поднимая одну волну за другой, набрасывалось на серый каменный берег и отступало, собирая силы для нового наступления. Ветер усиливался, грозя наступающим хрустким морозом, и на холме, открытом его резким порывам, сидеть становилось решительно невозможно. Гуус досадливо поморщился. Он был готов к тому, что вечерний свет поймать удастся лишь на несколько кратких минут, но надеялся хотя бы подобрать цвета и сделать первый набросок, чтобы потом, когда снова встанет солнце, закончить картину уже по памяти. Но от ширящегося, всепроникающего холода пальцы леденели и не слушались — так, что было едва возможно удержать в них кисть. Нужно было возвращаться под крышу, развести огонь и смириться с тем, что величие природы, желавшее остаться незапечатленным, снова победило его. Он сделал последний яркий мазок — краска ложилась на холст неровно, комками, но Гуус давно решил, что вылощенный стиль, которому он учился с детства, для его новых картин совершенно не подходил, и только грубыми мазками, с огрехами и слишком резкими переходами от цвета к цвету и можно было изобразить то, что он видел вокруг себя каждый день. Ветер подхватил горсть легкого блестящего снега с каменной верхушки холма, осыпал им и художника, и его работу, и Гуус, фыркнув, глянул в небо. Живя на Скеллиге, сложно было не начать верить в могучих богов стихий, желавших контролировать каждую мелкую букашку, попадавшуюся пред их очами. Даже если букашка эта пыталась всего лишь зарисовать красивый закат. Он стряхнул снег с волос и огляделся. По тропе, ведущей со стороны Харвикена, двигалась высокая фигура, закутанная в тяжелый темный плащ. Путник не пригибался под порывами ветра, шел быстро и уверенно, казалось, почти не приминая свежий слой чистого снега, не оставляя на нем следов. Гуус отложил кисть, спрятал покрасневшие ладони в отороченных заячьим мехом рукавах и теперь терпеливо наблюдал за фигурой. Путник, конечно, заметил его издалека, но не подал вида — не махнул приветственно рукой и даже не ускорил шага, точно совсем не собирался сворачивать со своего пути, и пара лишних глаз, наблюдавших за ним, его ничуть не волновала. Новый порыв подхватил и разметал полы плаща, открывая длинные многослойные юбки, в умирающем свете дня сверкнуло кичливое золотое шитье по подолу. Путник одной рукой придержал тяжелую суму на плече, а второй попытался снова запахнуться, чтобы не дать холоду проникнуть под юбки. Но ветер, не желая сдаваться, следующим ударом скинул с головы упрямой фигуры капюшон, подхватил длинные темные канаты тугих кос, а потом, словно смилостивившись, отступил. Даже со своего места Гуус видел на лице приближавшегося путника озорную улыбку — его эта привычная битва с суровой стихией неизменно забавляла. По тропе на вершину холма путник взбежал за считанные минуты. Остановился рядом с Гуусом и критически глянул на едва начатое полотно. Последние алые лучи заиграли на длинных золотых серьгах в островерхих точеных ушах, подсветили белую, совсем не тронутую вечерним морозом кожу собственным закатным отблеском. — Красиво, — заметил Иан, склонив голову к плечу, вглядываясь в картину внимательней. Его голос звучал выше обыкновенного — слегка ломался и хрипел, как обычно, когда действие хитрого отвара, что он принимал перед тем, как спуститься в деревню, сходило на нет. — Я ничего не успел, — пожаловался Гуус со вздохом, тоже глянув на картину. Он медленно поднялся на ноги, отряхнулся от снега и шагнул к Иану. Тот, улыбаясь, принял его в быстрые объятия. — Ты совсем замерз, — заметил он, оставив на колючей щеке быстрый порхающий поцелуй, — идем домой, пока оба не околели. Гуус снова с сожалением глянул на буйство заката, потом покладисто кивнул — от холода он и впрямь уже не чувствовал рук. В дом уже успели просочиться холод и мгла, и Иан, едва переступив порог, не сняв плаща, принялся зажигать свечи, запалив длинную тонкую лучину. Гуус, сложив на стол кисти, ящичек с красками и прислонив к стене едва начатую картину, взял два крупных полена с высокой стойки у очага и уложил их поверх едва тлевших углей. — Я надеялся, ты к моему приходу хотя бы огонь разведешь, раз уж горячего ужина от тебя не дождешься, — ворчливо заметил Иан, перенося оранжевый огонек с одного фитиля на другой. Гуус, плеснув на дрова несколько капель горючего ароматного масла, фыркнул, глянув на эльфа через плечо. — Я надеялся, ты будешь для меня готовить, раз уж я взял тебя в жены, — заявил он с притворным недовольством. — Я бы готовил, — не остался в долгу Иан, — если бы ты охотился или хотя бы рыбачил. А из твоих картин или из махорки, которую ты продаешь, супа не сваришь. Огонь занялся легко и охотно, заплясал, облизывая сухую кору, и Гуус протянул к нему руки, согревая закоченевшие пальцы. Иан, покончив со свечами, загасил лучину, наконец отложил в сторону свою сумку и расстегнул застежку плаща у горла. Бросив тяжелую шерстяную накидку на лавку, он остался в длинном синем льняном платье, оправил чуть примятые юбки и тоже подошел к очагу. — Я принес свиную рульку и немного плотвы, — заметил он примирительно, — а еще Ингрид дала мне целый пучок трав. Так что сегодня — пируем. Гуус повернулся и обнял эльфа за талию, притянул к себе и наконец поцеловал его по-настоящему. Тот тихо рассмеялся, обвил шею Гууса руками, и несколько долгих минут они стояли, грея друг друга и слушая, как потрескивает, разгораясь, огонь в очаге. Наконец, насытившись первыми минутами близости после невыносимой разлуки на целый день, Иан отпустил человека, огляделся и решительно взялся за котел, сиротливо стоявший у самого очага. Тут же недовольно фыркнул. — Ты обещал его вымыть! — заявил он — на этот раз без притворства и кокетливой позы, и Гуус виновато вздохнул. — Я смешивал краски, — признался он покаянно, — и совсем забыл… — Он стоит здесь с утра! — продолжал настаивать Иан, — я ушел, когда еще толком не рассвело, а ты что же — продрых весь день? Краски твои смешать можно за четверть часа! — Не ругайся, — попросил Гуус, стараясь миролюбиво улыбнуться, — я сейчас схожу на пристань и вымою его. — Уже темнеет, — тряхнул головой Иан, — если тебя смоет волной, как я буду тебя искать? Лучше живой муж и грязный котел, чем мертвый — и никакого котла. — Я почищу рыбу, — поспешил предложить компромисс Гуус, — запечем ее на углях, а рульку приготовим завтра. Иан сделал широкий щедрый жест рукой — мол, действуй, раз отважился — и принялся развязывать пуховый платок, укутывавший его плечи. В комнате быстро становилось тепло, и, немного повозившись с платком и сапогами, эльф наконец остался в одном платье. В уединенном доме на западной оконечности острова Фаро, в паре миль от деревни Харвикен они поселились почти сразу после того, как торговый корабль Рии вар Эмрейс доставил беглецов на Скеллиге. Капитан судна, получивший за свое молчание более, чем солидное вознаграждение, считал, должно быть, что перевозил в трюме беглых преступников, и не задавался лишними вопросами. А юноши еще на борту договорились, как станут скрываться от любопытных глаз. И Император Фергус, и его ненадежный спутник Иан аэп Иорвет считались мертвыми — в Городе Золотых Башен прошла пышная церемония похорон почившего правителя и куда более скромная — эльфа-героя, пожертвовавшего жизнью, спасая Императора от первого неудачного покушения. Но Рия — единственный живой человек на всем Континенте, знавший о том, куда лежал путь беглецов — была уверена, что уловка эта убедила далеко не всех. Потому, снабдив сына и его друга достаточным количеством денег, она позаботилась и о скрытности, дав им в дорогу новую одежду и бумаги, даровавшие им новые личности. Фергус стал именоваться Гуусом Хиггсом, сыном купца, одного из многочисленных партнеров материнской табачной империи. Его приметную внешность постарались спрятать за новым цветом волос — и этот простой и надежный трюк снова, как и несколько лет назад, сделал бывшего Императора совершенно обыкновенным — и оттого совершенно неузнаваемым. Иан мог бы не скрываться вовсе — его лица почти никто не знал, а на Скеллиге даже имя его было совершенно не известно. Но юный эльф подошел к задаче с настоящим энтузиазмом. В документах, выписанных на него, он назвался Иоанной, молодой полуэльфкой, дочерью еще одного партнера Рии из Аэдирна. Легенда звучала складно и просто, и Иан, справедливо решивший, что двое юношей, живущих вместе, могли вызвать у островитян ненужные сомнения и пересуды, легко примерил на себя девичий образ. Поначалу, конечно, ему приходилось прикидываться немой — голос выдавал его. Не помогали секретности и высокий рост и широкие плечи, но статные женщины на островах были отнюдь не такой уж редкостью, а эльфов на Скеллиге не видели вовсе уже много лет, и платье, немного украшений, чуть исправленные манеры — и, главное, безупречно составленные бумаги сделали свое дело. На берег Фаро Гуус Хиггс и его спутница сошли рука об руку, вызвав у местных жителей ровно столько вопросов, сколько вызывал каждый чужестранец, прибывший в Харвикен. Матушка позаботилась не только об их документах, но и о том, чтобы сын и его спутник не бедствовали — она распорядилась, чтобы на Фаро открыли лавку, в которой продавался бы ее товар, и купеческий сын Хиггс стал в ней управляющим. Фергус мало что смыслил в торговле, но его талантов вполне хватало на то, чтобы раз в неделю являться в деревню, разговаривать с продавцом, спрашивать о доходах и расходах и удаляться, получив свою долю заработка. Торговец, один из местных, получал достаточно сверх своей обычной выручки, чтобы не интересоваться жизнью управляющего. Зато интерес начали проявлять прочие жители Харвикена, когда поняли, что чужеземцы собираются обосноваться на их берегах. Началось все с невинного предложения помочь с ремонтом хижины на скрытом скалами песчаном побережье — именно там Хиггс и его спутница решили поселиться. Отказываться от подобного предложения было неразумно — и вот уже десяток деревенских мужиков латали стены, стелили новый пол и крышу, складывали очаг и расчищали пристань от обломков лодок и морской тины, выброшенной на берег. А за работой как не поболтать? Очень быстро Гуус понял, что для того, чтобы не выделяться и сойти со своего, стоило принять и впитать местные обычаи, не запираться и не отмалчиваться. Вместе с Ианом они придумали грустную историю о том, как Хиггс-старший строго-настрого запретил старшему сыну жениться на полукровке, а они с Иоанной так крепко любили друг друга, что вынуждены были бежать из Аэдирна, лишь бы быть вместе. Харвикенские кумушки так прониклись этой хрестоматийной историей, что вскоре начали предлагать юной паре свою добрую помощь не только в ремонте дома, но и в прочих делах. Они сшили и подарили Иоанне несколько платьев по местной моде, делились с новыми знакомцами добычей с промыслов, сочувствовали, что девушка, слишком потрясенная побегом, никак не могла снова заговорить и предлагали лекарства от ее недуга. Иан, понимая, что отмалчиваться долго не получится, припомнил свои краткие уроки с целительницей Кейрой и однажды сварил для себя особое зелье из местных трав и грибов, позволявшее его голосу звучать не совсем по-девичьи, но достаточно высоко и мелодично, чтобы сойти за томное контральто. И когда Иоанна наконец обрела способность говорить, речи ее очаровали жителей Харвикена еще больше. Иан обладал удивительным талантом впитывать и использовать все знания и навыки, которым ему приходилось учиться в жизни, пусть и совсем недолго. Его сценический опыт, полученный во время путешествий с цирковой труппой, сейчас очень пригодился. Он умел нравиться толпе, и его грустные рассказы о потерянном прошлом, непонимании родителей и любви к Гуусу нравились простым островитянам больше, чем прежде — искушенной публике акробатические номера. С того момента, как они покинули Большую Землю, Иан не пользовался магией. Поначалу в нем просто не было на это сил — энергетическое ядро, как говорила чародейка Филиппа — иссякло, выгорело после страшного взрыва в розарии, и ему требовалось много времени на восстановление. Но, даже почувствовав, что силы возвращаются, эльф принял решение не использовать их, не похоронить, но спрятать свои умения подальше, не обращаться ни к энергии Огня, ни к прочим источникам. Впрочем, магия на Скеллиге оказалась ему и не нужна. В первые годы жизни на Фаро, пока Гуус занимался лавкой и иногда рисовал портреты деревенских жителей, вызывая в них настоящий восторг, Иан совершенно не знал, чем себя занять. Оказалось, что, кроме магии и актерства, талантов у него больше не было. Женщины Харвикена пытались научить «бедную девочку с Большой Земли» ткать или шить, но Иану эти занятия казались невыносимо скучными, и, хоть он и освоил их достаточно, чтобы не казаться безрукой неумехой, особой охоты они в нем не вызывали. Свое место в обществе незамысловатых островитян он нашел одной осенней ночью, когда первый настоящий ледяной шторм застиг их с Гуусом в гостях у ярла Хольгера, не давая вернуться домой. Ближе к полуночи, когда гостей уже устроили на ночлег, а Иан начал волноваться, что действие его отвара вот-вот закончится, на пороге дома появился бледный и насмерть перепуганный местный кузнец Хориг. Он сказал, что у его жены раньше положенного срока начались схватки, а за лекарем в Троттхейм отправиться он не мог — шторм запер по домам не только непутевых чужестранцев. Ярл Хольгер, выслушав кузнеца, предложил ему молиться Фрейе и надеяться на лучшее, а Иан, который за свою недолгую жизнь успел помочь прийти в мир одному ребенку и помнивший уроки профессора Шани, сказал, что постарается помочь. И ярл, и кузнец отнеслись к его предложению скептически — неумеха с Большой Земли вызывала в людях симпатию, но не доверие. Но выбора не было, и Хориг проводил Иоанну к себе домой, укрывая ее своим плащом от порывов морозного ветра и крупного ледяного града. Гуус, полный постыдных сомнений в умениях своего спутника, мысленно уже начал прикидывать, куда им придется бежать, если авантюра Иоанны закончится трагически, но, когда над Фаро взошло тусклое осеннее солнце, в Харвикене никто не умер. Жена Хорига Ингрид разрешилась маленьким, слабым, но живым мальчиком, которого немедленно было решено назвать в честь отважной спасительницы, а сама Иоанна стала местной знаменитостью. С тех пор именно ее, а не старого мудрого лекаря из соседней деревни, звали к постелям больных, раненных на охоте или решивших разродиться женщин. Иан, изучавший целительское мастерство меньше года, но прошедший суровую школу краткой Зимней войны, открыл в себе умения знахарки и повитухи, не прибегая к магии, но пользуясь собственными ловкими руками и познаниями в ботанике. Теперь, когда посетители зачастили к порогу их уединенного жилища, эльфу приходилось почти постоянно поддерживать образ девицы, но это была малая цена за всеобщее уважение и то, что последние сомнения в добрых намерениях чужестранцев были развеяны. Для завершения благонадежного образа паре, безоговорочно принятой за своих, оставалось только скрепить свой союз узами брака по местным обычаям, и Иан, смеясь — но не насмехаясь — охотно принял предложение ярла Димуна обвенчать их. Церемония вышла куда менее пышной, чем первая свадьба Фергуса, но на этот раз, беря свою «невесту» за руку и скрепляя союз поцелуем, Гуус ощущал, что все происходит именно так, как должно, что он наконец делал именно то, что хотел, и небольшая приправа из лжи с лихвой компенсировалась искренностью их намерений и любви. Сбегая с Ианом в неизвестность, Фергус опасался, что они, не прожившие под одной крышей до того и года, быстро устанут друг от друга, начнут ссориться, и совместная жизнь вдали от знакомых берегов покажется им настоящей пыткой. Но, вводя Иоанну в их общий дом, как законную супругу, Гуус уже знал, что союз их окажется нерушимым, как стены Города Золотых Башен, а то и крепче. У них случались ссоры, бывало, они не разговаривали друг с другом по несколько дней, Иан ругал Фергуса за неумение и нежелание вести хозяйство, Фергус жаловался на неосторожность Иана и его жажду быть в центре внимания деревенских, рискуя их тайной. Но все это было сущей ерундой на фоне обычных мирных дней, когда они просыпались и засыпали вместе. Гуус был совершенно счастлив — и знал, что Иан испытывал то же самое. Иногда, долгими зимними ночами, сидя у жаркого очага, они вполголоса, словно опасались, что за шумом ветра их мог кто-то подслушать, разговаривали о той жизни, которую оставили за плечами. Иан скучал по родителям — его тяготило то, что они даже не знали, где он, не могли ему писать, и он не имел возможности послать им весточку — годы шли, но оба беглеца еще опасались быть раскрытыми. Фергус тоже тосковал по семье. Пользуясь своим положением, мать иногда присылала ему письма — на первый взгляд, пустые и бессмысленные, больше похожие на деловые контракты и инструкции по сбыту нового товара. Но в этих сухих строках проскальзывали тепло и тоска, и Гуус с жадностью вчитывался в слова, надеясь выжать из них крохи информации о том, что творилось на Континенте в их отсутствие. Новости они получали так же, как все островитяне — от моряков с торговых кораблей, заезжих купцов и путешественников. От них Фергус знал, что в Империи вновь правил его отец — после кончины старшего сына, Эмгыр вернулся из своего мирного заточения в Туссенте, чтобы пестовать и наставлять малышку-внучку, Императрицу Лею вар Эмрейс, и Фергус со стыдом понимал, что отец ничего не подозревал об истинном происхождении девочки. Анаис, проведя при Нильфгаардском дворе положенный год после рождения дочери, вернулась в Темерию — и было сложно представить, как тяжело дался ей выбор между родной дочерью, едва вышедшей из нежного младенчества, и родиной, заботы о которой были смыслом жизни молодой королевы. Фергус надеялся получить известия о том, что Виктор Реданский взял возлюбленную в законные жены — Ани заслуживала счастья — особенно после того, как первый супруг бросил ее одну, лицом к лицу с бессердечной политикой. Но, видимо, общественная ситуация не приветствовала такого союза, и Реданский король оставался холостым. Это не помешало ему, однако, через четыре года после «смерти» Фергуса стать отцом первого своего официально признанного ребенка. Принц Людвиг, которого Анаис родила, не скрывая, от кого понесла, стал предметом отчаянных споров между имперской и реданской аристократиями — первые настаивали, что, несмотря на свое происхождение, юный Людвиг был плодом незаконной связи, а потому — гражданином Империи. Ему прочили трон Темерии, а точнее — позицию наместника северного ленника Нильфгаарда. Реданцы же, во главе с Филиппой Эйльхарт и самим королем, утверждали, что Людвиг должен был получить гражданство свободного королевства и право на престол Редании. Фергус не раз и не два порывался написать Ани, поддержать ее в этой сложной ситуации, но никак не отважился этого сделать. Сухие сведения и красочные сплетни не давали шанса понять и представить полную картину того, что творилось на Большой Земле, и беглецам оставалось довольствоваться тем малым, что им удавалось узнать. Иана новости большой политики, из которой Фергус черпал сведения о своей семье, почти не трогали. Имя барона Кимбольта или его супруга в этих сводках никогда не значилось. Должно быть, родители эльфа продолжали вести тихую неприметную жизнь, и торговцы с путешественниками, развлекавшие завсегдатаев корчмы в Харвикене сплетнями, о их существовании даже не знали. В ответных отчетах матери, наряду со сведениями об объемах продаж и заказом новых сортов табака, Фергус пытался ввернуть невинные вопросы о Верноне Роше и его семействе, но Рия эти призывы игнорировала — может быть, чтобы не вызывать подозрений. А, может быть, потому что сама ничего не знала. И Иан оставался в тревожном неведении. Но эта оторванность от прежней жизни, это пустое незнание было единственным, что омрачало их жизнь. Через несколько лет пребывания на Фаро супруги отважились на несколько коротких путешествий на соседние острова, даже в Каэр Трольде, куда ярл Димун пригласил их сопровождать себя на праздник в честь свадьбы старшей дочери королевы Керис Гудрун с ковирским князем Дэмианом. Фергус опасался, что кто-то из северных гостей мог узнать их, но, должно быть, за долгие годы имя и образ бывшего Императора Нильфгаарда Фергуса настолько стерлось из памяти нордлингов, что его лицо, скрытое аккуратно подстриженной бородой, обрамленное темными кудрявыми волосами, простая одежда островитянина и отсутствие придворных нильфгаардских манер сделали Гууса Хиггса совершенно невидимым даже для самых пытливых глаз. После того торжества Фергус и Иан еще несколько раз бывали при дворе Керис, и инкогнито их оставалось неприкосновенным. Гуус скинул с ножа рыбью требуху в большую глиняную миску, решив позже вынести ее на лед, чтобы назавтра приготовить уху и показать супруге, что он не так уж бесполезен. Иан сидел у огня. Он расплел косы и теперь медленно лениво расчёсывал длинные темные волосы, мягкими волнами лежавшие на его плечах. Пляшущий оранжевый свет бросал неясные тени на его сосредоточенное лицо, и Гуус, поглядывая на возлюбленного, отчего-то не решался снова заговорить. Иан, впрочем, сделал это за него. — Ингрид посоветовала нам съездить в Священную Рощу Фрейи на Хиндарсфьялль, — заметил он негромко — естественное звучание его голоса окончательно вернулось, теперь в нем слышалась лишь едва заметная волнительная хрипотца. Иногда Фергус боялся, что отвар перестанет действовать, или эффект его наоборот станет необратимым — за четырнадцать лет он так и не смог понять, тяготился ли Иан необходимостью представляться женщиной, и ценил, как драгоценные камни, минуты, когда возлюбленный вновь был самим собой. Но самого Иана такие риски, похоже, ничуть не волновали. У него не осталось мужской одежды, он носил украшения, которые дарил ему Фергус, с непередаваемым изяществом, а манеры, поначалу немного угловатые и неуверенные, окончательно превратились в женские. Иногда он даже в личных беседах с супругом путал окончания, но ни капли этого не смущался. В благодарность за его старания, впрочем, в восьми случаях из десяти в постели Гуус отдавал супруге мужскую партию, и такое соглашение Иана тоже совершенно устраивало. — Зачем? — поинтересовался Фергус, вскрывая брюхо очередной рыбине — деревенские не поскупились, и выдали Иоанне несколько самых крупных особей из свежего улова. Одна из жертв расчленения еще открывала и закрывала рот, когда Гуус взялся за нее, — я думал, мы будем отмечать Саовину в доме ярла, как обычно. — Ингрид сказала, что, если на Саовину помолиться в Священной Роще, это решит нашу давнюю проблему, — из-за теней было сложно понять, усмехнулся Иан или просто свет так упал ему на лицо. — У нас есть проблемы? — переспросил Фергус. Еще один комок требухи отправился в миску. — Конечно, дорогой муж, — на этот раз Иан по-настоящему ехидно фыркнул, — мы женаты уже двенадцать лет, а детишек все нет. Ингрид считает, что Фрейя может милостью своей помочь нам с этой бедой. Фергус улыбнулся, глянув в ясные мертвые глаза очередной плотвы, потом перевел взгляд на Иана. Тот опустил гребень, сложил руки на коленях и отчего-то смотрел на него в ответ пристально и прямо. — Может, и правда стоит съездить, — отозвался Гуус наконец, ловко орудуя ножом. Иан тихо рассмеялся. — Ты же понимаешь, что Фрейя нам не поможет, — заметил он — Гуусу показалось, с вызовом. — Нет, но путешествие пойдет нам на пользу, — пожал плечами Гуус, сосредоточившись на рыбьем брюхе, — мы никогда не бывали на Хиндарсфьялле, а Священная Роща, говорят, на зиму не замерзает и даже не сбрасывает листву. Ты помнишь, когда в последний раз мы выбирались с Фаро? Иан быстро пожал плечами. — На Ламмас, — ответил он со вздохом, — ты прав — давно. — Мы засиделись дома, — резюмировал Гуус решительно, — и, кто знает, может, Модрон Фрейя услышит наши молитвы и как-то решит нашу проблему — раз уж это действительно кажется тебе проблемой. — А ты так не считаешь? — Фергус отчего-то знал, что услышит этот вопрос, но ответа на него придумать не успел. За четырнадцать лет жизни друг с другом, без необходимости прятать свою любовь, будучи наедине на глазах у всех, деля ложе и хозяйство, они с Ианом пару раз приходили к подобному разговору, но всякий раз он заканчивался ничем. Впервые эльф заикнулся о детях, когда из Темерии пришла весть о рождении принца Людвига. Иан тогда, пряча ехидную улыбку, заметил, что, не решись Фергус сбежать от своих обязанностей — и Императора, и отца маленькой Леи — сейчас он мог бы брать на руки уже второго ребенка, которого вынужден был бы признать своим. Гуус тогда сдержанно ответил — он рад, что Ани не приходилось больше скрывать своей любви к Виктору, раз уж она отважилась обнародовать истинное имя отца своего сына. Иан тогда надолго замолчал, и больше они этой темы не поднимали — до следующего неудобного случая. Помогая деревенским женщинам разрешаться от бремени, эльф часто рассказывал супругу, как счастливые матери брали своих детей на руки в первый раз, как шептали заготовленные заранее имена, чтобы боги могли их услышать и запомнить, как суровые островитяне, новоиспеченные отцы, плакали, благодаря добрую Иоанну за помощь. И в этих разговорах Фергусу слышался отзвук какой-то скрытой тоски, в которой Иан не готов был сознаться, а он сам — не готов был спрашивать. Сам Гуус, хоть и недополучил в детстве родительской нежности, взращённый быть Императором, служить Нильфгаарду, видел, как мать с отцом относились к младшим детям. Лита, Риэр и Мэнно, появившиеся на свет не во славу Империи, а ради самих себя, получали ту любовь и заботу, которую родители скупились давать старшему сыну. И, думая, хоть и очень недолго, что сам станет отцом, Фергус представлял каково это — нести в мир новую жизнь, воспитывать ребенка, учить и оберегать его. Но, избавившись от необходимости делать это, он ни разу не столкнулся с собственным желанием попробовать этого добровольно. Иан, на первый взгляд, тоже не жаждал заботиться об отпрысках, продолжать род и все в таком роде, но в его речах нет-нет, да проскальзывали замечания, намекавшие, что он был бы совсем не против. Его вырастили любящие и заботливые родители, он сам умел любить и знал, как не переборщить с этой любовью. И, похоже, одного Фергуса в качестве ее объекта ему становилось недостаточно. — Если ты хочешь ребенка, мы могли бы усыновить сироту, — сдержанно заметил Гуус, когда пауза в их беседе заметно затянулась, — на Скеллиге они — не редкость. Дом у нас небольшой, но для еще одного жильца места хватит. Иан, казалось, на мгновение засомневался, готовый согласиться, но потом решительно тряхнул головой. — Нет, не то, — заявил он со вздохом, — это был бы очень благородный поступок, и жители деревни полюбили бы нас за него еще больше, но я-то буду знать, что этот ребенок — чужой. К тому же — человек. Он состарится и умрет до того, как мне минет сотня лет. Фергус невесело усмехнулся. — Я тоже, — заметил он, сосредоточив взгляд на забытой наполовину вскрытой рыбине. Иан напряженно замолчал, глядя куда-то в сторону. Эту тему, в отличие от неловкой и непонятной темы потомства, они не поднимали вовсе. За месяц до Саовины ему минуло тридцать два, и он, выросший под щедрым нильфгаардским Солнцем, никогда и прежде не жаловавшийся на здоровье, от морского ветра и сурового северного климата становился с годами все здоровее и сильней. В первый год он мучился долгими простудами, но тело Гууса, словно смирившись с новыми условиями жизни, быстро адаптировалось к ним. Он стал крепче, почти сравнялся с Ианом ростом и размахом плеч, набрался сил и больше не походил на девицу в мужском дублете. Иан смеялся, что борода, которую Фергус отпустил, едва переселился на Скеллиге, делала его неотличимым от местных обитателей, и не жаловался, когда жесткие волоски оставляли следы на его бедрах после страстных ночей. Но оба они, пусть и не говорили об этом вслух, понимали, что за вершиной следовал спуск. Фергус видел, как старел его отец — годы были к нему милосердны, несмотря на болезнь и благодаря алхимическим процедурам. Но, разменяв восьмой десяток, и грозный Император Эмгыр начал поддаваться безжалостному течению времени. И та же участь ждала и самого Фергуса — пусть через много лет. Но «много» для него, человека, и его супруга — эльфа было понятием совершенно различным. Для Иана следующие сорок лет могли пролететь, как одно мгновение. Для Фергуса же они были всей оставшейся ему жизнью. Существовал, конечно, таинственный пример долголетия отца Иана — очень наглядно демонстрировавший, что границы человеческой жизни не так уж и предопределены, но ни Гуус, ни Иан понятия не имели, как Вернону Роше удавалось сохранять молодость так долго. А за четырнадцать лет разлуки отец Иана мог успеть все же состариться или даже умереть. На этот раз Иан молчал долго. — Может, и правда съездить в эту Рощу, — задумчиво проговорил он наконец, — или к друидам. Женщиной меня это не сделает, утробу в дар я не получу — да и не больно-то и хотелось. Но вдруг кто-то из них знает, как отсрочить твою старость? Вопрос прозвучал — впервые так явно и прямо, и Фергус, отложив рыбу и нож, вытер руки полотенцем и встал с лавки. Пересек комнату, опустился на пол у коленей Иана, сложил на них руки и пристально посмотрел вверх, ловя взгляд супруга. Спорить с ним, рационально убеждать, что это невозможно, что друиды, конечно, были мудры и, может, почти всемогущи, но, если бы могли удлинять чужую жизнь, к ним уже выстроилась бы очередь из желающих, Гуусу не хотелось. Все эти аргументы Иан знал и без него, и всем, о чем просили сейчас его посветлевшие глаза, была лишь капля надежды. Фергус улыбнулся. — Поедем, — сказал он очень тихо, — вреда от этого точно не будет. Иан протянул руку и нежно погладил мужа по щеке, сдержанно улыбнулся, и Фергус на миг испугался, что разглядит в его глазах непрошенные слезы, но лицо эльфа осталось спокойным. — Пока ты сидишь и таращишься на меня, наша рыба сгниет, — вдруг озорно улыбнувшись, проговорил Иан, похлопал Фергуса по щеке и откинул черную прядь за спину. Гуус рассмеялся, перехватил ладонь эльфа, поцеловал ее, и только после этого поднялся на ноги и вернулся к столу. Дрова в очаге уже прогорали, и можно было начинать готовить ужин. Снова занявшись рыбой, Фергус глянул на супруга через плечо. — Зачем тебя вызывали? — спросил он легким, почти светским тоном — таким при дворе задавали вопросы, ответ на которые услышать совсем не рассчитывали. — снова кто-то родился? — Сын Лотара упал с лошади и сломал ногу, — отмахнулся Иан беззаботно, — пришлось вправлять кость, и велика вероятность, что он останется хромым на всю жизнь. Впрочем, его предупреждали, чтобы он не скакал на молодом необъезженном жеребце по горам. Хорошо, что дело окончилось только переломом ноги, а не шеи. — эльф собрал волосы в свободную косу, перевязал ее белой лентой и откинул за спину, — А еще приезжал твой поставщик, привез новые товары — тебе бы наведаться в лавку, а то растащат лучшие образцы, не записав в книгу прихода. — Завтра наведаюсь, — улыбнулся Фергус. Он устроил рыбу над мерцающими углями и принялся придирчиво следить за тем, как она подрумянивалась. — Госпоже вар Эмрейс давно пора назначить нового управляющего, я со своими обязанностями справляюсь не лучше, чем с грязным котлом. — Она не делает этого потому же, почему я не ищу себе нового мужа, — фыркнул Иан, — у нас обеих просто нет выбора, кроме, как любить и прощать тебя. Снова помолчали. Иан поднялся, взял свою суму и принялся выкладывать на стол то, что еще в ней оставалось. — Я разжился реданской хной, — похвастался он, опуская на стол небольшой тряпичный сверток, — говорят, сам Его Величество Виктор пользуется такой, чтобы скрывать раннюю седину. А тебе не мешает привести себя в порядок. — Поможешь мне? — разговор так просто перетек из темных тревожных дебрей в легкое светлое русло обычной вечерней беседы, что у Гууса на сердце потеплело. Они с Ианом могли столкнуться со всеми бедами этого мира, но все равно остаться вместе и часами говорить ни о чем, просто слушая музыку голосов друг друга. — После ужина, — покладисто кивнул эльф. — Какие новости на Большой Земле? — поинтересовался Фергус, переворачивая рыбу над углями. Иан немного помолчал, будто напряженно припоминая. — Ничего особенного, — наконец заключил он, — в Нильфгаарде готовятся к коронации — через месяц Ее Величество войдет в возраст, и народ гадает, отважится ли Анаис Темерская явиться на торжества в сопровождении Виктора, и как будет объявлен Его Высочество Людвиг. Такая интрига, за ней о самой Лее никто и не вспоминает. Я думаю, драму разводят специально, чтобы у сплетников не хватало запала обсуждать, какой властительницей станет новая Императрица. — Я хотел бы на это посмотреть, — совершенно искренне признался Фергус, — я ни разу не видел Лею. А по портретам сложно понять, льстят ей живописцы или наоборот — скромничают. — Говорят, она замухрышка, — фыркнул Иан, выкладывая на стол еще один сверток — на этот раз со свиной рулькой, пропитавшей тряпицу багряной кровью, — но, вероятно, это значит, что она не такая красивая, как Ее Величество Рия и не такая грозная, как Его Величество Эмгыр. — Про меня говорили то же самое, — заметил Фергус сдержанно, испытывая отчего-то непрошенный укол обиды от подобного определения — Лея не была ему родной дочерью, пусть ей, должно быть, и рассказывали красивые легенды о жизни ее отца, сложившего голову во имя ее спасения, но незнакомая девушка, выросшая вдали от его глаз, никогда не становилась для него совсем чужой. — По крайней мере, до тех пор, пока я не стал триумфатором Зимней войны. — Может, Лее как раз и не хватило маленькой победоносной войны накануне коронации, — фыркнул Иан, — но решение конфликтов на поле брани, говорят, окончательно вышло из моды. Теперь все решают деньги. — Империя мельчает, — высокопарно заявил Фергус, и Иан беззаботно рассмеялся. Рыба была готова. Гуус аккуратно снял ее с длинных шпажек, выложил на большое блюдо и отнес на стол. Эльф порылся еще в своей почти опустевшей сумке и вдруг нахмурился. — Чуть не забыл, — сказал он, и голос его отчего-то снова зазвучал хрипловато и как-то тревожно сдавленно, — тебе передали письмо. Лично в руки. Гуус удивленно воззрился на супруга — обычно послания от матери ждали его в лавке. Никто из тех, кто мог до них добраться, все равно был не в состоянии прозреть все ее намеки, и письма выглядели скучными и совсем не интригующими. Рия никогда не отваживалась передавать весточки прямо так — из рук в руки, и это письмо могло быть послано кем-то другим. Но ни одна живая душа до сих пор не прознала, где скрывался покойный Император, а, значит, ничего хорошего от этого послания ждать не следовало. — От кого? — Гуус опасливо покосился на белый конверт без опознавательных знаков и со специально размытой печатью на темном сургуче. — Открой — и узнаешь, — пожал плечами Иан, — мне не сообщили. Сказали — господину Хиггсу, о том, что его может открыть госпожа Хиггс, разговора не было. — Сначала поедим, — вынес вердикт Гуус, понимая, что им двигала в этот момент натуральная, банальная трусость. Но Иан спорить не стал. Ужинали молча. Фергус то и дело поглядывал на белевший на столе бумажный квадратик, и рыба, щедро сдобренная ароматными травами и морской солью, казалась ему пресной и безвкусной. Наконец, расправившись с очередным куском, едва пролезшим в сдавленное от волнения горло, Гуус взял письмо — осторожно, точно оно могло взорваться от неловкого прикосновения. Покрутил в руках, пригляделся к печати. Знак на сургуче был едва различим — кто-то прикладывал штамп впопыхах или намеренно смазал его, скрывая символ. Помедлив еще мгновение, под пристальным взглядом Иана, не скрывавшего больше своего любопытства, Фергус сломал сургуч и открыл конверт. Письмо оказалось коротким, и легкий быстрый почерк матери Гуус узнал с первого взгляда. От сердца немного отлегло, но тут же тревога взметнулась выше прежнего, как волна в вечернем осеннем море. Если уж Рия решилась написать ему лично, не прячась за скупыми бюрократическими экивоками, должно было произойти нечто значительное и едва ли приятное. Фергус быстро пробежал короткие строки глазами и почувствовал, как сердце, уже готовое к страшным известиям, все равно пропустило удар. Человек поднял глаза на Иана — эльф смотрел на него прямо, нахмурив аккуратные брови и сцепив пальцы на столешнице перед собой. — Нам нужно возвращаться, — враз помертвевшими губами произнес Фергус едва слышно, — мой отец умирает.