– II –
— Ну и где этот полудурок? — Тобирама, уже собравшийся, топтался у знака, где, как сказал Хаширама, его должен был ждать Рейзо. Рейзо не было. — Он совсем обнаглел? Ждать его в шесть часов утра? На границе наших земель? — он фыркнул. — Лучше бы на рыбалку сходил. Тобирама стоял возле указателя точно около получаса — за это время он успел проклясть всю ближайшую родню Рейзо, а затем вспомнить про каждую побочную ветвь клана Кагуя. Он держал ладонь на рукоятке катаны, осматривался по сторонам, прислушивался к шелесту замерзавшей ноябрьской травы, даже начал ходить по кругу, щёлкать пальцами левой руки, затем согревать их тёплым дыханием, перечитывал чёткое название «Танзаку» десятки раз, пока не почувствовал уже знакомую чакру, развернувшись кругом. К нему приближался размытый силуэт. Чёрная точка сошла с просёлочной дороги, потянулась с заметной ленцой, а затем помахала рукой. Издалека было не увидеть только одного — широкой улыбки. Чем ближе становился Рейзо, тем сильнее Тобирама вздёргивал бровь: он видел, с одной стороны, лицо Рейзо, а с другой стороны — не его, и это была вовсе не техника. Рейзо перекрасил волосы в медно-рыжий, вставил зелёные линзы, закрасил пятно на подбородке, а красные точки — символ его клана — спрятал за тканевой синей повязкой. Ещё и нарядился в обычное тёмно-серое кимоно, в брюки с тканевым поясом, на котором висели кунай и сюрикен — только для вида. Через плечо Рейзо перекинул дорогую кожаную сумку, в которой прятались бумаги. И только стальное кольцо осталось на своём месте. На среднем пальце. — Какого чёрта ты так вырядился? — Тобирама фыркнул. — Цирк уехал, а один клоун остался? — он осмотрел его с ног до головы ещё раз. — С рыжими волосами ты к тому же напоминаешь Узумаки какого-то, в лучшем случае члена побочной семьи, а в худшем — вообще полукровку. — На то и расчёт, волчонок, — Рейзо усмехнулся, — разве мне не идёт рыжий? — Придурок, — выдохнул Тобирама, — так ты поэтому заставил меня ждать полчаса? — Поверь, я мог бы управиться быстрее, если бы не... — он прокашлялся, — у меня были некоторые дела. Так вышло, что задание как раз вклинилось в моё обычное расписание, а ещё у меня появилась свежая мысль по поводу одной техники, м-м-м... — Не строй из себя занятого, — Тобирама закатил глаза, — если бы у тебя появилось расписание, у коров бы на следующий же день прокисло всё молоко, а в реках завелись бы крокодилы, — он снова держался за рукоятку катаны. — Мы идём или нет? — У коров бы молоко прокисло только в том случае, если бы ты внезапно стал приветливее или хотя бы стал улыбаться чаще, — усмехнулся Рейзо. — Идём. Чем раньше мы прибудем в Танзаку, тем лучше, у меня были кое-какие дела, на которые опаздывать будет... смертельным бескультурием, — он подмигнул. — Выдвигаемся. — Ещё приказов от тебя не хватало, — проворчал Тобирама. — Ты сам же и опоздал. — За что ужасно извиняюсь, — Рейзо склонил голову, — или ты хочешь поговорить о... — Идём, — Тобирама сорвался с места, оставляя того далеко позади. — Сколько прыти, — Рейзо догнал его довольно быстро, — сила юности? Тобирама решил пойти по другому пути — игнорировать. Они следовали по прямой подмёрзшей дороге, которая покрылась тонким слоем снега — тот кружился вчера в воздухе. Тобирама помнил, как выглянул ночью в окно, приоткрыл его и вытянул ладонь — несколько снежинок упало в его руку и тут же растаяло. Хаширама тогда пробурчал сквозь сон: «Закрой, пожалуйста, окно, мыши летучие залетят». Природа только-только пробуждалась, она зевала, потягивалась с древесным хрустом и сыпала снежные опилки всё вниз, вниз, желтогрудые синицы скакали по чахлой калине, росшей среди облезлых лип и осин, кустарники, вереск, заледеневшие колокольчики, вьюнки тянулись по земле, словно седой замёрзший панцирь, листья папоротника успели стать рыжими, засохнуть, задремать, их вены уже потемнели от первых морозов, предвестников грядущего декабря... На пустой дороге не было даже следов от повозок или копыт. По ней словно никто не ходил, лишь трещали от ветра влажные, покрытые иголками инея ветви. Рейзо оглядывался по сторонам ровно столько же, сколько и Тобирама, тоже замечал, что в Танзаку по этим путям не шли многочисленные караваны. Дорога шла ровная, без поворотов, по обочинам остались следы древних лесорубов — тёмные мёртвые пни. Возле следующего указателя они остановились. Тобирама собирался направиться по большаку, где ходили все, кому был известен Танзаку, однако Рейзо вцепился вдруг в его руку, затем отпустил и сделал шаг назад как раз перед тем, как Тобирама ощетинился и готовился выплюнуть следующее ругательство. Развилка перед указателем была значительная, а тропа, что вела в холмы, и вовсе заросла: мелкие каменные ступени разъехались от старости, их раскололи древесные корни и малахитовый мох. Рейзо прислушивался — внимательно и долго, — после чего ступил на спутанную тропу пилигримов. Тобирама нахмурился и не сдвинулся с места. — Куда ты попёрся? — прорычал он, когда Рейзо зашагал по ненадёжной дорожке. — А ты куда? — Рейзо посмотрел на него через плечо. — Мы идём в Танзаку этим путём. — С чего бы? — Тобирама не сдвинулся с места. — Этой дорогой никто вообще не ходит. — Потому что большинство людей верят в суеверия, — Рейзо пожал плечами, — ты тоже? — Я не бестолочь, чтобы верить в призраков, — Тобирама смотрел в небо. — Но я не могу понять, зачем нам идти там, где можно ноги переломать, а не там, где ходят нормальные люди? — он попытался прикинуть в голове, сколько бы времени ушло на дорогу, если идти холмами, где обитали лишь птицы и звери да остались развалины старой крепости. Долго. — Ты же от меня не отстанешь, — вздохнул Рейзо, — ну ладно, послушай: в Танзаку проверяют документы у тех, кто не может похвастаться чистой родословной или доказательствами своей принадлежности к великим кланам, — он почесал затылок, — но так вышло, что мой клан попал в немилость во многих землях, так было на протяжении многих веков, — Рейзо поковырял носком своей сандалии ступеньку. — Хочешь, чтобы я помог — помоги мне. Не надо светиться. — И как же ты собираешься забалтывать стражников и остальных? — Тобирама скрестил руки на груди, по-прежнему не двигаясь с места. — Тебя всё равно будут проверять. — У меня есть план на этот случай, — Рейзо развернулся, потоптался на месте, поёживаясь. — Что ещё за план? — Тобирама пнул камень. — У тебя есть поддельные документы? — На самый крайний случай, — протянул Рейзо, взялся за спадавшую до самой земли ветвь, на ней люди повязывали ленточки разных цветов — в память. Пощупал мёртвый росток на ней. — Если будешь упрямиться, мы опоздаем. Второго шанса уже не будет. — Так, чёрт побери, объясни, куда мы опаздываем? — Тобирама поджал губы. — На фестиваль оружейников, конечно же, — Рейзо состроил такое лицо, будто разговаривал с иностранцем, потом выдохнул: — Есть человек из соседних земель, который поможет вам со связями, если всё пройдёт по плану. В ноябре он посещает фестиваль со своим единственным сыном, который, к твоему счастью, крайне заинтересован в вашем клане, во всяком случае, так было раньше, на тот момент, как я это узнал. — Задание у нас иное, — Тобирама нахмурился, — времени на болтовню не будет. — А я думаю, что будет, — Рейзо отпустил ветку, которая с треском дёрнулась назад. — Я успел поспрашивать Хашираму о твоих планах: мы будем иметь дело с важной шишкой, её связи в мире аристократов настолько обширны, что иногда мне кажется, она сама их плетёт, точно паучиха, — он улыбнулся. — Хороший план, волчонок, но добиться её уважения сложнее, чем ты думаешь. Придётся ещё языком поработать и не опозориться. — Как твой человек связан с ней? — Тобирама упрямо не отступал от указателя. — Он её любовник, — сказал Рейзо и рассмеялся, — и сын его на самом деле тоже. — Если ты думаешь, что я так просто поверю в твой бред... — Тобирама фыркнул. — Надеюсь, ты будешь так же уверенно разговаривать с госпожой Эми, — Рейзо обнял себя. — Она любит перспективных молодых парней с головой на плечах, особенно тех, у кого подвешен язык. — Он потёр плечи. — Какая же холодрыга, надо было взять что-то ещё. — Ты-то её откуда знаешь? — Тобирама с подозрением прищурился. — Старые знакомые? — Можно и так сказать, — Рейзо ответил уклончиво, и Тобираме это не пришлось по душе. — Если хоть одно слово, которое ты сказал, — ложь, ты покатишься из наших земель вместе со своим кланом безумцев, ясно тебе? — Тобирама понимал, что времени у них было ещё достаточно, но, если он хотел узнать мотивы Рейзо, было бы лучше наблюдать за ним в привычной его среде обитания — во лжи, в которой он с высокой вероятностью никогда не признается. Тобирама сдвинулся с места. — Как тебя зовут по этим документам? — Это, — он занёс палец, — это не столь важно. — Покажи свои документы, — настаивал Тобирама, потянувшись за его сумкой, — ты сам затеял эту игру, так играй по своим правилам до конца, — он заметил, что Рейзо вытянул пару бумаг из внутреннего кармана с крайне тяжёлым вздохом. — Хочешь, чтобы твой сомнительный план стал ещё более сомнительным? — Мой план вовсе не сомнительный, он надёжнее самурайской стали, — Рейзо покачал головой, — но я бы всё-таки хотел оттянуть момент, когда ты вслух стал бы называть меня таким образом, — он опять вздохнул, — я и без того не так высоко поднялся в твоих глазах. Скорее, ты думаешь обо мне не лучше, чем о грязевой жабе в прекрасном саду, которая пожирает корни твоих драгоценных цветов. — Дай сюда, — Тобирама сработал быстрее и вырвал из его рук поддельные документы, затем, вчитавшись, вопросительно вздёрнул бровь и едва подавил смешок. — Ты заплатил за это деньги? Сколько? А впрочем, неважно. — Это всё было сделано по старой дружбе, — Рейзо выдернул у него бумаги. — Или из взаимной ненависти, — Тобирама прикрыл рот ладонью. — Приятно познакомиться, Чихающая Собака. — Да, теперь я Кушами Ину, — Рейзо поправил его, сунув документы обратно. — Вообще это известное имя, оно прибыло к нам с северных земель, где горы достигают небес, основано на местном диалекте, древнем, должен сказать, и уважаемом, раньше так называли мальчиков в состоятельных семьях, так как верили, что это отгоняет болезни по мужской линии, — он почесал слегка заострённое ухо. — Там же это имя носил в старые времена глава семьи Кушами, отважные воины, они в своё время покинули территории самураев и унаследовали их путь меча и тончайшие традиции... Впрочем, я не ожидал, что ты будешь это знать. — Чихающая Псина, — всё же фыркнул Тобирама, скрывая за этим злорадный смех. — Человек подошёл к своей работе творчески. — Очень творчески, — Рейзо отвернулся и стал подниматься всё выше по ступеням. Тропа, всходившая на холмы, петляла из стороны в сторону, словно драконий гребень, под ногами вечно крошились ступени, особенно неудачные хрустели под сандалиями и съезжали вниз — так что Тобирама несколько раз оступался, пока не приноровился: он оценивал обстановку вокруг. На каждом пятидесятом шагу стояла потрескавшаяся серая статуя в форме лошади, вставшей на дыбы, копыта её были аккуратно вырезаны, на них редкие паломники оставляли красные ленты, которые успели выцвести до цвета безысходности и поражения — белого. От таких же редких арок остались одни основания, видимо, их растащили на дрова в час нужды. Деревья, в основном богатые заросли ольхи, склонялись над тропой, точно скрывали её от сурового ноябрьского неба. В кронах самых древних свили гнёзда вороны. Слабый ветер появился лишь на подходе к вершине холма, он игрался в ветвях, шебуршал в траве и гонял пушинки снега в воздухе, словно бледных мотыльков. Корни под ногами напоминали кандалы, цепи, преступные путы — они торчали из-под земли, тёмные, поросшие белым мхом. Тут и там среди травы, хрустящей от мороза, пробиравшего до мурашек, прорезались блоки, хребты крепости, а может, храмы, где обитали призраки, как считали многие. Так за ними и закрепилось название «Призрачные Вершины»; говорили, сюда приходили люди, отправлявшиеся в последний путь, пропадали без вести, терялись, блуждали, а потом, спустя недели, месяцы, годы, находили безликие кости, обглоданные дикими зверями. Тобирама не верил, но был уверен, что эти ольховые кущи, эти бесконечные ступени и воздух, от которого его щёки горели, как ночные фонари, зажигаемые часовыми в их землях, в их резиденциях, как свечи, которые загорались в коридорах и в спальне Нао — вдовы их отца, — хотя ей это было без надобности... Тобирама легко переносил мороз, холода, любые невзгоды, и теперь он наслаждался тем, как Рейзо всё кутался в свою одежду и едва не постукивал клыками о клыки, потирал руки, согревал их как мог, прятал в сумку, в карманы, затем сдавался и просто сжимал-разжимал покрасневшие кулаки. Они бежали не переговариваясь. Рейзо вёл их известным ему маршрутом, словно бродил этими запутанными тропами тысячи раз. Тобирама не отставал, однако его начинало беспокоить одно: преимущество сейчас было за его спутником. Если его завели сюда намеренно, чтобы прикончить, Тобираме бы пришлось юлить и уходить из леса, с которым он был не знаком... Рейзо двигался порой слишком непредсказуемо, ворочал головой, перескакивал поваленные стволы, проводил ладонями по взметнувшимся копытам статуй, а затем исчезал за очередной ольхой, по коре которой изредка ползали голубовато-серые поползни. Тобирама фыркал, но следовал тем же стихийным дорожкам, отмеченным иногда призрачными ленточками на ветвях, старыми заплесневелыми подношениями, от которых разило гнилью издалека. Он не спрашивал, хотя вопросы созревали в его голове, словно в грибнице. Когда они поднялись достаточно высоко, на расстоянии в тысячи шагов показался замок Танзаку — и Рейзо широко улыбнулся, расправив руки. Рукава его кимоно трепал слабый ветерок, от которого Тобирама поперхнулся, захватив слишком много воздуха. — Почти пришли, волчонок, — покровительственным тоном сказал Рейзо, — но надо кое-что обговорить. Что бы ты ни увидел, не вмешивайся, всё идёт по плану, а если нет, я со всем разберусь. Ты ведь не хочешь подмочить себе репутацию до того, как раскроешь рот? — Я похож на дурака, который полезет не в своё дело? — Тобирама нахмурился. — За кого ты меня держишь? — он невольно залюбовался стенами Танзаку и самим замком, который выделялся на фоне густого леса; это продлилось долю секунды, затем он опомнился, когда заметил, что Рейзо слишком понимающе улыбнулся. — Что пялишься? — Красиво здесь, правда? — Рейзо перестал подставляться падающему снегу. — И воздух чистый, говорят, это полезно для общего самочувствия и, — он провёл пальцами по теперь рыжим волосам, — для повышенной мозговой деятельности, а ещё многие поэты эпохи, предшествующей нынешней, находили здесь вдохновение... — Прибереги своё балабольство для стражи в Танзаку, — осёк его Тобирама. — О, не стоит беспокоиться на этот счёт, — Рейзо принялся спускаться, — словарный запас позволяет мне не скупиться на красочные обороты. Знаешь, что мне напоминает ноябрь, Тобирама? — он не останавливался. — Может быть, есть мысли? — Заткнись, — прошипел Тобирама. — Остановку сердца, — Рейзо не сбавлял темпа, — перед глазами темнеет... веки поднимать всё тяжелее... дыхание не поддаётся контролю... — он говорил всё тише, — поэтому мне нравится это время. Ещё одно напоминание, что смерть однажды... Он не стал договаривать — только махнул рукой, перескакивая сразу через пару ступенек, не боясь запнуться на одной из них или покатиться кубарем дальше, где выросли травяные шишки на тропе. Ольха шумела всё тише, почти шептала в спину, прощаясь, воздух при спуске потеплел, и среди тёмных стволов растопился белёсый туман, пусть измельчавший снег до сих пор парил в воздухе, таял на ладонях и ткани, застывал лишь на вырезанной гриве статуй в форме лошадей — у многих на этой стороне холма не было копыт, у одной — головы, у третьей — хвоста, но изуродованные мхом ноздри топорщились, будто изваяния могли сделать первый и последний вдох, фыркнуть, застучать по постаментам со стёршимися от времени надписями... Рейзо резко остановился возле старого пня, прикусил большой палец и, брызнув каплей крови, оставил возле себя печать призыва: из клубов серого дыма появилась белая лисица, невысокая, гладкая, ухоженная, с острыми клыками и умными тёмно-серыми глазами. Она вильнула хвостом, своевольно вздёрнув вверх нос, а затем перевела очень подозрительный взгляд на Тобираму — даже почти по-человечески прищурилась, наморщила нос, приподняла губы, показывая зубы, но Рейзо шлёпнул её по боку ладонью и потрепал за уши, которые она мгновенно прижала к затылку. Заворчала и быстро затихла, переминаясь с лапы на лапу. — Рики, он свой, свой, — пояснил Рейзо, продолжая ерошить её шерсть, — волчонок, мог бы хотя бы не так давить на всё вокруг своей чакрой, ты её настораживаешь таким образом только сильнее. Знаешь, лисы любят начинать новые знакомства с дружеской ноты, — он выждал, пока Рики слизала оставшуюся кровь с его пальца, — так они решают, кому можно вцепиться в глотку ночью, а кому — нет. — Что лисица, что хозяин — одного поля ягоды, — Тобирама втянул носом воздух. — Рики считает, что от тебя несёт волчатиной, — Рейзо теперь трепал лисицу по холке. — Я, видимо, не единственный заметил, с кем ты заключил договор, — он вдруг рассмеялся, когда Рики снова взглянула на Тобираму. — Ещё говорит, что от тебя деревом пахнет. Сандалом. Она этот запах хорошо знает, прошлая призывательница лис часто им злоупотребляла во время своих многочисленных медитаций. Спрашивает, ты тоже этим увлекаешься? — Лисы не говорят? — Тобирама сохранил безразличное лицо, хотя сам был заинтересован: он никогда раньше не видел призывных лисиц и не знал об их способностях, их шиноби использовали очень редко, из-за своенравия. — И ты читаешь её мысли, так, что ли? — Так и есть. — Рейзо достал из сумки свиток, пробежался по надписям глазами, свернул его и сложил в тубус на лисьей шее. — Она отнесёт послание моему знакомому, он будет знать, что пора отрабатывать долги — но не будет знать, что я в Танзаку, — он свистнул, и Рики сорвалась с места, побежав вниз по склону серебристой молнией, которая быстро скрылась в тенях и тумане. — Видишь, у меня всё действительно идёт по плану. — Рано ещё об этом говорить, — Тобирама прошёл мимо, не оценив его похвальбы. Они спускались дальше, покидали границы Призрачных Вершин и развалин; чем ближе становился Танзаку, тем больше деревьев было срублено, остались лишь трухлявые пни с серо-жёлтым трутовиком, старым, выцветшим. Ближе к выходу на большак появились старые булыжники, которые притащили сюда намеренно, оставив на промёрзшей земле борозды. Тобирама сразу понял по свежим цветам и бобовому пирожку в виде подношения, что это была дань уважения мёртвым, возле одного булыжника лежала тряпичная лошадка с глазами-бусинами. Он шёл теперь первым. Рейзо отчего-то замедлился и всё смотрел в небо, словно выискивал там воздушных змеев или вороньи крылья, а затем впереди обнаружился плакат, прибитый к стволу взрослого дуба, на котором ещё висели старые жёлуди и шапочки от них. На плакате была женщина: серо-зелёные глаза, пепельно-русые волосы, короткие, уродливый шрам поперёк всего ромбовидного лица, розовое пятно на подбородке, взгляд опасный, улыбка опасная и такая же опасная награда — много нулей за голову так называемой Кагуя Эмири. Тобирама скосил взгляд на Рейзо — и у него не было ни единого сомнения, что та женщина на плакате, преступница и убийца, приходилась тому очень близкой родственницей. — С чего такие взгляды, волчонок? — Рейзо наконец обратил на него внимание. — Плакат? — Твоя мать? — Тобирама сорвал плакат и сунул ему в лицо. — А, мама, — поморщился Рейзо всего на мгновение, словно в слове «мама» было больше яда, чем на клыках королевской кобры. — Про неё не забыли даже здесь. Красавица, правда? Жаль, умерла недавно, трагическая смерть, — он протянул это без особой грусти, как будто умерла не его родительница, а незнакомая ему дворняга, прямо на улице, от чумы или бешенства, с пеной около рта. — Честно говоря, я её без шрама и не помню, — Рейзо скомкал плакат и бросил на землю, вдавив в оттаивавшую траву ногой, — кажется, им её наградили люди из клана Учиха: мы тогда с ними не сошлись интересами... мягко говоря. — Может, мне тебя сдать властям? — криво усмехнулся Тобирама. — Меньше было бы проблем. — Но тебе сначала придётся их убедить, что я это я, а не Кушами Ину... — снова занёс палец Рейзо, когда Тобирама прикинул в голове, что мог бы купить себе новую катану за то вознаграждение, которое сулили в более частых плакатах со знакомым лицом Кагуя Рейзо — «убийцы, каннибала, вора, разорителя могил, брать живым или мёртвым». — Я уже так вжился в эту роль, что тебе придётся очень непросто. — Мне потребуется всего секунда, — Тобирама в одно движение схватился за катану и тупой её стороной направил удар прямо в бок Рейзо — но лезвие мгновенно встретилось с костяным блоком: рёбра Рейзо с левой стороны стали крепче и защитили внутренние органы от сотрясения. Только на коже его теперь явно остался синяк. — Я думал, ты по-другому заблокируешь удар. — Не портить же одежду, — Рейзо выдохнул, даже не поморщившись, — мне в ней ещё в Танзаку ходить, а дыры вызвали бы подозрения, особенно в таком интересном месте. — Синяков не боишься? — Тобирама немного расслабился, убирая катану в ножны, чувствуя своё превосходство, но всего через мгновение уже сам оказался прижатым к земле, когда Рейзо подсёк его ногу и упёрся тяжёлым коленом в его нагрудник. Из его тёмной от загара ладони торчала острая окровавленная кость, капли падали на траву. — Не боюсь, — Рейзо одарил его привычной улыбкой, втягивая кость обратно. Ещё одна кровавая капля упала на щеку Тобирамы, и тот быстро и безразлично стёр её, нахмурился, поднялся на ноги, отряхнулся. — На твоём месте я бы смотрел под ноги. Больно? — Нет, — Тобирама бросил на него взгляд исподлобья. — В Танзаку костями не разбрасывайся, иначе всё твоё прикрытие пойдёт коту под хвост. — Всё зависит от того, будешь ли ты размахивать своей катаной, волчонок, — он, как кот, провёл языком по ладони, на которой остались ещё брызги вязкой венозной крови, и Тобирама окончательно отвернулся от него, зашагав по большаку, на который они ступили. Танзаку предстал перед ними оживлённым муравейником, обнесённым каменной стеной. За воротами цокали копытами тягловые лошади, с грубыми белыми щётками над крепкими копытами, они тащили вагончики, повозки, тележки, это был целый караван с дорогими винами, посудой, мебелью, тканями, украшениями, картинами... Тобирама не в первый раз заставал Танзаку таким — и ему нравились эти улицы, эти узорчатые крыши, лавки, мастерские... Он сделал первый шаг вперёд, чтобы стать частью города, песчинкой среди человеческих барханов, но его сразу остановили стражники. На них была дорогая броня, у одного — танто, у другого — катана, третий занимался бумагами. Они подозрительно его оглядели, уцепились взглядами за хаппури с символом клана Сенджу и слегка склонили голову в знаке показного уважения. На Рейзо они обратили внимание не сразу. — Добро пожаловать, молодой господин Сенджу, — поприветствовал Тобираму массивный здоровяк, который напоминал стену вокруг Танзаку, бледный, с широкой переносицей, ясными светло-карими глазами и короткой бычьей шеей. — Вы прибыли как раз вовремя: городничий уже закончил свою речь и начал фестиваль, — он скосил взгляд на Рейзо, подозрительно прищурился: — Позвольте спросить, а это кто? Узумаки? — Не расшаркивайся перед ними, — шепнул второй стражник ему почти на ухо, — документы. — Документы, — повторил за ним здоровяк, протягивая руку к Рейзо, — иначе мы не имеем права вас пропустить. — Секундочку, — Рейзо торопливо начал рыться в сумке и с победным «ага!» презентовал фальшивые личные данные. — Держите, господа, проверяйте на здоровье, все мы знаем, какая у вас неблагодарная и паршивая работа. Первый стражник стал листать документы, остановился, кивнул второму и третьему. Все заулыбались как один — и Тобирама знал, они бы рассмеялись, если бы их не стесняли обязанности и дорогие доспехи. — Ваши родители вас явно не любили, господин Чихающая Собака, — сдерживая смешки, проговорил третий, он оказался самым низким, самым полным, как дубовый бочонок с вином, а пахло от него соленьями и вяленым мясом. У него были толстые, как колья, жирные пальцы, которые оставляли заметные следы на бумаге. — Что вы забыли в Танзаку? На купца вы не похожи. — Ах, вы не знаете, — театрально вздохнул Рейзо, — я скромный подарок на шестнадцатый день рождения молодого господина Сенджу, — он перехватил Тобираму под руку. — Вы разве не слышали, что в таком возрасте в клане Сенджу принято дарить самых дорогих наложниц и наложников из семьи Кушами?.. Тобирама хотел прикончить Рейзо на месте, когда стражники переглянулись, не скрывая своего удивления. Что-то в их голове явно не укладывалось, но здоровяк тактично прокашлялся, кивнул и заговорил дальше, перестав оценивать Рейзо. — Прошу... прощения, молодой господин, — сказал он, — мы были не в курсе... — Вы проверили документы? — недовольно прорычал Тобирама. — Всё? — Конечно-конечно, — закивали они как болванчики, — вы можете проходить. Когда они забрали бумаги и оставили недоумевающих стражников, которые теперь разнесли бы молву о странном «любовнике», Тобирама выдернул руку из захвата Рейзо и со всей силы ударил кулаком почти в солнечное сплетение. Его рука опять столкнулась с препятствием в виде укреплённых рёбер. Тобирама снова обозлённо рыкнул, потирая ушибленные пальцы, но ещё одной попытки ударить Рейзо не предпринял — это привлекло бы слишком много внимания. — Я тебя прикончу, когда выйдем из Танзаку, это я тебе обещаю, — сказал Тобирама. — Прекрати, ты же понимаешь, что, если бы я не застал их врасплох своей репликой, они бы стали задавать больше вопросов о роде моей деятельности, — отмахнулся от него Рейзо, — это были самые выгодные слова, ценная ложь. — Ты опозорил меня своим поганым ртом, — прошипел Тобирама, — люди теперь... — Ну... — Рейзо приложил задумчиво палец к подбородку, — на этом тоже можно сыграть. — Ты кретин, — Тобирама вздохнул, ускоряя шаг, — мы должны встретиться с заказчицей на городской площади. Когда мы с ней будем говорить, не вмешивайся, твоего клана это не касается, — он посмотрел на клетки с птицами, — не ляпни при ней подобного бреда. — Такова моя легенда, — пожал плечами Рейзо, — если она спросит, я скажу то же самое. Тобирама брезгливо поморщился. Городская площадь стала крупнее, чем Тобирама помнил её: снесли старый дом, оставив после него лишь сад с древней черешней, которая плодоносила каждое лето, а теперь стояла, одинокая, на пустыре, даря тень и прохладу в жаркие дни. Тобирама заметил, что возле неё, на скамье, сидела крупная женщина с красивым пурпурным платком, повязанным на толстую шею, возле неё стояли телохранители — две аловолосые девушки, явно принадлежавшие к клану Узумаки, судя по внешним приметам; чистокровные Узумаки. Женщина читала. Книга в её руках была дорогой, кожаная обложка, инкрустированная драгоценными камнями, приятные на ощупь страницы... Тобирама знал, за такой фолиант многие коллекционеры отдали бы полцарства. На холёных аристократических пальцах сверкали серебряные кольца, а шею украшал костяной амулет, который не прятали скромно под одеждой — носили напоказ. У женщины были необычные глаза: оба зелёные, с карими расплывшимися пятнами над чёрными зрачками; сетка мелких морщинок покрывала переносицу, на подбородке — ямочка. Чёрные волосы она собрала в причёску цубуши-шимада: сбоку торчала заколка в форме белой водяной лилии. Женщина носила имя Эми из большой семьи Хора. Праздничное дорогое кимоно подчёркивало её высокий статус — её, правительницы шёлка и золота, серебра, выделявшей свои маленькие деформированные ножки и большие цепкие руки. Госпожа Эми не вышла из семьи шиноби и сама не являлась куноичи. Тобирама не чувствовал в ней сильных всполохов чакры — зато это компенсировали её телохранители, которые хорошо скрывали свои способности и вводили в заблуждение. Тобирама приблизился к черешне. — А вы, должно быть, и есть Сенджу Тобирама, — госпожа Эми кротко ему улыбнулась; губы у неё были пухлыми, ярко-красными, как спелая черешня, под которой она расположилась. — Приветствую, — Тобирама слегка склонил голову, и госпожа Эми протянула пухлую левую руку с перстнем. Тобирама заставил себя её пожать. Рука была холодная, как у мертвеца, с тонкими пластинками ногтей, которые заметно отслаивались. Он быстро отстранился, заметив, что госпожа Эми смотрела на его катану. — Я слышала, что ваш благородный клан испытывает ныне трудности, — начала она, — я бы хотела лично выразить соболезнования вашей утрате: терять родителей всегда тяжело, даже несмотря на то, что это происходит с каждым рано или поздно, — она сложила руки на коленях, — ох, но я ухожу в дальние дали рассуждений. Вам не требуется моё сочувствие, только благосклонность и связи, не так ли? — она прищурила странные двухцветные глаза. — Да, я способна оказать вам услугу, мы как раз обсуждали с нашими ближайшими коллегами, что могли бы снабжать вас и ваши нужды, если покажете, что вы люди серьёзные и выполняете свои договорённости, несмотря на ваш возраст... — Пусть возраст не вводит вас в заблуждение, госпожа Эми, — Тобирама слегка наклонил голову, он старался держаться достойно, как учил его отец. — Мой брат — человек слова. — Поэтому я не вижу его сейчас? — госпожа Эми мягко улыбнулась. — Он не мог оставить наш клан, госпожа Эми, — Тобирама сцепил зубы, — он ведь глава. — Ах, точно, — она помахала толстой рукой, — на вас ведь столько дел свалилось. — Госпожа Эми, расскажите о том, где в последний раз видели... — он мысленно сверился с бумагой, где были указаны детали задания, — эту девушку. Я осведомлён, что её заметили в деревне Нанохана, в той области, но, возможно, вам известно что-то ещё. — Если бы я знала что-то ещё, я бы непременно сообщила, уважаемый Сенджу Тобирама, — она опустила глаза, взглянула на катану очень знающим взглядом, будто когда-то сама занималась кузнечным делом либо носила с собой холодное оружие. — У вас славное оружие, досталось вам от отца, верно? — Возможно, — Тобирама опустил руку на рукоять. — У Буцумы всегда был вкус, — она улыбнулась, — да пребудут с ним предки. — Госпожа Эми, — шепнула ей на ухо девушка пониже, — скоро начнётся. — Вы пришли как раз вовремя, — заметила госпожа Эми, уже обращаясь к Тобираме, — сегодня наконец-то состоится правосудие. Мерзавца повесят на глазах у всех, чтобы, вероятно, показать, что случается с теми, кто осмеливается проникнуть в резиденцию городничего, убить четырёх его наследников, супругу и даже несчастных кошек... — Да, за кошек обидно больше всего, — кашлянул Рейзо незаметно, но Тобирама его услышал. — Кого казнят? — Тобирама взглянул на собиравшуюся толпу на площади. — Вы скоро это узнаете, не торопите события, — она не прекращала улыбаться, — что же насчёт задания, у вас есть время, пока беглянку не захватили вражеские шиноби: я слышала, похожее задание дали и вашим извечным врагам... — Учиха, — процедил Тобирама сквозь зубы, поняв намёк. — Я найду её. — ...и тогда мы сможем поговорить в более, — она поёжилась, — уютной обстановке. Тобирама отступил, когда госпожа Эми поднялась со скамьи, проведя пальцами по веточке старой черешни. Они двинулись на площадь, разделились в толпе перед виселицей, пока пустой. Рейзо схватил Тобираму за запястье в ту же секунду и потянул за собой, пока они не остановились возле мужчины с волосами, которые имели больше сходства с сухими камышами. На вид ему уже стукнуло больше сорока. Возле него стоял парень — с тёмными, почти чёрными паклями, оба обладали насыщенными синими глазами, только у младшего вдобавок были такие же карие пятна на радужках, как и у госпожи Эми. Мужчина носил с собой танто, парень — вертел парные кинжалы в руках. Первый почти незаметно пропускал свою слабенькую чакру по лезвиям. Он был старше, но узок в плечах, высок, но худощав, всё время пожёвывал засахаренные пчелиные соты, всё его лицо, от тонких бровей до малокровных пухлых губ, напоминало о родословной: аристократ голубых кровей, с именитыми родственниками и деньгами, которые он не пытался скрывать. Деньги — это дорогая броня от лучших кузнецов, деньги — это те самые парные кинжалы, которыми мог бы гордиться даже телохранитель даймё, деньги — это уверенная и раскованная походка, рассеянный задумчивый взгляд — словно всё внимание было приковано к крышам и облакам, но никак не к кузнечным горнам, молоткам, к пару, который с шипением взмывал над ванночками с маслом, когда в них опускали раскалённый металл. Тобирама заметил, что за всеми этими слоями скрывали очевидный дефект позвоночника. Отец парня осматривал всю толпу, они выбрали место недалеко от недавно сооруженной площадки, рядом с ними стояли богатые по виду купцы, торговцы, именитые актёры с выбеленными лицами, а дальше толпа рассыпалась на лица поскромнее — мелкие чернорабочие, бродячие художники, грузчики, счетоводы, конюхи, торопившиеся в большие конюшни... Постепенно площадь заполнилась до краёв, и Тобирама с трудом отыскал подозрительного знакомого Рейзо — они вместе протискивались среди собравшихся, давили ноги, гремели доспехами, замечая изредка пробегавших между рядами мелких карманников. Вскоре к площадке начали подтягиваться ещё стражники, они вели осуждённого человека со скрытой чёрным мешком головой, и Тобирама заметил странную улыбку, возникшую на лице Рейзо. Вся площадь, растревоженная, словно гнездо гадюк палкой, в один миг затихла, стоило невысокому писарю из большой тюрьмы недалеко от площади сказать первые слова. Тобирама прислушивался к чакре вокруг себя. — Уважаемые жители нашего прекрасного города Танзаку, — обратился писарь, произнося каждое слово так чётко, словно отбивал молотком сталь, — сегодня мы собрались здесь, дабы наконец-то свершилось долгожданное правосудие. Все вы знаете про ужасную резню, что случилась в резиденции городничего месяц и два дня назад, — он сделал паузу. — Мы смогли изловить мерзавца, и теперь он понесёт заслуженное наказание. Жизнь за жизнь. — Убийца! — вскрикнула женщина из задних рядов, покачивая на руках младенца. — Тварь, — шипели старухи, — боги тебя покарают, пусть твоя душа не упокоится в небесном царстве, пусть её низвергнут во тьму!.. — Сколько внимания всего одному преступнику, — шепнул Рейзо, — впрочем, каков преступник, таково и внимание общественности, — он следил за стражниками, которые подводили заключённого к старой виселице. — Всегда хотел посмотреть, как это будет... — Ты его знаешь? — Тобирама прищурился, скосив взгляд на него. — Всего на трошку, — Рейзо перестал улыбаться, — самый положительный из всех, кого я только знал раньше. Тебе он не понравится, потому что он... С лица заключённого сорвали чёрный мешок, и Тобирама нахмурился: он видел лицо Рейзо, те же черты, то же пятно на подбородке, серые глаза, только губы поджатые и взгляд дикий — он осматривал толпу, словно искал что-то. — ...лучше меня, — закончил Рейзо.Глава 8. Не верь глазам своим
23 февраля 2022 г. в 17:00
Примечания:
Основная тема: Nothing Is As It Seems — Hidden Citizens feat. Ruelle.
Песня для флешбэка: X Ambassadors — The Devil You Know.
Ребята, я не верю, что это уже пятая сотня страниц. Боже, как быстро летит время. Спасибо большое, что до сих пор читаете и следите, мне очень приятно С:
Тобирама стоял над серыми осколками банки, медленно приходя в себя. Он смотрел на своё отражение в дымчатых слезах стекла и видел в них своё лицо, побледневшее на несколько тонов, и то, как недопустимо растерянно блестели глаза. Мнимое прикосновение сухих губ до сих пор щекотало шею, место между лопатками, и от этого его бросало в холод, будто поцелуи оставлял не человек, а лёд, который плавился, плавился, разбегаясь по коже вместе с мурашками. От напряжения сводило плечи. Знобило. Должно быть, от сквозняка, который пробился сквозь раму и мелкие щели. Вещи Кагами, оставлявшие под собой дождевой след, лежали небрежным комком на татами; они напоминали о своём владельце, вызывая зуд в горле и сжатых кулаках, как от старой потемневшей занозы. «Нет, я не мог его обнять», — Тобирама пытался стереть это воспоминание, отодрать его от себя как пыльную корку. Как грязь. Он сожалел, что не закрыл перед носом Кагами дверь. Мог бы закрыть, но не стал этого делать и теперь боролся с чувством отвращения к самому себе. «В самом деле обнял? Сам? — вращалось в его голове безумной каруселью. — Смешнее не придумаешь. От такого точно не отмыться». Металлический портсигар остался лежать по левую сторону от разворошённого футона: одеяло валялось возле окна, словно брошенная на пустынном небе туча, рядом — подушка. В портсигаре не было ни одной самокрутки уже второй месяц, но руки сами потянулись к нему...
Молнии ещё вспыхивали, но уже вдалеке, прощально очерчивая свинцовыми контурами широкие листья лип и клёнов, рассаженных вразнобой, дом же потерял всякий покой: если раньше даже светлые стены молчали, точно немые служители храма, то теперь эхо быстрых неуклюжих шагов жило своей жизнью в коридоре. Но Кагами ушёл. Ночной мрак, сомкнувшись за его спиной, рисовал тенями, мазал чернилами по бумажным обоям, ослеплял здания, улицы, подворотни, тонул в колодцах, выбирался из них по цепям, заползал в коконы среди тяжёлых гагатовых туч, ревниво прятавших звёзды и луну. Ночной мрак, вооружённый тысячами кистей, боялся лишь одного — цветения фонарей. Те горели ярко, оранжевыми букетами. Осыпались их бронзовые лепестки и терялись в лужах и на расхлябанных дорогах. Утром колёса повозок оставят длинные следы, копыта углубят их колею. Будет не меньше грязи, чем на душе Тобирамы, который сжал портсигар, давний подарок, и поставил обратно на полку, борясь с желанием зашвырнуть его куда-нибудь. Лишь бы не видеть. Военные энциклопедии с множеством пометок едва скрывали пыльный карманный справочник о языке цветов, а сломанная катана в ножнах при одном взгляде на неё возвращала память о былых временах — о крови, о боли, о потерях, что теперь смешивалось с глупой сценой и не менее глупыми поцелуями. Гром ухнул за рекой, скрытой от глаз несколькими районами, загремели стёкла на окнах. Дождь продолжался. Падал с неба, как искры звёзд, и жадная земля пила каждую каплю, насыщая древесные корни. Должно быть, Кагами был на границе июньской грозы, омытый её слезами, торопился, спотыкаясь, в укрытие.
Тобирама зажёг лампу, обойдя разбитую собственным пинком банку, и собирался бесшумно забрать лопатку и веник из кухни... когда отчётливо понял: Кико не спала. Он остановился и в потёмках резиденции различил её ровный силуэт: она стояла напротив старого ящика, на котором лежал пожелтевший пергамент-свиток, доставшийся им от отца, и водила пальцем по стеклу, сосредоточенно морща лоб. Мягкий свет тронул своими тёплыми ладошками её, вздрагивавшую от сквозняка, превратил волосы в алую медь, а белую сорочку — в образ белой вороны: ткань стала гладкими перьями, руки — тонкими крыльями, глаза вспыхнули, словно обработанный, очищенный от комьев грязи лазурит. Кровь клана Узумаки была в ней действительно сильна, выражалась во всех чертах, наполовину доставшихся от Ашины, наполовину — от его почившей супруги. Непокорная чакра теплилась, как огонёк в каменной печи, её было много. На ящике, ближе к стене, стояли деревянные фигурки, потемневшие от времени, их вырезал ещё Каварама, там же, в специальном отсеке, хранились рукописи и стихи Итамы о далёких звёздах, его подзорная труба, на высоком шкафчике с запасными сандалиями покоились зонтики.
Тобирама ещё раз окинул взглядом Кико, прищурился. Его интересовало только одно: видела ли она Кагами, который спасался бегством, унося за собой сильный аромат саке. То, как она улыбнулась, потирая обнажённое левое плечо, не оставило никаких сомнений — видела. Видела, как тот оступался, как вновь поднимался, осекался, блуждая по тёмному коридору, потом кое-как цеплялся за ручку входной двери, всюду наследил, всюду оставил кусочек себя, и шаги, шаги... Резиденция стала безмолвным свидетелем. Раньше она играла роль тюрьмы из воспоминаний, ушедших навсегда, бередила память, местами зашитую и прилаженную к новой жизни, но швы до сих пор чесались, теперь же возникло свежее волнение, и покорное безразличие стен казалось таким фальшивым и тупым: вот по одну сторону раскинулась война, которая тянулась шлейфом, куда бы ни был направлен шаг, по другую сторону возник безрассудный ученик, приносивший в последнее время больше проблем, чем пользы. Тобирама до сих пор гонял в голове его «прошу вас» и образ вспыхнувшего молнией шарингана. Задумался. Кико опять уткнулась в развёрнутый свиток за стеклом, постукивая по нему большим пальцем. Казалось, они бы простояли, ничего не сказав друг другу, и разминулись бы, но она разомкнула губы и покосилась на хмурого Тобираму с озорством.
— Надо же, впервые вижу, чтобы кто-то после саке так шустро бегал, — она продолжала водить пальцем по тексту, — а видела я таких достаточно на своём веку, можешь мне поверить, — она зевнула для вида. — Почему от тебя все бегут, Тобирама? Ты им зарплату удерживаешь за провинности или на каждого у тебя картотека грязных тайн имеется?
— От меня никто не бежит, — Тобирама не желал ей ничего объяснять, прошёл на кухню, а Кико — за ним хвостиком. — Тебе лучше вернуться в свою комнату.
— В моей комнате скучно и одиноко, не могу заснуть уже который день, — Кико вздохнула и юркнула к кухонным тумбам, когда Тобирама потянулся за лопаткой и веником. Там она вспорхнула на высокий табурет с мягким бордовым сиденьем. — Давай выпьем по чашке чая? Там как раз немного осталось, и ты мне всё-всё расскажешь, что тебя тяготит.
— Если бы меня что-то и тяготило, — он забрал нужные вещи, — ты была бы последним человеком, к кому я бы обратился за помощью, — он зашагал в сторону комнаты, Кико опять преследовала его, словно липучка. Это начинало раздражать. — Иди спать.
Когда гасли белые всполохи за стенами и лесом, ночной шёлк заволакивал собой всю спальню. Не было луны, чтобы её озарять, не было звёзд-проводников, чтобы направлять серебристые лучи. Тени размывали черты мебели, стоек с оружием и бронёй, лишь одинокий огонёк лампы в ладони Тобирамы щекотал нити тьмы, которые беззвучно лопались, а потом вновь стягивались узелками в воздухе; они растянулись повсюду, добрались даже до синих поцарапанных пластин и полок со справочниками, свитками, запасными кистями для письма. Небесный гнев отдалялся от Конохи вместе с грохотом и со слепящими вспышками, ударявшими кулаками по водной беспокойной глади. Один дождь не собирался смолкать: за прошедшие часы он вошёл во вкус, искажая улицы ничуть не хуже кривых цирковых зеркал. Хлопал по стеклу, топотал по крыше, разбивался о двери. Кико, едва не поранившая босые ступни, обогнула стороной погибшую банку и, сцепив пальцы в замок за спиной, наклонилась над ней, смотрела секунду-другую, удивлённо расширив глаза, а после открыла рот, когда Тобирама сгрёб осколки на лопатку и выбросил их с толикой сожаления в мусорное ведро. Он ловил себя на мысли, что поступил правильно, прогнав наглеца, но не переставал посматривать на окно.
— Ты разбил свою банку? — удивилась Кико и скосила взгляд на чужие тёмные вещи на татами. — Ой, а Кагами ничего с собой не взял? Ты выгнал его под дождь и даже зонтиком не снабдил? Тобирама, — она покачала головой, словно имела право его отчитывать, — так же нельзя. Дождь, конечно, отрезвляет, но он же может, не знаю, заболеть. Я могла бы сбегать за ним, вы бы помирились, что бы между вами ни произошло. Давай?
— Мы не супружеская пара, чтобы ссориться, а потом мириться под знающим оком свахи, — поморщился Тобирама, убрав лопатку с веником в сторону.
— Конечно нет! Вы же оба... физически не можете быть близки, я вообще не об этом! — Кико сдавленно рассмеялась. — Давай я ему хотя бы зонтик отнесу?
— И коробку конфет не забудь, — резко добавил Тобирама, тоже посмотрев на скрученную жилетку на молнии и рюкзак. — Не лезь не в своё дело.
— Технически, — она слегка закусила губу, — это моё дело, потому что я твоя — возможная — невеста, и меня, как возможную невесту, сейчас волнует вопрос: каким образом Кагами оказался на одном с тобой футоне?.. — она не моргала. — Тобирама?
Тобираму будто обдали кипятком, однако он даже бровью не повёл, стоял, окружённый своими доспехами и оружием, в центре спальни, словно чужак; мысли бурлили в его голове нестерпимым потоком, всё никак не могли угомониться, стихнуть, оставить в покое. По одну сторону валялось небрежно откинутое в сторону одеяло, по другую — тёмный ком вещей; всё это напоминало место преступления с уликами и отпечатками пальцев. Преступник наследил. Выдал себя с головой этой ночью, каждую порочную мысль, и теперь бежал сквозь дождь, будто дождь умел смывать не только пыль с грязью, но и стыд, пьяный румянец на щеках. Если раньше его идеи, мечты, надежды казались чище хрусталя, то ныне всё перепуталось, пошатнулось и превратилось в постыдную загадку, что исчезла вместе с неясным хлопком входной двери. «Я никогда не влюблюсь, — буркнул Тобирама про себя, когда заметил смущённого Кавараму, дарившего какой-то цветок смазливой девчонке с веснушками на щеках. — Это глупо». — «Я... э... — Итама перебирал страницы своей записной книжки, — а мне кажется... что это красиво — любить». — «Тебе только недавно исполнилось шесть, Тобирама, — усмехнулся Хаширама рядом и, поддразнивая, потянул его за нос. Тобирама дёрнулся назад, чуть не упав со ступени. — Некоторые ищут свою любовь не один год. Я вот знаю, что однажды встречу её. Просто чувствую. У меня будет большая семья, дом и домашний крокодил». — «Идиот, — Тобирама снова взгромоздился на своё место, потирая кончик носа. — Крокодил тебе на что?» — «Не знаю, — пожал плечами Хаширама, — слово забавное. У неё будут... м... не знаю, я лучше не буду гадать, пусть жизнь меня удивит». — «Если мы доживём до этого, — Тобирама сложил руки на груди, рассматривая молодой тростник. — Любовь — это идиотская вещь, которую придумали взрослые». — «Ну почему же, — Хаширама не переставал улыбаться ему, — любовь бывает разная и в ней порой действительно нет смысла, пока ты его сам не придумаешь. Думаю, ты тоже найдёшь себе такого человека однажды». — «Ага, как же, — Тобирама отвернулся, — мне такого счастья не надо». — «Может... ну... — Итама заёрзал на месте, — спросить у отца про маму?» — «Ты у него спрашивал про маму два месяца назад, и три, и четыре, и пять... — сразу помрачнел Тобирама, — хватит уже, мы никогда не узнаем от него, даже как она выглядела, кроме того, что она была красивой». — «Но он бы точно сказал, что такое любовь, — вздохнул Итама, рассматривая мутные облака на небе, — он знает». — «Он знает, как точить катаны, — Тобирама сорвал клевер, — а про эту вашу любовь, пожалуй, больше расскажут голуби или лебеди». — «Он по ней тоскует, — добавил Итама, вычёркивая что-то со страницы, — вы же видели... ну, наверное, видели, что рядом с её именем каждый день горит свеча? Это он её зажигает». — «Эй, парни, вы тренироваться там собираетесь? — крикнул им Каварама, весь светящийся и довольный, после того как девчонка чмокнула его в щёку и скрылась за травяным холмом. — Я тут вечность торчать не собираюсь». Тобирама по-прежнему стоял на месте, продумывал ответ на вопрос, не двигая ни единым мускулом. Спальня тоже ожидала его слов. Звон тишины катался в воздухе колесом, скрипящим колесом, время текло за ним очень неторопливо. Главная прямая улица чернела, точно угольная река, растекавшаяся в разные стороны.
Любопытные голубые глаза выискивали подсказки на бледном лице Тобирамы, только подсказки не смог бы отыскать по грубым линиям на руках даже знаток хиромантии. Те прикосновения, которые застыли в его памяти подобно сургучу на письме, хотелось отринуть, забыть, выдернуть прочь клещами. Сердце, прятавшееся в своём костяном коконе, забытое, холодное, пустое, просто сосуд с кровью, билось так непривычно, и от этого воротило, было тошно. Оно неисправно? Вероятно, неисправно. Как старый ржавый механизм, ключ с тупыми зубьями, который едва-едва годился для замка. Огонёк лампы плавно покачивался туда-сюда, словно вилял рыжим хвостом, ветер покачивал ветви ближайшего к резиденции дуба, слегка касался их своими холодными пальцами, тучи уплывали, бросали свои нагретые места — и медленно направлялись в иные края, оставляя после себя всего один неровный слой шпаклёвки. В них нуждались и в остальных частях страны Огня, там, где сеяли рис, там, где пасли свиней и коров, где конские копыта истоптали сочные травы.
— И давно младшая дочь уважаемого Узумаки Ашины превратилась в безродную неугомонную девчонку? — спросил Тобирама со всей строгостью.
— Это я-то безродная неугомонная девчонка? — вспыхнула Кико, надулась, собиралась сказать что-то колкое, но не смогла подобрать слов. Румянец от обиды горел на её щеках. — Да, я признаю, что подглядывать — это ужасная привычка, — она двинула плечами, — все предки меня за это осуждают, знаю-знаю, но иногда это бывает полезным. И это вовсе не значит, что ты имеешь право очернять меня за подобные мелочи. Я достойна своей родословной от и до.
— В таком случае ты должна понимать, что рационализировать поступки пьяного до безобразия человека — глупо, — продолжил Тобирама спокойно, — но на твоём месте я бы всё равно держал рот на замке.
Кико молчала несколько секунд, всё ещё дуясь на его слова, повернула голову в сторону ещё одного хокку на стене и скрестила на груди руки, перепачканные в старых чернилах, повторяя замеченный жест. Злость, исказившая её ровное лицо на мгновение, быстро растаяла, на смену ей пришла тёмная грусть, выползшая из-за ширмы чёрных расширенных зрачков. Тобирама удивился про себя быстрой перемене.
— Я не какая-то сплетница, всего лишь любопытствую, — прошептала она наконец очень тихо, а затем приблизилась к Тобираме, намереваясь прильнуть к его груди. — Ты ведь, в отличие от Кагами, вполне трезв... отчего же на тебе лица нет, Тобирама? — она заглядывала ему в глаза, будто умела читать мысли: это напоминало о её родстве с Мито, та тоже разбиралась в мимике более, чем кто-либо другой... — Наверное, я бы тоже была ошарашена, если бы обнаружила рядом с собой кого-то посреди ночи — это страшное, ужасно страшное обстоятельство. Бедолага.
— Никто меня не ошарашил, — Тобирама сделал шаг назад, уходя от прикосновений.
— Он, должно быть, просто замёрз, — Кико поёжилась, сделав вид, что вовсе не пыталась его обнять, — и это неудивительно! Я сама чуть в ледышку не превратилась, пока пыталась заснуть. Особенно холодно бывает в коридорах: ветер, наверное, выдувает всё тепло оттуда, — она перевела взгляд на плохо закрытую дверь. — Так что ты ему такого сказал? Я уверена, пьяного парня не так-то просто прогнать с нагретого местечка.
— Ложись спать, — Тобирама указал ей на дверь.
— Ну так неинтересно! — воскликнула в сердцах Кико. — Тобирама, у тебя совсем нет совести, чтобы так мучать даму своего сердца!
— У меня никогда в жизни не было и не будет дамы сердца, — фыркнул Тобирама и уже сам выпроводил её из своей спальни, задвинув перед носом дверь.
Услышав удалявшиеся шаги, Тобирама выдохнул, потирая виски и прислушиваясь к песне ненастья. Он ходил по спальне, взвинченный до предела, трогал иногда шею и плечо, где не осталось ни следа от лёгких поцелуев, почти беззвучно рычал ругательства себе под нос, сжимал и разжимал кулаки от бессилия, готовый разбить костяшки пальцев в кровь; первичная растерянность превратилась в злость. Злость на Кагами, на его идиотский поступок, на его пьяную смелость, шаринган, но больше всего — на самого себя. На Сенджу Тобираму, который допустил подобный исход. Он ведь догадывался, что его ученик в подобном состоянии думал спинным мозгом, а не головным. Было огромной ошибкой приглашать его в резиденцию и — тем более — выдавать свою одежду. Было не менее глупо поддаваться порыву доброты, возникшему при виде Кагами, который стоял на пороге, мокрый, с чёрными паклями, лезшими в лицо, с побледневшими от холода губами и мутными графитовыми глазами. Вся его проницательность и здравый смысл отошли на второй план, а всё потому, что память подсунула ему под нос десятки, сотни моментов, когда Хаширама возвращался таким же домой, розовощёкий и с убойным шлейфом запаха саке или — того хуже — сётю. Честный. Беспомощный. С измятым списком имён и чёткими цифрами долгов. Для Тобирамы стало привычкой подставлять старшему брату плечо и сварливо напоминать: «Ты Первый Хокаге, имей совесть. Раньше я бы тебе и слова не сказал, но теперь всё по-другому, на тебя смотрят люди. Слышишь?», — а тот бормотал что-то неясное и пьяно посмеивался, извинялся и говорил, что это был точно последний раз, больше такого не повторится, но затем всё шло по кругу если не через неделю, то через две.
Прошлое порой ослепляло.
Тобирама выдохнул и опустился на футон, размышляя уже прохладнее, чем пару минут назад: «Теперь он поцеловал меня, как прозаично». Он накинул на плечи одеяло, а сам — вспоминая привычку Рейзо — присел на подоконник, с раздражением смотря на два футляра от очков, лежавших теперь на полке. Вся улица расплывалась от ливня, превращалась в потустороннее место, полное призраков прошлого, с домов смывалось дневное тепло, цветы, как просвещённые последователи, падали ниц под напором воды, спускавшейся с чёрных небес под далёкое ворчание грома. Фонари теперь напоминали вовсе не цветы, не алые маки, а золотисто-оранжевые клубки шерсти; дрожали пустые бельевые верёвки, скатывались водопады по металлическим водостокам, дороги обратились в чёрный торф среди этой слепой ночи, деревня — в шахту, деревья — в драгоценные прожилки руды, только блики вальсировали на поверхностях сотен луж, раскинувшихся среди камней и едва заметных выбоин. Следя за тёмным миром сквозь стекло, осыпанное бисером, Тобирама непроизвольно пытался угадать, куда мог направиться Кагами, где стал бы прятаться от дождя, после чего одёргивал себя, даже когда вспоминал, что тот носил его одежду. У людей могли возникнуть вопросы. Он приложил ребро ладони ко лбу, прикрыл глаза и попытался убедить самого себя, что произошедшее волновало его в последнюю очередь, а потом невольно прикладывал пальцы к тем местам, где к его коже прикасался Кагами, и отдёргивал руку в ту же секунду, словно его укусила гадюка. Взгляд его остановился на скомканных вещах в другом конце комнаты возле футона в горошек.
— Какой же он идиот, — вздохнул Тобирама. — Хуже ученика не придумаешь.
Он сильнее закутался в одеяло, уткнулся в него подбородком, не сводя глаза со сверкавшего бегунка молнии на жилетке Кагами, на которой насмешливо выделялся символ клана Учиха. Рёбра, казалось, сдавили угомонившееся сердце путами, но каждый его удар по-прежнему бил по барабанным перепонкам. Стук, тишина, стук, тишина. Дебри мыслей всё никак не отступали: они цвели буйным цветом в черепной коробке, пускали корни, пили кровь из вен и артерий, не давая покоя... Тобирама пересчитывал полосы на бумажных обоях, пуговицы на ночной рубахе, почти не шевелился, словно фигурка из гипса, прикрывал глаза в надежде выключиться из реальности, сгинуть в сонной мгле, а тревога в груди, пробиравшая его до костей, говорила: «Нет». Он устало вздохнул, скинув с плеч одеяло, приблизился к вороху вещей на татами и, ощупав карманы, вытащил из одного размякший комок исписанной бумаги. Текст слишком расплылся. Иероглифы потеряли былую форму. Если когда-то в этом хранился тонкий смысл, то теперь вода его разъела, как кислота. В рюкзаке лежала полезная мелочь: нетронутые метательные ножи на самом дне, старая фляга и аптечка, явно собранная вручную. От ткани до сих пор пахло дождём, лимонной цедрой и мятой, хоть Кагами и не стоял рядом, благоухая, словно ароматическая свеча. Расправив одежду, Тобирама накинул её на пустую стойку для оружия, вновь порылся в рюкзаке, сложил его содержимое в угол, а сам рюкзак повесил на пару длинных гвоздей. Расплывшуюся бумажку — выбросил в ведро к осколкам банки. После этого он, забрав отчёт АНБУ о деятельности советников, вернулся к одеялу и подоконнику. Особенно его заинтересовали поступки Баширы из клана Яманака: тихая и неприметная в старости, она разговорилась на улице с бродячим музыкантом, её же возраста, а может, немного младше, они поссорились прямо на улице.
«Не в первый раз этого музыканта мы видели в деревне, господин Хокаге, — писал младший Сенджу Ивао, работавший на Тобираму уже пятый год, с тех пор как его отец отправился в мир иной. Он был далёким родственником Айуму, моложе на семь лет. — Мы навели справки о нём ещё полгода назад, когда его визиты стали особенно частыми. Безродный, ни к какому клану ныне не принадлежит, носит имя Окино Горо, нередко его видели в Танзаку и на границе страны Рисовых Полей, в основном он предпочитает посещать маленькие деревни, после чего, заработав монеты там, может исчезнуть на недели или даже месяцы из виду. Мы предполагаем, он связан непростыми узами с госпожой Баширой, пусть она это скрывает. Нам не удалось пока найти вещественные доказательства, такие как деньги или документы, в этот раз они разве что обменялись книгами. Башира передала сборник по звёздной навигации, а музыкант — сборник народных мифов. В остальном клан Яманака, точнее, побочные его ветви, процветает...»
Тобирама сложил лист пополам и отодвинул от себя. До самого рассвета он сидел так, прислоняясь спиной к похолодевшему стеклу, и следил за тем, как улица, стоило ливню прекратиться, преобразилась — словно поле боя, когда кровавый снег сходил и таял, а сквозь него и побелевшие кости пробивалась молодая сочная трава, подснежники. Слишком частая картина по весне. Возможно, Тобираму тянуло к таким местам, потому что он и сам родился в феврале, в минувшей много лет назад эпохе, как росток риса, один из тысяч, миллионов, которому повезло пробиться и вспыхнуть, ловя каждый луч солнца. Он закусил щёку изнутри, возвращаясь к реальности: главную дорогу размыло сильнее, и на ней, точно чумные пятна, появились песчаные лужи — коричневые, вязкие. Дождь смыл все следы, в том числе и след Кагами, куда бы тот ни пошёл. Ночь отступала. Шагала на запад. Утягивала за собой чёрную пряжу. Утренний свет, мутный, нейтральный и дымчатый, скользил осторожной поступью снаружи. Вместе с ним разлетались воробьи и голуби, иногда усаживались на цветущие вишни и древние персиковые деревья, которые подверглись самому жестокому нападению — некоторые цветы потеряли нежные лепестки, некоторые ветви лежали у корней, как сломанные пальцы, нарциссы и ирисы возле Академии тоже наклонились ближе к остывшей земле...
Встретив солнце после космически короткого сна, Тобирама переоделся в свои доспехи, с предельной внимательностью застёгивая ремешки, окинул взглядом оружие и пристегнул к поясу сумку, в которую не повременил сунуть руку, чтобы убедиться, что стальное кольцо по-прежнему лежало там. Он прошёл на кухню, достал с верхней полки кофе, взялся за турку, заварил себе с осторожностью кружку, не забыв добавить туда соли. Ожившая от хлопот Кико кухня теперь в меньшей степени напоминала опустевший склад или подсобное помещение, куда в лучшем случае проникал только солнечный свет. Фрукты, специи, новый нож без зазубрин, пара палочек, явно подарочных, полотенца, салфетки с разными изображениями, на полу возле боковой тумбы расположилась сумка со свитками. В вазе красовались золотистой кожурой лимоны, целых пять. Турка задымилась, и Тобирама, помешивая кофе, налил себе порцию в вымытую кружку с виноградными гроздьями. Одна из любимых кружек Хаширамы, которые убрать в ящики рука не поднялась. От кофе пахло сносно. В груди разлилось тепло после первого же глотка. Где-то совсем близко чирикали воробьи и стрекотали сороки, словно ругались из-за высохшей корки под навесом. Тобирама пил, восстанавливая в памяти карту пещер в стране Горячих Источников. У него это даже получилось на короткий промежуток времени, пока в кухню не прошла сонная Кико, покосившаяся на турку. Она сладко потянулась, встав перед столом, оправила сорочку: алые волосы её уже лежали аккуратными волнами на плечах.
— Ты мне не приготовил кофе? — спросила она, чуть ли не заглядывая в чужую кружку.
— Ты не просила, — парировал Тобирама, вертя теперь между пальцами стальное кольцо.
— Ты же не спрашивал, — насупилась Кико, — может, я бы выпила с тобой кружечку...
— Мне не нужна компания, — Тобирама ворочал кольцо в разные стороны, — тем более твоя.
— Ты меня ещё плохо знаешь, — Кико поддела его, но Тобирама не поддавался, поэтому она просто вздохнула и уселась на стул напротив, следя за стальным кольцом. — Знаешь, мне тоже нравятся такие кольца, они в самом деле практичные и надёжные. А ещё их просто найти — в любом ювелирном, — она поводила тонким пальчиком по столу, — я от тебя не требую кольца, ты не подумай, просто рассуждаю...
— Ты ещё не вернула мне деньги за свою выходку, — напомнил ей Тобирама, — забыла?
— Я помню, я как раз подыскала себе работу... — протянула она, положив ноги на соседний стул, едва не касаясь пальцами бедра Тобирамы, на что Тобирама вздёрнул бровь. — Они согласились заплатить, если я себя хорошо зарекомендую...
— М, — Тобирама надел кольцо на указательный палец, затем на средний, на котором его носил Рейзо, замер на мгновение, незаметно.
— Не спросишь, где я отрабатываю свой долг? — уточнила Кико, устроив подбородок на кулачке. — Даже не спросишь, кому мог понадобиться работник на неделю? — она похлопала тёмными частыми ресницами. — Совсем неинтересно?
— Где ты работаешь? — Тобирама снял кольцо и, чтобы больше не раздражать самого себя, вернул в сумку. После этого сделал следующий глоток, поморщился: всё-таки кофе вышел слишком крепким, от такого ему стало бы плохо после первой же выпитой кружки.
— В борделе, — пожала плечами Кико, и Тобирама поперхнулся.
— Что? — переспросил он, посмотрев на неё. — Ты совсем рехнулась?
— Да шучу я, — весело фыркнула Кико. — Это небольшая цветочная лавка, возле вашей ночлежки «Сны и Розы», кажется. Они платят за целый рабочий день и им позарез нужен был флорист, а я умею складывать букеты со значением, — она подмигнула. — Так я расплачусь с тобой уже... — она пересчитала на пальцах потраченные деньги, — уже к следующему четвергу. Ты рад?
— Да, — Тобирама прокашлялся, отодвинув от себя кружку с кофе, — я вернусь в кабинет.
— В шесть? — Кико выгнула бровь, подражая ему. — Не рановато ли?
— В самый раз, — Тобирама поднялся из-за стола, — у меня ещё много дел, от которых мне нужно избавиться до воскресенья, — он вылил в раковину кофе, без сожаления. — Возможно, я не вернусь сегодня. Будешь одна. Только постарайся не взорвать резиденцию.
— А клона своего определишь мне? — спросила Кико. — В прошлый раз ты это сделать забыл... не намекаю ни на что, ты в самом деле замотался... Честно, я бы никогда не хотела занимать руководящие посты — это не для меня, хуже, чем постоянная мигрень.
— Ладно, — Тобирама создал теневого клона и обратился к нему: — Проследи, чтобы с ней ничего не случилось, понял? — сказал он, и клон понимающе кивнул.
— Значит, я смогу куда угодно с ним пойти? — у Кико загорелись глаза. — Вообще?
— Желательно, если бы ты никуда не выходила, вообще, — проворчал Тобирама.
— Но я же не золотая рыбка, чтобы ограничиться одним аквариумом... — Кико надула губы.
— Ты моя гостья, но, судя по твоим недавним поступкам, тебе опасно появляться на людях, даже с моим клоном. Твои решения невозможно оценивать как логические, — он тяжело вздохнул. — Ты работаешь и сегодня, верно?
— Агась, — кивнула Кико, рассматривая то его, то клона, — но мне ещё рано идти.
— Повторяю, не трогай здесь ничего без моего ведома, — Тобирама смерил её взглядом.
— Твой клон этого не допустит, — губы Кико растянулись в самой довольной улыбке. — И ещё одна вещь... Ты сам вернёшь вещи Кагами или мне лучше сделать это?
— Опять ты об этом, — Тобирама едва не поморщился, — я разберусь, а ты не натвори глупостей, Кико, — он хотел погрозить ей пальцем, но быстро одумался, когда вспомнил, что разговаривал с человеком хуже всякого неугомонного ребёнка. — За тобой сейчас вся деревня наблюдает, а среди людей уже разные слухи ходят. Постарайся хотя бы отчасти соответствовать образу завидной невесты.
— Как Мито? — Кико поморщилась. — Она айсберг, а я по сравнению с ней просто льдинка. Ни шанса, я пыталась быть на неё похожей, потому что... — она замолчала, и в глазах опять проскользнула грусть, которая не вязалась с её огненным темпераментом, — наверное, потому что такими женщинами восхищаются, а я как-то не подхожу под эту категорию.
— Работай над собой, — пожал плечами Тобирама, — единственное, что могу посоветовать.
— Ты душка, Тобирама, — буркнула Кико. — «Стань похожей на свою сестру», иными словами. Отец говорил что-то в этом роде. Я сама только что это сказала, но разница между «хочу» и «пыталась» бывает огромной. Впрочем, о чём это я? Папочка в любом случае хочет сбагрить меня тебе, так же, как сделал это с Мито... — она сделала паузу, — правда, он забывает, что мы с ней разные. И я ничуть не хуже.
— Так докажи ему, что это не так, — сухо бросил Тобирама, — пока я вижу избалованную девчонку, которую действительно хотят сбагрить мне по выгодным политическим причинам. Только и делаешь, что развлекаешься. Думаешь, Мито тоже бегала по всей деревне под ручку с моим братом, просто потому что ей было скучно?
— Тобирама, пожалуйста, не надо меня поучать, — Кико перестала улыбаться, — мне уже не три года, чтобы можно было из меня лепить то, что будет угодно окружающим.
— Считай как хочешь, я высказал своё мнение, — Тобирама вздохнул, махнул рукой, — я всё ещё ожидаю от тебя приемлемого поведения. Все ждут этого от тебя, потому что ты всё-таки считаешься моей невестой. Вот и соответствуй.
— Хорошо, — Кико не стала с ним пререкаться, — раз ты сегодня не вернёшься, кухня в моём распоряжении, да? — она остановила его на полпути, перехватив за руку и заглянув в глаза. Тобирама кивнул на выдохе, отпрянув от неё в ту же секунду. — Отлично, тогда у меня будет сегодня перепёлка на ужин! — она со смехом отбежала от него. — Не волнуйся, когда вернёшься, я и тебе приготовлю, а то изойдёшься ведь желчью от зависти...
— Желчью? — Тобирама посмотрел на неё через плечо.
— Иди, иди, — она помахала рукой, — тебя уже заждались твои драгоценные бумаги.
— Действительно, хоть у кого-то здесь есть обязанности, — Тобирама закрыл за собой дверь. Кико не стала спорить.
По пути в администрацию Тобирама наслаждался одиночеством, белыми клубами испарений, что поднимались с влажной земли и травы, словно облитой блестящими капельками ртути. В утренней ртути отражалось светило. Оно взмывало к высшей точке в небесах, раскрыв тысячу крыльев подобно золотой орлице. Здания возникали из тумана, торчали из него, краснела в смущении алая и рыжая черепица на белом фоне, ещё не скрипели двери, никто не вешал сырые полотенца на верёвки. Сандалии скользили по грязи, в лужах отражались синие пластины и белый воротник, в окнах — тоже, по румяному на востоке небу ползали облака — тонкий слой, оставшийся после ночи, они были белее и приятнее глазу, чем цитадели чёрных туч. На западе мигали последние звёзды. Тобирама сделал ещё один вдох, обходя листовку, поглощённую лужей, и приблизился к огненно-красной администрации, которая будто засела в пушистой вате; её окна вспыхивали каждый раз, когда на них попадали лучи из-под белых бесплотных завитков.
Внутри архивов впервые не оказалось Эри, вместо неё тут и там суетился Хибики: бегал от стола к столу, перебирал свитки, подписывал что-то по мелочи, а пальцами свободной руки двигал бусины на ручных счётах. Вверх-вниз, вниз-вверх, щёлкали они. Нотка корицы среди аромата работы, документов, пожелтевших свитков и свежих фронтовых писем пропала так же неожиданно, как и сама Эри. Сонная ночная смена шерстила самые ранние послания, карабкалась по лестницам к самым вершинам шкафов, там же, на ходу, распределяла всё в строгом алфавитном порядке, по датам, по тематике — и снова опускалась на землю, потягивая иногда крепкий общий кофе. Работники зевали, останавливались на несколько секунд с бумагами в руках, клеили на них опознавательные знаки и оставляли на главном столе, откуда всё перебиралось на стол в кабинете хокаге, этажом выше. Трудилась в архивах горстка людей из клана Нара, в том числе и Ёру, её оставил Нара Раден, их глава клана, для расшифровки карт и подробного анализа местности — не только страны Горячих Источников, но и земель на границе со странами Реки и Дождя, где разгорелся конфликт. Пометки, оставленные её точной рукой на растянутой на стене карте, проверяли другие аналитики, единогласно кивали и собирали новые сведения по перепискам, письмам, отчётам — составляли общую картину. Где-то сгорел дом, какая-то деревня не прислала людей, в какой-то области после ливня река вышла из берегов... Задания разных рангов прилетали в администрацию со всех уголков, трепетали их крылья-страницы, на которых чернилами выводили просьбы о помощи. Многие голоса получали ответ.
Тобирама приблизился к карте, пропуская мимо ушей поочерёдное: «Доброго утра, господин Хокаге», «Надеемся, вы в добром здравии, господин Хокаге», «Мы оформляем документы на предоставленное вооружение со стороны страны Земли...» — на последнем он остановился, взял скреплённые листы с печатями. Хибики, выглядевший вполне бодро для человека, который занимался бумажной волокитой, тоже не смолчал: отвесил приветствие и раболепно кивнул, разгребая лавину из писем, сошедшую с бумажных склонов... В архивах бился пульс, бежала чернильная кровь, десятки пальцев перебирали донесения с фронта и сводки, в основном экономические, шумели страницы, словно морские волны, с шипением накатывали на берега, пена пузырилась на песке, щёлкали счёты, скрипели перья, лопались резинки, рвались ленты. Тобирама приблизился к столу, наугад взял пару писем — и тут же наткнулся на откровенную романтику, выведенную курсивом, романтику, которую отправили ему. Снова. Он повертел одно из них так и сяк, выискивая имена. Нашёл. Убедился, что они не принадлежали Кагами: слишком отличался мотив, меньше деталей, меньше откровенности — и облегчённо выдохнул про себя.
— Господин Второй Хокаге, это настоящая напасть! — проговорил Хибики.
— Да, в самом деле людям нечем больше заняться, — хмыкнул он.
— Уже тридцать четвёртое письмо, я вам точно говорю, — возмущался Хибики. — Я покраснел до корней волос, читая всё... всё... всё вот это. Дамы совсем с ума посходили, так писать о своих фантазиях, тем более вам... надо быть абсолютно отчаявшимся.
— С учётом того, что все имена придуманы, — Тобирама отложил письма, — это чья-то шутка. Иоши мог бы сказать точнее, кому принадлежат подобные опусы.
Затем Тобирама забрал пару протянутых донесений из рук Хибики, прочитал их. Это были отчёты патрулей вокруг Нетсу: затишье, о котором писали в них, напрягло его сильнее, чем напрягла бы открытая конфронтация. Он вздохнул, прикидывая в голове, успеют ли они попасть на гребень волны до того, как та обрушилась бы на город, и перевёл взгляд на гигантскую карту, над которой работала Ёру, оставляла булавки, протягивала нити от одной точки до другой — красные и синие, — каждая вела от захваченных деревень до Нетсу, потом — до Юи. Области между ними — это реки, болота и непроходимые леса, горные склоны, холмы и ямы, низины... Картографы исходили не все пределы, оставили множество вопросов, поставили подозрительные знаки и безымянные слепые пятна. Ёру прикрывала иногда глаза, мяла пачку с самокрутками, пересчитывала их и цыкала, пряча обратно в бордовую сумку с множеством нашивок, сделанных вручную. Нашивки были у неё даже на тёмных штанах — красочные слова и картинки. Она вздохнула, сверяясь с ворохом старых карт: «Неужели тот хребет никак не назвали до сих пор?». Кто-то шаркал, кто-то громко топал, кашлял, шептался, на тумбе в уголке отдыха остались пустые контейнеры с бенто и одноразовые палочки, кружки без кофе, стаканы без воды, там же разложили жёлтые салфетки. У Тобирамы аппетита не было: его отбило. Он перечитывал послания разведчиков, кивал самому себе и мысленно готовил ответы. Хибики топтался рядом, заглядывался на тонкие измятые странички, потом уводил нос в сторону стола, сортировал, перекладывал, хмурился, строил занятой вид. Серьга с цепочкой поблёскивала в его правом ухе. Иногда возле него приостанавливались работники из клана Яманака, преподносили, словно дары, новые клочки с текстом о трагедиях или победах, принесённых ястребами.
— Не вижу среди вас Эри. Где она? — Тобирама обратил внимание на чайники и банку с позавчерашним кофе, от воспоминания о нём его едва не передёрнуло. Он с удовольствием отметил про себя, что больше никто не желал ему смерти, не прожигал взглядом дыру в спине. Все, иногда устало вздыхая, работали, потому что Минори покинул архивную жизнь.
— Она ещё не пришла, господин Второй Хокаге, — отрапортовал Хибики; рядом с ним, на стуле, лежала сумка со свитками. — Ей нездоровилось вчера вечером, должно быть, от переутомления, такое бывает, знаете, головная боль и всё такое, — он почесал щёку кончиком карандаша, — но она сказала, что будет в архивах до полудня...
— Хорошо, — Тобирама кивнул, рассматривая карту страны Огня с мелкими пометками.
На несколько секунд архивы притихли, и он проследил за тем, как очередная булавка впилась в ровную плоть пергамента; нити пересекались, нити шли параллельно, нити создавали уникальный военный рисунок. Ёру сняла несколько заметок с юга, поближе к границам двух враждующих ныне стран, и с северо-запада, с территории деревни Скрытого Водопада. Она довольно промурлыкала что-то про себя и снова, покусывая указательный палец, занялась своим делом. Несколько раз внутрь залетали помощницы Иоши, собирали зашифрованные послания или письма, нуждавшиеся в шифре, и исчезали за дверью без скрипа. Катались лестницы вдоль книжных шкафов. В дальнем углу на полу свернулась клубком кошка без ошейника, которая частенько появлялась в администрации, пёстрая, с пятном на макушке и рыжими лапами. Сколько бы её ни гнали, она находила пути внутрь. Вот и в это утро её мяуканье прорезалось сквозь бумажный шелест и щёлканье перьев, скрежет ножа по дереву и графиту, мелкая стружка летела в мусорную коробку. Хибики стоял так несколько секунд, не привыкший к молчанию, открыл рот, закрыл его, а потом, неуютно переступив с ноги на ногу, всё-таки решился двинуться дальше в своём устном докладе, которому Тобирама внимал сосредоточенно, стараясь отвлечься от ночного происшествия (к счастью, кофе перебивал призрачный запах саке).
— Мы как раз закончили с декларациями товаров, что нам доставили вчера, — Хибики порылся в кипах документов, достал оттуда нужный и протянул Тобираме, — много всякой бытовой мелочи, если спросите меня, но людям приятно, а это хороший знак...
— Вижу, — Тобирама пробежался глазами по декларациям, — кофе, вино, солёности, сыры... — он прикинул в голове, что все продукты будут расходиться быстрее рисовых пирожков, особенно вино, поставки которого возобновились бы окончательно к воскресенью: страна Ветра многое обещала, но выполняла лишь треть из всех своих обещаний. — Где оружейники из страны Земли?
— Они обещали подойти после обеда, господин Второй Хокаге, — Хибики закивал, — пока они заняты разгрузкой товаров, столько всего, я никогда раньше не видел таких катан, настоящее произведение искусства, если спросите меня. Нет, наши тоже хороши, а те, что прибыли до войны из страны Железа, вообще ни с чем в сравнение не идут... — он поискал взглядом что-то, затем ткнул в рисунок: — Я бы хотел научиться орудовать вот такой красотой... К сожалению, у меня реакция не предназначена для ведения ближнего боя, я думаю: мелкая моторика иногда подводит...
— Их, надеюсь, досмотрели с особой тщательностью? — Тобирама потёр подбородок.
— Конечно, безусловно, точно, — Хибики продолжал кивать как болванчик, — я сам там присутствовал.
Заметив ещё несколько подозрительных сообщений про чёрных крыс, на этот раз из Танзаку, Тобирама забрал отложенные документы, вернулся в свой кабинет и долго, с чувством, расписывался в одних, исправлял другие, в третьих выражал своё согласие, а в четвёртых — несогласие, алый сургуч капал на ответы, но всё это никак не могло полностью увести его от фантомных прикосновений: ему до сих пор казалось иногда, что Кагами стоял где-то рядом, и от этого ощущения он сломал письменную кисть, не рассчитав силы. Она просто треснула, и половина её отлетела в сторону. Красочные маски на стене скалились: одни напоминали зверей, другие — демонов, красные и синие, были также белые и ярко-жёлтые, как солнце на детском рисунке. Картотека, находившаяся под постоянным присмотром, готовилась раскрыть свои ящики с чёткими подписями, чтобы принять новые данные, обновиться. Текст скакал под сменной кистью по-другому — она была легче, с виду менее надёжная, но до безобразия дорогая, подарок Хаширамы, который пылился без дела четыре года и пару месяцев. Тобирама держал её с такой осторожностью, словно в руках у него оказался хрупкий фарфор. «Твоя старая кисть никуда уже не годится, — качал головой брат, протягивая длинную коробочку без опознавательных знаков. — Есть вероятность, что она вскоре сломается, а эта тебя не разочарует, уверяю тебя. Поблагодаришь потом, когда будешь составлять речь для уважаемого Казекаге, а пока — с днём рождения, — он улыбнулся, — уже совсем вырос». Тобирама любил возражать, что разница в их возрасте — всего два года, на что ему всегда отвечали со смешком, что для старших младшие всегда остаются детьми, и смахивали скупую слезу для пущего эффекта... Кисть оправдывала свою цену.
В какой-то момент Тобирама отодвинулся от рабочего стола, проанализировав кое-как новые донесения с фронта, передвинул несколько фигурок поближе к Нетсу и Юи и приоткрыл окно: в душном кабинете ему не хватало глотка свежего воздуха. Он смотрел на крыши домов, на Академию, в которой шли занятия, на бельевые верёвки и флажки, фонарики и воздушные змеи, взмывавшие высоко вверх, к собравшимся вновь облакам, которые скрывали солнце, точно дымовая завеса. Они двигались быстро. Говорили, это оттого, что их гнали звёзды и время стегало кнутами поседевшие бока: в спешке мчались сезоны. Июнь уже близился к концу, а вскоре так же пробежит июль, август, паутинный сентябрь — до самого декабря. И снова зима. «Знаешь, Тобирама, а я всё-таки люблю зиму, — Хаширама подбрасывал ровный чёрный камушек вверх-вниз, ловил его ладонью и снова заставлял встретиться с небесной синевой, превратиться в чёрную точку, словно это был вовсе не камушек, а дрозд в высоте. — Может, мне и не нравится холод, но уж точно могу сказать, что, если бы не зима, многих событий попросту не случилось бы». — «К чему ты ведёшь? — Тобирама недоверчиво прищурился, счищая просоленную сухую чешую воблы и отрывая короткие ленточки мяса с её спины. — Если ты снова ведёшь к тому, что нам пора прогуляться в сторону храма, у тебя совсем мозгов не осталось». — «Ты ещё недостаточно окреп после болезни, — Хаширама улыбнулся, — Итама говорил, что у тебя всё ещё поднимается температура по ночам, пусть ты и не горишь так же, как несколько дней назад». — «Надеюсь, ты больше никому не разболтал про храм, — пробормотал Тобирама, поморщившись, — особенно отцу и Кавараме...» — «Я похож на того, кто не умеет держать язык за зубами? — Хаширама потрепал его по волосам. — Спокойно, я могила». — «А с чего тебе вдруг приспичило наведаться туда? — Тобирама сильнее закутался в одеяло, высунув один только нос и руки, чистившие воблу: его начинало снова знобить. — Там нет ничего особенного». — «Там красиво, — выдохнул Хаширама, — я бы хотел посмотреть, как там всё укрыло снегом...» — «Романтик, — пробурчал Тобирама, — не вздумай туда один идти». — «Ну уж нет, — Хаширама налил из чайника в кружку ромашковый чай, — мы пойдём туда вместе, когда ты поправишься». — «Ты не сказал, почему тебе вдруг стала нравиться зима, — Тобирама закусил полоску воблы и с подозрением принюхался. — Я вроде не буйствую, чтобы мне ромашковый чай наливать». — «Не буйствуешь, это точно, — кивнул Хаширама, отставив чайник в сторону, — но ромашковый чай может немного повысить тебе настроение...» — «Мне бы повысило настроение, если бы у меня больше не скакала температура, — проворчал Тобирама, нехотя отложив воблу на бумагу, в которую та была завёрнута, и пригубил кружку. — Ты всё ещё не ответил на вопрос». — «Всё потому, что зима — это всего лишь сон природы, без неё мы бы не ценили так же весну и лето, когда всё оживает и цветёт... — он помолчал. — Жаль, что так же обстоят дела и с войной: если бы её не было, мы бы не стремились так сильно к миру». Тобирама вздохнул. В ранние годы всё казалось таким простым: война, враги, круговорот природы и майские грозы, ныне же всё перемешалось. Появилась Коноха, возникла «воля огня», которая горела в груди брата, передававшего её так же, как марафонец, сбив ноги в кровь, передавал бы факел. Осторожно. Была ли «воля огня» в Тобираме? Он хмыкнул. Если что-то и осталось в разорённом краю души, так это тень от тех искр, хранимая грубыми ладонями. Она всегда заставляла его делать шаг вперёд.
Тобирама не мог иначе.
Он возвратился к делам, перестав разглядывать, как по улицам растекалась солнечная акварель: мазала по стенам, задерживалась на окнах, в чёрных глазах сорок, выжидавших момент, чтобы стянуть обглоданные псами кости... Однако долго заниматься документами ему не позволил внезапный стук по стеклу. Он обернулся и разглядел крупного ворона, к спине которого крепился синий тубус со свитком. Ворон постукивал клювом в окно и протяжно, очень надоедливо каркал, взмахивая угольно-чёрными крыльями. Нет призывных птиц назойливее этих... Тобирама забрал свиток (при этом настырный ворон снова протяжно каркнул, попытавшись клюнуть его мозолистые пальцы) и шикнул на птицу, так что та опешила и вспорхнула с места. Он замер на миг, позавидовав той лёгкости, с какой чёрная тень, скользя по воздуху, устремилась в полицейский участок, куда направлялись отслужившие ночную смену патрули, тёмные штрихи на светлых улицах... По главной дороге ехала крытая повозка с певчими птицами: золотыми канарейками, соловьями, клестами, — колёса вдавливали в дряблую землю опавшие лепестки, сорванные листовки с заборов, бумажные пакеты. Белые клубы утреннего тумана размывали её границы, стирали очертания колёс, оставались лишь звуки и тени: то, как по спицам ударялись мелкие камни и дребезжали там, пока не вылетали прочь, то, как тревожно свистели пернатые пленники, и ворчал сам торговец, правивший старым мулом.
Тобирама раскрыл свиток. Это был почерк Мамору: «Господин Хокаге, должен вас уведомить, что Харада Намио отсёк себе левую кисть в камере, мы не успели этого предотвратить. Вчера он утверждал, что за ним кто-то следил, после этого смеялся, точно безумец, говорил, что никогда не слышал более забавных анекдотов... притом что в помещении, где он находился, никто не шутил, более того, это была одиночная камера... Ему уже оказали помощь, но он отказывается разговаривать с кем бы то ни было. Требует, чтобы вы лично с ним поговорили. Башира приложила своё слово здесь же». Тобирама перечитал послание, размышляя о беседе с потенциальным безумцем, увидел пустой лист вместо отчёта Баширы, нахмурился... а затем услышал, как что-то заскреблось между шкафом и стеной. Мышей в кабинете быть не могло — за паразитами следили внимательно, особенно с учётом того, как их не любил Хаширама. «Мыши приносят сплошные неприятности, — Хаширама на выдохе опустился на отцовское место, перед ним бушевало море жалоб на мелких грызунов: их травили, где было возможно, ловили, когда получалось, выводили всеми способами. — Тобирама, они попортили рис, большую часть наших запасов!» — «А я тебе говорил, что надо проверить хранилища, — Тобирама стоял в тени, сложив руки на груди. — Будет удивительно, если они не добрались ещё до кухни. Люди недовольны». — «Я знаю, — Хаширама опять вздохнул, — но странно, что мыши завелись именно сейчас. Раньше такого не было». — «Я бы предположил, что виной всему холода, — Тобирама взял самый крайний листок с причитаниями кухарки, — воспользуемся золой, так делал отец много лет назад, помнишь?» — «А я думал, во всём виноваты Учихи, — Хаширама скопировал его тон, и Тобирама нахмурился. — Шучу. Значит, зола, да?» — «Зола, — кивнул Тобирама, — жаль, что с Учихами таким же образом не справиться». — «Надо назначить людей, кто будет этим заниматься... — Хаширама взялся за кисть, постучал её концом по столу задумчиво, — а потом убедиться, что мыши не приведут за это время своих друзей». — «Надо завести кошек, — Тобирама положил листок обратно, — я слышал, это тоже помогает». — «Где ты это услышал? — Хаширама поднял на него глаза. — От Рейзо?» — «Стал бы я говорить с этим придурком? — фыркнул Тобирама. — Нет, я слышал, что в Танзаку это обычная практика». Тобирама слегка двинул шкаф, услышал писк — и в следующий момент из щели между стеной и картотекой выскользнула чёрная крыса, хотела юркнуть в другой угол, но не успела — её поразил кунай, впился во впалое брюхо. Кровь брызнула на пол, тёмные глазки лихорадочно загорелись, задёргались розовые лапки, облезлый хвост, и наступило затишье, пока алая лужа под тёмной тушкой разрасталась, пачкая вычищенный до блеска деревянный пол. Не призывная.
— Надо поговорить с Токой, — признал про себя Тобирама, выбрасывая труп в мусорное ведро. — Чёрные крысы не могли появиться в нашей деревне ни с того ни с сего, тем более за такой короткий промежуток времени. Для этого не было предпосылок, ни одной жалобы до сего дня, — он задумался. — Если эта крыса не была призывной, ещё не значит, что остальные — тоже не призывные. Мне нужно знать наверняка.
Но сначала Тобирама решил заглянуть в обитель шифров, где сонно зевавший Иоши уже трудился в поте лица над шифром в дневнике и над странными ошмётками бумаги, возникшими на его столе впервые. Лохматая Фо лежала на своей подстилке под ближайшим столом, подняла ухо, когда заметила гостя, и снова засопела, не поднимая больше век, перед ней стояла миска с молоком. В просторном зале, освещённом десятком ламп, блестело стекло, витал аромат едких чернил и лаванды, солнце тоже забиралось внутрь через окна, протискивалось сквозь стекло, старые рамы и падало на пол, расплывалось на нём золотыми лужами — по бежевому жёсткому ковру. Хвойная ароматическая свеча горела на столе, на который поставили пару кувшинов с домашним лимонадом и стаканами. Один такой стакан стоял по левую сторону от Иоши, настраивавшего линзы и вносившего даты в сторонний свиток. Весь его рабочий стол толстым слоем покрывали древние фолианты. Некоторые из них остались ещё от Ринако, матери Кагами. Она любила свою работу и отдавала ей всю себя, поэтому в личном шкафу, в библиотеке, до сих пор хранились варианты самых разнообразных шифров, передаваемые по наследству. Ветвь её семьи не могла похвастаться богатством, но к ней принадлежали многие уважаемые почерковеды и шпионы, работавшие с текстами: они составляли шифры, разгадывали их и передавали это из поколения в поколение — а мать Кагами была единственным ребёнком, в котором прослеживались таланты, прививаемые в семье. Тобирама прокашлялся. Иоши даже не вздрогнул, только замер на пару секунд, словно его поймали с поличным, затем расслабился. Он придвинул к себе новый листок, обрывок с вязью текста, вновь поправил линзы и стал выводить новые числа, в которых, на первый взгляд, не было никакой закономерности. Также из его сумки, занимавшей ближайший свободный стул, торчала картонная коробочка с карамельными яблоками (яблочными дольками, заключёнными в панцирь из сладкой карамели). Иоши обернулся к нему лицом спустя секунду, из-за линз его глаза казались гигантскими. Он для вида взялся за страницу и взмахнул ею.
— Плохие новости, — сообщил он, — мне не справиться с этим сегодня, даже если я последую твоему примеру и перестану нормально спать, — Иоши со вздохом придвинул к себе поближе уже знакомые письма. — Но с этими ребятами я разобрался. Следующей точкой, по которой они ударят, будет ма-а-аленькое поселение возле хребта Корона Зимы. Поэтично, не находишь? Они хотят перетянуть твоё внимание на восток.
— Корона Зимы? — Тобирама прикинул в голове, кто находился в той области. — Райкаге слишком уверен в своих людях, но мишень он выбрал себе не слишком удачную.
— Он погорячился? — Иоши вздёрнул бровь. — Кто там?
— Ученица Токи, — Тобирама едва не усмехнулся, представив удивление противника.
— О-о-о, — протянул Иоши, — ну если это Мичи — им несдобровать.
— После поражения, — Тобирама взглянул на остальные письма, — они без всякого сомнения отступят на север, если у них останутся те, кто способен двигаться, — он снова смотрел на даты, — у тебя есть ещё хорошие новости на сегодня?
— Информатор из страны Воды прислал мне это, — Иоши вытянул из тяжёлой коричневой книги сложенное пополам послание, расправил его, прочистил горло и зачитал: — «Ваша борьба с неприятелем вдохновляет многих несогласных с властью, мои люди сообщают, что в стране Молнии уже пытаются бороться с революционерами, которые с каждым днём набирают силу и влияние, несмотря на то, что их давят, как ядовитых гадюк каблуками. Но там, где есть одна гадюка, прячутся ещё сотни...»
— У твоей подруги длинные руки, — заметил Тобирама, — Райкаге избавился от шпионов, которые зависели напрямую от нас, но не в его интересах бороться со шпионами из союзной страны так же открыто, — он уже прикидывал в голове изменения на военной карте. — Кто бы мог подумать, что твои старые знакомства могут нам помочь.
— Я тоже не ожидал, честно говоря, — Иоши улыбнулся, — но у их помощи тоже есть цена.
— Какова же их цена? — Тобирама отступил от стола.
— Они просят помощи в поисках некоего Харады Намио, — Иоши снова обратился к письму.
— Зачем? — Тобирама насторожился, вспомнив послание Мамору. — Он занимал важный пост или был просто необходим для каких-либо целей в их деревне?
— Мне не говорят, по политическим причинам, — Иоши пожал плечами, — но, судя по тону и по выбору слов, намекают на то, что он преступник и его приговорили к казни, за какие-то поразительно неприятные поступки. Может, он хотел убить их даймё?
— Слишком рискованно, — Тобирама отсёк эту версию, — похоже, мы нашли айсберг.
— Он у нас? — Иоши не округлил глаза сильнее только из-за линз. — В смысле в Конохе?
Тобирама кивнул.
— Вот чёрт, — Иоши выдохнул, — вероятно, нам следует его выдать? Заработаем несколько очков в нашу пользу на политической арене, нет? — он приподнял линзы. — Или ты так не считаешь?
— Здесь скрыто нечто большее, — Тобирама отогнал жестом от себя Фо, которая приподняла удивлённо ухо, но не стала больше к нему лезть. — Как преступник из страны Воды попал в Коноху так, что никто этого не заметил? Как пересёк границы? Как миновал патрульных и шиноби, приставленных к воротам? — он следил за тем, как Иоши тоже начинал задумчиво морщить лоб. — Это не гендзюцу и не простая маскировка. Я не исключаю возможности, что он не пересекал границы вовсе.
— Но это ведь не твоя техника Летящего Бога Грома? — Иоши поднял взгляд вверх.
— Нет, я бы знал, если бы мою технику освоил кто-то посторонний, — Тобирама помолчал, пока подчинённые Иоши заносили в кабинет ещё письма на расшифровку, а когда они вернулись, откуда пришли, продолжил: — К тому же я бы смог обнаружить похожие печати.
— Ну да, ты бы это всеми фибрами души почувствовал, — кивнул Иоши, начав перебирать новые бумаги на столе так быстро по категориям, что любой бы мог залюбоваться точностью его движений — он делал это тысячи раз, приловчился. — Но если это не перемещение, то что? Он что, стирал себя из памяти всех, кто мог его видеть?
— Если такая техника и существует вне пределов клана Яманака, я о ней не слышал, к тому же у неё обязаны быть ограничения, если мы всё-таки допускаем её существование. Не может один шиноби безгранично пользоваться подобными дзюцу, — Тобирама задумался. — У него бы не вышло покинуть страну Воды даже подобным способом, стирая память каждого. Но...
— Но? — схватился за слово Иоши.
— Узнай, когда его объявили в розыск, — приказал Тобирама, — если это громкое имя, его могли слышать за пределами деревни Скрытого Тумана.
— Странно, что мы об этом не слышали... — Иоши потянулся за стаканом воды.
— Не думаю, что страна Воды хотела бы показаться немощной в глазах других, — Тобирама слишком хорошо помнил менталитет жителей той части света: гордые, очень гордые, готовые порвать за собственный род, непокорные, понимающие только язык силы. — Если Харада изменник — его дело вели, вероятнее всего, тихо.
— Тихушники, — издал смешок Иоши, — ну да, даже Кей подходит под это слово. То, как она подбирает слова в своих письмах — это настоящее искусство, Тобирама.
— Тебе лишь бы с вычурным текстом повозиться подольше, — Тобирама закатил глаза.
— Ты меня слишком хорошо знаешь, — Иоши явно хотел хлопнуть его по плечу, — я тут думал о сегодняшнем дне... ты же всё равно собираешься быстро, правильно? Всё ещё не появилось желание пропустить со мной и Фумико стаканчик-другой?
— Нет, — Тобирама хотел уже уйти, — ты уверен, что с твоими, как ты их называешь, «дьяволятами» справится одна пожилая женщина? — он поднял бровь, вспоминая ту житейскую преисподнюю, которая коснулась его лишь едва, а уже вызывала дискомфорт. Он всегда его чувствовал, когда оказывался в подобных «домашних» обстановках, что в кругу семьи Иоши, что в кругу семьи Хаширамы. Он был лишним.
— О, ты не знаешь нашу старушку, — Иоши улыбнулся, — она кого угодно укротить может.
— Слабо в это верится. — Тобирама уже размышлял, что возьмёт с собой на задание, на это у него уйдёт около часа, может быть, минут сорок, он мог обходиться минимумом. — Я знаю, что ты хочешь меня напоить, Иоши.
— Как можно! — Иоши схватился за сердце. — Светило нашей деревни? Напоить?
— Прекрати разыгрывать этот цирк, — фыркнул Тобирама, — я саке в рот не возьму.
— Не куришь, не пьёшь, только ругаешься, — Иоши вздохнул, — не превращайся в солнце.
— Я не способен светить, — помрачнел Тобирама, — это всё?
— Всегда ты со своим «это всё?», — Иоши глотнул воды, — расслабься хоть на денёк.
— А с деревней разбираться кто будет? — Тобирама сузил глаза, он надеялся, что именно так отобьёт у Иоши желание завести его в «Колесо Фортуны», где того знали в лицо. — Ты?
— Пост Хокаге всегда звучит солидно, — Иоши сделал следующий глоток, — но увы, увы...
Тобирама махнул рукой и направился к выходу.
— Если надумаешь прийти, напитки за мой счёт! — предпринял последнюю попытку Иоши.
Тобирама вернулся на своё рабочее место, распределил документы, держа в руках судьбы, перебирая их мозолистыми пальцами, привыкшими отнимать жизни, а не даровать их; кабинет оставался кусочком его прошлого, в котором он задерживался, придерживал дверь каждый раз так, словно за его спиной рабочий стол был занят... Пост Хокаге — это не его часть, не его желанное место, пусть власть привычно ложилась в его огрубевшие ладони, словно рукоять катаны. Пост Хокаге приклеился к нему и теперь принадлежал ему: обязанности, решения и воспалённая, как открытая рана, ответственность. Тобирама опять сталкивался взглядом с фигурками на карте, он знал каждого, кого отправлял на фронт — знал их семьи и знал, на кого они посмотрят в первую очередь в бесконечном поиске виноватых — и он готов был нести это бремя на своих плечах, на своей спине, как бы сильно ни впивались ремни в его кожу, как бы ни давили, как бы ни выматывали...
Раньше Тобирама даже не задумывался, что одиночество может быть таким горьким на вкус. Раньше он считал, что ему это нравилось: сначала ловил каждую свободную секунду, будучи совсем мальчишкой, сбегал в заброшенный храм, где никого не было поблизости; подрастая, переместился в библиотеку в их родительском доме, там тратил всё время на исследования, черновики, иногда режа пальцы о страницы, дальше была лаборатория, а теперь... Прежнее одиночество отягощало, ведь всего полгода назад он ещё мог в любой момент обернуться и увидеть ободряющую братскую улыбку — и этого недоставало. Никогда не знаешь, о чём будешь тосковать, пока это у тебя не отнимут. Поэтому Тобирама пытался заполнить пустоту вместо того, чтобы убежать, ведь побег — если только не тактический — не достоин настоящего шиноби. Новые техники, работа, бессонные ночи, вынужденные разговоры, война, война... Война. Он найдёт путь даже в опустившейся темноте, его будет направлять не сердце, а разум, ведь сердце может быть слепо, а разум способен найти выход даже в кромешной ночи — по звёздам или по очертаниям. Тобирама убеждал себя в этом. Снова и снова. Перед ним было живое доказательство того, что сердце слепо. Кагами. Тобирама вспомнил неповиновение — впервые за всё время — и шаринган, загоревшийся перед его глазами, но отчего-то он был уверен, что этот шаринган не навредил бы ему ни при каких обстоятельствах. И дело вовсе не в страхе или осторожности. Сломать всё, что их связывало, одними словами было невозможно.
«Добрый сенсей».
Кагами впервые на его памяти так напивался. Тобирама до сих пор чувствовал ядовитый запах саке и удивлялся одному: сколько упрямства могло сидеть в одном низком, когда-то надёжном, когда-то разумном парне. Видимо, все фамильные импульсы и вся ненависть, свойственная его клану, роду, природе, превратилась в нечто другое — и Тобирама всё никак не мог понять, во что. «Люблю» — он услышал как звон, складывая подписанные бумаги, приказы, отчёты... и откашлялся в кулак. Неужели всё шло под откос только из-за одного эгоистичного заблуждения? Неужели было так сложно прислушаться и понять? Неужели слова, благие намерения стали пылью, превратились в ничто? Любовь — это глупости. Любовь — это огромное разочарование и бессилие. Любовь — это страшнее чумы, проказы или язвы, потому что пожирает изнутри. Тобирама понял, что бесцельно глядел на одну строку, незначительную, его слишком заняли мысли — и это раздражало не меньше. Он потёр висок, прикрыв глаза и отложив документы в сторону. Кагами тогда различил его ложь. Заметил ли большее? Заметил ли путаницу в голове после резкого пробуждения? Пустоту? Онемение? К счастью, нет. Канарейки из повозки заголосили громче. Свет всё прибывал и прибывал в кабинет, точно золотая волна, что наступала и уходила всякий раз, когда на небе танцевали лёгкие послегрозовые облака, скрывая своими белыми телами солнце. Упорядоченные и подписанные документы склонились, словно горные хребты, над картой с деревянными фигурками.
Тобирама не желал видеть Кагами, но на нём строился весь его план, а думать о запасном... Он вздохнул, когда сконцентрировался и вспомнил про каждую заложенную в деревне печать: одна была в его лаборатории, стояла там на случай, когда ему надоело бы бродить по деревне пешком или когда нужно было скрыться быстрее с глаз долой, чтобы никто не привязался по дороге, иные прятались в каждом значимом здании, готовые к использованию в любой критический момент. От чакры приятно засвербело в груди, зачесались кончики пальцев, словно нуждались в соприкосновении с рукояткой катаны. В мыслях вспыхнула целая карта, десятки печатей, незаметных для чужого взгляда. Прикрыв глаза, Тобирама направился в полицейский участок. Всего секунда, и он уже стоял в коридоре перед кабинетом Мамору, который разговаривал с кем-то за дверью: ругался, отчитывал, высказывал свои опасения — ему отвечали, не составило труда узнать голос. Это был Минори. Они не замолкали, разговаривали почти на повышенных тонах. Тобирама решил послушать — всё равно в коридоре никого не было. Остановился возле фикуса с широкими листьями, передвинутого сюда из другой комнаты.
— Я хочу служить в полиции, — это говорил Минори, — я умею составлять закономерности.
— Ты не пробудил шаринган, а уже хочешь занимать высокий пост, — Мамору, судя по голосу, был раздражён. — Я могу назначить тебя пока только штрафующим или надзирателем во временных камерах. Лучше скажи, с чего ты решил уйти из архивов?
— Потому что я хочу меньше видеть белобрысого подонка, — довольно просто признался Минори, должно быть, даже пожал безразлично плечами. — В полиции он бывает не так часто, а в администрации заседает каждый день, а я не лицемер, чтобы улыбаться ему.
— Попридержи свой язык, Минори, — осёк его Мамору, — ты говоришь о Хокаге.
— Да даже если о боге — мне всё равно, — Минори, возможно, сузил глаза. — Так меня примут на работу или нет? Я даже без шарингана соображаю быстрее некоторых тугодумов, которые расследуют здесь убийства: они допускают такие банальные ошибки, а ты учил...
— Я учил тебя многому, но ты должен понимать, что, если ты вдруг взлетишь на пост старшего следователя, у людей возникнут вопросы, в том числе и у господина Ичиро, — он пояснял спокойно. — Если ты согласен начать с низов — что ж, приступай к работе.
— Да хоть прямо сейчас, — проворчал Минори, — а Кагами?..
— Никто из его друзей не знает, куда он направился после их совместного вечера, — Мамору вздохнул.
— Не мог же он снова сбежать, — Минори сказал тише, — не опять. Я поспрашиваю.
— Обратись к тем, кто сторожил ворота этой ночью, — подсказал ему Мамору, — у меня, к сожалению, есть ещё дела, нужно... о многом отчитаться.
Разговор оборвался, как только Тобирама дважды постучал в дверь. В кабинете зашуршали страницы, заскрипели ящики, зашаркали по полу сандалии, и он, услышав мягкое приглашение Мамору: «Входите» — прошёл внутрь. Мгновенно заметив его, Минори опасно прищурился, явно хотел прошипеть что-то в ответ, но сдержался и просто прошёл мимо, одарив испепеляющим взглядом по пути. Он был весь приглаженный и аккуратный снаружи, а внутри — взъерошенная дикая рысь, скалившая клыки в сторону любого, кто приближался к ней слишком близко. Зря на таких не надевали ошейники. Не заметить его враждебность и гордыню — натёртый до блеска доспех с суеверным знаком, чистое свежее лицо, горящие глаза — было невозможно. Будь в нём больше таланта и меньше сумасбродства, из него вышел бы отменный джоунин, но ныне его клинки годились лишь для борьбы с тренировочными манекенами, а самой сложной миссией была бы сортировка бумаг. Мамору вздохнул. От него не скрылось ни напряжение пасынка, ни его настрой, ни его вздёрнутый кверху подбородок... В кабинете в этот день на столе гостили вырезки из старого справочника-путеводителя по стране Воды, заметки, пожелтевшие от времени, карты, информация, полученная от шпионов, не такая древняя. Среди бумаг затесались даже исторические энциклопедии с теориями об устройстве деревни Скрытого Тумана. Мамору явно просидел над ними долгое время, склонив голову, его, судя по всему, интересовали кланы, жившие на архипелаге, кастовая система. Тобирама одобрительно кивнул: хоть у кого-то была голова на плечах в их семье. Не то что у младшего, который напоминал ядовитого гремучника, кусавшего всех подряд без разбора, и не то что у старшего, который потерял всякий здравый смысл... Они остались наедине. Солнечный свет свободно проникал сквозь открытое окно, туман редел, облака — тоже. Синело небо, словно свежая гематома, чавкали сандалии прохожих, патрульные оббивали свою обувь от грязи, лаяли псы из квартала клана Инузука. В последнее время они слишком часто выли, будто бы чувствовали то, чего не чувствовали остальные. Мамору перебирал старые резные кисти — кисти, принадлежавшие когда-то Ринако, его покойной супруге. Он поднял на Тобираму чёрные глаза — и явно ожидал того, что его будут отчитывать. То ли за огрехи полиции, то ли за огрехи своего родного сына или пасынка.
— Господин Хокаге, — Мамору слегка наклонил голову вперёд, — судя по технике, которой пользовался задержанный... я бы сказал, что он принадлежал к старому, но не менее опасному клану самой низшей касты в стране Воды. Раньше, правда, в политику они не лезли, были беззубыми, можно даже сказать...
— Ты писал, что он согласен говорить, — Тобирама решил перейти сразу к делу.
— А, — Мамору отстранился от стола, — да, конечно. Вы хотите поговорить с ним сейчас?
— А ты как думаешь, Мамору? — Тобирама хотел скрестить руки на груди. — Мне нужна информация.
— Хорошо, — кивнул Мамору, забрав ключи, лежавшие на столе, — я вас к нему отведу.
— Надеюсь, за ним теперь наблюдают более тщательно? — Тобирама нахмурился. — Я бы на твоём месте понизил в должности того, кто присматривал за ним до этого, — он следовал за Мамору по коридору, не видел его лица, но был уверен, что тот виновато улыбнулся, как улыбнулся бы Кагами в такой ситуации. — Чтобы заключённый отсёк себе кисть прямо в камере — это позор.
Они проходили мимо схем, мимо сторонних картотек, мимо дверей в другие кабинеты, во временные камеры, подсобные помещения...
— Теперь за ним следят двое, — Мамору почесал от нервов затылок, — и, конечно, господин Хокаге, вы правы, я понижу в должности виновного, потому что, в самом деле, не досмотреть за заключённым — это ужасный промах для любого, кто служит в полиции, — он проводил Тобираму в дальнее крыло, где находились самые надёжные камеры при полицейском участке, оттуда ещё никто не сбегал. — Медики оказали ему помощь, господин Хокаге, и мы убедились, что больше он не сможет нас ничем удивить. Надеюсь, его новые показания прольют свет на всю эту ситуацию...
Открылась тяжёлая металлическая дверь, и они зашли в помещение, залитое слепящим светом, где находилась камера с единственным заключённым, за которым наблюдали Сецуна и Садао. Они иногда переговаривались, но не спускали глаз с решёток и связанного Харады Намио, левая его рука была перебинтована, на повязке уже показалась кровь. Тобирама издалека заметил, что Намио, без маски, неуютно жался к углу и пытался, видимо, спать — зажмурил глаза, сел почти в позу лотоса и дышал ровно, словно находясь в трансе. Его серые волосы напоминали подгнившую рожь на редких полях страны Дождя, а его солидный сыромятный жилет теперь сменился на обычный тюремный балахон со штанами из тёмной мешковины. Пропали даже бронзовые наручи. Сецуна бросил на Мамору вопросительный взгляд, а затем, заметив ещё и Второго Хокаге, покосился на сундук, куда складывали вещи задержанных, на стойке возле него висел меч родом из страны Воды, экзотической формы, с зазубринами на лезвии. Садао озадаченно хмурился, что-то записывая в маленькую записную книжку карандашом. На левой щеке Намио по-прежнему чётко прослеживался символ. Тобирама внимательнее к нему присмотрелся и кивнул Мамору, который намеревался что-то сказать: он не выглядел напряжённым, ни капли, но спрятанные за спину руки выдавали его истинное состояние. Пленник поёрзал на месте, устраиваясь удобнее.
— Он был чужой собственностью, судя по знаку на щеке, — пояснил Мамору. — Как оказалось, в стране Воды не так уж редко низшая каста предлагает свои услуги высшим домам, но они отдают не только свои навыки в безграничное пользование, но и свободу в обмен на что-то. Мы пока не добились от него ни слова на этот счёт, — он наблюдал за Намио неотрывно, — мы могли бы вытянуть из него ещё и это, но госпожа Башира уже занималась другим вопросом.
— Раб, значит? — Тобирама заметил, что Намио открыл свои мутные глаза и усмехнулся.
— В стране Воды нет рабов, — фыркнул тот, связанный и беспомощный, — есть только инструменты.
— Сути это не меняет, — Тобирама смерил его взглядом. — На кого ты работаешь?
— Даже чая не предложите? — Намио по-прежнему вяло улыбался. — Я бы не отказался.
— Язык прикуси, — шикнул на него Сецуна, — а то мы тебе не только чай, но и крекеры принесём, и ты пожалеешь, что вообще об этом заикнулся, — он похрустел шеей. — Ясно?
— От крекеров я бы и сам не отказался, — вздохнул Садао, ставя точку, — у нас их давно не было.
Тобирама опять смотрел на Намио: тот пытался выглядеть уверенным в себе, но неестественная бледность, мешки под глазами и лихорадочно сверкавший взгляд рассказывали о нём больше, чем тысячи слов и гордо поднятый нос; он словно был болен, и никто не мог исцелить его, как бы ни пытался, то, как его связали, напоминало смирительную рубаху — и это так шло к лицу безумца, который внезапно оскалился, показывая заострённые клыки. Свет падал на его низкие скулы и делал плавные морщины на широком лбу резкими. В камере было не так много места, всего пять шагов вперёд, пять шагов вбок, квадратная клетка с частыми металлическими прутьями, подавлявшая чакру внутри себя. Без кисти руки любой мечник — а мечником Намио являлся, без сомнения, — лишался своего хлеба, постоянного заработка и места в мире: без руки он становился отбросом, пятном, на которое смотрели бы с жалостью. Не один шиноби дважды подумал бы, прежде чем ступать на подобную тропу даже под влиянием безумных голосов в голове. Тобирама оценивал его: широкие плечи, мощные руки, не знавшие лёгкой жизни среди перин и золота, закалённое тело, резкие, слегка заострённые черты лица, вечно прищуренные глаза, серые плохие волосы — их, возможно, не раз красили, широкие ступни без ран и язв, которые были бы свойственны человеку, прошедшему слишком много дорог за короткий промежуток времени... и в довершение — метка на щеке, метка раба. Намио взглянул в единственное маленькое окошечко, вдохнул полной грудью, закашлялся. Громко и болезненно. Когда приступ кончился, он уже смотрел на Тобираму прямо — тоже оценивая. Они пытались узнать друг друга лучше, как враги на поле боя, предугадать следующее движение, которое могло бы стать последним.
— Белобрысый, я хочу с тобой говорить, — Намио опять поёрзал на месте, — с вашими красноглазыми друзьями у меня общаться нет никакого желания, а с вашими хвалёными по части допроса профессионалами мы уже пообщались. Ваша бабуля Яманака Башира знает своё дело — так излазила мой мозг, что до сих пор всё болит, — он вяло рассмеялся, — но, увы, в моём разуме не было тех ответов, которые она хотела получить. Ты читал её отчёт?
— Девственно чистый лист, ты имеешь в виду? — Тобирама хмыкнул. — Да, видел.
— Познавательная история о моём детстве, отрочестве и зрелости, — он показал зубы.
— Ты не в том положении, чтобы шутить, — Тобирама прищурился, — а я не собираюсь тратить время на бесполезный разговор о твоём прошлом, если это не касается того, каким образом ты попал в страну Огня посреди войны незамеченным.
— О, если бы я только знал, — он пошевелил обрубком, — я могу только рассказать о странном сне, который я увидел этой ночью — но и только.
— Зачем ты отсёк себе кисть? — Тобирама проигнорировал его слова.
— Потому что, — он придвинулся к прутьям, прислонился к ним лицом, — если бы я этого не сделал, был бы уже трупом. Не знаю, кто меня хотел убить, но у него почти получилось, фактически — как шиноби — я уже мёртв. Без кисти я теперь не смогу сравниться с другими мечниками тумана — а я так хотел... — он явно решил теперь говорить слишком много, а Тобирама следил за его чакрой. — Может, всё-таки принесёте чая?
— Говори дальше, — подогнал его Тобирама, — и лучше бы тебе сказать, за что в стране Воды тебя не разыскивает только ленивый. По какой причине?
— Причины, причины, — он оскалился, — может, потому что убил кого-то? Я не знаю.
— Ты не паука прихлопнул, чтобы не знать, — Тобирама сохранял спокойствие. — Если не расскажешь ничего ценного, мы вполне можем передать тебя в руки прямо вашему Мизукаге — полагаю, изменника они примут с распростёртыми объятиями.
— Изменника? — Намио вздёрнул бровь.
— Из-за вора в вашей деревне не было бы такой реакции, — Тобирама решил сыграть в эту игру. Медленно, по ниточке, вытягивать из его бессмысленных речей информацию. — Или ты хочешь сказать, что ты всего лишь мясник на не самой благополучной улице?
— В детстве я работал на мясника, если тебе интересно, — повёл плечом Намио, — знаешь, я и сам не в курсе, каким образом я пропустил столько всего интересного. Например, я бы выпил за то, что богу шиноби наконец-то подрезали крылышки, он ведь был...
— К делу, — Тобирама с трудом пропустил мимо ушей его комментарий. — Ты помнишь февраль, но не помнишь ничего после. На тот момент тебя уже хотели призвать к правосудию? — он заметил, что Намио помедлил. — Клан Харада известен своим контролем чакры, вы способны придать ей форму оружия — у каждого члена клана оно своё... Но по сравнению с высшими домами этот талант меркнет.
— Высшие дома — разжиревшие свиньи, которым повезло родиться в золотой люльке, окружённой слугами, — Намио впервые понизил голос, его задели слова Тобирамы, а Тобирама отметил про себя маленькую победу. — Судьба — такая мразь. Но я не идиот, чтобы идти против них в одиночку — тем более когда на мне висели обязательства перед семьёй, — он замедлился, — у тебя ведь нет семьи, белобрысый.
— Мне неинтересна твоя трагедия, — осёк его Тобирама, — говори по делу.
Сецуна, слушавший их разговор, не мог скрыть своей довольной улыбки, словно ему доставляло удовольствие то, как пленник общался с их Хокаге. Как с равным, а может, и того хуже — а Тобирама стоял на месте, выцеживая воображаемым ситом самородки в бессмысленном бормотании обиженного судьбой шиноби. С каждой секундой его начинало раздражать в пленнике всё — а особенно то, с каким ответным безразличием тот говорил, словно уже увидел свою смерть, пусть и заявил, что отсёк себе кисть в страхе за жизнь. Тобирама всё ещё наблюдал за его мимикой: она была бедной, настолько, что казалось, будто всё, кроме рта, бровей и глаз сотворили из самой дешёвой резины, которую приклеили к черепу. Он начал подозревать, что это было эффектом от медикаментов, после злоупотребления ими... но его вновь отвлекла растерянность в бесцветных расфокусированных глазах. Намио покосился на свой протектор, лежавший на столе, за которым сидели Садао и Сецуна, вздохнул тяжело, покачав головой. Он мог бы сделать красивый жест, будь у него свободны руки, мог бы перечеркнуть протектор лезвием чакры, выпущенным из кончика пальца, и отречься от собственной деревни, но смирительная рубаха мешала ему. Вместо этого он отпрянул от решётки так, словно она его обожгла, и кое-как поднялся на ноги. Начал расхаживать туда-сюда, словно аист в поисках лягушек, почти не разглядывая своих надзирателей и Второго Хокаге. В его словах не было больше золота, только галька и грязь. Грязь про Высшие Дома, грязь про «безмозглого» даймё. Ничего ценного. Тобирама раздражённо вздохнул, потёр висок, слушая эту реку нескончаемого смрада, пока та не сменила русло и не направилась на деревню Скрытого Листа: «Медики ужасные, клан Учиха — переоценённые недомерки, клан Сенджу — вероятно, не меньшие утырки, создали себе райский сад, от которого смердит даже за морем, я удивлён, что вы не начали эту войну первыми. Да, кстати, Первый ваш был тем ещё остолопом. Говорят, он ещё и мужело...» Тобирама скрипнул зубами, перестав сдерживать свою чакру. В комнате вмиг стало темнее, и Намио замолчал, теряясь в буре, которую сам и сотворил; он прищурил глаза и отвернул голову, не встречаясь ни с кем взглядом, пытался сделать вид, что вовсе не испугался, но плечо его заметно затряслось. От заметной синей чакры звенело в ушах, воздух задрожал, как от жара, и полицейский участок на мгновение превратился в противостояние двух человек, ибо Намио, пусть и боялся, пусть его слегка потряхивало, тоже начал выпускать свою зелёную чакру, но это не смягчило давления. В один момент он сдался, когда начал задыхаться от невероятной разницы в силе, а его зелень — гаснуть.
— Господин Тобирама... — осторожно начал Мамору, не смея сказать что-то ещё, когда заметил, как трещина поползла по бетонному полу.
Тобирама в ту же секунду вернул контроль, сверху вниз рассматривая скукожившегося пленника.
— Мамору, не трать время, — покачал головой он, — похоже, всё это всего лишь фарс, на который мы клюнули, — это была уже иная карта, блеф, пока Намио пытался отдышаться, вернуть себе контроль над телом. — Переведите его в отдельную камеру, приставьте к ней часовых. Он задержится у нас, пока в пути будут представители страны Воды. Думаю, им будет крайне интересно послушать историю с внезапной амнезией, которая длилась с февраля по нынешнее время.
— В смысле? — Намио подавился.
— Ты потратил моё время и не сказал ни слова по делу, — Тобирама пожал плечами.
— Да не помню я ничего! — рыкнул всё-таки Намио. — Я только вижу странные сны!
— Мы не сновидцы, чтобы их трактовать, — Тобирама фыркнул и кивнул Мамору.
— Так точно, господин Хокаге, — с почтением кивнул Мамору, а Сецуна тем временем перестал улыбаться: похоже, ему нравилась эта игра. — Сецуна, Садао, мы переводим заключённого, сейчас же.
— И погрузите его в гендзюцу, — Тобирама всё-таки посмотрел на Намио с насмешкой.
— Так точно, господин Хокаге, — повторил Мамору, когда они приступили к выполнению приказа.
Покидая полицейский участок разочарованным, Тобирама ни разу не обернулся, хотя слышал перед тем, как скрыться за дверью, проклятия и отчётливое слово «ублюдок», процеженное сквозь зубы. До своего квартала он решил дойти пешком: ему нужно было купить по пути на площади якитори из куриных сердечек; по субботам их готовили там, на открытой кухне под красочными навесами. Солнце уже успело подняться достаточно высоко, чтобы его тепло, искореняя туман, поползло по всей деревне, оно заполняло собой каждую улицу, прикасалось горячими губами ко лбам домов, окнам и стенам, крышам, вспыхивало веерами на стекле, и ветер игрался с бельевыми верёвками и вывешенными недавно наволочками, одеждой. На каждом шагу этой дороги цвёл шпорник — так называли его в народе, Кагами же вечно поправлял, говорил мягко: «Нет же, это дельфиниум». Бирюзовые гирлянды перебивали своим ароматом запах дыма. Тобирама тряхнул головой. Опять он вспомнил о Кагами, даже когда пытался всеми силами забыть о нём, хотя бы на сегодня, чтобы остыть, найти выход и решение. Его нисколько не озадачил второй побег Кагами: он ожидал подобного исхода, несмотря на то, что тот зарекался больше не исчезать... Возле навесов ещё почти никого не было. Большинство людей только-только выбирались из жилищ — а жаровни и воки уже выдыхали пар, окропленные золотистым маслом. Лук превращался в карамельный, жарилась отдельно соба с овощами, креветки, речная рыба, пойманная, казалось, совсем недавно, всё благоухало, мясо покрывалось корочкой, шумели кастрюли с рисом разных видов: от круглого до чёрного. Соусы, как стражи, стояли на переносных столах, медовая горчица, соевый, сладкий перец, терияки, там же в чашках мариновался крашеный розовый имбирь, васаби. В синей палатке готовила загорелая женщина: чёрные кудрявые, как овечья шерсть, волосы, загнутый нос, глаза как две золотые монеты и чернёные серьги с цепочками. Она мило улыбалась, поджаривая куриные сердечки на углях, а перед ней стояла уже знакомая Тобираме девушка — Сора — и что-то тщательно вписывала в блокнот, точнее, переписывала со скомканной бумажки. Она резко обернулась, явно почувствовав чакру.
— А, — Сора прищурила светло-серые глаза, — о, здравия вам, господин Хокаге. Тоже вышли поводить носом?
— Это должно волновать тебя в последнюю очередь, — Тобирама всматривался в её смуглое лицо. — На твоём месте я бы побеспокоился за место в ночлежке: уверен, если будешь и дальше отлынивать от своих обязанностей, тебя вышвырнут на улицу, а улица — это верный путь к ошибкам и лишениям, — он был готов поймать её раздражение или проблеск истинных эмоций, но не заметил ничего. Пузырилось масло в соседнем воке. — Вы не в том положении, чтобы расслабляться, и ты прекрасно понимаешь, не так ли?
— О, конечно, — Сора ангельски улыбнулась, втянула носом запах, исходивший от куриного мяса, — но у меня сейчас перерыв. Приятно слышать, как вы печётесь о посторонних людях. Должно быть, вы голодны? Я могла бы уступить вам место в очереди.
— Я не голоден, — Тобирама пригляделся к блокноту. — Это что, песни?
— Верно. Хотите послушать, пока готовят еду? — она прочистила горло. — Это серенада.
— Серенада? — Тобирама заметил пару слов. — Интересный выбор формата, нечего сказать.
— Вдохновение — штука непредсказуемая, — Сора пожала плечами, — я могу зачитать.
— Неинтересно, — отмахнулся от неё Тобирама, — оставь серенаду для другого слушателя.
— Жаль, ведь она не про меня, — Сора сунула блокнот в сумку и достала оттуда пару купюр: этого бы хватило только на один шашлычок, — но раз вам неинтересно, что ж, не буду настаивать. — Она заказала себе одну порцию. — У вас интересная деревня...
— Я в этом не сомневаюсь, — Тобирама подал повару знак, что ему тоже нужна была только одна порция, он хотел закончить этот разговор, поэтому намеревался уже отвернуться, но Сора вдруг как-то совсем откровенно усмехнулась.
— У вас так любят наблюдать за птицами, — сказала она, кивнув в сторону ближайшей крыши, где, на первый взгляд, никого не было, но Тобирама чувствовал чакру человека Мамору. Там же была старая голубятня. — Впервые вижу столько ястребов и голубей.
— Вы уже собираетесь остаться здесь? — Тобирама проигнорировал её слова. — Если останетесь, вы должны отчётливо понимать, что беженцев из страны Горячих Источников у нас уже достаточно, есть недовольные, — он наблюдал за её реакцией, понизил голос, надеялся так что-то обнаружить, но это превращалось в игру. — Вам повезло, что вас приняли на работу. Обычно этим не может похвастаться большинство.
— Мы с Юкой справляемся, — Сора следила за умелыми движениями повара, — всегда находили выходы даже из более сложных ситуаций, и тут не пропадём, — она вздохнула. — Мы не жалуемся. Столько возможностей. Например, в стране Водопадов этим не могли похвастаться, да ещё и готовили там скверно, у Юки даже впервые за всё время нашего знакомства проблемы с желудком случились... — Сора заговорила быстрее. — В Конохе же даже воздух другой.
— Вы здесь не гости, — Тобирама чувствовал на себе взгляды.
— И не пленники, — Сора заложила карандаш за ухо, — или вы хотите нас задержать?
— Не имеет смысла, — Тобирама с подозрением смотрел на её улыбку, — пока.
— Мы не доставим вам проблем, господин Хокаге, — она поклонилась, — какое слово будет рифмоваться с «Хокаге», хм?.. Овраге? Коряге?.. — она ушла в свои мысли, снова следя за такой же загорелой женщиной, которая раздувала иногда бархатные угли. — Как сложно.
Вокруг палаток скапливался народ: пестрели рубахи, футболки, накидки, сверкали на солнце дамские серьги и обручальные кольца, стальные протекторы также бликовали, отражая лучи веселевшего солнца, и символ деревни мелькал тут и там. Тени поредели окончательно, скрылись под крышками мусорных баков, сузились до тонких полосок между занавесками, они набирались сил перед очередной грядущей ночью. Ветер пробивался сквозь жар жаровен, щекотал лицо, путал волосы, уносил за собой караван ароматов, а приносил речную свежесть и незатейливые сплетни лип и клёнов, пушился одинокий тополь ближе к воротам и моргали окна зданий, гудели иногда пустые трубы водостоков. Тобирама стоял неподвижно, скрестив всё-таки руки на груди, следил за тем, как вращались сердечки сначала в одну сторону, потом в другую, шипели угли, как мамуси, когда жир падал на них. В кухонных ножах отражались искры. Очередь собиралась возле соседней палатки — там готовили сладости: фрукты и ягоды поливали молочным, тёмным и белым шоколадом. Дети были в восторге, тянули своих родителей туда с кличем: «Мам! Пап! Хочу!» — а потом, не отрывая глаз, следили за шоколатье. Это был пожилой мужчина с тонкими пальцами и широкими губами, на макушке его тёмные волосы поредели, обнажив пару пигментных пятен, но тёмные глаза блестели у него как у молодого; за его спиной бегала молодая девушка с розовыми кудряшками и такими же тёмными глазами, полными искр и веселья, словно они не работали, а творили чудеса. Тобирама знал их: они частенько посещали Коноху, у них была пара лошадей, гнедая и вороная, а все сбережения они спускали каждый раз на шоколад из страны Ветра, где, далеко на юге, рождалось какао, и вертелись так, от страны к стране, не задерживались нигде слишком долго. Народ прибывал.
— Готово! — повар осторожно отыскала картонную коробочку, полила соусом куриные сердечки и озадаченно взглянула на своих покупателей. — Э... господин Хокаге... простите, я, должно быть, слишком увлеклась, вы же... стояли здесь первым, да?
— Нет, — Тобирама кивнул на Сору, — сначала её очередь.
— Ничего, я уступаю, — тут же покачала головой Сора, — невежливо заставлять вас ждать дольше положенного, у вас, вероятно, слишком много дел сегодня. Берите.
Тобирама задумчиво взглянул на беженку, потом вручил деньги опешившему повару, которая сразу кивнула, спрятала с особой осторожностью купюры в деревянную коробочку и продолжила готовку; её золотые глаза опять пылали: должно быть, в них отражались алые угольки, — а тёмные щёки потемнели ещё сильнее от жара. В палатке наверняка было душно. Очередь двинулась с места. Шёпот могли позволить себе только те, кто стоял чуть дальше. «Второй Хокаге здесь? Ничего себе, не каждый день увидишь его вне администрации...» — «Должно быть, готовят здесь вкусно». — «Да, должно быть».
— Приятно было вас увидеть, — Сора кивнула, — надеюсь, вы не зря ждали.
Тобирама не обратил на неё внимания и быстрым шагом направился в центр квартала Сенджу. Там дельфиниума было гораздо больше, он рос почти в каждом дворе так же, как и молодая ракита, и кустарники. Малиновый рододендрон прятался в тенях, которые отбрасывали старые деревья — собратья тех, что жили в Лесу Смерти, буки и дубы, их кора давно покрылась налётом мха, как древней щетиной, по которой взбирались муравьи и мелкие жуки-пожарники. Тобирама помнил эти деревья. Сам оставлял на некоторых из них засечки, когда тренировался в юности: ставил пробные печати, наносил глубокие раны — и деревья молчали, впитывали в себя всю боль и ржавели от собственной прозрачной крови. От солнца рябела дичавшая трава. Её теперь редко топтали, многие из клана Сенджу, как и из клана Инузука, отправились на фронт во время первой волны. Многие служили в реабилитационных лагерях в стране Горячих Источников, охраняли границы и города под их контролем. Среди карликовых строгих зданий проклюнулся магазин игрушек ручной работы. На витринах стояли фигурки разных размеров, детализации и цены, там же продавались популярные среди подростков карты с шиноби. Дендрарий, не покинутый садовниками, выделялся не меньше: к нему вели каменные тропинки, а в его центре, возле маленького пруда, располагалась беседка, красившаяся ежегодно в белый. Шумели кедры и пихты; постукивал по ближайшим липам дятел. «И зачем нам дендрарий? — Тобирама складывал руки на груди. — Опять твоё безумное стремление озеленить и без того зелёную деревню?» — «На самом деле, — Хаширама обвёл карандашом свободное место на карте их района, — я просто подумал, что в дендрарии смогут проводить время не только люди из нашего клана. Я смогу вырастить там...» — «Нет, не сможешь, — перебил его Тобирама, — потому что выгоднее в том месте построить что-то практичное». — «Ещё одни склады? — Хаширама мучительно выдохнул, потом зевнул. — Или оружейную?» — «Да, это было бы намного лучше твоего дендрария, — кивнул Тобирама и заметил, как Хаширама устроил щёку на бумагах. — Ты совсем одурел? Спать собрался прямо в кабинете?» — «Пять минут, — Хаширама окончательно закрыл глаза. — Планы никуда не убегут». — «Ты даже половину этих планов не рассмотрел, — Тобирама сузил глаза, — а знаешь, из-за чего?» — «Боги, лекции о похмелье я не заказывал, — Хаширама потёр лоб и кое-как оторвал голову от стола, — давай лучше про дендрарий. Что бы ты ни говорил, людям будет приятно. Там мы устроим беседку, рассадим цветы, кусты, деревья, — он начинал распаляться, — я лично всё это создам». Как Хаширама тогда сказал, так и сделал, и до сего дня Тобирама старался не смотреть лишний раз на эти липы, кедры, ели, пихты, сосны, клёны... на всё, к чему прикасалась рука его старшего брата. Он вдохнул полной грудью ещё не прогретый после ночи воздух и ступил на каменную тропу, уверенный, что не почувствовал бы ничего, а в итоге замер возле первого же кустарника (разбитое сердце), когда вспомнил, как тщательно, с любовью планировали дендрарий. Его тоже вовлекли, сколько бы ворчания в ответ ни слышали, и планы с рисунками воплотились в жизнь за кратчайший срок — всего каких-то полтора месяца. Скамейки, пруд, беседка, редкие виды растений... и вокруг стал разрастаться сам район: возводилось строение за строением, селилась семья за семьёй.
Вскоре Тобирама отыскал нужный ему дом, покинув дендрарий и вернувшись на улицы, где больше не зажигались окна по вечерам, одни фонари горели так, словно по дорогам могли пройти все павшие: зажечь свечи, заскрипеть дверями, зашаркать сандалиями и поднять пыль над дорогой... Жилище Токи не выглядело солидно или богато. Узкое, но длинное, в два этажа, оно тянулось вверх своей макушкой из тёмно-синей черепицы, а на парадной синей двери, к которой вела рампа, висела табличка: «Не беспокоить». На площадке перед ней росла неприметная стриженая трава и один-единственный куст пурпурной сирени. Соседи наведывались сюда редко — возможно, всему виной была неприветливая табличка, а возможно, первое впечатление — дети обходили газон стороной и редко повышали голос, проходя мимо по улице. Тобирама вздохнул и постучал в дверь. Затем постучал снова, услышал скрип колёс и «да-да, сейчас открою». Дверь распахнулась — и перед ним возникла Тока: русые волосы её были заколоты в высокий пучок, и чёлка привычно скрывала левую сторону вытянутого лица; всё было как раньше, за исключением одного. Теперь она уже больше года не носила брони, ей отняли обе ноги по самые колени: их не удалось спасти. Серый кот, бродивший по неширокому коридору, запрыгнул на длинный пуфик, над которым на крючках висели куртки, и звучно мяукнул, внимательно рассматривая гостя голубыми глазами. В доме пахло молочной запеканкой и домашним вареньем из крыжовника. Тока привычно прищурила глаз, пропустила сквозь пальцы чёлку. Её образ дополняло свободное серое кимоно с символом клана на груди, а вот подвёрнутые ровно наполовину штаны скрывали её увечье и уродливые шрамы, оставшиеся после долгого процесса исцеления. Она сразу заметила коробочку с якитори, но даже не улыбнулась. Так на неё похоже. За её спиной творился настоящий беспорядок: столько бумаг, они лежали повсюду, на полу, на широком подоконнике, на столах, и в горчичном кресле сидела Цуру, которая приподняла очки и кивнула Тобираме. Резкие черты мебели только подчёркивали скупой традиционный облик всего кремово-коричневого дома. Без цветов. Без картин.
— Стареешь, — произнесла Тока ровным тоном, без издёвки, — я ожидала тебя раньше.
— Решил пройтись, — Тобирама прикрыл за собой дверь. — Дендрарий почти не изменился.
— Конечно, за ним присматривают, — кивнула Тока, — ты пришёл по делу, не так ли?
— Верно, — Тобирама передал в её руки якитори, а сам, с разрешения, быстро разулся. — Меня интересует та миссия в стране Молнии, когда ты видела множество чёрных крыс. Что ты можешь о ней рассказать? — он сделал паузу. — Это важно.
— Ты всё-таки убедился, что в том была закономерность? — Тока вздёрнула бровь, разворачивая коляску обратно, в сторону арки, которая вела в светлый зал с бумагами. — Ты немного припозднился с этим вопросом. Как минимум на полгода. Мы могли бы прижать их к стене тогда, теперь же нам остаётся только мириться с тем фактом, что не рискнули и упустили всё из виду.
— У нас не было доказательств, — Тобирама не оправдывался, но прекрасно помнил прошлые разговоры, связанные с крысами, — а пускать людей на бессмысленные поиски также не имело смысла. Нашу активность тогда заметили бы.
— Разве это имеет значение, если в итоге они сами развязали войну? — Тока явно нахмурилась.
Коридор вёл сразу в зал, словно в брюхо истощавшего великана: стены были кремовыми, пол — деревянным, между креслом и рабочим столом стояла перегородка, тёмные линии которой повторяли изгибы гор и персиковых деревьев на них, слева в углу притаилась жёсткая когтеточка, куда запрыгнул серый кот, выпустив когти, справа — ветвистые полки с запакованными схемами для вышивания и пазлами, на них же покоились потрёпанная подзорная труба и толстый журнал, подписанный как «Пернатые дьяволы». Цуру, не сменившая места, бубнила себе что-то под нос, хмурилась, вычёркивала, дописывала, вздыхала и шёпотом вопрошала, кто учил их нынешнее поколение чуунинов, и баллы под её кистью сокращались вдвое. Она проверяла часть ответов с экзамена. Тока поставила на выдвижную гладильную доску коробочку и развернулась, чтобы смотреть в глаза своему собеседнику, сложив руки на животе. Ей явно не хватало службы, но её жилистые руки ещё не потеряли сноровки, оружие в доме никуда не пропало, к тому же появился ещё и дартс, и десятки свитков со старыми техниками гендзюцу, которые Цуру приносила из архивов с разрешения Тобирамы. На подоконниках росли цитрусовые деревца, тонкие и хрупкие. Тобирама остановился возле полок и напольной вешалки, где нашли себе прибежище банданы и платки, и продолжил:
— Так каковы твои мысли по поводу чёрных крыс теперь?
— Они призывные, — без заминки ответила Тока, — шпионят в пользу Би, это очень похоже на её тактику. Она рассчитывает, что мы... — она взглянула в окно, — что ты не станешь поднимать шум только из-за пары случаев крысиного нашествия. Мало ли откуда они могли взяться, так она пытается предугадать твою реакцию, и в этом кроется её главная ошибка. По сравнению с бесконечными уловками клана Учиха её ход просто смехотворен и оскорбителен.
— Она бы не смогла поддерживать своих призывных зверей на таком расстоянии, — Тобирама поставил под сомнение эту мысль. — Есть другие люди на примете, способные вызвать набеги чёрных крыс, или это только её почерк? — он повторил за ней жест: устремил взгляд в окно, мимо которого, визжа от счастья, пробежал парнишка с деревянным танто. — Быть может, у неё были ученики? В её положении это не стало бы неожиданностью.
— Всё так, но я не успела узнать их имён, — Тока остановилась, потянулась за чашкой, заполненной саке. Возле неё расположилась коробочка с вишнёвым зефиром.
— Тоже из-за того, что мы прекратили расследование? — Тобирама знал, что она до сих пор не одобряла того их поступка. Точнее, поступка Хаширамы, который решил отступить: задание затянулось, страна Молнии давила на них, отношения стремительно ухудшались. — Мы не могли послать ещё один отряд на ту миссию: ты и без моих напоминаний знаешь, в каких обстоятельствах мы тогда оказались.
— Вероятно, поэтому мы так и не смогли поймать виновных, — Тока сделала глоток.
— У тебя ведь должны были быть предположения, — не отступал Тобирама. — Наводки.
— Были, — Тока скривила губы лишь слегка и закусила белым зефиром, — но ты же помнишь, что дом, в котором хранились многие наши «наводки», сгорел на следующий же день, — она повернула коляску спиной к окну, потирая обрубок правой ноги. — Думаю, ты тоже догадываешься, что для них было слишком удобно свалить вину на простую безумную женщину — которая, к тому же, просидела за решёткой всего пару месяцев.
— То есть у нас есть только Би из подтверждённых призывающих? — Тобирама вздёрнул бровь.
— Да. Её учеников мы так и не узнали поимённо, поэтому искать их будет сложнее, чем иголку в стоге сена. Потому что в случае с сеном мы знаем, что ищем иголку, в случае же с учениками мы работаем в кромешном неведении, — Тока снизошла до более определённого ответа. — Би вполне могла послать кого-то в страну Огня задолго до начала войны, — она потянулась за вторым зефиром. — Пришло их время, поэтому они и начали действовать. Крысы ведь появились совсем недавно — Цуру говорила про Академию. Впрочем, разве это не странно, что они раскрыли себя именно там, а не в архивах, например?
— Да, они могли ждать нужного момента, пока мы были слишком ослеплены событиями в стране Горячих Источников... однако за нами есть незначительное преимущество: они рассчитывают действовать в тени, но у нас в руках есть факел, — Тобирама пытался понять, сколько «учеников» потребовалось бы для подобного, и пришёл к выводу: всего один. Всего один, для того чтобы посеять сомнения и — вероятно — передавать мелкие сведения о состоянии деревни.
— Ты и без моих советов знаешь, что делать, Тобирама, — Тока выпила ещё саке, — вычислить и обезвредить.
— Была бы эта охота за тенями более определённой, — Тобирама потёр висок. — Сначала Танзаку, теперь Академия.
— Когда Цуру рассказала мне об этом, ко мне пришла мысль, — Тока зажала свой подбородок между указательным и большим пальцами, — не могли они приглядывать там за кем-то? В конце концов, экзамены для чуунинов и джоунинов в один день могли показаться для Би лакомым кусочком. Слухи, настроения, резервы и способности — с какой стороны ни посмотри, это выгодно, — она задумалась, — хотя неясно, при чём здесь Танзаку в таком случае.
Цуру приподняла слегка очки и потёрла уставшие глаза.
— У учеников могли быть опознавательные знаки? — Тобирама пытался сложить пазл.
— Стали бы они ими пользоваться, — усмехнулась Тока, — чтобы узнавать друг друга? Им это ни к чему, они все действуют самостоятельно, как отдельные элементы, Би их сумела научить быть творческими, проклятая стерва, — на её бледной коже проступил румянец из-за выпитого саке. — Это может быть кто угодно, Тобирама, любой, кто не попадает под подозрения, может быть, даже ближе к тебе, чем ты думаешь.
— Я заметил бы шпиона среди своих людей, — Тобирама покачал головой. — Я ещё не ослеп.
— Я не говорила тебе подозревать всех подряд, только самых незаметных, — она повела плечами, потом снова потёрла обрубок правой ноги. — Ты же понимаешь, это может быть уборщица, кухарка... но среди беженцев тебе его или её не отыскать, в этом я уверена. Сам посуди, какой смысл посылать кого-то, кто в первую очередь будет вызывать подозрения. Помнишь ведь урок вашего отца?
— Который из? — Тобирама рассматривал стопки бумаг и Цуру, она явно не была рада свалившимся на неё делам, но выполняла свои обязанности самоотверженно.
— «Не отметай в сторону маленьких людей. Нищий знает порой больше, чем человек откормленный», — Тока поставила опустевшую чашку, похрустела суставами на запястьях, стала перебирать между пальцами край кимоно. — Увы, я за тебя этого сделать не смогу. Придётся как следует походить по окрестностям... Конечно, тебе никто ничего не скажет, но ты мог бы назначить кого-то, кто был бы не так приметен.
Серый кот соскользнул с когтеточки и, мурлыкая, потёрся боком о ногу Тобирамы, который погладил его по гладкой спине с тёмными тигриными полосами. Цуру снова уткнулась в бумаги, бесшумно шевеля губами. Тикали квадратные часы на специальной подставке.
— Возможно, у меня есть человек куда более ценный, и даже не один, — Тобирама снова выпрямился, отстранившись от кота. — Остаётся лишь гадать, кто из них принесёт пользу: тот, кто знает больше, чем говорит, или тот, кто может болтать без умолку и сходиться с людьми так же просто.
— Надеюсь, ты сможешь переиграть Би в её игре, — Тока смотрела на него, в не скрытом за чёлкой глазу не отражалось ничего — она всё-таки тоже умела спрятать многое, что скреблось у неё в сознании. — Иначе нас ожидает печальный конец.
— Я этого не допущу, и ты это знаешь, — Тобирама слегка склонил голову.
— К сожалению, никто нас не станет спрашивать, — Тока потёрла теперь левую ногу.
— Ты уже обращалась к Ясуши? — спросил он более мягко. — Мне казалось, он мог...
— Только коляска, Тобирама, — Тока стянула ещё один кусочек зефира, — этого уже не изменить. Впрочем, я уже привыкла. Только взгляды в мою сторону раздражают, — она не поморщилась и не изменилась в лице, — смотрят так, будто я перестала быть шиноби.
Тобирама невольно опустил взгляд на остатки её ног — печальное зрелище.
— Вот о таких взглядах я и говорю, — Тока снова пропустила сквозь пальцы чёлку.
— Возможно, Ясуши что-нибудь придумает, — заверил он более твёрдо, чем следовало.
— У него сейчас другие заботы, — отмахнулась Тока, — а таких, как я, достаточно.
Тобирама понимал, что она была права. В госпитале не творили волшебства: те, кто вернулся без руки или ноги, кто ослеп или оглох, навсегда получали бирку, которую никак не могли сорвать с себя: «Инвалид». Они теряли свою знакомую жизнь и отчаянно пытались из осколков собрать целое зеркало, только трещины никак не мог замаскировать клей или изолента — они навсегда, как шрамы, как родинки, пигментные пятна, размер ноги или рост, они вплетались в повседневность: одни угасали, терялись, кому-то везло, если их принимали семьи, другие оставались наедине со своими мыслями, загоняли себя в угол. Не спасали ни погожая погода, ни пара благотворительных организаций. Тобирама видел их слишком отчётливо. Повидавшие войну, кровь, смерть менялись навсегда, в глазах многих что-то умирало; в них терялась искра; у некоторых дрожали руки или коленки, некоторые избегали громких звуков или скоплений людей — где, как они думали, было опасно, где кто-то мог исподтишка пырнуть в живот. Тобирама сам слишком долго приживался к новой реальности, растворялся в мире, в Конохе, вынужденно раскрывал объятия, подталкиваемый старшим братом... но ему везло: он не терял себя, не лишался способностей, чувства собственной необходимости, нужности, с ним оставался статус и гордая приписка — «Шиноби». Молодые же ветераны прибывали, и каждый из них удивлялся тому, как же в деревне было невыносимо тихо... как много света... как мирно... как похоже на ширму обмана... враги ведь придут и сюда, разорят каждый район... всё разрушится... всё умрёт, обратится в пепел. Кто был сильнее духом, сжимал кулаки, стискивал зубы — а потом, по выздоровлении, если его считали пригодным, отрывался и вновь уходил на фронт, чтобы почувствовать могильное дыхание у себя над ухом. Кто был слабее — ломался, как тонкая спичка... Солнце моргнуло, прежде чем скрыться за лёгким облачком, а потом опять возникнуть, окружённое ресницами из золотых лучей. Серый кот шмыгнул на кухню, призывно замяукав, и Цуру только вздохнула: «Он же совсем недавно ел...» Тобирама ещё раз посмотрел на Току — и не увидел в ней ничего, кроме спокойного принятия, хотя помнил её мрачное обесцвеченное лицо, мутные глаза и отрицание, даже хорошо упрятанную злость. Они слишком хорошо знали друг друга, они были стежками, сдерживавшими царапины на прекрасном полотне с дендрарием и ирисами. Цуру не выдержала и с тихим ворчанием направилась на кухню — туда, где продолжал мяукать серый кот, которого называли Таро.
— Спасибо за гостеприимство, Тока, — поблагодарил её Тобирама.
— Мог бы заходить ещё реже, — всё-таки усмехнулась Тока, — я знаю, что у тебя достаточно дел.
Тобирама коротко ей кивнул, не собираясь оправдываться или говорить лишнего.
— Вероятно, я смогу навести справки, — бросила Тока вслед. — Старые друзья могли бы помочь, но я бы на твоём месте не стала слишком на них рассчитывать, — она молчала, пока Тобирама надевал свои сандалии, а Цуру, поморщившись, убрала бутыль саке. — Ты неплохо держишься.
— О чём ты? — Тобирама не поднял на неё взгляда.
— Ты знаешь, — Тока хотела налить себе ещё саке, но только сейчас заметила, что этой возможности у неё больше не было. — Цуру, я ведь не пила больше пяти отёко. Не могла бы ты вернуть бутылку? Она поднимает мне в последнее время настроение.
— Тебе уже достаточно, — отозвалась шёпотом Цуру, вернувшись в зал. — Господин Хокаге, вы останетесь на завтрак?
— Он не станет пользоваться нашим гостеприимством, — Тока успела опередить его ответ.
— Ты слишком хорошо меня знаешь, — Тобирама фыркнул, выпрямляясь.
— Мне отшибло ноги, а не память, — Тока тоже фыркнула, положив руку в перчатках без пальцев на колесо. — Я тоже оставила цветок на его могиле. Цуру говорит, Мито почти каждый день приходит туда, когда остаётся на это время, — она погладила резину, — в госпитале у неё, я слышала, много работы. Они вернулись к разработке тех усиливающих пилюль, о которых все позабыли в мирное время, — Тока остановилась. — Думаю, он был бы недоволен.
— Ты никогда не умела читать мысли, тем более мертвецов, — Тобирама провёл пальцами по дверной ручке, собираясь уже уходить, — ты из клана Сенджу, а не Яманака.
— Он бы не одобрил, если бы увидел тебя сейчас: для того, чтобы это понимать, не требуются особые способности, — Тока говорила ровно, не выражая особых эмоций. — В деревне говорят, ты совсем обратился в камень, и я вижу, что неспроста.
— Пусть так, — Тобирама игнорировал её подначки, — деревне нужен кремень, а не шёлк.
— Шёлком ты никогда не был, — Тока заскрипела колёсами, — ступай уже, кремень.
Тобирама второй раз за день воспользовался техникой летящего бога грома, очутившись в своём кабинете. Чакра каждого струилась по администрации, вспыхивала, как десятки свечей, спокойными огоньками, поскрипывал пол под ногами служащих, на стекле без занавесок отражался стол, синий доспех и одеяние Хокаге, которое носил Хаширама и к которому прикасались так редко, что оно сохранило сладость отвратительного молочного кедра. Люди из страны Земли ещё не заявились, хотя стрелки часов склонялись всё ближе и ближе к обеденному перерыву. Пусть в каждом углу копошились работники, здесь, в окружении шкафов, картотек и бумаг, безмолвие и тишина сплетались воедино, растягивали струнки по воздуху — и звенели каждый раз, когда их задевали неосторожным выдохом. Светлые стены глушили звуки. Тобирама осмотрел документы, ранее сложенные по секциям и подписанные, остановил взгляд на копилке, трижды постучал пальцами по краю карты на столешнице и покинул своё рабочее место. Он направился в комнату советников и без стука прошёл внутрь, не застав врасплох ни Кина, ни Наоко — один только-только начал раскладывать пешки для шоги, потирая лысину, а вторая поедала спелую тёмную черешню с изяществом аристократки. Всю комнату захватил солнечный свет: застыл на стаканах, смягчил черты строгой мебели, отразился от вазы с искусственными маками, обелил старческие пальцы и кольца из чистого серебра на них. Наоко отодвинула от себя посудину и, сложив руки на животе, приняла вид слушателя, готового к самым невероятным историям. Кин тяжело вздохнул, тоже подняв глаза. Они смотрели с ожиданием. В то же время весь их стол завалило лавиной документов: экономика, дипломатические ответы, внутренние дела деревни (от сообщений следователей до ссор между кланами, от планов грядущей застройки безымянного района, где вскоре заколосились бы здания, до обеспокоенных жалоб на ухудшение качества воды). Тобирама видел их дежурные печати, пару очков, отложенных в сторону. Лица, обращённые к нему, запечатлели на себе лишения прошлого, как на художественном полотне. Он знал про них всё.
«Хаширама! — Тобирама нагнал его в коридоре. — Каким образом ты выбирал советников? Почему ты не рассмотрел мои предложения?» — «М? — Хаширама словно пребывал в блаженном неведении. — Я подумал, что эти люди достойны доверия. Ты сам говорил выбирать с умом». — «С умом? — Тобирама испустил раздражённый выдох. — Это значит не брать кого попало на должность, где требуется опыт и сноровка. Чем ты меня слушаешь, брат? Ты уверен, что ушами? У Наоко нет будущего, а у Кина — даже прошлого». — «Я решил дать им шанс, — Хаширама явно хотел увильнуть от разговора, — ты должен учитывать, что Наоко помогла нам наладить многие экономические связи, Кин же всегда отличался своей беспристрастностью...» — «С ними не будут считаться, — Тобирама объяснял на пальцах: — Наоко из побочной ветви семьи, про неё ходит достаточно сомнительных историй, поэтому её репутация хуже болотной трясины, а Кин прослыл призраком безымянного клана, он никогда не был чист на руку — вор. Мне следует продолжать? Я мог бы рассказать тебе биографию каждого из них прямо сейчас, пока у тебя есть время поменять своё решение». — «Я не поменяю решения, Тобирама, — Хаширама развернул свиток, который держал в руках, — со временем ты поймёшь, почему я выбрал именно их». Тобирама прищурился от яркого света, что попадал в зал, и снова взглянул на чашку с черешней. Под сандалиями был полосатый ковёр без узоров — чёрно-серый.
— Господин Хокаге, — почтенно склонила голову Наоко, убирая чёрные волосы с плеча, — чем обязаны?
— Мне нужна вся информация, которую за последнее время собрали ваши люди, — Тобирама не заметил растерянности, поэтому продолжил: — Я бы хотел вникнуть в свежие слухи.
— В слухи? Вы? — Кин нахмурил плешивые брови.
— Слухи действительно никогда не рождаются на пустом месте, — поправила своего коллегу Наоко. — Что конкретно вас заинтересовало?
— Упоминание любых необычных происшествий внутри деревни, начиная от появления чёрных крыс и заканчивая небылицами о заброшенных домах, в которых по ночам загорается свет, — Тобирама взглянул на старый чайный сервиз, — беженцы и нищие под вашим покровительством знают гораздо больше, чем обычные гражданские, — он заметил определённый кивок со стороны Наоко, — я рассчитываю, что за это время успело накопиться достаточно сведений.
— Не думаю, что вам интересно услышать про утопленников, — задумчиво протянул Кин, — или самоубийц, которые сбросились со скалы.
— На самом деле это наиболее громкие слухи, Кин, — пожурила его Наоко. — Наши люди сообщают, что их отгоняют от реки... утопленники.
— Утопленники? — Тобирама недоверчиво вздёрнул бровь. — Я рассчитывал, что с появлением доступного образования подобное будет встречаться реже.
— Как с невежеством ни борись, оно растёт в обществе как сорняк, — пожал плечами Кин. — Выкорчевать его, думаю, не под силу никому, даже вам.
— Но мы говорим не о простом невежестве, господин Хокаге, — возразила Наоко, устроившись удобнее на своём месте, подняв сухой морщинистый палец.
— О гендзюцу? — прищурился Тобирама, выдвинув первую догадку. — Мне нужен список людей, видевших этих утопленников. Когда это началось?
— Позавчера вечером, — продолжала Наоко, — видело их шестеро человек, но перед этим они обнаружили странные изваяния на берегу реки.
Тобирама обернулся к карте окрестностей деревни, где кто-то уже отметил область реки красными чернилами. Там никогда не тонули люди. Он помнил заросшие тростником берега, треск склонявшихся к самой воде ив, белые цветы турчи: это был почти стоячий рукав Нары с медленным-медленным течением. Лишь изредка туда приходили рыбаки, а в остальное время даже дети, излазавшие деревню вдоль и поперёк, не наведывались в места, где бродили болотные серые цапли. Не было ни единой разумной причины устанавливать гендзюцу на почти заброшенных клочках земли, затянутой порослью, сорняками и репейником. Если только этого не делали для отвлечения внимания. Вновь зашуршали бумаги, словно фантики от карамельных конфет, натужно скрежетал грифель — зал, быть может, уступал по размерам комнате собраний, но в остальном атмосфера в нём царила та же, и советники, как пережитки былого, стряхивали с себя пыль: вели тщательные расчёты, не раз влияли на послов. Многие не замечали их решений, они всегда оставались в тени ещё большей тени Второго Хокаге, взгляд которого был почти всё время обращён на фронт.
— На вашем месте я бы заинтересовался ещё одной небылицей... — подал голос Кин, проведя испещрённой шрамами ладонью по лысине.
— Небылица, в самом деле, — осекла его Наоко, пока он двигал пешку на доске, — Ивао так и не отыскал этому стоящих доказательств.
— Плохо искал, значит, — крякнул Кин, — господин Хокаге, вы ведь знаете, что клан Шимура... что ваш ученик числится последним его прямым наследником?
— Конечно, — Тобирама вращал в голове историю про утопленников, — к чему вы ведёте?
— Есть небольшая вероятность, что это не так, — Кин передвинул ещё пешку. — Вчера АНБУ заметили человека господина Рен в нашей деревне. Женщину.
— И каким образом это связано с Данзо? — Тобирама скрестил руки на груди. Он смотрел на длинное полотно на стене прямо над картой, где было написано красными чернилами, как кровью: «Цена мира никогда не бывает слишком высокой».
— По словам Ивао, упомянутая женщина появилась на пороге дома Данзо, — Кин внимательно осмотрел доску, — они страшно разругались на тему клана.
— Ивао слышал лишь незначительные слова, — добавила Наоко, — что-то про честь семьи и алчность.
Тобирама обернулся к советникам и задумчиво потёр подбородок.
— Предоставьте мне в письменном виде каждую крупицу информации о том, что говорят в деревне, — сказал он ровно, — сегодня же.
— Конечно, господин Хокаге, — склонили головы ему в ответ. — Направить АНБУ расследовать инцидент с утопленниками?
— Да, — Тобирама кивнул, — отчёт также буду ожидать на своём столе не позднее завтрашнего утра.
Советники переглянулись, после чего вернулись к работе. Они тоже шагали по бесконечной степи, усеянной могильными камнями. Горы были ещё далеко, а вся истоптанная трава уже напиталась кровью, ковыль расслышал данные обещания, лютики различили в них обречённую надежду, и только высокие распалённые небеса оставались молчаливыми свидетелями, словно читали книгу, зная её конец...
Тобирама ощущал присутствие и чакру своих учеников, которые уже находились в администрации. Спустившись вниз по лестнице, он с привычной статью прошёл в архивы; первым его заметил Хирузен, вооружённый теперь парой костылей, Данзо тем временем взбирался по лестнице — пытался достать старый фолиант, связанный то ли со старыми полицейскими делами, то ли с пропавшими без вести. Хибики от них не отставал: крутился как белка в колесе, иногда прижимался губами к чашке с крепким кофе, заваренным им лично, растерянно хмурил брови и рано или поздно возвращался к главному столу с кипой листов, сшитых синими нитками, и с развёрнутым свитком. Его носило из стороны в сторону, словно травинку, подхваченную ветром, он метался, хватался за голову, вечно поправлял золотисто-белый высокий хвост — и щурил озадаченно лиловые глаза, как только сталкивался с диаграммами и подробным анализом экономических стратегий. В такие моменты он выглядел особенно беспомощным. Хирузен тактично закашлял, покосившись на спину Данзо, но тот даже не обернулся, только сказал: «Чего раскашлялся? Тебя к Ясуши теперь ещё и из-за этого направить?» В сердце администрации уже было гораздо живее: работники сортировали документы, потирая задумчиво подбородки, некоторые поправляли очки, устало вздыхали, шептались, пока не обнаружили Второго Хокаге, который стал для них сигналом для того, чтобы замолчать. Вместо десятков голосов остался лишь шелест страниц — они трепетали под пальцами, словно крылья перепачканных в чернилах бабочек или как пучки береговой жёсткой травы, камыши. Кагами выбрал бы более точное сравнение, придумал бы что-то в своём духе... Тобирама осёк себя. Чем больше возникало мыслей о Кагами, тем сильнее он чувствовал, что его не отпускало — и он злился вспышками, как молния этой ночью: та тоже гневалась на крыши домов и на стёкла, которые дребезжали от раскатов грома... Одно воспоминание оставляло после себя мерзкое послевкусие, как прокисшее молоко, оно распирало его изнутри, словно в груди проросла плесень, от которой тошнило при каждом вдохе и выдохе. От этого было не скрыться, не убежать. Тобирама, однако, сохранял спокойное выражение лица, всегда так делал, ведь до сих пор, уже по привычке, следовал примеру своего отца, пусть Хаширама не одобрял этого, пытался как-то его расшевелить, вечно вытаскивал клещами на свет натужные улыбки и очень редкие смешки. А что бы сказал Хаширама? Даже если бы узнал, что в его младшего брата «влюбился» ученик. Даже если бы узнал, что Тобирама не смог — просто не смог — пресечь всё это, в одно движение, как бы ни старался. Отец бы и вовсе в гробу от такого перевернулся. Тобирама хотел отмотать время назад. Зря он поцеловал тогда, очень зря. Думал, что поставил бы точку, думал, что клановая гордость в Кагами подняла бы голову — и тот отвернулся бы, пришёл бы в норму и прекратил совершать глупости из-за пылкого молодого сердца, которое заблуждалось. Молодые сердца всегда заблуждались. На мгновение память вернула ночь и прикосновения, и крошечные иголочки начинали покалывать кожу вдоль позвоночника, взбираться до самого затылка... Чувства искажали его восприятие. Он догадывался, что поцелуи Кагами были вовсе не ледяными, но не мог перестать чувствовать мерзкого холода. Он догадывался, что поцелуи Кагами несли с собой осторожность и горькое отчаяние, нежность, но не способен был отделаться от вязкого неприятия. Разве ему могло понравиться подобное?.. Тобирама понял, что слишком глубоко ушёл в себя, когда заметил, что Хирузен опять подавал знак Данзо, после чего вздохнул и сказал достаточно громко:
— Доброго утра, Тобирама-сенсей, — Хирузен собрал стопку бумаг, — мы как раз разбирались с отчётами о продовольствии: до Юи и до наших ближайших позиций оно доходит стабильно, Скрытое Облако пока не вмешивалось, а ещё...
— А ещё разведчики, кажется, нашли путь через горы, — Данзо наконец заметил Тобираму.
— Когда пришла эта новость? — Тобирама сказал достаточно тихо, но отчётливо, чтобы его поняли. Откашлялся, когда почувствовал кофейный запах.
— Буквально полчаса назад, сенсей, — продолжил уже Хирузен. — Мы как раз передали её в руки господина Иоши, — он отложил в сторону бумаги, — были и другие хорошие вести.
— И все они, скорее всего, подлинные, — подал голос Данзо, — не похожи на подделки.
— Ты бы уведомил об этом всю деревню? — уточнил Тобирама и взглянул на него свысока.
— Хорошие же новости, сенсей, — пробормотал Данзо с очевидным недоумением, встретившись с ним взглядом. — Мы ведь сможем скоро прижучить гадов, — он быстро посмотрел на Хирузена, — и они поплатятся за всё, что успели натворить.
— Он до сих пор под впечатлением, — пояснил мгновенно Хирузен, — помните, сенсей, он спас несколько семей из захваченного посёлка? — он явно пришёл на выручку замолчавшему Данзо. — Они рассказали нам, какие зверства над ними творили шиноби из Скрытого Облака...
— Это и станет темой для разговора, — Тобирама взял со стола бумагу с отметкой для карты. — Данзо, ты пойдёшь со мной в кабинет, сейчас.
— Как скажете, сенсей, — Данзо переглянулся с Хирузеном, — я вроде ничего не натворил.
— Удивительно, — Тобирама взял подготовленные документы со стола, — но я тебя зову не по этой причине. Идём. Хирузен, — он взглянул на своего ученика через плечо, — передай остальные письма в руки Иоши. Пусть подтвердит или опровергнет слова Данзо.
— Есть, — Хирузен приложил ребро ладони ко лбу.
Тобирама поднимался по лестнице, Данзо хранил молчание, будто заложник: они оба не говорили ни слова, затем прошли в кабинет, который встретил их солнечными бликами. За окном по небесам скользили воздушные змеи, кто-то, сидевший на ближайших скамейках к администрации, пускал мыльные пузыри, порхали бабочки над одуванчиками и флоксами; народ, вышедший на субботние улицы, толпился возле палаток, где уже вовсю жарили якитори, мясо, растапливали шоколад либо заключали в кляр бананы, креветки. Ожили магазины — мясные, рыбные, лавки со сладостями, закутки с самокрутками и курительными трубками, хорошим табаком... Никого не смущала ни слякоть на дорогах, ни лужи. Вздохнув, Тобирама опустился на своё место, разложив перед собой бумаги на подпись и новые донесения, а Данзо так и стоял, подпирая стену, слегка повернув голову в сторону, чтобы не пересекаться взглядами. Сегодня он выглядел особенно задумчивым, хотя обычно не затыкался ни на секунду. В кабинете становилось слишком тихо, почти как после хлопка, словно лопнули десятки воздушных шариков, и наступил дрожащий звон. Молчание стискивало светлые стены. Маски настороженно оценивали тёмную накидку с символом клана Шимура и исписанный гипс, начинавший трескаться тут и там. Данзо уже почти мог пошевелить пальцами. Свет касался его светлой кожи и делал шрам на подбородке резче, такой же крест, как и на правой щеке Каварамы.
— Я знаю, что ты тесно общаешься с нищими и бродягами, — Тобирама сложил руки в замок, — и мне это сейчас может пригодиться. Ты слышал что-нибудь от них про чёрных крыс или становился свидетелем странных разговоров в районе Академии? — он внимательно наблюдал за переменами на лице своего ученика. — Говори, Данзо.
— Вы могли бы спросить об этом кого-то другого, сенсей, — Данзо всё ещё не смотрел ему в глаза, — у вас наверняка есть люди, которые могли бы узнать всё то же, что знаю я.
— Я поговорил и со своими людьми, — Тобирама мельком перечитал письмо: один из отрядов смог выдержать натиск возле Нетсу, где на них напали при отступлении. — Но, возможно, ты тоже мог услышать что-то полезное, что не заметили остальные. Я учил тебя быть внимательным и никогда не упускать возможности сделать шаг вперёд, — он потёр пальцы. — Или мне лучше позвать Хирузена, чтобы он дал более внятный ответ?
— Он ни шиша не знает, сенсей! — Данзо вспыхнул, потом опомнился и спрятал руки в карманы.— Ну, я слышал только то, что дети беженцев ловили каких-то крыс ради забавы, но те испарились, когда попали в их руки. Это было пару дней назад, — он поднял взгляд в потолок, — не знаю, правда это или выдумка.
«Действительно, призывные, — подумал про себя Тобирама, — если это правда».
— Ещё был человек, — Данзо смотрел на картотеку, идеально разобранную, — который интересовался, в какие районы вы заходите, а куда никогда не заглядывали. Мне сказали, это был странный тип — с виду обычный, в тёмной одежде, без протектора, но говорил «как высокородный господин, очень вежливо». Задавал он эти вопросы в разных частях деревни — явно что-то выискивал, но к благородным кварталам не приближался.
— Есть приметы этого человека? — Тобирама сомневался, что они были, а если и были, они могли повести по ложному следу — маскироваться люди умели.
— Могу ошибаться, но пока запомнили только то, что у него косил левый глаз, — Данзо любопытно взглянул на бумаги на столе. — Все остальные детали как-то меняются от рассказчика к рассказчику. Подозрительно, да?
— Так и есть, — Тобирама переставил фигурки на карте. — С этого момента следи за улицами, помимо бумажной работы в архивах. Мне нужно знать, о чём говорят люди между собой, — он повертел в руках пешку, поставил поближе к точке Нетсу. — Лишним ещё один информатор не будет, тем более тот, кому не станут врать более откровенно, чем тем, кто занимается этим уже не первый год.
— Э, сенсей, а как же личное время? Тренировки? — всё-таки поинтересовался Данзо.
— Ты готов пожертвовать благополучием деревни, чтобы поспать лишний час? — ответил Тобирама вопросом на вопрос.
— Нет, — Данзо пошевелил сбитыми пальцами левой руки, — просто спросил.
— Есть ещё один вопрос, — Тобирама потёр глаза, — к тебе никто вчера не приходил на порог?
— Нет, — он непроизвольно увёл взгляд в сторону, — никого не было на моём пороге, точно вам говорю.
— Ты ещё не научился меня обманывать, Данзо, — Тобирама опять сцепил пальцы в замок, — кто это был?
— Старая подруга, — снова врал Данзо, менее очевидно, но голос его выдал, — она хотела забрать у меня старый карточный долг.
— Поэтому вы повздорили на почве чести клана? — Тобирама подлавливал его раз за разом. — Она приходится тебе родственницей?
— Да, — Данзо посмотрел ему прямо в глаза, — сенсей, эта стерва — моя тётя, о которой я хотел забыть.
— Даже так, — Тобирама прищурился. — Может быть, ты знаешь, зачем она явилась в деревню, будучи приближённой господина Рен?
— Она не сказала, — Данзо нахмурился, — да и мы толком с ней не поговорили: я захлопнул дверь перед её носом.
— Ясно, — Тобирама вращал теперь в голове не только фронт, но и подозрительную активность в деревне, — в таком случае можешь идти, — он заметил присутствие представителей страны Земли. — Помни, о чём мы с тобой говорили, и если узнаешь что-то важное, докладывай мне немедленно. Ты меня понял?
Их взгляды встретились. Данзо кивнул, в глазах его отразился не только протест, но и подозрения, он перебирал в голове каждое произнесённое слово. Пусть они с Хирузеном вели себя по-разному, дураком его было не назвать. Тобирама не взялся бы учить безнадёжного недоумка. Его ученик сможет выделить время на то, чтобы выполнить не просьбу — приказ, придумает, как совмещать тренировки. Он уже настырно учился управляться одной левой рукой, хотя всегда уступал в этом Хирузену, который от рождения владел обеими руками с лёгкостью, во всяком случае, так было на тот момент, когда Тобирама его встретил впервые.
«Вы младший брат господина Хокаге, так? — Хирузен, опоясанный тремя красными сумками, щурил свои песчано-серые глаза, смотрел внимательно, держа в руках коробочку, где сидели кузнечики. — Я видел вас однажды, на тренировочной площадке... — он помолчал. — Вы же самый быстрый шиноби в нашей деревне, верно?» — «Возможно, — Тобирама разглядел подвижную старушку, направлявшуюся к ним и поправлявшую на ходу тёмный парик с завитками. — К чему вопрос?» — «Это правда, что вы набираете себе учеников? — он явно прикинул в своей голове что-то, затем вдруг улыбнулся. — Я не наглый и набиваться не стану, это бы звучало неподобающе. Правда, бабушка? — он обратился к старушке, которая погрозила ему пальцем. — Правда?» — «Господин Тобирама, — заговорила старушка, у неё были точно такие же серые глаза, ещё не замутнённые возрастом, — простите, не знаю, что на него нашло...» — «Если решите взять меня, у меня есть друг, — Хирузен вздёрнул подбородок, — он тоже неплох». — «Хирузен, как можно!.. — старушка потянулась за его ухом. — Чуть ли не ставить условия при свете дня, да ещё брату господина Хокаге...» — «Удивительно, ты не забыл о своём друге, — Тобирама усмехнулся, заинтересовавшись. — Как же его зовут?» — «Шимура Данзо, — Хирузен задумчиво взглянул в небо, ясное, безоблачное, март разгорался в нём вместе с солнечным горнилом с каждым новым днём. — Благодарю, что уделили для нас время, господин Тобирама, — он склонил слегка голову, — пойдёмте, бабушка, мы уже опаздываем к обеду, отец будет гневаться». Тогда Тобирама запомнил мальчишку с коробкой кузнечиков в руках, чтобы потом, через пару месяцев, в конце мая, выбрать вместе с братом себе учеников. В тот же май он обрёк себя на грядущие проблемы, взяв под крыло Кагами, который предпочитал стоять за спинами других, с завидным упорством рассматривая синий доспех и белый воротник. Хаширама лишь мягко улыбался, замечая, как растрёпанный парнишка из клана Учиха утёнком следовал за его младшим братом, от чего последний раздражался первое время. Так проходил год за годом, углы притирались; цвели сакуры, спадало золото с деревьев, словно монеты, наступали морозы, снова цвели сакуры, жужжали пчёлы, а потом осень снимала рыжие одеяния с клёнов, и последние яблоки гибли от холодов и снега...
Тобирама отвлёкся на учтивый стук спустя несколько минут после ухода Данзо. Он сказал коротко: «Входите». Двое мужчин перешагнули невысокий порог. Один был в рассвете двадцати, а второй уже повидал закат пятого десятка. Молодой, с протектором на лбу, смотрел отстранённо, у него были каре-зелёные глаза, маленькие губы, шрам проходил по касательной над правой светлой бровью. Седина измазала короткие волосы и аккуратно стриженную бороду второго, чьи глаза тоже оказались каре-зелёными. Это выдавало близкое родство обоих. Вероятно, в кабинет зашли сын и отец. Они не переглядывались, держали себя достойно, но надолго ли?
— Рады видеть вас в добром здравии, господин Хокаге, — старший не улыбался, но учтиво кивнул. — Эта война не нравится не только вам. Страна Молнии приносит разорение и хаос на все земли, не только на соседние территории, — на его поясе висел свиток, — мы с сыном не послы, но со мной вам отправил послание наш Цучикаге.
— Ваши просторы поражают воображение, — разомкнул губы его сын.
— Он всегда хотел увидеть вашу деревню, — ещё раз кивнул старший, — но простите за неучтивость, мы прибыли позднее ожидаемого срока.
— На, — Тобирама взглянул на часы, — час.
— Ужасная неучтивость, но при разгрузке возникли определённые сложности, — старший слишком часто кивал, явно по привычке, и не улыбался, хотя в его положении любой посол попытался бы хотя бы приподнять уголки губ. — Такое случается довольно часто.
— Какого рода сложности, господин Ко? — Тобирама скрестил руки на груди. — Затянулась проверка?
— Нас в самом деле тщательно проверяли, — кивнул господин Ко из клана Камизуру, Тобирама чувствовал их чакру так же отчётливо, как и они — его. Раден предупреждал, что это будут люди из клана Камизуру. Должно быть, сами вызвались. — Но такова их работа.
— Вас не зря опасаются, — сказал его сын, Хисао, — но Райкаге тоже не дурак, какие бы слухи о нём ни ходили.
— Помимо поставки оружия, — Ко протянул свиток с посланием, — господин Цучикаге желает получить от вас ответ. Мы напишем послание, как только покинем вашу администрацию, если позволите.
Тобирама раскрыл свиток и пробежался по тексту глазами: «Сенджу Тобирама, также известный ныне как Второй Хокаге, — почерк был слишком красивым, его будто писали профессиональные мастера пера, а сам Второй Цучикаге лишь подбирал слова, — мы следим за ходом Вашей войны. В качестве жеста доброй воли примите это оружие — некоторые из наших разработок, которые служили моему народу, а теперь послужат и Вашему. Мы будем время от времени снабжать вас необходимыми ресурсами, если Вы того пожелаете. Войну пора заканчивать, нельзя, чтобы она растянулась на годы... Также хотел бы уточнить, действительно ли Вы закрепили торговую связь со страной Ветра? Если это так, мы готовы предложить Вам более выгодные условия, пусть и не по тем же маршрутам. Жду Вашего ответа, господин Второй Хокаге. Второй Цучикаге, Муу». Тобирама нисколько не удивился тому, что страна Земли была уже в курсе их дел со страной Ветра. Он поднял взгляд на людей клана Камизура, которые терпеливо ждали его следующих слов — стойка Ко напоминала стойку человека, который на своём веку видел больше, чем многие, глаза его давно потеряли свой былой цвет, руки, как старое пожелтевшее полотно, уродовали шрамы, и только на новом нагруднике и наплечниках — ни следа от боёв. Хисао тоже был облачён в новую броню, должно быть, они выбрали её намеренно, чтобы показать, в каком благом состоянии находились их люди, даже те, кто просто сопровождал партию оружия и послание — и Тобирама сразу понял очевидный подтекст. Муу явно желал показать, что они были ценными союзниками и стоили своих договорённостей. Однако не сам Муу придумал этот мелкий ход, а его многочисленные советники из благородных кланов. Воображение рисовало картину того, как Второй Цучикаге сидел во главе стола в большой комнате совета, окружённый десятками людей, и едва не ёжился, как любой человек на его месте, с трудом привыкший к тому, что притягивал к себе внимание. Тобирама знал его лично, ещё до того, как они оба заняли места своих предшественников, но теперь ни у того, ни у другого не было времени на то, чтобы вновь встретиться и обсудить вопросы, которые касались отношений их деревень. Вместо этого они обменивались послами, как фамильными катанами, дарили друг другу обещания и слова, которые непременно подтверждались делом. Или создавали видимость надёжного сотрудничества.
— Передайте господину Цучикаге, что мы благодарны за содействие, — начал Тобирама, перебирая слова, словно струны, — что же касается экономических взаимодействий со страной Ветра: если вы готовы предложить варианты, которые не нанесут ущерба нашим многочисленным торговцам, мы открыты к диалогу.
— Благодарим за ответ, — опять закивал Ко, словно его жилистая шея не могла находиться без постоянного движения. — Мы также хотели бы выразить обеспокоенность личного характера, если позволите. Это касается нашего клана.
— Слушаю, — Тобирама дал знак рукой.
— Мы уже несколько месяцев разыскиваем пропавшего без вести шиноби, — начал Ко. — Она исчезла во время своего отпуска в вашем городе Танзаку, и мы до сих пор не смогли отыскать её следа, по многим причинам, одной из которой было отсутствие каких-либо доказательств похищения. Но мы уверены, — он подчеркнул, — что это было именно оно.
— Сама она вернулась бы максимум через неделю, — Хисао потёр нижнюю губу, всё-таки он волновался, — не в её привычке пропадать надолго, тем более исчезать перед собственной свадьбой, — он увёл взгляд в сторону. Куноичи, о которой они говорили, была для него не последним человеком. — Поэтому мой отец желает сказать, что мы были бы рады любой помощи с вашей стороны. Наших сил в поисках оказалось недостаточно.
— Мы заплатим, — добавил Ко.
— В таком случае оформляйте официальную миссию, и я назначу людей, которые смогут её выполнить, — Тобирама уже слышал про этот случай ранее, но пока никто не прилагал особых усилий в поисках — девушка, которую разыскивали, явно не принадлежала главной ветви семьи, скорее побочной, если, конечно, она и вовсе не была полукровкой, которую приняли в клан из-за способностей... — Вы можете оставить все детали в администрации.
— Благодарим, — повторился Ко, — мы так и сделаем.
— Может быть, тогда мы сможем её найти, — протянул Хисао, — это наша последняя надежда.
— Надежда — это всё, что у нас остаётся, — Ко прямо взглянул на Тобираму. — Вас, конечно, намного приятнее видеть в качестве нашего союзника, господин Хокаге. Надеемся, что отношения между нашими деревнями не превратятся в запутанный клубок.
— Они сейчас также не прозрачны, — заметил Тобирама. — Такова политика.
— Мы с моим сыном не политики, — Ко провёл пальцами по бороде, — всего лишь простые шиноби, которые выполняют свой долг. Было приятно с вами поговорить. Мы оставим всю известную нам информацию о Масуми — и будем продолжать надеяться, что теперь её поиски принесут плоды. Послание господину Цучикаге мы отправим сию же минуту. Приятного вам дня.
Ко склонил прощально голову — то же самое за ним повторил и его сын, они исчезли беззвучно, спустились на первый этаж, где принимали местные заявления на будущие миссии, а Тобирама так и вращал в голове подобранные слова Муу. Он вновь увлёкся бумажной работой — правда, в этот раз создал двух теневых клонов, которые переглянулись и принялись сортировать документы по категориям, а когда справились с этим — взялись за картотеку, пока оригинал вчитывался в каждый доклад о состоянии фронта и внимательно всматривался в карту, передвигая по ней фигурки и отмечая карандашом передвижение противника. Клоны справлялись быстро и вскоре, выполнив своё поручение, испарились. Ползли по полу ручейки солнечного света, огибали щели на деревянном полу, тени плавились словно льдины по весне, и вся администрация гудела от шагов, от приглушённых голосов и шёпота страниц, сокровенных секретов разведчиков на тонкой свёрнутой в несколько раз бумаге, но запахов почти не было, по крайней мере, в кабинете. Тобирама прикладывал к виску мозолистые тёплые пальцы, поднимался с места, смотрел на расцвет дня: день в июне напоминал юность золотой хризантемы, тоже распускал свои пальцы-лепестки по всей деревне, наполнял своей благосклонностью, прорезаясь сквозь тени облаков, проползавших мимо. Он успел оценить мгновение искусственного спокойствия. Видел детей, бежавших в сторону новой игровой комнаты, где любили собираться старшие, а младшим всё не терпелось заглянуть туда хоть одним глазком; старики изредка усаживались на скамьи под древесными навесами, издалека торчала светлая крыша купальни, куда заглядывали ближе к вечеру. Кто-то свистел за окном, подражая писку молодых жаворонков. Тобирама вздохнул, всё смотрел в окно, прислушиваясь к чакре. На деревенской площади начинали играть, пробно, репетировали на публике, это были старые мелодии, звучавшие от праздника к празднику... а потом всё резко изменилось спустя звучный беспорядок и секундное замешательство, во время которого весь бродячий оркестр настраивался на одну волну. Они заиграли снова. Первыми запели сякухати. Нежная лирическая мелодия заставила Тобираму нахмуриться: подобную он ещё не слышал в чужом репертуаре. Она ему напомнила о Кагами, который играл на своей флейте так, точно всю жизнь только и делал, что касался её и высекал из неё мелодии, ловкие пальцы двигались без задержек, порхали, словно мотыльки, и его душа тогда звенела, пела, дрожала, обнажалась. В воздухе наконец прорезались невнятные слова, они становились всё громче и громче, пока в каждом отзвуке не прорезалась рифма.
Седые перья по воде морской плутают,
О милостыне неба, в шрамах, умоляют,
Разносят их течения до самых ледников,
Сковавших волны крепче золотых оков,
Седые перья тщетно трепетают в бирюзе,
Мой прах, мои останки, мысли, всё на дне.
В пёстрой толпе Тобирама разглядел знакомую фигуру. Это была Сора с блокнотом. Она терялась среди нахлынувших на площадь кимоно, рубашек, жилетов, доспехов, скользила в потоке, будто избегала карманников, и поддерживала своим уверенным голосом с множеством оттенков музыкальные инструменты, тянула слова, смаковала их, иногда возвращая взгляд на исписанную станицу. Главная в бродячем оркестре, молодая энергичная девушка низкого роста с синими кудрями, направляла каждый звук: трубы, барабаны, сякухати, бивы. За её длинными руками, полными изящества, заворожённо наблюдали со всех сторон. Грязь не останавливала никого. Мало кто обращал внимание на редкие торговые повозки и на одинокого всадника, который, сверяясь с картой, направлял своего рыжего жеребца в сторону района клана Абураме, проезжая под склонёнными к самой дороге сакурами. Приоткрыв окно, Тобирама отстранённо вслушивался в текст, вдыхая нагретый воздух, щурился от солнца, которое подсушивало корочки на берегах мутных луж.
Я сквозь стекло в лазурь небесную смотрю,
От соли задыхаюсь, никак тропы не отыщу,
Одна лиловая сирень всё плачет на хребтах,
Заметила она безжизненное тело на волнах,
Его терзают рыбы, зубами пробуют на вкус,
На пальцах чувствую я каждый их укус…
Сора голосила, будто сирена, и любопытные зеваки начинали плотнее смыкаться вокруг маленького бродячего оркестра. Тобирама не видел в песне ничего особенного, такие мотивы звучали на фестивалях во многих странах, обычный художественный вымысел.
Хохочет злобно солнце, облака стегая,
Шипит на ухо, шепчет мне издалека:
«Творец упрямый от тебя, глупыш, устал,
Наскучил ему воск, наскучил твой пожар,
Пылающий в глазах, чернее зимней ночи,
Пора давно прошла, закрой же тихо очи,
Твоим могильным камнем станет океан,
Возьмёт из милости он рукотворный дар.
На рёбрах вырастет коралл пурпурный,
Пробьётся в темени полип, живой и бурый.
Смирись, ведь такова судьба любого,
Кто в жизни повстречал бы в теле бога».
Ветерок защекотал лицо Тобирамы, который заметил, как сменялось настроение. О каком творце шла речь? При чём здесь воск и крылья? Он барабанил пальцами по подоконнику.
Стал бы вашими я глазами,
Стал бы вашими я тенями,
Одуванчиком на обочине, розой в тёплом парнике,
Папоротником в лесу, репейником на воротнике.
Путь бы указывал вам сквозь крапиву,
Проводил бы к тайному вас заливу.
Маленький лютик в болотной трясине,
Мох на древней забытой могиле.
Звёзды с неба я бы для вас сорвал
И сложил бы их к вашим ногам.
Если позволите…
Если позволите…
Сора улыбалась своим зрителям, подначивала музыкантов, катала слова на языке.
Я ради вас до пепла серого готов сгореть,
Так от мороза и стужи промозглой согреть,
Чёрная ночь ведь не всегда бывает страшна,
Если рядом пылает, в слезах, чужая свеча.
Но вы растоптали безжалостно тёплые угли,
Разворошили всё и уверенно туда плюнули.
Стало вам легче после плевка теперь?
В душе началась наконец-таки оттепель?
Я же буду и дальше, кусая губы, терпеть,
Разбивать руки в кровь, опять погибать,
Нежно следы от ваших шагов целовать,
Потому что…
Кто-то начал подпевать громоздкому и меланхоличному тексту. У Тобирамы же заворочалось под рёбрами стойкое ощущение, словно эта песня была гораздо более личной, чем казалось на первый взгляд, но для Соры, которая её исполняла, она оставалась чужой, потому что слова и её задорные улыбки никак не вязались со словами.
Стал бы вашими я глазами,
Стал бы вашими я тенями,
Одуванчиком на обочине, розой в тёплом парнике,
Папоротником в лесу, репейником на воротнике.
Путь бы указывал вам сквозь крапиву,
Проводил бы к тайному вас заливу.
Маленький лютик в болотной трясине,
Мох на древней забытой могиле.
Звёзды с неба я бы для вас сорвал
И сложил бы их к вашим ногам.
Но вы не позволите…
Не позволите…
Эта песня слишком напоминала мелодию, которую Кагами играл на флейте. Тобирама помнил её сквозь сон, отрывками, теперь же она спокойно разбегалась по венам деревни, словно течение лесной реки, шевеление листьев в молчаливых чащах, под скрип цикад.
С ваших ладоней пью из дикой полыни яд,
Без опаски глотаю, ведь единственный ад —
Мир, в котором не встретил я алых глаз,
Мир, который остался без творений и вас,
Ночь без луны, дни напролёт без солнца…
Зачем отколотой льдинке с морем бороться?
Не противлюсь я вашей воле, жизнь мою —
Забирайте, продайте, крушите, ломайте,
Подтолкните поближе к гранитному краю,
Не боюсь я сотни раз исчезать, знайте.
Сора быстро скользила между инструментами, задавала тон. Тобирама же замер на строчке: «...мир, в котором не встретил я алых глаз» — она отдавалась эхом в его ушах несколько секунд. Эта песня была о нём?.. Он нервозно потёр висок, не желая больше вслушиваться, но слова по-прежнему находили его, вливались вместе с воздухом свинцом в грудь. Эта песня была про него, все эти вычурные фразы из предыдущих куплетов обретали новый смысл, который тоже был про него. Мысли встревоженной стайкой голубей шумели крыльями, теряли перья, пух, где рождались одни — погибали другие, и так по кругу, а голову будто забили ватой. Сора не писала этого текста сама, никак не могла. Автором был Кагами. Тобирама растерянно выдохнул, закрывая глаза на миг, и стиснул пальцами подоконник, вцепился в него. «Я мог бы тысячу раз повторить, что вы мне дороги, — вспоминал он строчки из одного письма Кагами, — иногда я ловлю себя на мысли, что завидую даже вашим кружкам, которых вы касаетесь... странно, правда?» Понял ли всё это кто-то ещё? Как быстро поползут непотребные слухи и как точны будут догадки? Тобирама не хотел этого признавать, но мороз всё же зацепил его ключицы и место между лопатками, где останавливались чужие губы этой ночью. Он отогнал от себя наваждение.
Вы глядите так гневно с далёкой вершины,
Где издревле мчатся туч старых массивы.
Вниз срываюсь под молнии злобный треск,
Только, прошу, не ставьте на мне крест.
Из последних сил я готов молить о прощении,
Но вижу, вы морщитесь в сухом отвращении.
Сколько должен кричать я, сколько биться
В глухую стену? Остаётся только молиться…
Сора сделала долгую паузу, так что слушатели стали переглядываться, и закончила:
Стал бы вашими я глазами,
Стал бы вашими я тенями,
Одуванчиком на обочине, розой в тёплом парнике,
Папоротником в лесу, репейником на воротнике.
Путь бы указывал вам сквозь крапиву,
Проводил бы к тайному вас заливу.
Маленький лютик в болотной трясине,
Мох на древней забытой могиле.
Звёзды с неба я бы для вас сорвал
И сложил бы их к вашим ногам.
Если позволите…
Позволите?..
Хлопки прокатились по всей площади: «На бис! На бис!» — и оркестр затянул мелодию с самого начала. Она слилась с улицами Конохи, словно тень. Люди, задумчиво улыбаясь, кивали друг другу и обсуждали странную песню, когда Сора, бросив взгляд как раз в сторону администрации, вдруг загадочно улыбнулась и поклонилась всем, кто обратил на её выступление внимание. Тобирама всё ещё стоял возле окна. «Как эта песня оказалась в руках этой девчонки? — он перебирал мысль за мыслью, сортировал их как картотеку, но всё натыкался на белое пятно. — Кагами сам отдал её? Нет, не мог. С другой стороны, для чего ещё он писал всё это? — он отпустил подоконник, отпрянул. — Дурак». Свет слепил его глаза — блики прыгали по трубам и струнам, желтоватые пятна брызгали на пальцы и губы музыкантов, задерживались в их волосах, во взглядах, на мочках ушей, серьгах и кольцах. Народ смелее подхватывал припев, напевал его всё задорнее, на площади началась пляска, девушки водили хороводы, парни хватали их за ладони — и всё крутилось, вертелось так, словно и не было никакой войны. Суббота стала бархатной ширмой между деревней и фронтом, надёжно скрывая отвратительную сторону войны. Тобирама слегка повернул голову назад, когда в кабинет без стука влетел встревоженный Мамору — весь растрёпанный, едва скрывавший дрожь в руках, даже серая броня не дарила ему уверенности. С крыши вспорхнули сизые голуби.
— Господин Хокаге, — заговорил Мамору. — У нас...
— Плохие новости? — Тобирама пытался расшифровать посыл беженки.
— Взгляните, — он прокашлялся. Тобирама, отвернувшись от окна окончательно, вдруг заметил, что на Мамору лица не было, весь цвет сошёл. Он протягивал протектор. — Мы нашли это в районе старой лесопилки, совершенно случайно.
— Кому он?.. — Тобирама остановился, когда заметил прочерк на символе деревни. — Чей?
— Кагами, — Мамору выдохнул совершенно разбито, — это его протектор.
— Он выходил за пределы деревни сегодня ночью? — Тобирама почувствовал, что внутри него всё похолодело. — Часовые его видели?
— Да, Тайсей видел его вместе с... белой лисицей, ночью, но я не понимаю... это на него не похоже, — Мамору говорил всё тише. — Кагами не мог оставить деревню, для этого не было никаких предпосылок. Вы же его знаете, господин Тобирама, — он поднял сухие, но встревоженные чёрные глаза, — мой сын не отступник.
— Я знаю, Мамору, — Тобирама вздохнул. — Покажи мне место, где его нашли. Мы возьмём несколько человек и прочешем лес, если потребуется.
— Конечно, господин Тобирама, я сейчас же соберу людей, — Мамору зарылся пальцами в свои волнистые волосы. — Мой сын... он, конечно, вёл себя странно в последнее время, но я списал всё на его влюблённость, все мы делали глупости в молодости...
— Мы найдём его, — заверил его Тобирама, направляясь вон из кабинета, оставив все бумаги на своих местах, как и карту, как и остальные не подписанные ещё похоронки. — Идём, — он заметил, что Мамору заторможенно кивнул, но быстро его догнал.
Солнце уже высоко взлетело одинокой золотой цаплей в подёрнутую облачной рябью синеву, горсти его золотой пыли окутывали песчаной бурей всю деревню, слепили глаза, сверкали натянутые струны, покачивались шёлковые кисточки, привязанные к сякухати, на площади, вспышки гуляли по стальным протекторам, от одного к другому, дым клубился из переулков — там курили тайком дешёвый табак строители и чернорабочие, и Тобирама чувствовал его горечь издалека, но это его не отвлекало. Они вместе с Мамору покинули пределы деревни, не привлекая лишнего внимания, углубились в лес вместе с доверенными людьми, ступали осторожно по тропам, проложенным редкими странниками и дикими зверями; работали сенсоры и надёжные соратники Мамору из прошлого. Дикая трава доходила до середины икр, путалась под ногами, словно нечёсаные волосы, над ней возвышался сухой борщевик, который тянул свои отростки к кронам и покачивался на ветру едва-едва; среди них затерялись колючие шубки малинника. Из земли местами торчали пни подкошенных груш и яблонь, давно приговорённых к смерти природой. По их чуть подсохшей коре бегали усатые жуки, на листьях затаились божьи коровки, а сверху, в гуще резной зелени, щебетали зяблики и посвистывали зарянки. Эти заброшенные места носили маску безмятежности. Изрытые кабанами гряды напоминали глубокие старческие морщины, а неглубокие лужи, растянувшиеся на несколько метров, — гноившиеся раны.
Поисковой отряд добрался до развалин лесопилки, покрытой влажным после вчерашнего дождя мхом, многие активировали шаринган, а Тобирама прислушивался к чакре: они переворачивали каждый куст, завернули за каждое дерево, проверили всю лесопилку, от крыши до пил и скрытого погреба, где осталась одна лишь гнилая лестница... На досках между станками остался кровавый след и ржавая отвёртка. Труха и опилки смягчали шаги. Скупой свет проникал внутрь сквозь широкие дыры и щели в окнах, арки. Затхлый воздух, казалось, не двигался, как тёмный желатин. Мамору излазил каждое помещение вдоль и поперёк, трепал нервно свои волнистые волосы, чесал макушку в задумчивости. Он взбирался вверх по лестнице, бродил с осторожностью по чердаку, где копошились жуки и прилипли к стенам старые осиные коконы. Остальные ходили вокруг. Тайсей потирал сломанные уши, принюхивался и оценивал местность, ходил как в воду опущенный, не решался взглянуть в лицо своему начальнику. Его чёрные встрёпанные пряди обдувал тёплый ветерок. За Тайсеем был Садао, вытиравший потные ладони о штаны. За Садао ходил следом Сецуна, цыкавший зубом. Крошечная надежда найти Кагами живым и здоровым меркла, как луна к утру. Уже пекло, воздух дрожал и цикады на ближайших стволах оживились, стрекоча со всех сторон.
Тобирама отделился от основной группы, когда заприметил примятую траву и капли застывшей крови, едва заметной. Он двигался по следу, который резко пропал, а потом опять появился в нескольких метрах, ведущий к подножию пологого холма, где росла колония синих васильков. Крови стало больше. Потемневшие брызги успели застыть на зарослях щавеля и мелкой выгоревшей земляники, рубиновые разводы покрывали поверхность старой лужи и тянулись дальше, на дряблой земле с пучками травы впервые появились следы — как на подтаявшем сливочном масле. Следы от лап и ног. Тобирама услышал приглушённый стон, почувствовав чакру, которая вздрагивала, словно гаснувший огонёк свечи в заброшенном храме, который стремительно пытался задуть ветер. Он двинулся в сторону валунов, покрытых ржавчиной лишайника, мимо них пробегал узкий капризный ручей. Стон повторился. Под сандалиями чавкала тёмная грязь. Железистый запах усилился. Тобирама без промедления обошёл валуны и застыл. Там, на окровавленной подушке молодого клевера, лежал Кагами, глаза его были закрыты, вся одежда побагровела, на рубашке остались следы от укусов лезвия, которые тот явно пытался зажать ладонями, в чёрных волосах запутались стебли и мелкие веточки, лицо выглядело бледнее мела, кожа блестела от холодного липкого пота. Тобирама, затаив дыхание, опустился на колени и прикоснулся к сонной артерии, прощупывая пульс. Сердце Кагами, который едва дышал, билось быстро. Грудная его клетка вздымалась так незаметно, веки дрожали, скрытые наполовину в прилипших чёрных кудрях. У Тобирамы похолодели ладони и во рту пересохло. С ближайшего старого тополя вспорхнула с криком сойка.
— Кагами, — Тобирама позвал его, призывая чакру к кончикам пальцев, чтобы залечить многочисленные колотые раны, но Кагами не отзывался, даже глаз не открывал.
Чакра шипела, ровные и рваные края смыкались, оставляя после себя белые полосы. Сначала Тобирама, напряжённо щурясь, избавлялся от следов на груди — почти у самого сердца, потом опускался ниже — между рёбрами, на животе, на боку... Справившись с этим, он вздохнул, снова обратив внимание на посеревшее лицо. Кагами перед ним напоминал сломанную тряпичную куклу — никак не реагировал.
— Кагами, — Тобирама похлопал его по щекам, — очнись.
Кагами захрипел, попытался глубже вдохнуть, закашлялся.
— Ты рано собрался умирать, ходячее недоразумение, — Тобирама снова попытался привести его в чувство, на этот раз брызнув ему в лицо холодной водой из ручья. — Открой глаза, слышишь меня?
Кагами не слушал, только дёрнулся, задышал чаще, попытался сдвинуться и застонал сильнее, кашель сотряс его. Тобирама, убрав грязные кудри с его лица, приложил ладонь к холодному лбу и снова призвал чакру.
— Кагами! — Тобирама звал его, переместив руки к влажным вискам Кагами.
Ресницы Кагами затрепетали, он двинул бледными, почти посиневшими губами. Глаза у него были мутными, как поверхность стоячего озера. Тобирама знал, что они балансировали на лезвии, на тонкой стальной полоске, врезавшейся в подошвы ног. Медлить было нельзя, а время убегало, летело, порхали секунды в редких выцветавших облаках, и Тобирама мысленно считал каждый слабый вдох и выдох. Он в пару мгновений взвалил Кагами себе на спину. Нужна была помощь Ясуши. Немедленно. Он двигался так быстро, как только мог. На горизонте появился Мамору, за ним следовали остальные.
— Господин Тобирама? — он, не отключавший шарингана, расширил глаза. — Боги...
Кагами захрипел снова и мелко задрожал, как от холода, и Тобирама понял, что единственный способ удержать его в сознании — это говорить с ним.
— Возвращайтесь в деревню, — приказал он, — я доставлю его в госпиталь.
— Есть! — Мамору тревожно поджал губы.
В одно дыхание Тобирама переместился в госпиталь. Люди в приёмной остолбенели, заметив Второго Хокаге, который нёс на своей спине раненого ученика.
— Ты не умрёшь у меня на руках, — прошипел он сквозь зубы.
Кагами снова задрожал, приоткрыв глаза.
— Холодно, — прошептал он почти на ухо Тобираме, — так холодно...
Тада, дежурившая в приёмной, быстро сообразила, что к чему, и разомкнула губы, чтобы сказать всего четыре слова: «За мной, господин Хокаге». Они быстро прошли коридоры, лестницы, двери, двери, двери, палаты, вздохи, разговоры, скрип колёс, хруст гипса, запах трав, бинтов, светлые стены, принимавшие солнечный свет, слепили глаза, а Тобирама только и мог, что цедить на повторе одни и те же слова: он был зол, растерян, раздражён и... что-то неприятное сдавливало его горло каждый раз, когда с его губ срывалось имя Кагами, словно это могло обратить время вспять, как название чудотворной техники. Кагами, казалось, становился тяжелее, напрягался всё сильнее, впервые попытался слабой рукой зацепиться за синий доспех, что-то сказать, но только перепачкал наплечник подсохшей грязью. Госпиталь превращался в проклятый лабиринт, столько поворотов, столько комнат и, как назло, ни одной нужной. Тада раскрыла дверь, ведущую в лабораторию, и Тобирама ворвался туда, где Ясуши и Мито работали над новыми пилюлями. Оба медика повернулись к ним в мгновение ока. Ясуши не растерялся, жестом позвал за собой, и спустя пару мгновений они уже стояли в ослепительно-белой пустой операционной, которую успели прибрать после прошлого пациента.
— Тада, нужна кровь, — спокойно сказал Ясуши, меняя перчатки и критично разглядывая Кагами, которого быстро устроили на операционном столе. — Какая у него группа? — он смотрел на Тобираму с ожиданием. — Господин Тобирама?
— Вторая отрицательная, — Тобирама опять убрал спутанные волосы со лба Кагами.
— С него нужно снять рубаху, — Ясуши кивнул Таде, которая выскочила из операционной, словно услышала словесный приказ. — Сейчас.
— Я знаю, — едва не рыкнул Тобирама, точными движениями справляясь с пуговицами, пары не хватало, от них остались лишь клочки белых ниток.
— Как это случилось? — Ясуши уже привычным действием направил чакру к ладоням.
— Нам пока ничего не известно, — Тобирама приложил к холодной щеке Кагами ладонь.
— Вы уже залечили его раны... хорошо, — Ясуши кивнул. — Внутреннее кровотечение... каким-то образом его удалось избежать. Я думал, органы будут повреждены, но нет, мы имеем дело только с критической кровопотерей. Удивительно, что он пока с нами, — он отстранился. — Говорите с ним, его сознание сейчас — самая важная вещь. Если он отключится, вероятность того, что мы его не сможем спасти, увеличится.
— Я знаю, — Тобирама не убирал руки от щеки Кагами и заговорил: — Кагами.
— Я не... — Кагами захрипел, с трудом, его чёрные глаза, скрытые наполовину дрожащими ресницами, почти не блестели. Тобирама заметил, что он кусал бледную губу. — Я не...
— Что означает энотера? — Тобирама вспомнил одно из тех названий, которые он выучил за всё время знакомства с Кагами. — Кагами?
— Безысходность, — Кагами прерывисто выдохнул. — Отчаяние...
— Роза? — Тобирама краем глаза наблюдал за Ясуши. — Что насчёт розы?
— Смотря какая... — Кагами двинул пальцами. — Ближе... всего...
— Лучше молчи, — Тобирама провёл по его мягким волнистым волосам. — Слушай меня.
Кагами слабо улыбнулся, приоткрыл глаза сильнее. Выглядел он как человек, который был одной ногой в могиле, и Тобирама чувствовал, что его собственный пульс участился, как бы он ни хотел замедлить его до привычного состояния.
— Ромашка — это целомудрие, сирень — это богатство, роза — это доверие, — Тобирама начал перебирать всё, что только мог вспомнить, большую часть он придумывал. — Тюльпан — это честность... — он бросил взгляд на Ясуши. — Где Тада?
— Тада здесь, — Тада быстро принесла донорскую кровь, вторую отрицательную, — сейчас.
— Господин Тобирама, вы можете выйти, — Ясуши справлялся с иглами, когда они быстро установили капельницу с донорской кровью. — Вам необязательно здесь быть.
— Я несу за него ответственность, поэтому останусь, — напомнил ему Тобирама. — Я не боюсь любого исхода, — сказал он, повторяя это про себя: «Я буду готов, я буду готов, в этот раз я буду готов...», а сам ловил себя на мысли, что нет. Он не будет готов.
— Сидеть придётся долго, — продолжал Ясуши, — мы будем за ним следить.
— Я знаю, сколько длится переливание крови, — Тобирама нахмурился, — я буду здесь.
— Как пожелаете, — Ясуши не стал его больше отговаривать, — мы сделаем всё, что сможем.
— Я знаю, — в который раз повторил Тобирама, расхаживая по операционной, сцепив руки за спиной. — Ты бы не был главным медиком, если бы уступал мне в способностях.
Ясуши улыбнулся одними глазами, и они с Тадой продолжили возиться с Кагами, который слегка повернул голову вбок и теперь смотрел на Тобираму. Дышал по-прежнему с трудом, явно хотел многое сказать — но молчал, сомкнув плотно губы. Только смотрел. Тобирама делал вид, что разглядывал всё, что угодно, но только не следы от залеченных колотых ран, на самом же деле он глаза со своего ученика не спускал — и в любой момент был готов рвануться вперёд и до собственного истощения поддерживать в нём жизнь своей чакрой. Ясуши делал это вместо него, следил за пульсом и дозировано исцелял его тело — последствия страшных травм. Тёмная кровь скатывалась вниз по трубочке и перетекала в вену Кагами, грудь которого вздымалась с каждым вдохом всё легче и легче. Но от его взгляда у Тобирамы свербело в груди. Он отчаянно делал вид, что не волновался, только сильнее сжимал кулаки — но ни единый мускул на его лице не дрогнул. Он закончил расхаживать от стены к стене, опустился на свободное место напротив операционного стола. Тада внимательно наблюдала за кровью, Ясуши хмурился. Кагами дышал всё чаще, шептал всё громче одно и то же: «Я не умру, не умру, не умру...» — он был по-прежнему бледен, бисерины холодного пота собирались на крыльях носа, в уголках глаз, на лбу. Тобирама сложил руки в замок, сидя на своём месте, и приложил их к губам. Оба медика работали на пределе своих возможностей, а он следил за круглыми часами в деревянной оправе, когда почувствовал чакру Мамору, Минори и Асами: все трое прошли приёмную, вёл их, скорее всего, Минори, так как не прошло и пятнадцати минут, как он вихрем ворвался в операционную и так и застыл на месте, не способный сказать ни слова, это было видно по побледневшему лицу; его тянуло приблизиться к Кагами, взять за руку, но Ясуши заставил его остановиться на полпути. Затем Минори вскинул яростный взгляд на Тобираму. В нём кипела злость, в радужках бушевал чёрный злой шторм.
— С каких пор вас волнует мой брат? — он оскалился. — Совесть замучила, только когда он оказался при смерти? — он явно хотел сказать что-то ещё, но получил увесистый подзатыльник от Асами, которая держала руку молчаливого Мамору. — Вы просто не...
— Хватит, дорогой, — спокойно осекла его Асами, опередив всех, — ты не имеешь права так разговаривать с господином Хокаге. Извинись, — она вскинула брови, когда Минори посмотрел на неё с таким удивлением, словно узнал о том, что она предпочитала человечину. — Сейчас, дорогой. Сейчас извиняйся. Ты проявил неуважение.
— Но... — Минори покосился на Тобираму, который не сдвинулся с места.
— Никаких «но», — Асами подогнала его, — у тебя же не отнялся язык, сынок?
— Прошу меня простить, — прошипел Минори, глядя на свою мать. — Я сказал лишнего.
— Поклонись, — подсказала ему Асами.
Минори склонил голову.
— Господин Хокаге, — Мамору обрёл дар речи, — спасибо.
— Он мой ученик, — сказал Тобирама, — я ценю его.
Кагами почти удивлённо посмотрел на него и рвано выдохнул.
— Прошу вас, ему нужен покой, — заговорил Ясуши, — его жизнь ещё в опасности.
— Это значит?.. — Мамору взглянул на сына, нервно сжимая пальцы. — Он?..
— Он тебя слышит, Мамору, — напомнил ему Тобирама, — с ним всё будет в порядке.
— Пульс становится стабильным, — шепнула Тада.
— Хорошо, — Ясуши кивнул, не прекращая тратить свою чакру. — Ты молодец, Кагами.
Кагами слабо улыбнулся и бросил взгляд на свою семью.
— Со мной... я... — он попытался говорить, — всё хорошо...
— Я тебя не прощу, если ты умрёшь, — повысил голос Минори, — живи, придурок, — он начал часто моргать. — Я найду тех, кто виновен. Вырежу им глаза, — он сделал ещё один шаг вперёд, затем отступил и развернулся, — нам лучше подождать снаружи, мама.
Мамору выходил последним — он обернулся, затем так знакомо закусил щёку изнутри и отвернулся, закрывая за собой дверь. Ясуши облегчённо выдохнул, Тада начала суетиться с травяными настойками (они стояли на полках стеклянного шкафа), застучала склянками, перебирала пластинки с таблетками. Тобирама же почувствовал, как клон, оставленный с Кико, растворился. Его воспоминания вспыхнули в голове: Кико бродила по всей деревне, она была даже на площади, слушала выступление Соры — а после добралась до цветочного магазинчика, перезнакомилась там со всеми, приветливо улыбнулась каждому. Удивительно, но Тобирама был уверен, что она никогда раньше не увлекалась цветами, во всяком случае, он впервые об этом слышал за всё время, которое она проводила дома. Только открыла дважды большой справочник, оставшийся на книжных полках, перелистала его от начала до конца, словно в поисках картинок — но потом быстро потеряла интерес и вернула на место, едва не обрушив старую полку прямо на столик с декоративным стеклянным слоном. Тобирама видел, как Кико начала не очень уверенно, но виртуозно собирать букеты: выходило у неё это очень медленно, но спустя несколько попыток её руки приловчились — клон всё это время сидел на предоставленном табурете и наблюдал за проблемой с вихрем алых волос и за детьми, работавшими в цветочной лавочке — девочкой и мальчиком. Маки и Рюдзи. Кико трудилась всё это время, пока не ткнула клона ножницами в плечо и не сказала с улыбкой: «Видишь, я не такая уж и бесполезная. Скоро заплачу за принесённый ущерб. Поэтому можешь исчезнуть. Дальше я справлюсь сама, а то ты привлекаешь слишком много внимания». Это действительно было так: на него косились даже Маки и Рюдзи, а посетители и вовсе начинали перешёптываться, дважды его даже попросили расписаться на бумажке, которую обычно крепили к букетам. Тобирама вздохнул, надеясь лишь на то, что Кико, лишившись клона, не натворит глупостей. Мысли о ней заставили его отвлечься на несколько секунд, а затем снова упереться взглядом в волнистую макушку. Кагами мужественно оставался в сознании. Время шло медленно. Оно напоминало трясину — и минуты вязли в стерильном воздухе. Когда последние капли донорской крови иссякли, Тада облегчённо выдохнула, быстро вытаскивая тонкую иглу из вены Кагами, мгновенно залечивая след от укола. Когда Ясуши отстранился, Кагами попытался сесть сам, но его повело в сторону. Тобирама оказался по правую от него руку на тот случай, если понадобится помощь.
— Мы переведём его в палату, — сказал Ясуши, — отдых пойдёт ему только на пользу.
— Завтра он сможет сам передвигаться? — Тобирама понимал, что его план стремительно рушился.
— Да, но не думаю, что брать его на миссию в таком состоянии будет разумно, — покачал головой Ясуши. — Я бы подождал хотя бы несколько дней, пока организм не придёт в себя после шокового состояния.
— Ясно, — Тобирама почувствовал, что Кагами упрямо пытался сползти со стола. — Куда-то торопишься, Кагами? — сказал он холоднее, и Кагами, закусив губу, тряхнул головой, словно у него не было сил возражать. — Теперь придётся ждать.
— Мне надо идти, нам всем надо, я... — Кагами не смотрел на Тобираму, — нельзя здесь...
— Ты в самом деле хочешь умереть, — Тобирама вздохнул, — куда ты собрался?
— Это... сложно объяснить... — Кагами спрятал взгляд за тыльной стороной ладони.
— В таком случае молчи и дай Ясуши закончить своё дело, — спокойно сказал Тобирама.
Кагами вздохнул, убрал руку от лица, и Тада прикатила в операционную коляску, в которую того усадили, несмотря на его молчаливый протест. В коридоре дожидались все трое: Мамору, Минори и Асами. Мамору потирал нервно затылок, затем скулы, затем, не меняясь в лице, глядел на дверь. Минори сжимал руками голову и молчал. Асами рассматривала памятку на стене. Они приподнялись. Тобирама катил коляску.
— Он останется здесь? — спросил Мамору, в лице не поменялся, но тревожный взгляд выдавал его с головой. Он не находил себе места. — Мы можем что-нибудь сделать?
— Пока ничего, — Ясуши покачал головой и продолжил, уверенно улыбнувшись: — Да, будет лучше, если Кагами останется на пару дней в госпитале, господин Мамору, так мы сможем следить за его состоянием. Но не тревожьтесь, всё будет хорошо.
— Кагами, — подал голос Минори, шмыгнув носом, — тебе принести абрикосов или твою любимую мангу?.. Недавно вышла новая часть, я слышал, там главные герои наконец-то целуются и... — он потупил взгляд, — принести?
Кагами моргнул, заметно покраснев, насколько это было возможно.
— Ты будешь следить за своим языком, дорогой? — Асами снова хлопнула по затылку Минори, так что тот ойкнул, потирая ушибленное место. — Я разве не учила тебя манерам?
— Прости, что меня не было рядом, — Мамору сжал кулаки, — если бы я тебя не отпустил...
— Всё... в порядке, — Кагами слабо улыбнулся, всё ещё смущённый.
— Кагами нужен покой, — напомнил Ясуши, прищурившись, — я понимаю, что вы волнуетесь, но дайте ему прийти в себя.
Все трое кивнули.
— Мы придём завтра, — решительно кивнул Мамору, — отдыхай, сын.
— И не раскисай, — через силу улыбнулся Минори, — иначе абрикосов завтра не принесу.
Асами не стала ничего говорить, только улыбнулась и помахала рукой, когда они покидали пределы госпиталя, возвращаясь к себе домой или на работу, которую они оставили, узнав об инциденте и состоянии Кагами.
Тобирама, направлявший коляску следом за Тадой, пытался понять, что его беспокоило. Ответ он отыскал, уже когда Кагами устроился на койке со свежим постельным бельём, на тумбе рядом стоял стеклянный кувшин с водой. Палата, пропахшая гипсовой смесью, была наполовину пуста, только с другой стороны дремал шиноби, чьи глаза скрывались за свежей повязкой. Ясуши задвинул синие плотные шторы, посмотрел на бумаги, прикреплённые к койке второго раненого, покачал головой, а после и вовсе бесшумно удалился вместе с Тадой, оставив ученика и сенсея наедине. Кагами тревожно озирался по сторонам, часто моргал и потирал каждый новый шрам на груди и боках, будто волновался или чувствовал опасность, которой в госпитале никак не могло быть. Его чакра — предмет беспокойства Тобирамы — так и осталась нестабильной, будто её всю истратили во время неравного боя. Тобирама готовился расспросить его обо всём по порядку, устроился на стуле рядом, задумчиво рассматривая контур профиля, ещё нездоровую серую кожу, глаза с лихорадочным блеском, поджатые губы... Ночной эпизод теперь казался такой глупой мелочью. Тобирама просто вытряхнул его на время из головы, чувствуя, как сердце его начинало биться ровнее, спокойнее. Он скрестил руки на груди, просидел так несколько минут, пока Кагами вдруг не прокашлялся и не сказал тихим шёпотом:
— Я не Кагами.