***
Годжо Сатору все, что он ненавидел в людях. Громкий, наглый, готовый плюнуть на все, что ему не нравится, он вторгся в его жизнь, подобно тайфуну, но — Мегуми никогда не признается в этом — в самый нужный момент. Денег у них почти не осталось, и, если бы не соседи, они давно умерли бы с голоду. Тсумики делала все, чтобы он не волновался, и говорила, что это ее обязанность, как старшей, заботиться о нем. Она забавно хмурила брови и недовольно поджимала губы в эти моменты, ворча себе под нос, что маленьким глупым братьям незачем забивать себе голову такими вещами. Мегуми смотрел и думал, что ей всего семь, и она сама еще маленькая и глупая. Он смотрел, смотрел, смотрел, а его сердце щемило от любви и обожания. Поэтому когда Годжо Сатору — шумный, раздражающий, яркое бельмо на глазу, — рассказал ему, что его папаша, продал его какому-то клану Зенин, все, о чем он мог думать — это Тсумики. Он не злился на отца. Ему было все равно — он так и сказал Годжо. В его сердце нет места для человека, чье лицо и имя давно исчезли в темноте ночи и холодных стенах. Тсумики — все, что у него есть. Все, что он делает, ради нее. И если этот клан Зенин не сможет гарантировать ей счастья, то он может катиться куда подальше. И плевать, что там сделал его отец. Он никогда не сможет отплатить ей. За все. Бороться за ее счастье сейчас — самое малое, что он может сделать. Но Мегуми всего шесть, он очень, очень умный ребенок, который знал много всего, и этого было недостаточно. Он об этом не знал, но его отцу было не плевать, поэтому он послал за ним Годжо Сатору.***
Годжо забрал их с Тсумики в другую квартиру. У них теперь были разные комнаты, холодильник, всегда набитый едой и горячая вода. В доме было тепло, и не было необходимости по ночам прижиматься друг к другу, в надежде согреться. Все было чужим и непривычным, но гораздо, гораздо лучше, чем раньше. Сатору он все еще не доверял, пусть Тсумики и нашла с ним общий язык. Но его сестра яркий и светлый человек — общий язык она найдет с любым. При всей своей мудрости, она было ужасно доверчива, и Мегуми взял на себя роль разумного и рассудительного. Плохого ребенка, короче говоря. Если с Тсумики все было замечательно, то с ним Годжо не знал, что делать. Фушигуро это замечал, но свое поведение менять не собирался. Годжо им помог, а в ответ он согласился стать шаманом, чтобы помочь ему в его целях, которые были слишком уж благородными для кого-то вроде Сатору. — Ты не должен столько хмуриться в этом возрасте. — Мое лицо всегда такое. — Ты ведешь себя слишком по-взрослому, — шаман устало потер переносицу, держа в руках пакет со сладостями, которых было слишком много для двух детей, особенно если один из них сладкое вообще не ест. Годжо всегда оставлял им слишком много денег. Тсумики каждый раз ему об этом говорила, но тот всегда отмахивался, а после приносил с собой кучу вкусностей. Иногда он оставался, и они втроем сидели вместе. Мегуми всегда молчал, несмотря на попытки Сатору его растормошить. Он правда старался. Навещал их, когда мог, забирал со школы, следил, чтобы у них всегда было все нужное. Годжо был избалованным, и их тоже баловал. Он много недоговаривал, большую часть времени был невыносимым, все рвался трогать его и дразнил при удобном случае. Но он не был плохим. Он не был много чем. Ответственным взрослым, к примеру. Да и вообще взрослым он не был. Но он не был плохим. Мегуми не мог его ненавидеть, особенно когда глаза Тсумики горели, стоило ему появиться на пороге их квартиры. Как-то незаметно, Годжо стал частью его жизни.***
Он был рядом, когда Мегуми впервые призвал Гончих псов. Ему все еще шесть. — Молодец, — голос Годжо звучал слишком уж довольно, и он, несмотря на усталость, повернулся к нему. Темные очки затерялись в белоснежных вихрях, а голубые глаза внимательно смотрели на него. — Молодец. Он смотрел в упор, Мегуми физически чувствовал тяжесть его взгляда. Голубые глаза, широко распахнутые, ярко мерцали, словно два кристалла. Мегуми упрямо смотрел в ответ, от чего губы шамана растянулись в широкой улыбке, немного безумной и такой довольной. Фушигуро не понимал, почему он такой довольный, но ему было не важно. Сатору смотрел на него непонятным взглядом, который вызывал мурашки вдоль позвоночника. Годжо неожиданно громко рассмеялся. — Какой же ты умница, Мегуми! Он чувствовал невероятную усталость во всем теле. Гончие псы сидели рядом, с любопытством оглядываясь вокруг, и он позволил себе завалиться на одного из них. Мягкая, но холодная шерсть лезла ему в лицо, но он неотрывно смотрел на своего, теперь уже учителя, который не мог перестать улыбаться. — Ты сошел с ума? — Не говори глупостей, — отмахнулся от него Годжо, и подойдя к нему, присел на корточки. Широкая ладонь легла на голову одному из шикигами, и они тут же исчезли, рассыпавшись, подобно песку. Мегуми ойкнул от неожиданности и упал прямо на него. — Ла-а-адно, на сегодня с тебя хватит. — Я могу сам, — буркнул себе под нос мальчик, когда его подняли на руки. — Конечно, — насмешливо ответил Сатору, крепче прижав к себе маленькое тело. — Но ты сегодня хорошо постарался, и я уверен, что чертовски устал. Мегуми невнятно замычал себе под нос, прикрыв глаза. Плечо Годжо было на удивление удобным и теплым. Его дорогущая одежда всегда приятно пахла, поэтому он сильнее зарылся носом в мягкую ткань, сомкнув руку за его шеей. Сатору держал его крепко, но аккуратно, чтобы мальчику не было некомфортно. Они молча покинули додзе школы, где обычно тренировались, и все это время улыбка не покидала его лица. — Чему ты улыбаешься? — голос прозвучал приглушенно, но Мегуми уже был сонным, чтобы поднять голову и внятно повторить свой вопрос. — А что, нельзя? — насмешливо спросил шаман, краем глаза посмотрев на него. Его очки уже лежали на переносице, скрывая голубые глаза, но Мегуми хорошо помнил его взгляд. — Я просто тобой горжусь. Перед глазами маячило горло Сатору, на котором он разглядел белесый шрам. Не очень старый, но полностью заживший. Даже к нему можно подобраться, оказывается. Мегуми прикрыл глаза, пытаясь осмыслить услышанное. — Заткнись. Чужое плечо было очень удобным, а смех — чистым и комфортным.***
Мегуми помнит руки отца, которые его обнимали. Они были сильными и могли с легкостью сломать ему позвоночник, но отец всегда был очень осторожен с ним. Он помнит, как потяжелело сердце, когда его бросили. А еще Мегуми помнит, как в его жизнь, подобно тайфуну, ворвался Годжо Сатору, который совмещал в себе все, что он ненавидел в людях. Мегуми помнит облегчение, которое испытал, когда понял, что он собирается остаться.