dacryphilia

Порко Галлиард

…это тот, кто плачет. У него репутация подстрекателя, язвы, того, кто сложив руки на груди, злится, пыхтит и закатывает глаза только потому, что может. Начинает драку, заканчивает драку, хмурый, тот, к кому ты идёшь, когда хочешь услышать что-то пессимистически реалистичное. Он не хочет говорить, что все так притворственно, потому что это не так, но он гораздо более эмоционален, чем показывает. Гораздо мягче. Он чувствует все глубоко, слишком глубоко, и это проявляется как непостоянство, гнев и раздражение — но здесь, в твоей постели, в его постели, это все— —О, детка, — воркуешь ты — и перестаешь подпрыгивать у него на коленях, чтобы надуться, обхватив его острый подбородок мягкой рукой. Его глаза покраснели, нос и щёки тоже порозовели, губы дрожат в попытке сдержать крики, застрявшие в горле. Он думает, что его руки были приклеены к твоим бедрам в течение нескольких часов, но время начало бежать, скользить и искажаться так, как на самом деле не должно. —Ты плачешь, мой милый мальчик. Ты единственная, кому он позволяет так дразнить себя — он имеет в виду, когда он уязвим. Когда он кропотливо снимает каждый защитный слой, который он создал, и лежит голый, чтобы ты любила, чувствовала и использовала — потому что он позволяет тебе использовать его, Боже милостивый, он позволит тебе использовать его, если это означает, что ты возьмешь его член в руку, возьмешь все это в себя и будешь задыхаться, как он. Он позволит тебе использовать его, если ты будешь нежно целовать его, называть своим красавчиком и ездить на нем так, словно от этого зависит твоя жизнь. — Не могу… ничего не могу с собой поделать, — говорит он, слегка шмыгая носом, но пытается проморгать жжение в глазах и комок в горле. В этот момент Порко не слишком уверен, вызваны ли слезы ощущением того, как ты сжимаешь его член, или внезапным осознанием того, что он действительно, действительно любит тебя. —Это так хорошо. Твои губы изгибаются в улыбке, слишком дьявольской для твоего лица — но это ты. Это все ты. Независимо от того, лежишь ли ты на нем, вращая бедрами и прижимая его руки к свей груди, или под ним, шепча его имя и умоляя, ты уже давно довела до совершенства идеальный маленький ангельский фронт. Широко раскрытые глаза и блестящие, искусанные губы, мягкие стоны его имени — все это легко отбросить в сторону и обменять на самодовольные ухмылки и стратегически расположенные засосы. Рука на его сердце. Жжение в его глазах возвращается с новой силой, и твои бедра ускоряются. Тепло в животе нарастает; растет, растет и растет, пока пальцы на ногах не скручиваются, а сердце не застревает в горле, и он не просто думает об этом сейчас; нет, он это знает. Он любит тебя, он любит тебя, он чертовски любит тебя, он сделает для тебя все, что угодно, если ты просто… просто— —Если ты хочешь кончить, — ты тяжело дышишь, ухмыляясь, и он знает, что выглядит как дурак — знает, что смотрит на тебя с открытым ртом и широко раскрытыми глазами, —ты знаешь, что должна сделать, дорогая. Как он мог забыть? Это его любимая часть. Он берет два пальца, подносит их ко рту; обмазывает их липкой, вязкой слюной, прежде чем попытается поднести их к тебе. А потом он протягивает руку между вами обоими и проводит прямо по твоему маленькому клитору, прямо по своему любимому маленькому бутону — и эффект мгновенный. Твоя киска сжимается вокруг него, и твой голос дрожит, тонкий, пронзительный и отчаянный, такой же отчаянный, как и его собственные стоны; твоя рука на его груди дрожит, и твои глаза прикрыты. — Ты такой… Боже, Порко… ты такой милый! У тебя такой голос, словно ты сама готова расплакаться. Ты продолжаешь водить большим пальцем по его скуле, размазывая слезы, которые капают из его глаз по коже, твой рот приоткрыт в небольшом «о». Как будто видеть его с затуманенными глазами и рыдающим-это самая сексуальная вещь, которую ты когда— либо видела, и-черт возьми, может быть, это так. Потому что ты сжимаешься вокруг него, дыхание застревает в горле, звуки становятся все более и более хнычущими, пока… Боже, вот оно. Это откровение, вот что это такое. Липкие стенки напрягаясь и расслабляясь, пульсируют и массируют его член, как будто это все, что он когда — либо должен был делать — бедра Порко приподнимаются, и прежде чем он это осознает, он тоже кончает. И тоже плачет. Открыто. Выкрики твоего имени и бессмысленные бредни — он понятия не имеет, что говорит, только то, что он наполняет тебя, и ты такая теплая, такая теплая и влажная, его разум затуманен, и ничто другое не имеет значения, кроме того, что здесь и сейчас. Ты падаешь ему на грудь, тяжело дыша, и Порко думает — знает — что, как и каждый раз, когда вы вместе ложитесь в постель, он никогда не будет прежним. Что он сказал раньше? Ах, да: рука на его шее и на сердце.