Тонкие материи

Тяжелый маятник просвистел в дюйме от его уха, и Риэр, сделав быстрый пируэт, перескочил на соседнее бревно, нанес по снаряду два стремительных удара мечом, и, пока громоздкая махина не успела лечь на обратный курс, перепрыгнул мимо пути ее следования и снова принял боевую стойку. Еще одно движение — снаряд раскачивался мерно и плавно, сокращая амплитуду, каждый раз оставляя все меньше времени для маневра, но Риэр давно научился про себя считать секунды до очередного удара. Деревянный меч в его руках взметнулся вверх — чтобы ударить невидимого противника в шею и закончить схватку, но клинок скользнул по металлической пластине на боку маятника, едва не выбив рукоять из пальцев принца. Он глухо выругался, отступил, пропуская очередное движение снаряда мимо себя, и собирался уже снова перепрыгнуть на противоположную сторону, но громкий резкий окрик остановил его. — Ногами шевели! — даже с завязанными глазами Риэр ощущал в голосе наставника плохо скрываемое раздражение. Он развернулся рывком, прыгнул, нанося два удара в воздухе, и замер на бревне, балансируя на одной ноге. — Соскок, — скомандовал невидимый учитель, и юноша, не решившись спорить, оттолкнулся стопой от ненадежной опоры, сгруппировался, прижимая подбородок к груди, создав прямую ось из раскинутых в стороны рук, сделал полное сальто в воздухе и приземлился в пыль площадки. Импульса прыжка с одной ноги оказалось недостаточно, Риэр едва не полетел вперед, и, чтобы не пропахать землю носом, сделал несколько неловких быстрых шагов вперед. Поспешил выпрямиться, сдернуть с глаз повязку и вытянуться по струнке. Ламберт стоял, скрестив руки на груди, в паре метров от него, и смотрел на ученика тяжелым пристальным взглядом. У ног ведьмака в такой же осуждающей позе сидел крупный черно-палевый пес, и, казалось, отдай хозяин короткую команду, грозный зверь бросился бы на нерадивого юношу и вцепился ему в глотку. — Я сто раз говорил тебе не лезть на маятник самостоятельно, — обманчиво спокойным тоном сообщил Ламберт, и Риэр, пряча деревянный меч на спину, стыдливо потупился. — Так ты не только ничему не научишься, но и старые ошибки закрепишь. — Я думал, ты занят, сопровождаешь Ее Величество на открытии очередной лечебницы, — принц старался, чтобы тон его звучал не слишком заносчиво — за неуместные споры можно было схлопотать оплеуху, а это было ничуть не лучше, чем получить по башке бронированным снарядом — у Ламберта была тяжелая рука. — Церемония закончилась, — сегодня, однако, учитель, похоже, совсем не собирался сразу угощать ученика тумаками. Он опустил руки, хмыкнул, и черный пес, словно получил разрешение перестать быть таким суровым, ринулся вперед, вскинулся вверх, поставил передние лапы на плечи Риэра и со знанием дела старательно облизал его лицо. — Обернулись за час. Ее Величество не желает надолго отходить от постели деда, ты же знаешь. Риэр, погладив пса по голове, освободился из его медвежьих объятий и со вздохом кивнул. Отец — и дед юной Императрицы — хворал уже несколько недель, и, хотя ни во дворце, ни в семейном кругу тему эту поднимать не решались, всем было понятно, куда вела эта болезнь. Новости о здоровье Эмгыра — весьма однообразные — даже матушка теперь воспринимала, как неблагоприятный прогноз погоды или сводки о падении ценных бумаг на рынке. И только Лея, казалось, никак не могла смириться с неизбежным. Рассуждая о своих планах, она непременно говорила что-то вроде «А вот когда дедушка поправится…», и все вокруг стыдливо прятали глаза и кивали. — Ну ладно, — Ламберт оглядел площадку, выбирая, какой экзекуции подвергнуть юного ученика. — Бери оружие посерьезней твоей палки. Хочешь попрыгать — попрыгаешь. Ведьмак, должно быть, считал это страшной угрозой, но Риэр, обрадованный тем, что не схлопотал наказание за наглое неповиновение, поспешил к стойке с оружием. Ламберт догадывался, наверно, что самой страшной карой, которую он мог бы обрушить на голову принца, был отказ от тренировок, но оба они понимали, что такого никогда не будет. Тринадцать лет назад, когда Анаис покинула Нильфгаард, чтобы вернуться в Темерию, она велела своему верному стражу оставаться при малышке-дочери, охранять и беречь ее, и как бы Ламберт ни презирал Империю, он согласился на это с радостью. Маленькая Императрица росла смышленой — и ведьмак, должно быть, надеялся подружиться с ней так же, как до этого — со своей королевой. Но его планам не суждено было исполниться. Вернувшийся в Нильфгаард Эмгыр согласился терпеть Ламберта рядом с драгоценной внучкой, когда той требовалась защита — на официальных приемах и торжественных мероприятиях — но строго-настрого запретил ему открывать при ней рот. Ведьмак стал безмолвным стражем, и Лея, вероятно, долго оставалась в уверенности, что он вовсе не умеет говорить, и начала воспринимать его, как часть окружающей обстановки — грозного голема, способного убить любого, кто покусился бы на нее, полезного, незаменимого — да, но совершенно неинтересного. И в этот недобрый час, осознав, что остался в Империи совершенно один посреди толпы неприятных незнакомцев, Ламберт и обратил свой взор на Риэра. Тот, конечно, переехал из Туссента вместе с родителями и братом, и, оказавшись в Императорском дворце, так же жаждал найти свое место, как брошенный ведьмак. Мэнно, верный спутник всех детских игр, оказавшись при дворе, разительно переменился. Его больше не интересовали ни дружеские баталии, ни совместные с братом приключения — едва научившись читать и считать, он обнаружил в себе недюжинный талант к наукам, и теперь больше времени проводил с тщательно подобранными матерью наставниками, а не с тем, чье общество терпел еще в утробе. Риэр тоже пытался увлечься книгами — но учеба ему не давалась. Он не мог долго усидеть на одном месте и быстро начинал злиться, когда ему не покорялся очередной арифметический пример или задачка. Писал он, делая по десять ошибок в простейших словах, читать ему было скучно, и он забывал начало главы прежде, чем добирался до ее середины. Учителя качали головами, пытались двигаться не так быстро, чтобы старший брат успевал за младшим, но Риэр, несмотря на юный возраст, быстро осознал, что только тормозит Мэнно, и больше вместе они не занимались. Два блуждающих одиночества встретились, когда Риэр, злой после очередного позорного урока математики, бил палкой ствол высокого старого дерева в дворцовом саду. Ламберт, освобожденный от своих обязанностей таскаться за маленькой Императрицей до следующего подходящего случая, нашел его и, не спросив даже, чем это принц занят, принялся давать советы, как нанести дереву побольше урона. Обучением Риэра и Мэнно прежде занимался старый придворный учитель фехтования, но он показывал скорее, как изящно плясать с мечом в руке, чем реальные опасные приемы, и, впервые услышав от кого-то толковые советы, принц уже не слезал с ведьмака, пока тот — немного кокетничая, конечно — не согласился стать его наставником. Анаис, узнавшая о новом увлечении своего друга, смеясь сказала, что Ламберт, должно быть, разглядел в Риэре самого себя, и это сделало из принца идеальный объект для измывательств. Для их занятий неподалеку от дворца был возведен целый тренировочный комплекс — Ламберт лично руководил строительством, и позаботился, чтобы на обширной площадке нашлось место всему, при помощи чего можно было выковать настоящего ведьмака. Один маятник чего стоил! Его заказали специально для юного принца и привезли из самой Маг Дейры — а позже, когда Риэр становился старше, выше и ловчей, перековывали заново, увеличивая вес и амплитуду. За годы обучения под чутким ведьмачьим руководством принц не только освоил множество приемов настоящего боя и с людьми, и с чудовищами, но и упорно развивал в себе остроту чувств. Конечно, до прошедшего особые мутации Ламберта ему было далеко, как до Каэдвена пешим ходом, но среди обычных людей — даже самых опытных воинов — Риэр не знал себе равных. На охоте в лесу он мог выследить даже самого осторожного зайца, различал звуки шагов разных людей, учился видеть то, что другим было недоступно, и Ламберт однажды обмолвился даже, что, существуй до сих пор хоть одна ведьмачья школа, Риэр непременно стал бы настоящим мастером их цеха. И принц, никогда толком не знавший, чем именно хотел заниматься в жизни, вцепился в эту идею, как вилохвост в овечку. Однако, впервые всерьез спросив у Ламберта, был ли способ сделать из него настоящего ведьмака, Риэр сразу понял, что совершил большую ошибку. Учитель так разозлился на этот невинный вопрос, что принцу пришлось семнадцать раз пройти полосу препятствий прежде, чем запросить пощады и поклясться больше не заикаться об этом. Но урок, конечно, пошел не впрок. Юноша видел, как все вокруг него с младых ногтей понимали, какая судьба ждала их в будущем. Мэнно, к примеру, еще в одиннадцать лет начал помогать матери с торговыми делами, а к шестнадцати стал ее полноправным партнером. Старшая сестра Лита училась чародейскому искусству, и, приезжая в гости на большие праздники, легко и играючи демонстрировала свои все более впечатляющие успехи. Лея… с Леей все было понятно и так, она родилась той, кем ей предстояло оставаться всю жизнь. А Риэр — пусть для него и были открыты любые пути — родители поощрили и поддержали бы его, что бы он ни выбрал — никак не мог понять, кто он, зачем он и к чему все это должно было привести. Получив первую взбучку, свой пыл он поубавил, стал осторожней в вопросах, но идею добиться от Ламберта хоть проблеска надежды не оставил. Теперь Риэр расспрашивал его деликатней, полунамеками и обычно — дождавшись, когда наставник немного (или много) выпьет. Несколько раз принц даже напрашивался вместе с Ламбертом в гости к его другу-ведьмаку Геральту, который владел небольшой винодельней в Туссенте. Из разговоров и воспоминаний старых приятелей юноша выуживал малейшие сведения о давно забытых ведьмачьих секретах. От Геральта же, не знавшего об агрессивном нежелании Ламберта посвящать ученика во все тайны мастерства, он узнал об Испытании Травами и о том, что далеко на севере, в ныне пустовавшей крепости Каэр Морхен и ее окрестностях еще могли сохраниться какие-то осколки полезных сведений. Но думать о путешествии в Северный Каэдвен в надежде найти забытую ведьмачью лабораторию, было все равно, что мечтать полететь на Луну или жить на дне озера в брюхе гигантского кракена. Риэр догадывался, что, заикнись он об этом в присутствии отца, Мэнно или Ламберта, в лучшем случае принц рисковал быть осмеянным, а в худшем — запертым дома на веки вечные. Однако, войдя в возраст, юноша начал размышлять об этом вполне серьезно. И единственным, с кем он действительно делился своими мечтами, надеясь когда-нибудь превратить их в конкретные планы, был Юлиан. — Держи локоть выше, блокируй слева, — твердил Ламберт, отпрыгивая и нанося удар за ударом. Он никогда не щадил ученика, когда дело доходило до тренировочного боя. Риэр с детства привык вечно ходить в синяках, но они ничуть его не беспокоили. Все остальные во дворце могли относиться к нему, как к хрупкой стеклянной статуе, учитель фехтования так вообще опасался даже трогать его, когда учил становиться в верную стойку. Ламберт же не знал жалости, и принц находил в его почти злом упорстве необъяснимое удовольствие. День, когда он сумел впервые выбить оружие из рук наставника, до сих пор был одним из самых счастливых в его жизни. Подумаешь, после этого он получил по башке маятником и три дня пролежал в постели, не в силах удержать еду в желудке. Это была малая жертва за настоящее мастерство. В легком порхающем полувольте Риэр уклонился от очередного выпада, готовясь нанести ответный удар, замахнулся мечом, но Ламберт, должно быть, ждавший от него именно такого маневра, выставил вперед ногу, подсекая ученика сзади, и тот, не успев даже толком выругаться, полетел спиной на землю. Ударился плашмя, сбив дыхание, подняв столб серой пыли, и сквозь позорную досаду услышал взволнованный вскрик откуда-то с края площадки. Почти никогда Риэр не вскакивал на ноги после удара с такой скоростью. Поспешно отряхнувшись, он принял независимый вид и под насмешливым взглядом Ламберта, огляделся. Юлиан сидел верхом на невысоком заграждении, отделявшем тренировочную площадку от склада со щитами и копьями, и на его прекрасном бледном лице читался настоящий испуг — такой, словно прежде он никогда не видел, как принц падал в пыль от ловкого приема наставника. Лео — черный пес ведьмака — со звонким лаем уже несся через площадку, радуясь появлению еще одного приятеля, и Зяблик, легко спрыгнув с ограждения, выставил руки вперед, чтобы не дать собаке сбить себя с ног. — Назад! — скомандовал Ламберт псу, и тот, охолонясь, замер и сделал вид, что ничего разбойного вовсе не планировал. Риэр прокрутил меч в руке. — Ты что тут делаешь? — спросил он, скрывая досаду в голосе. К ногам Ламберта он мог падать сколько угодно — это было всего лишь частью обучения. Но вот терпеть такой позор на глазах Зяблика было уже выше его сил. Юлиан, откинув с глаз вьющуюся золотистую челку, потрепал Лео по голове и быстрым невесомым шагом двинулся к ведьмаку и его ученику. — Ищу вдохновения, — сообщил он, театрально махнув рукой, когда подошел достаточно близко. — Шел бы цветочки понюхал да птиц послушал, как все нормальные эльфы, — угрюмо предложил Риэр, — какое тут-то тебе вдохновение? — Я не эльф, — с достоинством возразил Юлиан, гордо вскинув голову. Риэр поспешил отвести глаза, как никогда жалея, что не прошел ведьмачьих мутаций и все еще был способен покраснеть. Это было вопиюще глупо, но почти каждый жест Зяблика, почти любое его движение для принца было полно скрытого смысла, даже если сам Юлиан в них ничего такого не вкладывал. Принц мог любоваться им часами, если Зяблик просто сидел над очередной поэмой и зло вычеркивал неловкие строфы, или кончиками пальцев раздирал перепела на своей тарелке, или даже дремал, прислонившись к принцу и опустив голову ему на плечо. Но на людях Риэр старался даже не встречаться с юношей взглядами — боялся, что его наваждение становилось очевидным для всех вокруг. И даже Ламберт смущал его, хотя был единственным из всех, должно быть, кто обо всем догадывался — сложно было скрываться от того, кто обладал звериным чутьем и мог понять, что юноши слишком часто пахли друг другом. Много лет назад, когда жив еще был старший брат Риэра Фергус, о нем ходило множество некрасивых слухов. До ушей четырехлетнего мальчишки они доходили, конечно, чаще случайно, и значение их Риэр смог понять, только достаточно поумнев, чтобы понять — сложно было придумать что-то более позорное и непростительное, чем связь двух мужчин. До определенного момента принц и вовсе не мог уяснить, чем таким могли заниматься друг с другом эти мужчины, что могло вызвать такое осуждение в обществе. И, только влюбившись по уши в Зяблика, наконец осознал это сполна. Они были знакомы с тех самых пор, как Риэр с семьей только-только перебрался в Нильфгаард. Юлиан приходился внуком одному из доверенных советников Эмгыра и сыном — имперскому послу. Во время больших придворных торжеств все дети одного возраста — кроме самой Императрицы — вынуждены были сбиваться в отдельную стаю и держаться вместе, чтобы не мешать взрослым веселиться. И на таких сборищах Юлиан неизменно становился центром внимания, завоевывая симпатию всех собравшихся песенками, стихами и слишком едкими для его юного возраста шуточками. Мэнно этот «выпендреж» всегда бесил до зубовного скрежета, и один раз он попытался даже подговорить Литу, чтобы та превратила глупого выскочку в жабу. Сестра, конечно, отказалась, и брат решил прибегнуть к давно испробованному методу — просто зажать Зяблика в углу и разъяснить ему, кто здесь главный. Риэр не мог вспомнить, почему вступился за испуганного мальчишку, хотя обычно поддерживал брата во всех начинаниях, но драка между близнецами тогда вышла такая эпичная, что отец наказал их обоих на целую неделю, лишив всех развлечений и усадив за книги, едва не приковав к стулу кандалами. Принц забыл бы этот инцидент, хотя их с братом редко до того наказывали, но Зяблик нашел его, когда срок заключения вышел, поблагодарил за помощь и сказал, что никогда не видел такого смелого и сильного мальчика, как Риэр. Дружба их, сперва совершенно невинная, зародилась именно в тот момент, но Зяблик слишком редко бывал в Нильфгаарде, большую часть времени живя в Третогоре с матерью, чтобы можно было считать ее крепкой и сколько-нибудь серьезной. Но, вновь и вновь встречаясь с Юлианом после долгой разлуки, Риэр неизменно ощущал на душе такую легкую радость, что со временем понял, что это было неспроста. Других приятелей при дворе у мальчишки не было — ближе всех подходил к понятию «верного друга» Ламберт, и принц ловил себя на том, что, выпытав у Юлиана срок их грядущей разлуки, начинал считать не то что дни — часы до их новой встречи. А в один из вечеров, когда, заболтавшись, они уснули в одной постели, Риэр проснулся среди ночи со странным, необъяснимым, но совершенно необоримым желанием поцеловать спящего рядом Зяблика. Все произошло так легко и естественно — поцелуй перешел в быстрые суетливые ласки руками, а ласки эти завели их в совсем уж темные позорные дебри, и наутро Риэр проснулся, боясь, что Юлиан не захочет больше смотреть ему в глаза и разговаривать с ним. Но Зяблик, потягиваясь и потешно морщась, сообщил, что, мол, в следующий раз стоит использовать какое-нибудь масло или хотя бы мыло — и принц понял, что пути назад для них обоих больше не было. Три года они скрывали свои отношения, пряча их под покровом невинной дружбы — и за все это время Риэр так и не устал любоваться Зябликом. — Будем болтать — или тренироваться? — прервал их многозначительный обмен взглядами Ламберт. Риэр поспешил отвернуться от улыбающегося лица Юлиана и встал в боевую стойку. Зяблик негромко фыркнул, свистнул псу и вместе с ним отошел к краю площадки. Теперь, однако, тренироваться стало решительно невозможно. Риэр, хоть и старался показать все, на что был способен, лишь бы снова не пасть в глазах Зяблика, отвлекался, пропускал один удар за другим, и наконец Ламберт, в очередной раз спихнув его в пыль, выпрямился и покачал головой. — Толку от тебя сегодня — как от Лео на придворном банкете, — заявил он, протянул юноше руку, помогая подняться. — Дуйте отсюда оба, пока я не заставил тебя нарезать круги до вечера. Риэр потоптался немного, стараясь не оборачиваться с Зяблику, и все же отважился задать тот вопрос, который лелеял уже много недель, зная, какой реакции мог им добиться от наставника. — А когда ты позволишь мне взяться за серебряный меч? — выпалил он, отважно глянув Ламберту в глаза. Тот, точно ждал от ученика чего-то подобного, ехидно усмехнулся. — А нахрена тебе серебряный меч? — спросил он скептически, — чудовища в Нильфгаарде почти перевелись. — В Нильфгаарде — да, — подтвердил Риэр, не спеша сдаваться, — но за его пределами их еще предостаточно. В том же Туссенте… — Туссент — территория Геральта, — рассмеялся Ламберт, — если ты полезешь на его делянку и лишишь его заработка, он тебе уши оторвет, парень. — Ну тогда, может, на Севере, — Риэр едва сдержался, чтобы не потупиться — ему и так казалось, что Ламберт постоянно видел его насквозь. Учитель нахмурился, сдвинул тяжелые черные брови, и взгляд его змеиных глаз стал колючим и пристальным. — Хер тебе, а не Север, — отрезал он, — папаша твой без конвоя из сотни рыцарей тебя туда не выпустит — и не мечтай. Это была чистая правда, и Риэр болезненно поморщился. За свою недолгую жизнь он успел побывать и в Темерии, и в Аэдирне, и даже в Редании, при дворе короля Виктора. Но всякий раз путешествия эти были официальными визитами, где его задачей было вести себя прилично и вытанцовывать мать или сестру на очередном балу. Риэр же гонял в мыслях совсем другую идею, но с Ламбертом об этом говорить было бессмысленно. Как, впрочем, и заикаться о серебряном мече. Наставник с самого начала дал понять принцу — и даже заставил накрепко вбить это себе в голову — что мечи для ведьмака были не менее ценны, чем собственные руки и ноги. Оружие нужно было держать в идеальном порядке — Ламберт приучил Риэра начищать и точить стальной меч, выкованный специально для принца, так тщательно, словно ему назавтра нужно было идти в бой. Сам ведьмак старательно ухаживал за обоими своими клинками, но стальному доставался лишь дежурный уход. Серебряный же Ламберт брал в руки, как великое сокровище, и иногда, заботливо натирая его кусочком замши до зеркального блеска, даже вполголоса разговаривал с ним. Риэр однажды отважился поинтересоваться, откуда взялась такая любовь наставника к простому, в сущности, оружию, и Ламберт, не став ни ругаться на него, ни раздавать оплеухи, рассказал, что прежде этот меч принадлежал его учителю, героически погибшему много лет назад. Никаких подробностей ведьмак так и не выдал, не назвал даже имени своего наставника, точно оно комом становилось у него в горле, если Ламберт пытался его произнести. И Риэр счел разумными больше ничего не спрашивать. Но из того разговора он твердо понял — ведьмак без серебряного меча, пусть и не такого знаменитого, — никакой не ведьмак. — Пиздуйте отсюда оба, — Ламберт неожиданно похлопал Риэра по плечу и улыбнулся, — пока я не передумал. Понимая, что большего от учителя сегодня ему уже не добиться, принц отошел к стойке, аккуратно поставил тренировочный меч в пазы, и только после этого подошел к Зяблику. Тот — раскрасневшийся, словно это не принц, а он сам битый час скакал, уворачиваясь от ведьмачьих ударов — махнул рукой Ламберту на прощанье, крепкими тисками пальцев вцепился в запястье Риэра и потащил его за собой. Хоть Риэр и знал, куда вел этот настойчивый порыв Юлиана, он все равно не сдержал удивленного выдоха, когда, едва скрывшись между конюшней и складом доспехов, тот заставил его прижаться спиной к стене и без лишних разговоров взялся за ремень его брюк. — Ламберт все еще на площадке, — шепнул Риэр, мешая слова и поспешные влажные поцелуи, — у него слух, как у фледера. — …и деликатность сколопендроморфа, — выдохнул Юлиан, тихо задушенно усмехнувшись. — Плевать, у меня случился приступ вдохновения. — Какой же ты…- окончания этой фразы Риэр не успел придумать — пальцы Зяблика, расправившись с застежкой, скользнули под плотную ткань штанов, и принц на мгновение вовсе забыл, что умеет разговаривать. Все их свидания — пусть и такие редкие и поспешные — были одновременно и похожи, и не похожи одно на другое. Зяблик, способный, казалось, черпать вдохновение из чего угодно, всякий раз изобретал все новые способы получить взаимное удовольствие, и для него быстрые ласки в скрытом от глаз углу дворца или в самом заброшенном углу сада были сродни приключениям, когда часть наслаждения дарила опасность задуманного. Риэр же любил оставаться с Юлианом наедине по-настоящему — чтобы минуты близости растягивались бесконечно долго, и у них обоих было время не только достичь разрядки, но и прочувствовать, пропустить через себя каждое отпущенное им судьбой мгновение. Но и против таких блицкригов он никогда ничего не имел. Одежда Зяблика, обычно очень замысловатая, на этот раз поддавалась легко, словно юноша заранее все спланировал — впрочем, скорее всего, так оно и было. Иногда ему нравилось заставлять принца повозиться со всеми своими застежками, шнурами и пряжками, смеясь над его поспешной неуклюжестью, но явно не в этот раз. До самого ценного Риэр добрался после пары несложных маневров, и, когда твердый горячий член Юлиана оказался у него в руке, Зяблик тихо застонал ему в губы. Все длилось непростительно недолго — хватило нескольких резких рывков, точно юноши участвовали в безумной гонке, соревнуясь, кто не выдержит первым. И Юлиан, как обычно, победил. Риэр, кончая, вписался затылком в стену, но не обратил на это внимания, и открыл глаза, лишь когда услышал, как Юлиан жалобно всхлипнул, и почувствовал, как ладонь его оросило горячее тягучее семя. Зяблик, тяжело дыша, чуть подрагивая, выпустил его, уткнулся лбом в плечо принца и едва слышно рассмеялся. Риэр рассеянно погладил его свободной рукой по спине. — Может, тебе не я нравлюсь, — спросил он шепотом, — а просто — любой встречный ведьмак? — Ты — не ведьмак, — Юлиан скользнул щекой по его щеке и прикусил мочку его уха, — но настоящих ведьмаков я видел всего двух. И они меня не впечатлили. Несколько минут они потратили на то, чтобы привести одежду в порядок, и, покончив с этим, Юлиан одернул полы своего ярко-синего дублета, пригладил волосы и улыбнулся. — Что теперь? — поинтересовался он, — сегодня, похоже, последний теплый день в этом году. Может, по городу погуляем? Мне нужно купить новые струны… Риэр с сожалением покачал головой. С куда большим удовольствием он и впрямь прошелся бы с Юлианом по улицам столицы, заворачивая во все встреченные на пути лавочки — ему всегда нравилось наблюдать, как Зяблик восхищался самыми простыми вещами — книгами на полках антиквара, оружием, которое никогда не стал бы брать в руки, свежими булочками на широком прилавке или тем, как еще живые рыбины на льду вращали пустыми глазами и приоткрывали рты. — Мне нужно зайти к Мэнно, — вздохнул принц, — у него есть ко мне какое-то дело. И я сам хотел кое-что с ним обсудить, — он пнул мелкий камушек, попавшийся под носок сапога, а Зяблик вдруг разом посерьезнел. — Это то, о чем я думаю? — спросил он шепотом — так тихо, словно на этот раз фледерские уши Ламберта и впрямь могли расслышать нечто непростительное. Риэр вынужден был кивнуть — он не любил и не умел лгать даже там, где это было полезно или выгодно, не то что Юлиану. Зяблик смотрел на него несколько секунд, не отводя глаз, точно надеялся добиться от принца больших объяснений — или одним взглядом переубедить его. Но потом отвернулся и напряженно улыбнулся. — Он откажется, — уверенно сообщил Юлиан. Риэр кивнул — спорить было бессмысленно. — Может, и не откажется, — возразил он, тем не менее, — не узнаю, пока не спрошу. Когда Юлиан снова посмотрел на него, лицо его вновь озаряла светлая улыбка. — В таком случае, когда освободишься, я буду ждать тебя в трактире на Золотой улице, — сказал он, потянулся за быстрым поцелуем и тут же отпрянул, развернулся и исчез, точно телепортировался прочь. Штаб-квартира торговой империи Рии вар Эмрейс располагалась в самом центре столицы, и всякий раз, входя в ее высокие изразцовые двери, Риэр чувствовал себя нищим лудильщиком, пришедшим просить хоть о какой-то работенке. Он подозревал даже, что не будь он лицом так похож на маминого делового партнера, его и на порог бы не пускали. Но сейчас принца без лишних вопросов проводили на самый верхний этаж, где располагался кабинет владелицы. Воюя с глупым неуместным смущением, Риэр постучал и, не дождавшись ответа, распахнул дубовую створку и переступил порог святая святых. Он никогда не испытывал трепета, даже являясь пред очи венценосной племянницы, но здесь, в скупо обставленном просторном кабинете, большую часть которого занимали высокие шкафы с какими-то книгами и огромный письменный стол, вечно покрытый — но не заваленный — бумагами, неизменно ощущал себя так, словно нашкодил и пришел к матери с повинной. Нежная и всепрощающая в любой другой обстановке, здесь Рия вар Эмрейс превращалась из любимой мамочки в суровую императрицу — и империя ее была ничуть не менее могущественной, чем та, во главе которой стояли ее муж и внучка. За столом, спиной к витражному круглому окну, сидел Мэнно. Из всех детей императорской четы он был самым младшим, но сам о себе он явно был совсем иного мнения. Рано определивший свой жизненный путь и шедший по нему твердым уверенным шагом, брат иногда, конечно, вслух сожалел, что не мог вести беззаботную жизнь, как Риэр, или наполнять свои вечера бесконечными светскими приемами и легкомысленными танцами, как Лита, но в этих рассуждениях было столько снисхождения, словно все, чем занимались старшие брат и сестра, казались Мэнно забавной ерундой, которая не стоила потраченного времени. Он был деловым человеком, гордостью родителей, примером для подражания, на который Лите и Риэру не по силам было равняться. Впрочем, никто из старших к этому и не стремился. Лита так вообще именовала младшенького «пресным занудой» и при встрече общалась с ним, как с давно наскучившим кавалером. Когда Риэр вошел, Мэнно даже головы не поднял от бумаг, которые сосредоточенно просматривал. Но матушка, сидевшая тут же в глубоком бархатном кресле, поднялась сыну навстречу с теплой приветливой улыбкой. На ней было простое серое дорожное платье, будто Рия только что сошла с торгового корабля. Аккуратно уложенные посеребренные частой сединой волосы украшала единственная резная золотая шпилька с большим изумрудом. Матушка пересекла кабинет, остановилась перед Риэром, и тот наклонился, чтобы она могла поцеловать его в щеку. — Мой дорогой, — заговорила матушка, отстранившись и чуть поморщившись, — в каком ты виде? — до того, как Риэр успел возразить, Рия быстро облизнула большой палец и стерла особенно яркий отпечаток пыли тренировочной площадки с его скулы. — Ну мам, — пробормотал принц, покосившись на Мэнно. Тот соизволил даже поднять голову от бумаг и усмехнуться. Младший брат выглядел, как всегда, безупречно. Видимо, чтобы еще больше отличаться от Риэра — хотя их и так теперь сложно было перепутать — Мэнно отпустил аккуратную черную эспаньолку. Волосы — чуть длиннее, чем у брата — были зачесаны назад и аккуратно прилизаны, брат явно подражал этим изображениям отца с парадных портретов. Деловой человек и гордость родителей был надежно запакован в узкий черный сюртук, из-под горловины которого выглядывал отглаженный накрахмаленный белоснежный ворот сорочки. Такого, как он, можно было показывать в музее, как эталон идеального клерка, и уж ему-то мамочка, наверно, не утирала лицо пальцем — грязь к такой физиономии просто не липла. — Я зашла лишь на минутку и рада, что тебя застала, милый, — Рия отступила на полшага, — мне нужно возвращаться во дворец. Ты придешь к ужину, Риэр? Принц поспешил кивнуть. В его планы, конечно, входило провести этот вечер с Зябликом, а к императорскому столу сына посла обычно не приглашали, но под нежным взглядом матери, в котором таилась ставшая привычной серая тоска, отказать ей было решительно невозможно. — Тогда до скорой встречи, дорогой, — она погладила его по щеке, а Мэнно, церемонно поднявшись из-за стола, взял со спинки ближайшего стула оставленное матерью лисье манто и заботливо помог Рии укутаться в него — несмотря на позднюю осень, дни стояли еще теплые, но с тех пор, как отец слег, мать все время мерзла — должно быть, только так ее хрупкое тело могло выражать скрываемый страх за возлюбленного. Мэнно поцеловал матери руку, Риэр, ничуть не соревнуясь, коснулся губами ее лба, и Рия, еще раз глянув на сыновей, величаво удалилась со сцены, оставив их наедине. Брат наградил юношу быстрым тяжелым взглядом, но возвращаться обратно за стол не спешил. Пауза затягивалась. — У тебя ко мне какое-то дело? — поинтересовался наконец Риэр. Он и сам, как и сказал Зяблику, собирался кое-что обсудить с Мэнно, но для такого важного разговора и почти невыполнимой просьбы нужно было подобрать момент. — Верно, — сухо кивнул Мэнно, — подожди, я отдам кое-какие распоряжения, и поедем. — Поедем? — переспросил Риэр, удивленно изогнув бровь. — Ты будешь сопровождать меня на деловой встрече, — расщедрился на объяснение Мэнно, и Риэр ехидно хмыкнул. — Может, мне тогда лучше переодеться или хотя бы умыться? — предложил он, оглядев свой покрытый пылью наряд — тренировался с Ламбертом он без доспехов, но по настоянию учителя — в той одежде, в которой планировал сталкиваться с врагами. Потому сейчас на Риэре была старая кожаная куртка — истрепанная часами тренировок — плотные штаны наездника и высокие дорожные сапоги. Мэнно тоже критически оглядел его, потом покачал головой. — Нет, так даже лучше, — вынес он вердикт. Риэр невольно рассмеялся. — Ах, так это будет одна из этих встреч, — переспросил он, — тогда, может, мне стоит сгонять за мечом? Мэнно, казалось, засомневался в целесообразности его предложения, потом вдруг кивнул. — Возьмешь меч у охранника, — скомандовал он. — Так, может, вместе с мечом, пригласишь с собой того охранника? — вдруг обозлился на его тон Риэр. Конечно, учитывая то, о чем он собирался попросить, стоило вести себя с братом полюбезней, но принц терпеть не мог, когда Мэнно мнил, что может командовать всеми, включая близнеца. — Это дело слишком деликатное, чтобы посвящать в него чужих людей, — совершенно проигнорировав его сарказм, отбрил Мэнно, — жди внизу. Я сейчас приду. Проглотив еще с десяток ядовитых замечаний, Риэр все же спустился обратно в холл, и вышколенный слуга проводил его через задний выход к конюшне. Здесь держали скакунов, на которых посланники развозили письма и доставляли заказы в пределах столицы и предместий, но Риэр заметил сейчас в одном из стойл оседланного и готового выступать жеребца Мэнно. Совершенно черный конь с единственной белой отметиной на лбу был прямым потомком знаменитого Пирожка, скакуна, на котором Фергус въезжал в Нильфгаард после победы в Зимней войне. И Риэр всегда считал, что лошадь с такой славной родословной заслуживала судьбы поинтересней, чем ходить под седлом его брата и возить его на деловые встречи. Сапсан был вышколен ничуть не хуже, чем все работники Мэнно, и встретил Риэра долгим безразличным взглядом. Похоже, брат мог убить жизнерадостность даже в таком свободном и прекрасном создании. Риэр зашел в стойло, приблизился к Сапсану, погладил его по лоснящейся вороной шее. — Хочешь, сбежим вместе? — шепнул он ему, но жеребец не успел возмутиться — в конюшню уже спустился Мэнно. Риэру досталась довольно резвая гнедая кобылка, с норовом, совсем неуместным в этом храме зубодробительной скуки, и принцу пришлось даже придерживать ее, когда лошадь пыталась вырваться вперед и показать зад своему флегматичному спутнику. Пока они ехали по улицам столицы к Серебряным Воротам, Мэнно молчал и не смотрел на брата. Риэр иногда бросал на него быстрые взгляды, но заводить беседу совершенно не рвался. Они оба не терпели пустых светских разговоров, а о том, о чем действительно нужно было поговорить, юноша заикаться пока не спешил. Наконец, оставив за спинами городские ворота и встав на широкий тракт, Мэнно повернулся к брату и заговорил первым. — Лита приезжает завтра, — сообщил он, и Риэр удивленно поднял брови. — Но зачем? — спросил он, — до дня рождения Леи еще целый месяц, а до коронации — еще дольше. — Именно, — секунду помолчав, подтвердил Мэнно, и Риэр заметил, как по его непроницаемому лицу проскользнула странная тень. — И что это значит, по-твоему? — осторожно поинтересовался принц, уже начиная догадываться, что ответа на свой вопрос слышать он вовсе не хотел. Но Мэнно все равно ответил — ровным, размеренным тоном, точно диктовал отчет о месячных тратах. — Что нам всего не говорят, — он сделал короткую паузу, — и что все очень-очень плохо. Оба замолчали, и Риэр вдруг почувствовал, как то, о чем он собирался поговорить с братом, отодвинулось, становясь еще более неуместным, чем было изначально. — Не может все быть так уж плохо, — наконец уверенно возразил он, — я был у него сегодня утром — и да, он был слаб и едва говорил. Но по утрам ему всегда хуже, чем вечером, и это длится уже… Мэнно не отвечал и смотрел больше на брата. Тот крепче вцепился в поводья, сглотнул внезапно поднявшийся к горлу липкий холодный комок. — Может, Лита просто соскучилась, — предположил Риэр, стараясь, чтобы голос его звучал бодро, — отец о ней все время спрашивает. Должно быть, он велел написать ей и пригласил в гости. — Должно быть, — ровно откликнулся Мэнно, но убежденности в его голосе Риэр обнаружил ровно столько, сколько в собственном сердце. Они добрались до небольшого аккуратного дома на самой границе предместий через три четверти часа, и весь этот путь больше почти не разговаривали, лишь обменивались пустыми, ничего не значащими фразами о погоде и ценах на табак. Мэнно спешился первым, бросил поводья подоспевшему мальчишке-конюшему и повернулся к спешащему к ним слуге в темной ливрее. На простом бледном лице человека читался настоящий ужас, и Риэр, последовавший за братом, про себя усмехнулся. На всех «деловых встречах», где ему доводилось сопровождать Мэнно, их встречали совершенно одинаково. Брат был деловым человеком, и некоторые дела требовали совершенно особенных решений. — Господин вар Аррет велел передать, что его не будет дома, — зачастил слуга, — ни сегодня, ни завтра. Он… уехал. Отбыл в Назаир. Мэнно смерил слугу равнодушным взглядом. Риэр, следуя давно заведенной традиции, застыл за его правым плечом. Близнецы были одного роста, но на фоне поджарого, подтянутого, безупречного Мэнно его собственная тренированная широкоплечая фигура всегда выглядела особенно внушительно. Ничуть не менее внушительно, чем меч, который Риэр носил по-ведьмачьи за спиной. — Тогда я хотел бы оставить для него послание, — совершенно ровным, даже слегка приветливым тоном объявил Мэнно, — мне известно, что срок аренды земли, на которой стоит его мануфактура, истекает через два дня, и средств, чтобы продлить ее, у господина вар Аррета нет. Передай своему хозяину, что, если он откажется от наших условий и не подпишет соглашение с госпожой вар Эмрейс, мы выкупим его долги и отправим его…- Мэнно сделал красноречивую паузу, — в не самое приятное место. Слуга моргнул, попятился, явно не зная, что ответить, скользнул взглядом по улыбающемуся лицу Риэра, потом — по рукояти его меча, но ответить человек не успел. Окно на верхнем этаже дома распахнулось, в нем появился щуплый лысеватый старик и потряс кулаком. — Убирайся, гребанный трупоед! — прокричал господин вар Аррет, — я не боюсь ни тебя, ни твоего громилы! А мамаше своей передай, пусть затолкает свое соглашение себе в пизду! Не видать вам моей мануфактуры, как своих ушей! И это была фатальная ошибка. Оба — и Риэр, и Мэнно, могли стерпеть оскорбления в свой адрес и даже такую грубую отповедь на предложение сотрудничества. Но вот злословить на матушку они никогда не позволяли никому. Риэр выступил вперед, плавно вытащил меч из ножен и прокрутил его в руке. Мэнно, отступив на полшага, скрестил руки на груди и приветливо улыбнулся господину вар Аррету. — Так вы все-таки дома! — воскликнул он так, словно это был для него невероятный сюрприз, — Если вы не желаете впустить нас и поговорить, как цивилизованные люди, боюсь, мне придется прибегнуть к иным методам. — Что, дверь мне вынесешь и прирежешь меня, паскуда? — продолжал разоряться старик, и Риэр, который был готов к тому, что на них сейчас спустят собак или вооруженную стражу, внимательно поглядывал по сторонам и прислушивался, готовый отражать атаку. — Вовсе нет, — любезно возразил Мэнно, — но, если вы откажетесь решать вопрос миром, и подписать все нужные бумаги прямо сейчас, в следующий раз к вам наведается отряд гвардейцев Ее Величества, и вы будете отвечать по всей строгости закона уже не передо мной, а перед судом — и не только за долги, но и за страшные оскорбления в адрес ее досточтимой бабушки. Господин вар Аррет явно хотел еще что-то добавить и, может быть, запустить в Мэнно цветочным горшком с подоконника, но угрозы брата сработали безупречно. За долги несчастный конкурент мог угодить за решетку, но за неосторожные слова в адрес супруги Имперского Регента однозначно направился бы прямиком на плаху. Возвращались в столицу братья уже совсем в другом настроении. Мэнно, везший за пазухой подписанный договор, улыбался гордо, как улыбался, должно быть, его знаменитый тезка, выигравший очередное сражение. И Риэр решил, что лучшего момента, чтобы завести разговор, к которому так долго готовился, было не найти. Он откашлялся, глянул на брата и, глубоко вдохнув, выпалил: — Мэнно, мне нужны деньги. Мэнно покосился на него с искренним удивлением — на его обычно спокойной физиономии выражение это выглядело чуждо и неестественно. — Много? — поинтересовался он, — и на что ты их только тратишь? Я бы понял, появись у тебя возлюбленная. Женщины — это удовольствие дорогое. Но так-то — что? — Я…- Риэр осекся. Под теперь очень пристальным взглядом близнеца отступать было некуда, — я хочу уехать из Нильфгаарда. Надолго. Отправиться путешествовать. Может быть, доеду до самой Темерии, может — и дальше, в Каэдвен… Мэнно помолчал несколько мучительно долгих минут, потом вдруг усмехнулся. — Я должен был догадаться, — вздохнул он, как умудренный годами старец на просьбу глупого мальчишки рассказать о былых временах, — ты все же отважился выйти на большак, но маме с папой об этом знать, конечно, не стоит. Риэр, заслышав в тоне брата неожиданные нотки понимания, от удивления едва не сверзился с лошади. Брат говорил так, словно та же мысль приходила и ему самому в голову, и он почти завидовал, что ее озвучили за него. — Хочешь со мной? — очень тихо спросил он, искоса посмотрев на Мэнно. Их дороги давно разошлись, они оставались братьями, близнецами, которые раньше могли заканчивать предложения друг за другом и делили на двоих все приключения и блестящие планы на будущее. Но до этих слов Мэнно Риэр и подумать не мог, что в глубине этого чопорного крючкотвора еще жили сожаления о том, что времена общих проказ и грандиозных свершений давно миновали. Мэнно помолчал пару мгновений, словно раздумывая, потом со смехом покачал головой. — Ни в коем случае, — ответил он, — ты знаешь, я даже из столицы уехать не могу. Ты поедешь один? Риэр стиснул поводья и несмело улыбнулся. По всему выходило, что брата не нужно было даже упрашивать. И в неожиданном порыве откровенности принц ответил совершенно искренне: — Я поеду с Зябликом….- и тут же, осекшись, добавил: — Если он согласится. Мэнно фыркнул. — Ведьмак и бард на Пути, — с неожиданной патетичностью заявил он, — старая история. — Я не ведьмак, — немного сконфуженно возразил Риэр, но Мэнно лишь отмахнулся. Они приехали в столицу, когда короткий осенний день уже шел на убыль. Брат пригласил Риэра подняться с ним в кабинет, чтобы обсудить денежные вопросы предметно, и, шагая вверх по знакомой лестнице, Риэр чувствовал, как сердце от волнения гулко прыгало у него в груди. Распахнув дверь в кабинет, Мэнно вдруг замер на пороге, и брат едва не сшиб его с ног, налетев ему на спину. Из-за плеча близнеца Риэр заметил, что у стола, понурив плечи, не сняв манто, стояла матушка, и, когда сыновья нарисовались на пороге, она повернула к ним заплаканное лицо. Мэнно бросился к ней первым, отринув свою обычную сдержанность, заключил маму в объятия, и та обмякла в его руках и горько зарыдала. Риэр поспешил захлопнуть дверь, потом тоже ринулся к Рии и обнял ее поверх брата. — Что случилось? — спросил он, встретившись глазами с тревожным взглядом Мэнно, и отчего-то уже сейчас понимая, что всем его планам суждено было пойти прахом. — Я разговаривала с Эмиелем, — кое-как справившись с рыданиями, ответила матушка, прижимаясь к обоим сыновьям, как замерзший кутенок к ногам доброго хозяина, — он сказал, ваш отец больше не хочет никакого лечения, мол, все это — бесполезно, а он хотел бы уйти, находясь в твердом рассудке. — братья молчали, а Рия, еще раз вздрогнув, прошептала едва слышно, точно сама не желала слушать собственных слов, — ему осталась пара недель — не больше. О, мальчики, что же мы будем делать?..- она снова расплакалась, и, пока Мэнно ласково гладил мать по волосам, Риэр проговорил с неожиданной даже для самого себя убежденностью: — Мы тебя не оставим, мамочка. Мэнно и я — мы будем рядом с тобой.