Когда я погасну

Госпожа Асами суетилась на кухне: то ли варила, то ли жарила, то ли шинковала на разделочной доске в форме рыбы-луны. Она никогда не носила нарядного алого фартука, что одиноко занимал гвоздь, и отчего-то даже так, во время готовки, её образ никак не сочетался с кухней, ножами, молотками, соусами, солью — с домом в целом. Кагами следил за её руками, слушал монотонный стук, шипение, принюхивался к аромату почти готового тонкацу — и не чувствовал ничего: ни голода, ни домашнего уюта, который ткался из искусственной латуни ламп. Стены с бумажными зелёными обоями напоминали о лете, о цветении, о бамбуке на берегу, а звёздное небо скрывал за собой потолок, завистливый и тёмный: когда-то в нём даже хотели пробить окно, ведь над этой кухней (не такой, как в доме из детства) не было ни одной комнаты — одна потемневшая черепица с налётом мха... Звёзды. Они в конце июня всегда горели так ярко, оплакивая застывшие под их сверкающими ступнями леса, реки, моря, которые тянулись к ним, как ребёнок тянулся бы к матери, протягивал бы руки и всё подавался вперёд, вперёд. Сквозь окна, начищенные до блеска и слегка приоткрытые, паучьими мохнатыми лапками заползала темнота улиц, в унисон с ней голосили последние тренировочные свистки из квартала клана Инузука, на каждом углу просыпались фонари, деревня моргала и рассыпала всюду огненные вспышки под стрекот цикад на жёстких древних стволах... Вечер скидывал с себя кандалы. Кагами мечтал раствориться в лиловых сумерках, глядя на звёздные пушинки, но вместо этого продолжал сидеть на своём стуле, не шелохнувшись; его точно заковали в ледяные цепи, связали по рукам и ногам, сталь обжигала кадык, а слова на языке были тяжёлыми — и никто, никто не стал бы протягивать ему в ладони ключи. Он сам заковал себя. Он сам связал себя по рукам и ногам. Он сам загнал себя в западню. Наверное, в его сердце что-то умирало. Гноилось. В свежий порез занесли грязь, и теперь всё болело, саднило, медленно немело. Минори, сидевший по левую руку от него, нервно стучал пальцами по столу. Пару раз он пытался заговорить, но замолкал на полуслове и хмурился, когда слышал короткое «ага», срывавшееся с уст его сводного старшего брата. Госпожа Асами не обращала на них никакого внимания, переворачивала свинину в панировке с одной стороны на другую, солила, манила к себе ладонью слабый пряный пар, исходивший от сковороды. На кухонных тумбах творился кулинарный хаос, только мамина любимая кружка с эдельвейсом стояла в стороне, одинокая беспризорница, в ней же стояли её старые простые палочки. Отец ещё не вернулся с работы. Кагами притянул к себе наугад бумажку, лежавшую на столе под цветочной вазой с гортензией, раскрыл её и несколько секунд пытался взять в толк, о чём ему рассказывали ровные столбцы и схемы, пока Минори со вздохом не перевернул листок. Это были правила игры в шоги. Воспоминания выпустили когти. — Может, пойдёшь проспишься? — Минори устроил щёку на кулаке. — Нет, я, пожалуй, дождусь ужина, — Кагами с усилием выдавил из себя улыбку, — иначе мне ничего не достанется, как обычно. — Голод не тётка, — хмыкнул Минори, — но ты бы немного расслабился, что ли. — Я расслаблен, — Кагами попытался убедить в этом даже самого себя. — Поэтому вцепился в правила мёртвой хваткой? — Минори кивнул на его сцепленные до побеления пальцы и опять забарабанил по столешнице. — Ты с таким усердием не вчитывался даже в мангу, которую прятал от меня под подушкой пару лет назад. — В той манге не было столь же захватывающего сюжета, — Кагами сминал края. — Ага, а по-моему, это игра для старых маразматиков, таких, как наш достопочтенный Второй Хокаге, — фыркнул Минори, заправил за ухо прядь и воровато покосился на свою мать, — смотри, как бы у тебя у самого борода не отросла и седина не пробилась. — О, не волнуйся, я усердно бреюсь каждый день, — Кагами хотел скомкать правила, но вместо этого бережно сложил их пополам и отодвинул от себя, к вазе с гортензией. — И седина мне пока не грозит, двадцать пять — не подходящий для неё возраст. Обычно. — Я ушёл с работы, — признался шёпотом Минори, потерев подбородок. — Из архивов? — Кагами насторожился. — Это ещё почему? Там же Эри. — Эри я и так смогу увидеть, — Минори теперь сложил руки за голову, — а работать на этого мудака я больше не намерен, видеть его не могу, — процедил он злобно, — тошно от того, что с ним придётся пересекаться на улицах так или иначе. — Ты же хотел записаться в АНБУ раньше, — недоумевал Кагами, — с чего ты вдруг?.. — Дурак, — покачал головой Минори и шепнул: — «Тот, кто втаптывает тебя в грязь...» — «...сам достоин испробовать её», — закончил за него Кагами. Он сам говорил это Минори, когда тот был вовсе не таким. — Ты же понимаешь, что со мной всё в порядке? — Как же, — Минори прищурился, когда госпожа Асами поставила перед ними тарелки. — О чём болтаете, дорогие? — спросила она, усаживаясь на своё место. — Обсуждаете новости с фронта? — она взялась за свои палочки. — Моя подруга потеряла всякую связь со своим племянником, он, кажется, находился в одном из медицинских лагерей... — Нет, мы обсуждали то, как искусно ты готовишь свинину, мам, — усмехнулся Минори. — О, продолжай, — госпожа Асами слегка наклонила голову. — Я сегодня попробовала сделать мясо нежнее; я, конечно, не повар, но тоже кое-что могу придумать, — она отломила кусочек панировки, испробовала на вкус, — вот, уже неплохо. Кагами ел молча, смотрел исключительно в свою тарелку, ковырял мягкий, слишком рассыпчатый рис, постоянно переваренный, и воскрешал в голове те моменты, когда он и мама готовили вместе тыквенное карри: они многое делали по книге рецептов, но иногда отклонялись от прописных истин — и экспериментировали, добавляли другие приправы, либо смешивали не в том порядке, либо играли с соусами... Без неё многое было не так, а от того дома, настоящего, осталась лишь кухонная утварь, её не стали менять, перетащили часть мебели, но всё остальное было таким... другим. Даже стены, даже пол и потолок, светильники, коврик у парадного входа, дверные арки, ручки, запахи: в прошлом жилище господствовали пряности, ирисы и лавровые листья, запрятанные на верхних полках, а здесь — лаванда и шоколадная сладость (возможно, потому, что кофе госпожа Асами предпочитала именно шоколадное, заграничное, из страны Ветра). Мешочки с сухими какао-бобами висели тут и там, источая непривычный для Конохи запах, ещё были корица, мука и сода — их в дом тащил Минори из маленьких лавок при пекарнях. Кагами закусил свининой в немного острой панировке, которая хрустела на зубах, и отметил, что она пропиталась кисловатым маринадом и была нежнее обычного. Обмакнув в соевый соус, он несколько секунд держал её над белой посудинкой, в голове роились мысли, образы и мелькали бордовые глаза, бордовые глаза... По коже пробежал холодок. Минори пихнул его локтем в бок, мол, чего застыл, и Кагами покачал головой, опять изобразив на лице подобие улыбки — за ней всегда было просто спрятаться. Ежи всегда прятались за иголками, а люди — за фальшивым изгибом губ. Госпожа Асами, не обращая ни на что внимания, болтала о кофе, о новых и старых поставках, о том, как война ужасно, просто чудовищно отражалась на качестве новых фарфоровых сервизов: старые партнёры из страны Воды опасались вести с ней дело, отправляли лишь извинительные, чрезмерно вежливые отказы... Теперь в её лавке не было того разнообразия, что до войны, а «тонкую кирийскую работу» заменяли глиняные, пусть и ладные, чайники и чашки из страны Земли. Конечно, встречался и фарфор — его обработка сильно отличалась, — но пользовался он спросом лишь потому, что иного выбора у покупателей не оставалось. Госпожа Асами всегда говорила так, словно проводила лекцию, не требовавшую ответов и встречных вопросов: обычно уводившая взгляд тёмных глаз в сторону, сегодня она подцепляла палочками тонкацу собственного приготовления — чем, несомненно, гордилась. Минори только успевал кивать на каждое сказанное ей слово. Кагами продолжал ковырять панировку, пока ему это не надоело. Он поднялся с места, поблагодарил за ужин и под очередную жалобу на привередливых покупателей покинул кухню. На втором этаже было тихо, а в спальне и того тише — ни шороха, ни скрипа. Бледно-жёлтые занавески шевелились, как крылья ночного мотылька, не издавая звука, так как окно кто-то открыл. Кагами не снимал с себя одежды — просто рухнул на кровать лицом в подушку, просунув под неё руки и сжав её пальцами, нос ему кололи мелкие очины перьев. Он слушал, как с тихим шелестом ветер щекотал широкие листья пахучего боярышника, слушал смазанные шаги на первом этаже, стук посуды, журчание воды, отдельные слова, которые проносились табунами по коридорчикам, добирались до лестницы и уже оттуда протискивались в дверную щель. Сон всё никак не приходил. Возможно, виной всему был ещё настойчивый запах лаванды, исходивший от комода, чьи ящики бережно задвинули. Следы поверхностной уборки остались в каждом углу, пыль стёрли, коробки из-под лапши выбросили, статуэтки немного переставили. Сам Кагами в день своего прихода успел сделать немногое: заправить кровать кое-как, переколоть булавки на карте, поставить пару крестиков карандашом, сложить бережно флейту в футляр и оставить её в покое, с заботой стереть с листьев фиалки лёгкий серый налёт и полить её из маленького кувшина с водой... Он скорее почувствовал, чем услышал, приход отца — тот всегда громко хлопал дверями из старой привычки, а потом, шаркая, первым делом искал госпожу Асами, чтобы обменяться с ней последними новостями, которыми мог поделиться. Когда дом замолчал и все его хозяева отправились ловить ночные грёзы, улёгшись на кровати, стало тоскливее. Мир сомкнул веки, угомонился воздушный июнь, устроился на полянке клевера, мяукали домовые сычи. Один Кагами не мог заснуть. Он перевернулся на спину и долго пялился в потолок — до тех пор, пока деревянные балки не стали перед ним расплываться. Глаза жутко щипало, будто в них сыпали злую соль, горстями. Балки извивались, как змеи. Воздух лизал обнажённые голени и запястья. Стены давили. Кагами не ворочался, только сложил ладони на груди — подобно покойнику, — чёрные волосы его разметались по жёсткой подушке, по спальне блуждали тени — это был их временный дворец: резкие углы мебели, доска с прошлыми заданиями, заметками из справочника, кнопками, лентами, набросками — неуклюжими. Тени ложились лёгкой паутинкой на крышку коробки с шоги на рабочем столе. По полу скользила ленточка из лунного серебра, пропадавшая иногда за флотилией серых облаков, прохлада тянулась следом — как после взмахов крыльев стайки голубей. Будь серые доспехи, висевшие на своём месте, живыми, они бы наверняка смотрели с осуждением на владельца, который усмехнулся самому себе: да, кто он такой, кто он, чёрт возьми, такой. Щенок. Он прикрыл глаза ладонью, беззвучно рассмеялся, вспоминая бледное лицо Тобирамы-сенсея. Какое-то время всё это казалось ему странным сном, и его тяготила единственная мысль: почему Тобирама-сенсей так долго молчал? Почему не сказал этого сразу? Из вежливости? Из своих принципов? Кожа до сих пор пульсировала там, где жёсткие, но тёплые пальцы сжимали его подбородок. Как клещи. Фантомное прикосновение заставило сердце сжаться в груди, в который раз за сутки: оно замерло, когда Тобирама-сенсей появился в лавке его мачехи, замерло, когда он сел рядом с Тобирамой-сенсеем на диване в доме Иоши, краем глазом следя за его неподвижным сном, а потом — с предложения хозяина дома — подложил к спящему подушку и укрыл тёплым шерстяным покрывалом. Не то чтобы это было надо... но Иоши тогда с улыбкой заметил: «Ну наконец-то хоть кто-то о старом ворчуне позаботился. Думаю, ему нужно что-то такое, пусть он этого никогда не признает». Кагами помнил своё сдавленное «угу» и взгляд, брошенный на лицо, напряжённое даже во сне. Он сменил положение на кровати, свесился с края и вытянул из-под неё коробку «Не трогать», начав в ней рыться, ворошить старые записи, старые черновики, заляпанные чернилами, там были запрятаны даже ноты и заброшенные стихи — наивные и кривые, прозрачные и причинявшие боль. Письма, не тронутые Минори, прятались дальше всего, на самом дне, в жёлтой, истерзанной временем папке. Рядом с ними лежала матовая синяя склянка без иероглифов, такие уже больше двух лет не продавали в лавке на углу в квартале клана Нара. Запретили. Кагами достал склянку, откупорил её и высыпал последнюю белую таблетку, которая на его ладони казалась меньше монетки. Он долго смотрел на неё, кивнул самому себе и без раздумий положил на язык, и пока она растворялась во рту, взял в руки первое письмо, сминая дрожащими пальцами его края; оно трепетало, как пойманная синица, а затем вспыхнуло алым пламенем, слова обугливались, разрывались, с треском умирала любовная горячка... или должна была умереть. Кагами наблюдал за этим сухими глазами — и всё чувствовал-чувствовал-чувствовал близость Тобирамы-сенсея, в голове гудели его слова, бушевали в душе неудержимыми волнами, которые разъедали сердце ядом, кислотой... Кагами обжёг пальцы, когда бумага окончательно съёжилась, и в следующий момент погасил пламя, взялся за другое письмо — и оно повторило судьбу первого, за ним было третье, четвёртое... пока не настала пора последнего. Он сморгнул дымку перед глазами и всё-таки перечитал строки, которые писал сам, сам выплёскивал всё на ненадёжный лист. Рука не поднялась придать огню тот порыв души. В стены въедалась тишина, от неё звенело в ушах, тяжелело в голове и не хватало сил выдавить из себя даже слова, чтобы разорвать её крепкие цепи, нос щекотал смрад пепла, упавшего на черновики в коробке и оставившего серый след на несбыточных мечтах. Кагами задвинул коробку обратно, сжимая оставшийся черновик, и двинулся к рабочему столу, зажёг лампу, без скрипа устроился на стуле и взялся за карандаш, правя безжалостно слова, перечёркивая их снова, и снова, и снова. Гибель старых фраз и мыслей вызывала дрожь в грудной клетке, воздуха не хватало, хотелось забыть обо всём — выбить из головы, выдернуть как приставшее к коже жало пчелы... было бы это так просто. Он хотел всего лишь одного: чтобы его отпустило. Хотел разбить купленные очки, хотел сжечь и эти строки, хотел, чтобы они обратились в горький пепел, который разнёс бы над камышами и кувшинками ветер. Но вместо этого Кагами лишь выводил карандашом новые слова, бросая взгляды на вырезки из справочника ядовитых растений — а в душе распускались нарциссы, мягкие их лепестки прорастали, казалось, в самом сердце. Он мельком провёл большим пальцем по нижней губе, на которой заживала маленькая ранка от его зубов, и снова перечёркивал, исправлял, почти не дыша. Слёз не было. Не было крика, не было обвинений, злобы, ярости — ничего, только пустота. Таблетка начала действовать. Где-то на середине признания и тоски, облачённой в рифмы, у него засаднили ладони под грязными бинтами. Кагами набрал в грудь воздуха и, вытащив собственную маленькую аптечку из рюкзака, обработал раны и наложил небрежно свежую повязку. После этого, не медля, вернулся к кисти и чернилам. Он едва заметил, что ночь кончилась, и потёр защипавшие глаза, перечитывая сплошные прочерки и исправления. Цветение солнца зарождалось за могучими плечами стены, оно стучало в чистое стекло, любопытно заглядывало внутрь, переплетая свет и тени в единый канат; спальня преображалась под его касаниями и воздух впитывал в себя золото, невесомое золото. Ветер перестал трогать занавески или бумажные огрызки, крепившиеся к стене булавками, кнопками, однако утренняя свежесть всё равно вытесняла прогретый дыханием воздух, лавандовое зловоние. За дверью раздались шаги — отцовские. Отец спускался вниз по лестнице, чтобы продолжить свой ритуал перед работой: сначала он тщательно брил лицо в ванной комнате, затем облачался в полицейскую форму, после этого, критично оценив себя в зеркале, сходил на первый этаж и заваривал себе чай или — чаще всего — кофе, с молоком и тремя ложками белого сахара. Госпожа Асами редко просыпалась вместе с ним, поэтому на кухне было спокойно, там шелестели страницы очередного исторического справочника, в котором отец обводил карандашом важные даты и запоминал их наизусть. Кагами тянуло в сон, но каждый раз, когда веки сами собой захлопывались, он видел перед собой Тобираму-сенсея, чьи слова обожгли его сильнее, чем обжёг бы любой удар бичом, но благодаря таблетке он не лез от боли на стены, не выл волком, не разбивал кулаки — ничего. Просто сидел и правил, правил, правил, как заговорённый, иногда зевал, скрывая рот за изгибом локтя, и бросал взгляды на пачку сигарет с изображением синего кролика. Попытался даже закурить, потому что слышал, будто это помогало, но громко закашлялся от едкого дыма при первой затяжке и бросил затею, отодвинув скопище хорошего табака в сторону. Когда раздался стук в дверь, Кагами не обратил на него внимания. Уловил только запах кофе и традиционного омлета с рисом и курицей, не отрываясь от письма. Стук стал настойчивее, грохотал по всей спальне, будто кто-то грозился проломить себе проход. — Ты там спишь, что ли? — это был голос Минори. — Пора бы уже вставать. Кагами промолчал, задумавшись над рифмой. — Ты меня слышишь? — повторил Минори, не переставая стучать. — Завтрак уже готов. — Можете есть без меня, — отозвался Кагами тихо, — я не голоден. — Ну знаешь ли! — Минори резко распахнул дверь, да так и застыл на пороге, принюхавшись. — Ты что, курил? Сигареты курил? — Только попробовал, — не стал отрицать Кагами, зажав карандаш между пальцами сильнее. Меньше всего он хотел что-то объяснять сводному младшему брату. — У тебя совсем крыша поехала? — возмутился Минори, всплеснув руками. — С чего тебя вдруг на табак потянуло? — он задумался и после секунды молчания участливо уточнил, не отводя взгляда: — Ты там в порядке? — Ага, — Кагами ответил с задержкой, но даже не потрудился спрятать письмо. — Лучше не бывает. Я не буду завтракать, — повторил он. — Можешь передать отцу, что я не спущусь сейчас? Мне нужно быть в Академии к двум. — Что ты там забыл в два? — Минори прошёл в комнату, закрыл окно. — Тобирама-сенсей доверил мне поручение, — Кагами скрыл текст локтями. — Опять ты о нём, — мученически выдохнул Минори, — что на этот раз он выдумал? — Мне нужно следить за экзаменами, — пояснил Кагами без особого всплеска эмоций, и Минори подозрительно прищурился, приблизившись к нему. — Это несложно. — Посмотри на меня, джоунин ты абрикосовый, — Минори пытался прочитать иероглифы. Кагами вздохнул и сфокусировал взгляд на нём, хоть силуэт и размывался слегка. — Ты совсем сдурел? — выдохнул Минори. — Опять пил те дурацкие таблетки? — Нет, — соврал Кагами и отвернулся, — Минори, пожалуйста, я хочу побыть один. Минори выхватил у него из рук письмо, так что Кагами не успел среагировать из-за притуплённых чувств — только неподвижно наблюдал, как тот выразительно поднимал брови, зачитывая строки про себя. Несколько секунд они оба молчали. Постукивала глухо посуда внизу, на кухне, скрипел пол под шагами отца, госпожа Асами, уже проснувшаяся, печалилась о другой своей подруге, которая никак не могла завести ребёнка. Утро сонно смахивало звёздную пыль с небесных ресниц, посылало ветер вдоль деревенских дорог, щипало клевер, лютики, одуванчики на обочинах, покачивало ирисы перед Академией, боярышник прямо за окном — а в глубине Конохи, возможно, на главной площади, играл на биве бродячий музыкант, пробовал струны на ощупь, зажимал разные лады. Его музыка лилась по улицам, точно песчинки в песочных часах — казалось, она вот-вот исчезнет, но в следующий момент звон струн продолжался, как продолжалась жизнь мягкой мелодии, посвящённой рассвету, посвящённой солнцу, облакам, птицам и каждому слушателю, что торопливо собирался на работу. Кагами вздохнул и вернул свой листок из плена чужих пальцев, он не чувствовал гнева, не чувствовал стыда, он просто хотел исчезнуть. — Ты пишешь ему снова? — Минори сузил глаза. — После всего, что он наговорил? — Нет, не ему, это всего лишь песня, — Кагами не оправдывался, только пожал плечами и сложил пополам свою сокровенную бумажку с обрывками слов. На самом деле эта песня действительно была обращением к Тобираме-сенсею, но тот никогда бы не услышал из неё ни единого слога. Потому что так будет лучше. — Всегда хотел такую написать, сегодня я как раз поймал нужный настрой. Вдохновение — штука непостоянная... — Я тебе не верю, — Минори пригладил свои волосы, зачёсанные назад, — боги, ты такой дурень, почему нельзя было плюнуть ему в лицо в тот же день? Он ведь это заслужил! — Потому что я его уважаю, Минори, — Кагами поднял на него глаза, — уважаю его слова. — И ты бы повесился, если бы он сказал тебе повеситься? Вот прямо на дереве? — Минори по-прежнему смотрел на него с недоумением: он хотел помочь, это было видно по его лицу, но не знал, как. — Повесился бы? — Да, — без колебаний ответил Кагами. — И спрыгнул бы со скалы? — продолжал Минори. — Да, — Кагами спрятал песню в карман своей жилетки. — Боги, — повторился Минори, приложив ладонь к лицу, — давай я найду тебе девушку, а? Хорошую, добрую, отзывчивую, которая умела бы готовить что-нибудь вкусное... карри! Карри, такое, как готовила твоя мать! — он оторвал руку от лица. — Да возьми хотя бы ту же Кохару, да, она, может быть, вредная бывает временами, но с ней будет интересно. Кагами — вопреки желанию — улыбнулся и покачал головой без слов. — Ну я хотя бы предлагаю какие-то варианты! — Минори начал расхаживать по комнате. — Минори, кажется, ты снова забыл о личном пространстве, — Кагами устроился удобнее на стуле, уперев подбородок в широкую грубую спинку. — Было бы куда лучше, если бы ты хотя бы в этот раз оставил меня в покое. Не предлагай мне никаких вариантов, слышишь? — Не слышу, — Минори остановился, разглядывая карту. — Хорошо, что бы ты делал в подобной ситуации? — Кагами смотрел в сторону. — Для начала не оказывался бы в подобной ситуации, — фыркнул Минори. — На твоём месте я бы набил ему морду, понял? Заехал бы прямо промеж глаз кулаком, у всех на виду, чтобы неповадно было. — Набить морду? — Кагами усмехнулся. — Хокаге? — А что тебя останавливает? — Минори насупился. — С ним по-другому нельзя. — Было бы всё так просто, — Кагами стал ковырять ногтями спинку стула. — Я помогу это организовать, — напыжился Минори, — дело пяти минут. — Минори, — он тяжело вздохнул, тряхнув головой, — я посплю немного, а ты иди, отец и твоя мать уже, наверное, заждались, — он прикрыл глаза. — Всё равно я есть не хочу, а моя скорбная физиономия за столом не прибавит никому хорошего настроения. — Твой отец будет недоволен, а мне придётся ему всё объяснять, только что я могу сказать? Что его сын по уши втрескался, да вот только не в того? Или мне рассказать про таблетки, которые ты не выбросил до сих пор? — проворчал Минори, затягивая хвост туже, и посмотрел на Кагами строго, но встретился лишь с безучастным померкшим взглядом. Смягчился. — Пойдём, они приготовили омлет. Я знаю, что тебе он не особо нравится, но это ведь фирменное блюдо мамы. Думаю, она будет рада, если ты съешь хоть кроху. — Я знаю, что отец будет недоволен, — бросил Кагами, — но я, пожалуй, останусь. — И будешь сидеть здесь? — Минори нахмурился, задвигая шторы, свет пробивался теперь сквозь узкую щёлочку. В спальне стало как в печи с замаранными копотью стенками. — В гордом одиночестве? Да, так я просто и ушёл, конечно! Минори ухватил его за руку, потянув за собой. Кагами, однако, только слегка наклонился вперёд: у него хватило упрямства и сил, чтобы остаться на месте; он подался немного назад, выпутавшись из захвата — и в этот момент они оба услышали отцовский возглас с первого этажа: «Минори, Кагами, мы не будем ждать вас целую вечность». — Идём. Не думаю, что они сегодня в настроении прождать две вечности, — Минори сделал очередную попытку пересилить своего сводного старшего брата, который уступал ему в росте, но и в этот раз у него ничего не вышло: Кагами лишь сильнее упёрся ногами в пол и остановился как вкопанный. — Да что ты как баран, ей-богу! — Это я баран? — горько усмехнулся Кагами. — Не вижу здесь никого другого, — Минори отпустил его руку. — Знаешь что, хочешь и дальше здесь сидеть — пожалуйста. Проспись как следует, может, мозги на место встанут, а то выглядишь ты так, словно тебя из могилы откопали, бледный весь, как призрак какой-то, ещё и руки дрожат, — он развернулся. — Я бы на твоём месте так не убивался. Найдёшь кого-то во сто крат лучше, какую-нибудь шикарную блондинку из клана Яманака, а этот хрыч пусть вешается на бельевой верёвке, оплакивать его никто не станет. — Бельевая верёвка — это жестоко, Минори, — Кагами хотел выдавить из себя смешок. — Точно, она ж порвётся, — покачал скорбно головой Минори, — лучше тогда... — Лучше будет, если мы перестанем о нём говорить и насылать проклятия, — Кагами поднялся на ноги, расправил складки на одежде, но быстро сдался: его наряд уже потерял былой опрятный вид. Минори прошёл к выходу и остановился. — Даже не вздумай во всём этом идти в Академию, — он всё-таки развернулся, кивком указал на безобразную расстёгнутую жилетку, на измятую бордовую футболку и на штаны, выглядевшие ничуть не лучше. — Иначе ты опозоришь нашу семью на несколько поколений вперёд, мама будет просто в бешенстве. — А ей разве не всё равно? — Кагами дёрнул уголком губ, невольно копируя Тобираму-сенсея. Тут же замер, отчитал мысленно себя за подобную мелочь. — Помнишь, как она выбирала твою форму? — Минори скосил взгляд на его доспехи. — Конечно, помню. Кагами решил промолчать вместо того, чтобы сказать, что всё это (снятие мерок, примерка, выбор фасона и ткани) происходило при его отце, а при нём госпожа Асами всегда становилась мягкой и пушистой, даже вслушивалась в чужую речь внимательно и поддерживала разговор. Иногда у неё это выходило весьма виртуозно. — Поэтому даже не сомневайся, публичный позор она не потерпит, — Минори с подбадривающей улыбкой хотел снова приблизиться, хлопнуть его по плечу, но остановился на полпути, приоткрыл дверь и сказал напоследок: — Проспись как следует. — Со мной всё будет хорошо, — кивнул Кагами, — и сон пойдёт только на пользу. — Хотел бы я в это верить, брат, — в смешанных чувствах закончил Минори. Дверь захлопнулась. Шаги Минори уносились прочь от спальни, будто их подгонял утренний ветер, один раз пискнула самая шаткая ступень под его ногами; шум на кухне стих: отец наверняка наслаждался кофе с молоком, подле него сидела госпожа Асами, перечитывавшая новые заметки из каталога; там было уютно, тепло и не так сильно пахло лавандой, только кофе, только какао-бобами и чуть-чуть — слегка подгоревшим омлетом. Птичья тень мелькнула между бледно-жёлтыми занавесками, когда Кагами остался один в спальне. Вынув из кармана песню, он плюхнулся на кровать, так что та под ним немного скрипнула, лёг на спину и стал бездумно рассматривать написанное на расстоянии вытянутых рук. Бывалая бумага просвечивалась, слова почему-то расплывались, а в голове было так пусто, так много серого дыма, от которого закрывались глаза... Сон приходил сам по себе, присел на изголовье, точно гарпия, вцепившись в дерево когтями, и напевал тихую колыбельную. Кагами пару раз судорожно выдохнул — а потом собрался и прижал песню к груди, в которой впервые за несколько дней, с тех пор как Тобирама-сенсей обо всём узнал, не разгоралась бешеная пляска. Тогда сердце билось так часто, словно по нему стучали как по новому барабану с натянутой кожей, теперь же чувства притупились, затихли, притаились глубоко-глубоко. Он знал, что, как только таблетка прекратит своё действие, калейдоскоп продолжится. Боль в рёбрах. Буря чувств. Румянец на щеках. Блеск в глазах. Неосознанные попытки поймать взгляд Тобирамы-сенсея на себе, хоть немного, на секунду... Кагами опять созерцал потолок: тёмные балки, следы от старой паутины где-то там — она, словно шёлк, поблёскивала в уголках и между перекладинами, большое охотничье угодье паука. Душа молчала, как после удара молнии. Он будто погиб. Правда, кругом пока не собрались плакальщики: не проливала искусственные слёзы госпожа Асами, не хмурился отец, тайком воздавая молитвы или обращаясь к историческим справочникам о том, как следовало бы предать сына земле, как было бы правильно, Минори бы ругался, долго и громко, проклинал бы всех подряд. Да, такими были бы его похороны, если бы... Кагами перевёл взгляд на тканевый браслет, повертел запястьем так и сяк. Бередивший память, он навеивал невесомую дымку, ткал канву из забытых драгоценных секунд, отпечаток прошлого, где жил дедушка Такео, сад с ирисами и мама, о которой отец не вспоминал, не обмолвился ни словом с тех пор, как они обвенчались с госпожой Асами. Прошлое — в прошлом. Кагами разглядывал вытянутую руку, растопырив пальцы, затем шумно выдохнул и прислушался к утру безбашенной пятницы: тонкая солнечная змейка сияла белёсой чешуёй на полу, ветра почти не было, он не тревожил бледно-жёлтую ткань, веко окна, не пел и не выл, лишь невесомо играя с кронами деревьев, далёких дубов и лип, может быть, молодых ив, раскинувшихся вдоль заболоченной области реки, где цвела плакун-трава, лиловая, и золотистая кубышка. Кагами сунул песню обратно в карман жилетки, услышав громкий неторопливый шаг: в одиночестве и тишине он прекрасно различал звуки и по походке узнал отца, но не потрудился даже повернуть голову в сторону входа в спальню. Прикрыл глаза, скрывшись за скрученным одеялом, и повернулся лицом к стене — хотя мог бы подняться и притвориться просто гибельно уставшим после миссии. Стоило ему сомкнуть веки, как перед ним снова возникло лицо Тобирамы-сенсея. Это было проклятие — видеть его, чувствовать его тёплое дыхание на своих щеках, осознавать теперь то, насколько они были близки, и теряться, рассыпаться на кусочки, ведь будь у него сил побольше, он бы мог привстать на цыпочки и заглушить слова, резавшие слух, своим поцелуем. Что было бы тогда? Сердце ударилось в груди и замерло — «самому не тошно?» — Кагами зажмурился, но всё никак не мог избавиться от воспоминания, что от Тобирамы-сенсея тогда пахло так же, как и от него самого — то же мыло, та же мочалка... Плохо смазанные дверные петли, точно прислуга, подали ему чёткий сигнал: отец переступил порог его комнаты. — Мог бы уже осчастливить нас своим присутствием, — начал говорить отец; должно быть, он хмурился, ведь никогда не любил ждать. — Пора бы тебе вставать, сонное царство. Давай, поднимайся и спускайся, — он стоял на месте, — ты меня услышал? — Мне нехорошо, — отчасти соврал Кагами, — вдруг я заразный? — В таком случае ты пойдёшь прямиком в госпиталь, — отрезал отец. — Собирайся, иначе простоишь в очереди до самого вечера. Минори уже рассказал, что тебе нужно в Академию к двум, — он явно спрятал руки за спиной, сцепил их в замок. — Но позавтракаем мы всё же вместе, это не займёт много времени. Ты всегда торопишься за столом. — У меня нет аппетита, — продолжал Кагами, — правда, в меня и кусок не залезет. — Тебя всегда было не заставить поесть, — вздохнул отец. — Послушай, у нас же сегодня годовщина, мог бы и не упрямиться так, будто мы и не семья вовсе, — он приблизился к кровати, и Кагами почувствовал холодную ладонь у себя на лбу, — температуры нет. — Сегодня? — Кагами едва не прикусил себе язык. — Да, мы вместе уже ровно два года, — отец отстранился, — сделай хотя бы вид, что рад за нас, ладно? Асами и так знает, что к ней ты относишься как к «госпоже Асами», то есть не как к части нашей семьи, — он говорил строже, — давай, не валяй дурака, одевайся и отправляйся тогда уж в госпиталь, пусть кто-нибудь из свободных лекарей тебе поможет. — Хорошо, — Кагами вздохнул, — я пойду в госпиталь. — Вот и молодец, — отец потрепал его по волосам, — Асами тогда завернёт тебе бенто. — Это лишнее, — прошептал в подушку Кагами, пряча глаза от отца. — Я сегодня вернусь поздно, у Торифу будет... чаепитие вечером, я как раз был на него приглашён, — он немного выбрался из-под одеяла, когда отец отступил обратно к двери, — предупреждаю, чтобы вы за меня не волновались. — Ясно, — ответил отец, — но я всё же рассчитываю, что ты вернёшься к ночи. — Это вряд ли, — Кагами рассматривал теперь стенку, — как бы всё закончилось к утру. У Торифу чаепития всегда... очень масштабные, мне как раз надо присмотреть ему подарок, иначе буду там белой вороной: Хомура и Кохару точно с пустыми руками не придут, да даже Данзо... — он подумал, — вы ведь сможете отметить годовщину без меня? — Ты пропустишь вино, — протянул отец, — оно уже полгода стоит без дела. — Ничего страшного, вам больше достанется, — Кагами зевнул. — Как знаешь, — отец явно пожал плечами, — но если передумаешь, мы будем тебя ждать. Кагами коротко кивнул, когда дверь захлопнулась, и выдохнул немного свободнее. Песня в кармане играла в голове, жила где-то в груди, сбивая медленный ритм сердца, которое как будто омертвело: его стук был заметен только по венке на ладони, вздрагивавшей под тонкой кожей. Кагами заглянул в устроенный возле кровати рюкзак, где под крышкой лежали футляры с очками — обычными и затемнёнными. Он достал один футляр, приоткрыл его и замер — а зачем? Есть ли смысл теперь дарить их? Они ведь... никто друг другу, да и повода как такового не было. В спальне стало тише, а снизу, с кухни, раздался смех, смешанный с неясным бормотанием. Отец и госпожа Асами завтракали вместе как образцовая семья из клана Учиха: он — потерял супругу, она — потеряла мужа, сошлись вместе и пытались склеить расколотую пополам жизнь, точно разбитую миску. Вырастить из зёрнышка что-то новое, мирное, достойное деревни Скрытого Листа. Отец шёл дальше, многие его уважали хотя бы за это, родной сын в том числе, однако раньше между ними вставал злополучный вопрос: «Уже забыл про маму, да?». Никто не кричал, не ругался, не бил посуду, только смотрели друг на друга холодно и редко разговаривали. Старый дом тогда был для них обоих невыносим. Потому что он потерял то, что делало его домом. «Кагами, мы с Асами помолвились, — однажды сообщил ему отец; это был поздний вечер, они оба недавно вернулись с миссии и латали потолок, с которого вечно капало. — Я посчитал, ты должен об этом знать. Минори счастлив за нас, так сказала Асами». — «Ага, — Кагами наклонился над проблемной черепицей, — я тоже рад за вас. Передай, пожалуйста, гвозди, у меня кончились». — «Не будет никаких сцен? — уточнил отец. — Обычно дети воспринимают такое в штыки». — «Я уже давно не ребёнок, отец, — Кагами тогда улыбнулся, — они переедут к нам?» — «Нет, — отец застучал вторым молотком, — у нас не хватит места на всех, поэтому мы переедем к ним, а покупателя на этот дом я уже нашёл, было, конечно, нелегко, но любое усилие в итоге награждается...» — «Ты продаёшь наш дом, сообщив об этом мне только сейчас? — Кагами удивился. — Отец, у нас же здесь все вещи, в этом доме... вы же с мамой обещали, что проведёте в нём старость». — «Иногда мы не можем сдержать всех обещаний, которые мы дали, сын, — мрачно изрёк отец. — Ты скоро и сам это поймёшь. Надо как-то жить дальше». — «Жаль, этот район стал мне родным, — Кагами подставил гвоздь в нужное место, — почти всех соседей знаю, в новом придётся заново за солью-сахаром ко всем ходить». — «Ты справишься, — усмехнулся отец и зашипел, ударив себя случайно по большому пальцу. — Треклятые молотки...» Кагами опустил взгляд на пол, задумался на несколько минут и спрятал очки снова в рюкзак. Воровато оглянувшись, он вытянул из коробки «Не трогать» старые ноты, которым его обучала мама, но с ними постоянно возникала путаница даже спустя долгие годы практики. Мама всегда любила повторять: «Немного упорства всегда вознаграждается, солнце, просто нужно запастись терпением». Она говорила так, когда готовила, когда работала с шифрами или зашивала дырки на одежде тонкими нитками, всегда. Это был её закон. Возможно, поэтому их с отцом спальную комнату, кухню, полки в крохотном зале, шкафчики всегда оккупировали сначала ноты, а потом, когда её назначили главной по шифрам, — работа, работа, работа... Увлечённого блеска в её глазах, тёмных и выразительных, не заметил бы разве что слепой; она задерживалась в кабинете до поздней ночи, возвращалась домой уставшая, но довольная, целовала Кагами в лоб перед сном, а потом усаживалась за дополнительные шифры за чашечкой бодрящего чая. Господин Хаширама был ею доволен, а Тобирама-сенсей делал замечания не так часто, как остальным — что можно было считать своеобразной похвалой. На улицах уже копошились люди, как термиты в термитнике, расходились по своим рабочим местам либо, собравшись, отправлялись на миссии, а будущие шиноби, сонные и недовольные по большей части, спешили в Академию, на ходу готовя шпаргалки. Не удержавшись, Кагами забрал папку с нотами, флейту из футляра, устроился удобнее на кровати, прижавшись спиной к стене, и его пальцы забегали по тонкому деревянному корпусу. Он выдыхал мелодии, вкладывал в них всё, что крутилось в его душе, в которой наступила зимняя стужа, сковывавшая каждую его мышцу, и где раскинулся древний нагой лес — без листвы и без птиц, — от мороза скрипели даже кости. Кагами всё падал. Падал в музыку, пытаясь забыться, падал в безмолвие, надеясь заштриховать, зашпаклевать рваные порезы на своём сердце, падал — и бежал с закрытыми глазами, куда угодно, но почти всегда сталкивался с усмешкой Тобирамы-сенсея, напоминавшей кривое лезвие кинжала и резавшей так же — глубоко. Флейта продолжала нашёптывать мелодии, став отголоском смерча и пустоты, наводнения и пустынной засухи... Ноты скакали перед глазами, извивались, как жёсткие корни лопуха, превращались в неясные кляксы, и воздух пел вслепую, по ощущениям и памяти. Мама оставила после себя столько схем... Кагами выдыхал музыку из лёгких до тех пор, пока солнце не стало чуть-чуть выше и не взгромоздилось на ступеньку над тёмным лесом. Он поднялся с кровати, наплевав на то, что был весь помятый и болезненный, что глаза у него помутнели и что его виду не позавидовал бы даже утопленник. Закинул рюкзак за плечи, надёжнее скомкал песню в кармане, выходя из спальни, и спустился вниз по лестнице, не прислушиваясь ни к дому, ни к улице. Он тонул в собственном болоте. На первом этаже уже никого не осталось: отец, Минори и госпожа Асами ушли, но в воздухе до сих пор витал аромат кофе и свежей имбирной выпечки. Ключи лежали на столике перед дверью, а рядом — записка, написанная отцовским почерком: «Не напортачь в Академии». Кагами даже не улыбнулся: из него будто выжали все соки. Замкнув за собой дверь и потерев глаза, защипавшие от яркого света, он обернулся. Напротив стола их маленькой распродажи, завершившейся совсем недавно, на каменных блоках, у боярышника помоложе, сидел Сабуро, сын Ичиро, нынешнего главы клана Учиха. Это был чрезмерно высокий парень, худой, словно палка, новая броня, предназначенная для джоунинов, сидела на нём идеально, по размеру, было видно, что её для него выковали специально, дотошно сняв каждую мерку; серые пластины блестели на солнце, налобный протектор так же гордо занимал своё место. Глаза у Сабуро были ярче, золотисто-карие, ноги выглядели длиннее положенного, как у аиста или цапли, а на макушке топорщился забавный хохолок, который вечно смущал его. От Ичиро ему достались раздутые ноздри и широкая переносица. Кагами хотел сделать вид, что не заметил его, но тот помахал ему рукой и даже слегка улыбнулся — такое непривычное выражение для его узкого невыразительного лица. — Эй, ты там ослеп? — прикрикнул Сабуро. — А? — Кагами поправил лямки рюкзака. — Нет, я тебя видел, но у меня... — он взглянул как бы на запястье руки, — нет уже времени, — он откровенно соврал: времени до двух было предостаточно, несколько часов. — Давай поговорим в другой раз, ладно? — Мой отец тебя зовёт, — Сабуро сорвал листок боярышника, растёр его между пальцами. — Зачем? — Кагами насторожился: приглашения от главы клана были очень редки, обычно Ичиро звал с какой-то целью или когда хотел повидать кого-то — далёкого родственника либо одну из своих знаменитых любовниц, хотя носил гордый титул холостяка. — Узнаешь, — исчерпывающе ответил Сабуро. — Идём, мы и так опаздываем, я здесь, знаешь ли, добрый час просидел, а мой отец ждать не любит, это я так, напоминаю, — он поднялся, хрустнув позвоночником, и вмиг стал почти на две головы выше Кагами. — Ну? — Почему господин Ичиро приглашает меня, а не моего отца? — Кагами смотрел прямо. — А мне почём знать, я мысли читать пока не умею, — он провёл большим пальцем по своему квадратному непропорциональному подбородку, на котором пробивались ещё тонкие, но чёрные волоски — намёки на будущую щетину, которой он гордился. — Идёшь? — Ага, — Кагами нехотя согласился, одёрнув свою измятую футболку вниз. Они ходили кругами, несколько раз обходили единственное (после полицейского участка) административное здание: там составляли карты. Это было молодое ответвление торговой гильдии, чьи главные залы и участки теснились недалеко от центра. Кагами видел его не так часто: оно находилось глубже, в самых недрах квартала, и работали там практически со стопроцентной вероятностью люди клана, только изредка среди массы темноволосых и черноглазых Учих мелькали топографы из других семей, особенно из клана Нара. Нара Раден, глава торговой гильдии, бывал здесь довольно часто: делал замечания, корректировал графики, проверял готовые карты на ошибки... Говорили, он появлялся здесь не по одним рабочим вопросам, но ещё потому, что положил глаз на главного редактора, и об этой интрижке не судачили только немые. Общество Конохи знало многое о многих, сплетники ткали свои полотна лжи и истины, слухов и домыслов ежедневно. Деревьев в этой части квартала было меньше, из земли пробивались лишь молодые ростки красных раскидистых в старости клёнов. Клумбами практически не занимались — в них росли разве что бархатцы золотисто-рыжим ковром, но они не требовали особого ухода. Местная пекарня, куда забегал время от времени Минори, уже работала. Там же, среди жилых строений, совсем недавно появилось ателье. Кагами остановился у бежевого гротескного здания с зелёным шифером на крыше. Его окружали выстриженные кустарники будлеи, чьи розовые кисти покачивались от поднявшегося ветра. По сторонам от каменной тропинки стояли мраморные статуи в форме лис. Кагами принюхался к ароматам, прислушался к жужжанию шмелей и скольжению ос между медовыми соцветиями малинового ладанника, тонкие лепестки его напоминали бумагу, на которой писали разведчики в последнее время; его цветы жили всего день: пчёлы садились на мягкое торжество июня, на вечно живущий и вечно умирающий кустарник, синие бабочки кружились в воздухе, их крылья просвечивались, словно тончайший лён, а Сабуро всё шёл и шёл, не останавливаясь, пока они не оказались напротив, наверное, самого громоздкого здания во всём квартале. Дом напоминал гидру: три крыла, большая голубятня под самой крышей, цветные стены, белые, деревянные, из коричневого тонкого кирпича; окна щурились от бледно-зелёных бамбуковых занавесок, вход же был рассчитан на высоких людей. Кагами тряхнул головой. Он слишком засмотрелся, ведь редко посещал этот богатый район (по сравнению с самым скромным жилищем здесь отцовский закуток напоминал собачью конуру), и почувствовал укол неприятного стыда: он не одевался с иголочки, как одевались многие из этой пёстрой части квартала, не носил ни золота, ни серебра, не мог позволить себе купить что-то в здешних лавках. Сабуро оглядел его с ног до головы, кивнул самому себе и двинулся к невысоким ступеням. — Молодой господин, — смуглая девушка с длинной тёмно-русой косой открыла им двери, и во всей округе она была пока единственным человеком ниже Кагами, который чувствовал себя лилипутом в стране великанов и повторял про себя, что рост вовсе не главное. — Отец вас ожидает в столовой, сегодня у вас на завтрак... — Довольно, — опередил её Сабуро, когда девушка склонила голову и отошла в сторону, на её плече выделялся знак — птица. Кагами не знал её имени, но сразу почувствовал на себе изучающий взгляд её разных глаз: одного — чёрного, а другого — тёмно-зелёного. — Отец ничего не говорил? Он больше не принимает господина Кина? — Нет, молодой господин, советник ушёл около получаса назад, — девушка покачала головой, складывая ладони вместе лодочкой. — Никогда не нравился этот старик, — довольно просто бросил Сабуро, будто они разделяли старинную дружбу. Кагами поджал губы, вспомнив, как тот обращался с Минори несколько лет назад. Если бы не приглашение главы, ноги бы его здесь не было. — Кагами, а как твои дела? Как дела у Минори? Уже нашли себе пару? — Спроси у Минори, — сдержанно ответил Кагами. — Да ладно тебе, — Сабуро играючи толкнул его в плечо, — все наши обиды уже давным-давно остались в прошлом, это было уже тысячу лет назад, не стоит включать режим старшего брата сейчас, — он рассмеялся. — Мы тогда были глупыми детьми. — Знаешь, Сабуро, — Кагами прошёл в их дом, начал снимать сандалии, — некоторые так и остаются глупыми детьми, даже когда их совершеннолетие давно позади. — Если бы Минори не был выскочкой, его бы никто и пальцем не тронул, — возразил Сабуро довольно легко, — помнишь ведь, что конфликт произошёл по его вине, не моей, так что брось роль обиженной справедливости, нас уже ждёт завтрак на столе, и, что более важно, нас ждёт отец, — он тоже разулся, пока девушка, впустившая их в дом, продолжила поливать красивые малиновые фуксии. — У него к тебе серьёзный разговор. — Обычно серьёзные разговоры со мной ничем хорошим не кончаются, — вздохнул Кагами про себя. Они проходили коридор за коридором, в каждом было что-то помпезное, от дорогих картин до статуэток, так что Кагами старался лишний раз не глазеть на богатства чужого жилища. Ему никогда не нравилась чрезмерная роскошь, сенсей научил его ценить малое. Малую кровать, корочку белого хлеба, чистую воду... Сплошные мелочи, о которых порой не задумываешься, пока однажды их не лишишься. Сабуро остановился у великанской арки, квадратной сверху. По правую сторону от неё находился набор декоративных свечей, по левую — подставка с драгоценными и полудрагоценными камнями, ещё не огранёнными. Пол укрывал ковёр, напоминавший сухие кленовые листья из-за чёткого набивного рисунка. Он был жёстким, но приятным на ощупь. Такой ковёр наверняка стоил гораздо дороже, чем награда за одну миссию. Кагами замер на несколько мгновений, когда услышал женский звонкий хохот, а затем низкий мужской — звуки разносились по всему коридору, где, как оказалось, была прекрасная акустика, наверное, поэтому в широком месте стояли разные барабаны — тоже под стать интерьеру, золотым нитям, настенным светильникам. В таком месте мог бы собраться целый оркестр... Кагами прикусил щёку изнутри и сделал первый шаг вперёд, следуя примеру Сабуро, который пересёк черту, делившую столовую и коридор, с невероятной лёгкостью, явно не обращая внимания на то, как напряглись плечи той служанки с разными глазами. Та орудовала щёткой от пыли там и тут. В руке её куда правильнее лежала бы рукоять катаны или куная, но карты её судьбы сложились иначе. Полукровка. Чудо, если эта неприметная девушка с бледным лицом и мягкими скулами сумела пробудить шаринган в одном глазу, хотя бы с одним тамоэ... Кагами не хотел знать её имени, как не хотел знать историю этой ветви клана Учиха. Ичиро занимал главное высокое место за столом, перед ним располагалась широкая плоская тарелка, на которой распластался почти полностью разделанный на сашими омар или лангуст — Кагами в этом не разбирался, так как не был ни рыбаком, ни учёным, сведущим в морской фауне. Запах шафрана витал в воздухе так отчётливо, словно в особняке главы клана где-то росла плантация пурпурного крокуса. Света в столовой было много. Всю северную стену и потолок покрывало чистейшее стекло, от стола и до двери в ухоженный сад тоже вела цветная мозаика, фигурки из цветного стекла занимали барную стойку и пару полок вместе с драгоценным саке... Было слишком много всего. Пока Кагами мельком осматривался, Ичиро с помощью ножниц рассекал красный твёрдый панцирь на клешнях. По правую руку от него сидела молодая девушка в пурпурном платье, хрупкая, тонкая, изящная. Она, напоминавшая крокус по весне, улыбалась, на лбу у неё был не протектор, а украшение с изумрудом в центре, обрамлённым в чернёное серебро. Огромные чёрные глаза её горели, кокетливо полуприкрытые пушистыми ресницами, по волосам цвета лебединого крыла любой мог бы приписать ей родословную из клана Хатаке. Улыбка у гостьи отличалась приветливостью, приглашавшей на тайный разговор, обмены секретами; сохраняя учтивое выражение лица, она красиво управлялась с палочками, ела с грациозностью крупного феодала. Ногти её покрывал чёрный лак. На шее висел медальон, тоже из чернёного серебра, как и кольца-серьги в её больших ушах, которые она усердно скрывала за серебристыми фамильными прядями. Кагами заметил, как девушка прикрывала тыльной стороной ладони свои улыбки. Сабуро слегка склонил голову. — Я привёл его, отец, — сказал он, поднимая глаза на место во главе стола, — могу идти? — Славно, сын, — отвлёкся от флирта Ичиро, наконец справившись с панцирем на крупной клешне, — присаживайся, Кагами, я бы хотел с тобой поговорить о том, о сём. Думаю, это будет приятная беседа, — он выковыривал из клеши розовато-белое мясо. — М? — Как скажете, господин Ичиро, — Кагами медленно приблизился к обеденному столу и сел не рядом с Ичиро, а на противоположном от него конце, что явно позабавило самого Ичиро, который лающе рассмеялся, втягивая носом с выдранными ноздрями воздух. — Обычно вас интересует политика и внутренние настроения в нашем клане, которыми в последнее время я не занимался по очевидным причинам. Чем могу быть полезен? — Я бы хотел поговорить о нашем правителе, — Ичиро улыбнулся, выбрав такое слово, будто говорил о ком-то, равном богам. Это насторожило Кагами, но он не двинулся с места, хотя хотел увильнуть от разговора. — Не секрет, что он уже выбирает себе преемника. — Правда? — Кагами сжал кулаки под столом. — С чего вы решили? Вряд ли господин Тобирама собирается покидать свой пост в ближайшее время, или вы знаете о чём-то, о чём неизвестно даже мне, его ученику? — Господин Тобирама не дурак, поэтому он вполне осознаёт, что на этой войне может лишиться жизни — и что тогда? Так просто в нашей деревне, без его мудрого указания, нового Третьего Хокаге не выберут, — он пожевал, — поэтому вокруг вас троих, тебя, Хирузена и Данзо, ходят слухи — и никто пока не может решить, кого бы они предпочли видеть во главе деревни, — Ичиро явно заметил, как Кагами окаменел. — Так вот... я лично считаю, что у всех вас шансы практически равны, но Хирузен всё-таки пока к ним ближе всего... как мне кажется. Я бы хотел, чтобы ты сам подумал об одной перспективе... — Вы хотите, чтобы выбор господина Тобирамы пал на меня, — догадался Кагами. — Это правда, — улыбнулся Ичиро, взявшись за следующий кусочек мяса, — я бы хотел видеть Коноху цветущей, но ни при Сарутоби, ни при Шимуре этого не произойдёт, они ограниченны, они и сами наверняка грезят о подобном солнечном месте... но не ты. — Вы правы, я не собираюсь принимать бразды правления, — Кагами кивнул. — Поэтому ты лучший кандидат, — Ичиро снова сделал паузу, пережёвывая, он вообще не стеснялся говорить о подобном перед посторонней девушкой из клана Хатаке, будто они были с ней родственным душами. — Деревне нужен тот, кому власть не затмит разум, а это значит одно: тебе пора доказать господину Тобираме, что ты достоин стать его преемником, сблизься с ним, найди рычаги давления, ты ведь не глупый парнишка, сообразишь... — Вы просите меня об этом? — Кагами проклинал себя за то, что слово «сблизиться» вызвало в нём волну тепла, а потом, после осознания, волну тьмы, холодной и густой, обе силы столкнулись в его сердце, разбились на миллионы осколков и оставили после себя неприятную пустоту. — Я не подхалим, чтобы ради власти стелиться перед человеком, которому я не нужен, — выпалил он и замолчал на пару мгновений. — Это бессмысленно. — Если бы ты был ему не нужен, он бы взял на задание вместо тебя моего сына, — покачал головой Ичиро, пощёлкав специальными ножницами перед второй клешнёй. — Ты нужен ему даже больше, чем думаешь, это заметно со стороны. Кагами замолчал на пару мгновений. — Ты знаешь его лучше моего, Кагами, — продолжил Ичиро, — если ты станешь Хокаге, это многое изменит в будущем, наш клан возвысится невообразимо, он начнёт процветать, нас не посмеет никто ущемлять, только представь это, — он раскрошил алую броню, — мы решаем судьбу всей Конохи — разве это не та цель, к которой следовало бы стремиться? — Вы хотите навязать меня господину Тобираме, — Кагами нахмурился, — заставить его верить, что я — единственный надёжный вариант, но вы разве не думали, что, если власть перейдёт к нам, начнутся беспорядки и... дисбаланс силы. — Нас ущемляют, не мы, — Ичиро тоже нахмурился, — это, наоборот, наконец-то восстановит всё, что было сломано с момента назначения Первого Хокаге. Клан Сенджу повсюду, а мы постоянно где-то на задворках, будто их личные слуги. Мне не нравится подобный расклад, — он был слишком откровенен, — поэтому ты обязан... — Я не обязан становиться вашей пешкой, — Кагами сжал челюсти, его начинало трясти от злости. — И господин Тобирама в любом случае заметил бы подвох — и вы лучше меня знаете, как он относится к нашему клану. Даже если я останусь последним кандидатом на роль Хокаге, он скорее уж воскресит кого-то более подходящего. — Если у него не останется выбора... — задумчиво протянул Ичиро. — Даже не думайте об этом, — обрубил его Кагами и резко встал из-за стола. — Невежливо уходить на такой ноте, ты разве не знал, Кагами? — Ичиро улыбнулся. — Невежливо улыбаться на собраниях и копать яму для того, кто до сих пор не позволил нашей деревне развалиться на части. Это ваша ему благодарность? — поинтересовался Кагами, он до ужаса хотел сузить глаза, разругаться, но не стал. — Я ухожу. Спасибо за компанию, было очень приятно вас увидеть, господин Ичиро. Кагами развернулся и гордым шагом покинул резиденцию главы клана Учиха. — Придумали тоже, — Кагами прикрыл глаза, — я не собираюсь участвовать во всём этом. Кагами следил за поступью утра. Оно, словно многорукий мечник из чистого золота и космических горячих слёз, с каждым шагом взбиралось всё выше и выше, катаны его прорезали дыры в синем навесе, который кругом выцветал, как подожженное крыло мотылька, и облака рассеивались — они страшились нимба, они таяли, точно свиное сало, скворчали, пузырились, а потом с дымком испарялись. Кагами чувствовал каждый взмах солнечных орудий над своей головой, и в горле сушило, хотелось пить: вода была бы слаще любого вина. Он двинулся к старому колодцу, что находился в квартале Сенджу, его, казалось, выкопали почти сразу после основания деревни, когда все стороны подписали договоры и сложили оружие. Кагами брёл медленно, стирая иногда проступавшую испарину со скул и гладкого подбородка, сглатывал мерзкую горькую слюну. Колодец будто бы ожидал его прихода: вёдра примяли под собой зелёную огрубевшую траву, цепи лежали там же, словно покорённые мёртвые кобры. Скромная крыша с бледно-зелёным шифером на ней напоминала шляпку гриба, круглого и ядовитого. Земля в одном месте стала дряблой и мягкой — видимо, там пролили достаточно воды, оставили неглубокие следы от сандалий. В окрестностях было пусто. Клан Сенджу весь рассыпался и разошёлся по Конохе, подобно жидкой здоровой крови; в районе остались лишь те, кто мог позволить себе проспать ранний завтрак и проснуться лишь к обеду — в основном старики, раненые занимали койки в госпитале, дети же и подростки либо учились в Академии, либо выполняли лёгкие задания. Кагами наполнил ведро прохладной водой, заметив на камне пару странных засечек, из-за которых в его памяти всплыли старые рассказы о татуировках жителей деревни Скрытого Облака, но он быстро отмёл от себя эту мысль и, зачерпнув ладонью воду, сделал глоток; выпил немного, а потом вдруг остановился, когда услышал откуда-то поблизости визг и яростный вскрик. Он отстранился от ведра, поставил его на место и метнулся в сторону шума — тот исходил от одного безлюдного переулка, воздух вздрагивал, в нём словно расходились круги, как от брошенного камешка. Там, за несколькими резкими поворотами, развернулась картина: на огромную лохматую серую собаку набросилась белая лисица. Рики. Она порыкивала и грызла до крови собачьи лапы, а собака, опешив, трепала её за холку, тоже до крови, несколько раз отбрасывала дикарку в сторону, но та быстро возвращалась и с затаённой злобой кусала вновь, пускала кровь, цепляла клыками и когтями плоть, скрытую за плотной шерстью. Собаку сопровождала не кто иная, как Акира из клана Инузука. Она ругалась, почти порыкивала, цедила каждое слово, показывала ровные зубы, красные метки на её щеках покрылись мелкими морщинками, но Рики продолжала смыкать челюсти на серых суставах, пока её не оттолкнули, как мусорный мешок. Собака вздыбила шерсть, но Акира вдруг остановила её одной командой: «Стоп». Рики, оскалившись, хотела было броситься снова, но её взгляд метнулся в сторону Кагами, и она притихла, направившись к нему с гордо поднятой мордой. Чёрные уши её двигались туда-сюда. Розовый язык торчал из окровавленной пасти. Тёмно-серые глаза мерцали, словно два фонарика. — Дьявол, а не лисица, — выдохнула Акира, поправляя ошейник своей собаки. — Она напала на вас просто так? — Кагами мельком осмотрел раны Рики, она дралась с таким азартом, словно никогда не умела проигрывать. — Никогда не думал, что она так может, лисицы ведь обычно... бывают хитрее, избегают потасовок, мне кажется. — Смотря какая лисица, — выдала Акира, поглаживая за ухом свою собаку. — Я таких раньше никогда не видела. Откуда она вообще взялась в Конохе? — Она моя, — соврал Кагами, — привязалась ко мне после задания. Я, кстати, хотел показать её лекарям, она прихрамывает, а теперь ей явно придётся зашивать пару открытых ран, — он потянулся к Рики, но она не позволила коснуться себя, отвернула голову в сторону и заметно фыркнула. — Я думал, может, вы чем-нибудь поможете? — Можем и помочь, — легко пожала плечами Акира, — но я не обещаю, что хромоту мы сможем как-то исцелить — я отсюда вижу, что, скорее всего, это был перелом, старый, и кости срослись неправильно — бедняга, наверное, ей причиняет боль каждый шаг... — Мне приготовить кошелёк? — спросил Кагами, вспомнив, что кошелька у него не осталось, всё из-за очков, которые он теперь не знал, куда деть. — Нет, в этот раз я помогу бесплатно, — Акира смахнула пот с покатого лба, поправила светло-русые кудри, заправленные за уши, глаза у неё были орехово-зелёные, их узкие зрачки напоминали щёлочки. — Пошли, сын Мамору, я что-нибудь придумаю. — А она не нападёт на вашу собаку снова? — поинтересовался Кагами, затягивая ленты протектора потуже. — В смысле... вы уверены? — Если ты не скажешь или не спровоцируешь её — ничего не случится, — Акира снова весело пожимала плечами, будто это был её любимый жест, а затем присвистнула, так что серая мохнатая собака, чьи чёрные глаза скрывались за клоками шерсти, посеменила рядом, даже не посмев рыкнуть в сторону лисицы, которая воинственно вздыбила шерсть. — Она поможет, — шепнул Кагами, рискнув дотронуться до холки лисицы, на что та отреагировала неожиданно: расслабилась немного и тихо заскулила, не поворачивая головы. — Пойдём, это недалеко отсюда. Акира вела их дворами, будто слишком часто заглядывала в квартал клана Сенджу, а может, так оно и было: как и советник Нара Раден, она сумела обзавестись друзьями во многих кланах и теперь была в деревне, как говорили, «своя в доску». Озорная, дама с огоньком и ясными глазами, про неё тоже ходило достаточно слухов. Данзо как-то рассказывал, что она раньше в деревне бывала так редко, что её официальный дом зарастал пылью и казался заброшенным, поскольку слишком часто её отправляли на спасательные операции и на границы. Акира будто никогда не искала отдыха, не останавливалась на одном месте надолго, да и жила по большей части не в доме, а в съёмной комнате возле самых ворот, заглядывала туда, чтобы оставить часть вещей, выспаться или подготовиться к следующей миссии. «Славные соседи, — повторяла она, — в доме таких нет. Мне нравится больше шум, чем могильная тишина». — Ты не так давно был на фронте, — проговорила она, — и скоро снова туда отправишься. Я бы на твоём месте уже паковала вещи и радовалась этому как первому снегу, но по твоему лицу не скажешь, что ты доволен, — она скосила на него взгляд. — Хотя должен. — Должен? — Кагами прибавил шаг. — Любой на твоём месте видел бы в этом возможность, — продолжала Акира, затягивая хвост на затылке потуже, — ты можешь показать себя и спасти столько жизней. Это если не считать постоянного азарта и бурления крови в жилах... к этому привыкаешь. — Почему вас до сих пор не отправили туда? — спросил осторожно Кагами. — Болезнь? — Болезнь, — оскалилась весело Акира, — нет, я не захворала, но господин Хокаге всё отказывается меня посылать на фронт. Не знаю, по какой причине. Может, ему нужен мой нюх, чутьё и все чувства разом здесь, а не там? — она задумчиво подняла взгляд вверх, пока серый пёс трусил подле неё. — Что ж, по крайней мере, у меня теперь есть время натаскивать щенков. В нашем клане будет больше джоунинов, чем в остальных. Они прошли ещё пару улиц мимо больших садов и оранжерей, там пахло смесью мёда, прелой травой, грязью и едкой краской; Кагами двигался немного медленнее, чем обычно, чтобы Рики не отставала от них, но та скакала достаточно бодро и молчала — только сверкала иногда глазами в сторону пса, который совершенно игнорировал её существование. Между некоторыми домами растянули бельевые верёвки, с редких балкончиков тянулись петунии, иногда по стенам и тёмным лестницам, по трубам и водостокам бежала виноградная лоза, древняя и пышная. В квартале клана Сенджу всегда было так: много деревьев, чьи корни ползли под дорогами и тропами, ковры цветов, клумбы, сочная трава — всё жило, птицы ворковали со своих гнёзд или грубых ветвей, муравьи пробегались между камнями, жужжали пчёлы. В детстве Кагами часто размышлял о том, что родился не в том клане. Он наблюдал за облаками, которые напоминали прерывистые царапины, оставленные росомахой; они расплывались до тех пор, пока не исчезали с синей небесной кожи все до последнего, подобно синякам... Акира превосходила его в росте примерно так же, как и Сабуро, на две головы. Кудри её напоминали завитки сладкого горошка, тонкие, рассыпчатые, она хитро стреляла своими орехово-зелёными глазами по сторонам, принюхивалась к воздуху, точно ищейки, которых сама же и дрессировала, и двигалась настолько легко, что её прозвали Тихий Шаг. Она не поднимала пыль даже там, где это было на первый взгляд невозможно, скользила, едва касаясь носками земли, даже собака создавала больше шума, когда её лапы опускались вниз, щёлкая по земле стрижеными когтями. Кагами держал темп, но всё-таки временами осматривался кругом, замечал, как ухоженная трава и тропы, ведущие к садам клана Сенджу с плодоносящими пучками ароматной земляники, сменялись на камень и песок. Липы и клёны уступали место соснам, а затем показался сетчатый забор, отгораживавший остальную деревню от Леса Смерти. Туда забирались на спор, кусачками отрывая металлические узоры и создавая дыры, которые быстро латали, почти каждые пару недель. Кагами однажды и сам забрался в то опасное хмурое место древних великанов с широкими листьями, что, казалось, повидали не только эпоху враждующих государств, но и то, что было до неё. «Спорим, я дойду до сердца этого леса и вернусь обратно целым и невредимым? — Торифу поправлял свою шапку, пряча русые волосы под ней, пока Кохару, сидевшая у корней старой ивы, правила свой новый призывной свиток, которым её снабдил в качестве задания сенсей, она возилась с печатями уже не первый день. — Вам всем слабо, да?» — «Не играю в игры на слабо, — Хирузен усмехнулся, — уже с семи лет как не играю. К тому же сенсей говорил туда пока не лезть...» — «Ты хочешь крутым показаться, Торифу? — Данзо сощурил глаза. — А спорим, я сделаю всё то же самое, но в два раза быстрее тебя?» — «А я — в три, — Кагами помнил игривые огоньки в глазах Хирузена, собственный смешок и тяжёлый вздох Хомуры, который тоже помогал Кохару со свитком. — Но за это я рассчитываю на достойный приз, Торифу, давай ты отдашь мне... всю неделю мы вместе сможем есть бесплатно в вашей забегаловке мясо. Много мяса». — «Нет, ну это уже наглость, — Торифу понял, что теперь брали на слабо его, и насупился, — хотя я всё равно выиграю, так что — ладно, так и быть, ну а вы будете вместо меня корпеть над картами, вдвоём». — «У-у-у, напугал, — передразнил его Данзо, — я эти карты во сне даже разобрать смогу, а ты, Кагами?» — «Я их в кошмарах уже вижу, — Кагами улыбнулся, — тогда что, по рукам?» Кагами помнил, насколько сладка была та победа: они действительно целую неделю питались за счёт заведения, пока отец делал ежедневные выговоры Торифу, своему единственному сыну. Он прикрыл глаза ладонью, когда среди деревьев прорезались лезвия золотых ножниц солнца, ослепив его на пару секунд. После этого они вышли наконец к большому серому зданию в один этаж, но такому широкому, что многие музеи и картинные галереи позавидовали бы. Крыша у него тоже была серой, на тон темнее стен. Двери тёмные, средней высоты, окна квадратные, будто находившиеся в близком родстве с тюремными, но решёток на них не оказалось, ни одной. В прошлом садовники рассадили кругом ракиты и один росток кедра, присматривали за деревцами, подкармливали их перегноем, поливали, ровняли, теперь даже цветы росли вразнобой, без особого порядка, в основном полевые, и трава доходила до середины щиколотки, сухая, желтовато-зелёная и отчего-то колючая. Сбоку показались десятки конур, тренировочные площадки, клетки, между которыми расхаживали люди из клана Инузука, работавшие с ранеными животными, и несколько лекарей из других кланов, в основном из клана Сенджу, те, кого не забрали ни в госпиталь, ни на фронт. Легавые выли, виляли хвостами и совали носы в сетку забора, завидев лисицу — за что их не раз щёлкали по макушкам и оттягивали в сторону. — Ей быстро помогут, — Акира приостановилась, когда к ней навстречу бросился огромный мраморный дог, высунув язык и радостно лая, отчего Рики снова вздыбила шерсть, готовая к атаке, хотя хвост она увела назад, подёргивая кончиком. — Стой, Шенк, стой. — Я его не смогла удержать, простите, сенсей! — крикнула тонким голоском замаячившая вдалеке фигурка. — Он снова вырвался, заслышав ваши шаги! Простите! — Шенк, место, — Акира проговорила строго, так что Шенк, этот великан с короткой шерстью, лишь задвигал ушами, а затем, по-человечески вздохнув, двинулся назад, пока к нему не подбежала девушка, на год или два младше Кагами. Она ухватила пса за ошейник и потянула обратно, к вольерам. Акира хмыкнула. — Лучшая ищейка нашего поколения. — Кто? — Кагами всё ещё провожал взглядом спину девушки. — Шенк, конечно, — Акира усмехнулась, — или ты о Мире подумал? — Мира, — Кагами задумался, — мы с ней случайно не пересекались в прошлом? — Возможно, она ведь никогда не пропускает ни одних похорон. — Акира наблюдала, как Мира, светловолосая девушка с царапинами на запястьях и ладонях, взялась за тряпку и металлические вёдра. — Ей повезло, что её не отправили на фронт, как её родителей, ведь она не рождена быть шиноби. Только посмотри на неё: солнечный луч в тёмном царстве. Солнечный луч, который с трудом стал даже генином — со второго раза. — Её бы убили, — Кагами смотрел на девчонку, которая тёрла холку Шенка, заливисто смеялась и пару раз едва не поскользнулась на месте из-за упавшего на площадку мыла, и читал по её губам: «Вот я вычищу тебя и займусь практикой, Акира-сенсей будет мной довольна!». — Она успела у кого-нибудь отнять жизнь? — Нет, — Акира покачала головой, — и вряд ли попытается. Пусть она и сдала экзамен на генина, она до жути боится вида крови — с такими страхами ей на фронте не место, уж в этом я нисколько не сомневаюсь. — Её родители мертвы? — Кагами попытался погладить Рики по макушке, но та резко дёрнулась, и только потом они двинулись все вместе внутрь центра помощи. Акира кивнула. Они прошли в здание с большой приёмной, как в госпитале. Кагами рассматривал небесно-голубые стены с простыми украшениями из декоративной проволоки, они висели на каждом шагу, ещё была схема узлов, доска с памятками о том, как правильно зашивать раны, каковы признаки бешенства, чесотки, чумки... Свет проникал сквозь квадратные окна, дробился на части, падал на чистую коричневую плитку. Стулья расставили в несколько рядов вдоль стены. Поскрипывали двери, по коридорам гулял свистящий сквознячок — ветер снова заиграл — и пахло лекарствами. В приёмной за стойкой сидел молодой парень, коротко стриженный, с красными отметинами на щеках. Он сразу же обратил на Акиру внимание, как только она прошла в больницу, но пока не сказал ни слова, только сделал какую-то быструю пометку на полях своего журнала. Кагами это заметил, как заметил и то, что парень занервничал. — Я уже сказала ей об их гибели, держится она молодцом, — Акира взъерошила волосы, — она теперь работает здесь практически без сна и отдыха. Я, конечно, журю её за это, но думаю, это её способ бороться со скорбью, — она остановилась возле высокого стола регистрации, по правую сторону от которого росло декоративное какао-деревце. Парень поднял на неё глаза. — Цуёши, сестра на месте? — На месте, — Цуёши поправил протектор на плече, у него был крупный нос в форме разбухшей варёной картофелины и свежая царапина поперёк подбородка. — Но она сейчас... занимается не особо сговорчивой... пациенткой. — Ну, для лисицы она точно найдёт время, — Акира с задором оскалилась, — она с детства мечтала о такой, я слышала, но ни одна не далась в её руки, — она скосила взгляд на Рики. — Скоро будешь как новенькая, тебя сейчас подлатает сестра, а дальше... я слышала, на вас всё заживает быстрее, чем на собаках, — Акира явно хотела потрепать лисицу за уши, но та окончательно спряталась за ногами Кагами, недовольно заурчав. — Недотрога. Они прошли в следующий широкий зал, разветвлявшийся, словно ивовые корни в поисках подземной воды: один проход вёл прямиком в большую кладовую с лекарствами, другой — в многочисленные светлые палаты и операционные, кабинеты, на стенах тут и там висели памятки, заметки, описания распространённых среди животных недугов, которые исцелять приходилось старинными методами: мазями, настойками и прочими лекарствами на основе целебных растений. Кагами здесь бывал лишь однажды, в далёком детстве, когда его котёнка, которого мама разрешила оставить у себя, лечили от зубной боли. Кагами помнил лишь отдалённо, что котёнка звали Мик, помнил царапины на своих руках и укусы на пальцах — помнил даже далёкую боль, когда на его запястьях смыкались маленькие челюсти, оставляя проколы на коже от острых кошачьих клыков. Мама тогда долго смеялась, обрабатывая его боевые раны, гладила по волосам и нашёптывала, что доверие так просто за несколько дней завоевать невозможно. Кагами на её слова лишь тяжело вздыхал и косился на забившегося между стеной диваном полосатого котёнка, который высовывал свой тёмный нос из укрытия, только когда чуял чашку с молоком или видел миску с варёной курицей, раскрошенной на мелкие кусочки. Мик привык к новому хозяину, терпеливо кормившему его, спустя два полных месяца, перестал шипеть и кусаться — вместо этого мурлыкал и подставлял голову для ласки. Кагами тряхнул головой и опомнился, когда Акира без стука распахнула дверь очередной палаты — и увидел, что это была вовсе не палата, а комната отдыха, пропахшая крепким чаем и печеньем. — Вижу, что вы ужасно заняты все, — щуря по-волчьи глаза, сладко заговорила Акира. — Нет, что вы, госпожа, — залепетал самый младший помощник, с отметинами клана Инузука на щеках, возле его ног устроился пёстрый щенок с пятном на макушке. — Мы... у нас только начался перерыв, а у сестры Шиори сегодня, можно сказать, юбилей... вот все мы и решили отвлечься на праздник, всего на полчаса, не дольше, госпожа Акира. — А ну все за работу, — нарочито ласково проговорила Акира с улыбкой, — и ты, Шиори, могла бы оставить своё панибратство за кулисами, у вас серьёзная работа. Вы ведь медики, пусть и лечите не людей, — она проследила за тем, как почти все бросились врассыпную, кроме самой сестры Шиори. Та не двинулась с места, придерживая блюдце и чашку. — У тебя найдётся, думаю, время для одного пациента. Не так ли? Сестра Шиори уступала в возрасте Акире, это было заметно по вечному румянцу на её крапчатых щеках с клановыми отметинами, по пухлым, совсем девичьим губам, по огоньку в светло-зелёных глазах с узким зрачком. У правой её ноги устроился маленький чёрный пёс: мохнатый, сомкнувший плотно челюсти, но расчёсанный идеально. Сестра Шиори носила белый больничный халат, по правую сторону от неё лежала тонкая бежевая папка с надписью «Новые методики лечения чесотки обыкновенной». У сестры Шиори, несмотря на миловидное лицо, были редкие тёмно-русые волосы, которые она явно не умела правильно зачёсывать и за которыми не умела ухаживать; ростом она немного превосходила Кагами, который бросил взгляд на её пухлые руки, толстые пальцы. Он узнал её. Они пересекались по праздникам и при случайных столкновениях на рынке или в лавках, пусть и не так часто, чтобы знать, что она представляла из себя внутри, а не только снаружи. Она была особенно частой гостьей в клубе настольных игр... Акира постукивала ногой, как если бы виляла раздражённо хвостом, щурилась, выражая своё недовольство не только позой, но и кривой ухмылкой. Сестра Шиори хотела начать свои оправдания, но тут же остановилась, когда заметила Рики, и отставила блюдце с чашкой в сторону, округлив от удивления глаза. Она даже приподнялась с места, но потом быстро села. — Это же... — пробормотала сестра Шиори, — лисица? — Лисица, — кивнула Акира, — ей нужна помощь, судя по всему. — Боже, конечно, — та спохватилась, захлопотала по всей комнате, потянулась за перчатками, потом встрепенулась, — ам... мне бы сначала её осмотреть, могу ли я?.. — Все вопросы к парню, — Акира отступила в сторону, лохматый серый пёс последовал за ней, наморщив грубый нос. — Разбирайтесь вместе, так будет, наверное, правильнее. Эта лисица, — она подняла руку, опустила её и вздохнула, — монстр, и не смотри, что мелкая. — Вы что же, не останетесь, госпожа Акира? — уточнила сестра Шиори. — Вы могли бы... ваша собака?.. — она вдруг запнулась, снова смотря на лисицу. — Это укусы, я вижу?.. — Это она погрызла старого Джерома, — Акира по-дружески хлопнула по плечу Кагами, слегка его сжала: — Наш вездесущий Хокаге наверняка в курсе существования этой лисицы, раз его ученик притащил её в деревню. Думаю, она какая-то особенная... я-то о них слышала не так много, а вот он, — она отстранилась, — он-то у нас как настоящая библиотека, как проклятущий апокриф, — Акира усмехнулась, присвистнула, развернулась на пятках и бросила напоследок: — Что же, разбирайтесь, детишки. Кагами не стал её разочаровывать и говорить, что Тобирама-сенсей не стоял за всем этим. Дверь за ней закрылась. Пока Рики подозрительно нюхала воздух, Кагами так и остался стоять на месте, краем глаза осматривая самую обычную комнату отдыха, выполненную в нежно-оранжевом цвете. Там были мягкие тёмно-синие пуфики, круглый стол с тонкими ножками, ваза с фруктами: яблоки, груши, апельсины, даже бананы, привезённые из далёких южных уголков. Страна Ветра, может, и придерживалась позиции нейтралитета в масштабной материковой войне, зато её торговцы сновали всюду, совали носы в любой угол, в любой остров, всё плели свои сделки, точно тутовые шелкопряды. От них мало кто избавлялся, ведь это было невыгодно многим аристократам, а сами караванщики и морские купцы балансировали на границах милости и немилости, привыкшие к тому, что к ним относились как к пчёлам: с вежливостью на свету и пренебрежением в тени. Кагами посмотрел на платок, висевший на спинке стула: дорогой, из шёлка, с орнаментами, такой персиковый, с пурпурными цветами. Ещё он заметил брошку в форме пустынного цветка, фиолетовой вербены; она переливалась при солнечных лучах на столике, слегка прикрытая колодой рассыпанных карт кой-кой, самых простых, их продавали на каждом углу за звонкую монету. Платок и брошка. Тот, кто дарил подобные подарки, явно не жалел ни денег, ни сил, чтобы произвести нужное впечатление... Сестра Шиори поняла, что привлекло внимание Кагами, парой минут позднее, так как слишком долго рассматривала застывшую кровь на лисьей холке и других участках белой нечёсаной шерсти: на лапах, боках, спине. Рики показывала клыки и смотрела тяжело своими тёмно-серыми недоверчивыми глазищами. Кагами снова потянулся к ней, чтобы как-то успокоить, но лисица в ответ на его жест прижала уши к затылку, заворчала и села возле крайнего пуфика, изучая с прищуром то его, то сестру Шиори в белом халате. — Мне бы осмотреть её, — осторожно проговорила сестра Шиори, — издалека я этого сделать не сумею. Подержите? У неё ведь есть ошейник, тканевый, я вижу. Вот, возьмитесь за него и держите крепче, когда я начну. Лисы не любят чужих прикосновений и... — Вы будете осматривать её здесь? — перебил Кагами, вопросительно посмотрев на неё. — Нет, в Лесу Смерти, — театрально вздохнула сестра Шиори, всплеснула руками и сунула брошку в больничный халат простым движением. — Конечно же, в операционной. Здесь нет места, к тому же все инструменты тоже там... Вы слушаете меня? Кагами, засмотревшийся на платок, встрепенулся и кивнул, после чего обратился к лисе: — Рики, ты же понимаешь каждое наше слово, верно? Мы хотим помочь. Рики посмотрела на него как на круглого идиота. — Они превосходно различают человеческую речь, да, — закивала сестра Шиори и обратилась к чёрной мохнатой собаке: — Жди здесь, я ненадолго. Собака закатила глаза, но осталась на своём месте. — Но почему она не может говорить, как все остальные? — Кагами поймал свою вёрткую спутницу за тканевый ошейник, заглянул ей случайно в тёмные глаза. — Многие собаки из вашего клана на это способны, и не только собаки. Даже лягушки и змеи. Скажете, что у них больше возможностей или, может, они умнее? — Ни одна лисица не умела говорить, — сестра Шиори приоткрыла дверь, выпуская их в светлый коридор. — Вы что же, никогда не слышали о лисицах и их способностях? Я думала, господин Тобирама успел посвятить вас во все мельчайшие подробности. — Сенсей не любит всё разжёвывать, — Кагами нашёл в себе силы не утонуть в собственных мыслях сейчас — Рики ему этого не позволяла: всё пыталась вывернуться и тявкнуть на всю больницу. — Может быть, вы расскажете? — Я ждала этого момента не один год, — она расстегнула последнюю пуговицу, возле горла, на своём халате, — никто не верил, что призывные лисы ещё остались, а я верила... Нет, они не умеют говорить, хотя способны как-то поддерживать связь с теми, кто заключил с ними договор... но это всегда было большой тайной призывающих лис. — То есть как? — Кагами шёл по широкому коридору, Рики перестала вырываться. — То есть так, — сестра Шиори шествовала впереди, мелко перебирая ногами. — Хотела бы я знать их секреты, но призывающие всегда уносили их с собой в могилу... Однако мне известно, что лисы отличаются от других призывных животных своим капризным нравом: заключить с ними контракт — это полбеды, нужно постоянно оправдывать их ожидания... Зато они очень способные ищейки, могут потягаться в этом с собаками! — Надо же, — скучающе поддерживал разговор Кагами. — Никогда бы не подумал. — Да-да, так и есть, — многозначительно кивала сестра Шиори, вынимая из кармана ключ. Они остановились у белой двери с надписью «Операционная» и ниже припиской: «Не забывайте мыть руки при посещении, чистота — залог здоровья», и сестра Шиори открыла её секундой позднее, пропуская Кагами с лисицей вперёд, в хорошо освещённое просторное помещение с металлической платформой в самом центре. Здесь висели подробные схемы внутренних органов собак, резко пахло нафталином, склянки поблёскивали на солнце, как будто хранили в себе бриллиантовую пыль, на гвоздях висели запасные халаты, сумка с медицинскими перчатками, маски, на столах были разложены инструменты: скальпели, ножницы с тонкими лезвиями, щипцы, бинты, вата, баночки с нашатырём, с травяными настойками для обеззараживания ран... Весь больничный дух сошёлся в этой комнате клином — а мимо неё, по коридорам, бегали другие врачи-ветеринары, ездили, поскрипывая колёсами, каталки, поднималась суета. Сестра Шиори мыла руки в раковине, когда Кагами закрыл за собой дверь и отпустил тканевый ошейник, позволяя лисице осмотреться и забиться в дальний угол, под второй раковиной, смотря с дикостью на инструменты и белый халат, маячивший на другом конце операционной. — Вы уже заключили с ней договор? — спросила как бы между прочим сестра Шиори. — Что? — Кагами прислонился спиной к стене. — Нет, я не заключал никакого договора. — Странно, — сестра Шиори надела перчатки и переставила пару склянок, — она явно выбрала вас в качестве своего человека. Иначе она бы за вами ходить не стала, это ведь очевидные вещи, — она потёрла руки и прищурилась. — Но я правда не ожидала, что она выберет себе кого-то из вашего клана... — Почему? — Кагами приблизился к платформе и жестом подозвал к себе Рики, но та не сдвинулась с места, только дальше залезла в своё укрытие. — Потому что в своё время они исчезли по вине Изуны и Мадары Учиха, — сестра Шиори грустно улыбнулась, поправив медицинские перчатки, — говорят, их прибежище в тот день горело долго, а всех найденных лис перебили. Сейчас, видимо, они восстановились, или... — Или? — Кагами выждал момент, предприняв ещё одну попытку позвать Рики. Ничего не вышло. Он вздохнул и потёр глаза. — Или эта лисица — последняя из призывных лисиц. — Сестра Шиори наблюдала за лисицей так, словно видела перед собой духа, присела на корточки и тоже попыталась привлечь её внимание. — Утверждать не стану, правда это или нет, но надеюсь, что она не последняя, иначе это такая потеря, они приносили своим шиноби сплошную пользу. Я бы на вашем месте долго не думала и заключила с ней договор. Кагами свистнул, и Рики шевельнула ухом. — Она напугана? — спросил он, когда лисица упрямо легла под раковиной. — Нет, скорее играет с нами, — сестра Шиори усмехнулась, — этого следовало ожидать. Поднявшись, она открыла шкафчик и достала оттуда коробочку с жирной надписью «Сахарные косточки», потрясла её и положила перед раковиной белую тонкую кость, напоминавшую фалангу пальца. Рики облизнулась, но не сдвинулась с места. — Я смогу залечить твой старый перелом, — сказала сестра Шиори, — и ты больше не будешь хромать и страдать от него. Разве тебе не хотелось бы этого? Рики тяжело вздохнула, подняв на неё глаза, перевела взгляд на стальной поднос с инструментами, потом — на Кагами. Смотрела на него долго и очень внимательно. — Она ждёт твоей команды, — догадалась сестра Шиори, — скажи что-нибудь. — Рики, ко мне, — Кагами вспомнил простейшую собачью команду, но Рики наморщила нос, оставшись на месте. Будто спрашивала всем своим видом: «Ко мне? Серьёзно?». — Не могла бы ты подойти сюда, — предпринял ещё одну попытку он. — Пожалуйста? Рики тяжело выдохнула, поднялась, выбралась из-под раковины и, сильно прихрамывая, приблизилась к платформе, встала на неё. Сестра Шиори мгновенно потянула к её холке руки, ладони её стали излучать целебный зеленоватый свет, в свою очередь раны, нанесённые собачьими зубами, быстро начали затягиваться, от них не оставалось ни следа, на шерсти застыла лишь тёмная кровь, как разлитая киноварь на снегу. Скучающий взгляд серых лисьих глаз был направлен на окно без занавесок, конкретно на маленький коричневый флакон с простым иероглифом «Медицинский спирт». Вся операционная напоминала снежный январь, только вместо сугробов была белая мебель, вместо свежести — ароматы новых бинтов, а вместо хруста под ногами — мерное гудение высвобождаемой чакры. Кагами, наблюдавший за процессом со стороны, непроизвольно вспоминал то, как лисица льнула к Тобираме-сенсею, и всё спрашивал себя: откуда тот знал её имя, откуда знал про призывных лисиц и откуда между ними возникла невидимая связь — как между старыми товарищами? Эти вопросы зудели в его голове, пробуждая желание докопаться до истины. Рики, занимавшая металлическую платформу, не шевелилась: стояла спокойно и непринуждённо, позволяя своим боевым ранениям окончательно исчезнуть. Когда с этим было покончено, сестра Шиори переключила всё своё внимание на повреждённую лапу — её чакра загудела громче, света стало больше, а между тёмными бровями пролегла заметная складка. Она очень неутешительно покачала головой, когда зелёное свечение иссякло, и бросила быстрый взгляд на поднос с инструментами — скальпелями, хирургическими пилами, пинцетами, ватой... и Кагами понял, почему. Рики тоже уловила перемену настроения, вильнула хвостом. — Кости в самом деле срослись неправильно, — проговорила сестра Шиори спустя секунду. — Их придётся ломать и заново сращивать, — она помолчала. — Я сделаю всё под наркозом, она даже ничего не почувствует. Понимаешь, Рики? Это не будет больно. Рики недоверчиво сощурила глаза, однако с места не сдвинулась. Наркоз. Кагами не раз слышал, что в кругах медиков совсем недавно появилось это чудесное средство: «Закрыл глаза с переломом, а открыл — уже в гипсе». Теперь переломы пугали многих не так, как раньше... О, он помнил, каково это — когда в полном сознании вправляли кости или сращивали трещины: жгучая боль, каждое прикосновение — это удар молнии, вспышка, от которой темнело в глазах, зубы впивались в сдавленную между ними палку, чтобы изо рта не вырвался крик, был ещё хруст, хруст, от него что-то щёлкало в барабанных перепонках. Данзо повезло. Кагами — нет. Несколько лет назад о наркозе даже не помышляли, всё делали наживую, тогда же, в детстве, Кагами сломал обе руки — а потом терпел, скрипя зубами, то, как его избавляли от переломов... Единственное, что не менялось — это онемение пальцев, гипс и раздражение на коже. На лисьей острой морде отчётливо читалось недоумение. Рики явно впервые слышала слово «наркоз», от этого заметно забеспокоилась, переступила с лапы на лапу, но не попыталась никуда спрятаться, даже когда сестра Шиори закопошилась в стороне, среди ящиков и белых шкафчиков, загремела склянками и всё проверяла шприцы — брала что поменьше. Только при виде острой иглы Рики напряглась ещё сильнее, зажав хвост между задних лап. Ломали кости всегда мучительно. — Вы знаете, сколько ей лет? — поинтересовался Кагами, пока сестра Шиори набирала в шприц прозрачную жидкость. — Больше двадцати, — отчеканила та, — зубы её выдают, да и общее состояние тела... Молодые лисы даже двигаются не так. Сестра Шиори щёлкнула пальцами по шприцу, выпустила весь воздух из него и сделала шаг к стальной платформе. — Это будет не больнее укуса комара, — заверила она, мягко перехватила лисью холку и ввела иглу под светлую кожу. Секунда — и всё средство иссякло из шприца, а сам шприц полетел в мусорное ведро. — Она заснёт в течение нескольких минут, это обычно бывает быстро, — сестра Шиори подтянула перчатки, потёрла руки, — можете выйти, она никуда не сбежит. Я позову, когда всё будет готово. И ещё! Сестра Шиори метнулась к шкафу, вытянула оттуда записную книжку в тонкой серой обложке и всучила её Кагами в руки. Он развернул первую страницу и прочитал про себя: «Исследование призывных лис, автор — Инузука Шиори». — Почитайте, это может вам помочь разобраться, нужен вам подобный призывной зверь или всё-таки нет, — она вернулась к платформе, где Рики удобно улеглась, свернувшись клубком, веки её то поднимались, то опускались. — Я бы не отказалась. Бросив последний взгляд на лисицу, Кагами, сжимавший журнал в руках, покинул операционную, побродил в коридоре, отыскал стулья, на которых уже сидела пара парней, тоже из клана Инузука: те переговаривались между собой. Он сначала не вслушивался, однако потом различил «Второй» среди массы других слов, сказанных заговорщическим шёпотом, и насторожился, читая по губам: «Сколько уже потерь мы понесли? — сокрушался первый; у него дёргался правый глаз иногда, под верхней губой пробивались неравномерные тёмные усы, отчего он периодически чесал кожу под носом. — Я уже устал считать, честно. Больше всех, конечно, теряет сам клан Сенджу, но и в нашем квартале дома пустеют. Помнишь же Аканэ Длиннорукую? Она ещё нравилась мне и другим парням за свой острый язык в Академии, а теперь...» — «Теперь-то что? Она на фронт отправилась? — допытывался второй, он был пониже ростом, с гладким лицом, только блестел от пота его круглый лоб. — Она же вроде джоунином стала только в прошлом месяце, разве её можно было ссылать к бывалым?» — «Я видел новую могилу вчера вечером и её старика, который не отлипал от своего носового платка, — помрачнел первый, — думаю, нет больше Аканэ, как нет больше Ю, Теруо, Фуюко... чёрт побери, да почти восемь человек из нашего бывшего класса! Сразу вспоминаются байки отца об эпохе враждующих государств... думаю, раньше чувствовали всё то же самое, что чувствуем мы». — «Может быть, — пожал плечами второй, — но мы не видели ту войну, зато эта — эта война идёт у самых наших ног. Мне вот интересно, Второй вообще знает, что делает?» — «Сомневаешься, что знает? — поинтересовался первый. — Всё может быть, хотя по лицу его не скажешь, что что-то идёт не по плану, да и речи его... ты ведь слышал последнюю? Всё у него под контролем...» — «Под контролем, как же, — усмехнулся второй, потирая лоб, — будет под контролем, даже когда мы провалим всю эту войну». — «Да тише ты, — шикнул на него первый, — тот парень может ещё тебя услышать». Кагами хотел рассеять их мрачные мысли, убедить, что план действительно был, но вместо этого упёр подбородок в ладони, устроив журнал на соседнем стуле и бросив взгляд на потолок, светильники, окна, фикусы, много молодых фикусов. Коридор был прохладным, в нём стоял тяжёлый запах пижмы и шалфея; все куда-то торопились, скулили раненые псы, перешёптывались их хозяева, на плече одного шиноби из клана Сарутоби сидел ястреб с подбитым крылом. Солнце добиралось до окон, но по большей части его заменяли лампы на потолке да светлые стены. Напротив двери в операционную сидела рыжая девушка, явно из клана Узумаки, на её коленях устроилась чёрная кошка с перебинтованным боком. Кагами несколько минут пытался прислушаться к тому, что происходило за стеной, но не слышал ничего и прикрыл глаза, пока не начал склонять голову всё ниже и ниже. Сонливость — один из побочных эффектов выпитой таблетки, к тому же этому способствовала ночь, проведённая за рабочим столом. Мысли только-только начинали медлительно переползать из одного угла внутри черепа в другой. Через полчаса они уже копошились там, словно домовые мыши. Медиков в ветеринарной больнице осталось не так много: большую их часть перевели в госпиталь. Туда переводили всех, кто умел исцелять, и не имело значения, кого: морскую свинку или человека. Так прошло ещё двадцать минут, ещё час или полтора часа... Кагами сбился со счёта, перебирая свои мысли, точно замаранное бельё. Затем он открыл журнал от нечего делать и вчитался в первое предложение: «Лиса — это крайне специфическое призывное животное, — было выведено узловатым неясным почерком. — Множество веков они скрывались от людей, отгораживались как могли, и только позднее, в эпоху враждующих государств, Юми из клана Хьюга сумела договориться с лисьим родом о взаимовыручке. В обмен на помощь заключивший с ними договор человек обязан был оберегать Медную Долину, о существовании которой спорят до сих пор, и хранить многие тайны. В основном о способностях лис ходят лишь слухи. Одним из них была информация о том, что связь с лисами продлевала жизнь, но это всего лишь домыслы, коим нет доказательств, ведь ни один призывающий никогда не распространялся о подобном. Почвой для этих мыслей стали сплетни о том, что Юми прожила более ста лет: её видели в городах тогда, когда всё её поколение уже давным-давно покоилось в земле, — Кагами вчитывался всё внимательнее. — Лисы — прекрасные ищейки, могут следовать за запахом долгие и долгие дни, а те, кто с ними сталкивался в бою, не раз отмечали, будто они способны разделять чакру со своим хозяином при необходимости. Последний призывающий по имени Рейзо был тому ярким доказательством». — Эй, — кто-то хлопнул Кагами по плечу, — ты заснул, что ли? — А, нет, не заснул, я просто медитировал, — Кагами встрепенулся и поднял глаза вверх, едва не выронив журнал с каракулей в форме чёрного лиса. — А вы?.. Перед ним возникла отдалённо знакомая девушка, может быть, ровесница, а может, старше на год-два; она поправила резинку, державшую высокий хвост на макушке, у неё были пронзительные тёмно-зелёные глаза, чистое лицо, родинка на правой скуле, носила она тёмно-серую накидку клана Нара с символом на простой застёжке, за спиной у неё висел рюкзак, набитый чем-то доверху, её силуэт отбрасывал чёткую густую тень на тёмно-коричневую плитку, вымытую совсем недавно. В больнице, в извилистых проходах, её появление заставило болтавших на другом конце парней замолчать, теперь один из них достал сушёные палочки, посыпанные кристаллами соли, поделился ими со своим товарищем, и они вместе, пожёвывая свою скромную закуску, заговорили о другом: о своих собаках, которых забрали уже два часа назад в свободную комнату. Кагами опустил взгляд, рассматривая изношенные сандалии девушки из клана Нара — а та осмотрелась по сторонам, после чего, заметив, что на неё обратили внимание, улыбнулась, почти умело скрывая за губой кривой клык с левой стороны, и поправила лямки тяжёлого рюкзака, от веса которого её слегка клонило вперёд. Кагами пытался вспомнить её имя несколько секунд, но память дала брешь. Видимо, это не укрылось от чужого взгляда. — Ёру, — представилась девушка, оглянувшись на затихших парней в далёком углу, — Нара. — Мы разве знакомы? — Кагами пытался вспомнить. — Прости, не припоминаю. — Нара Ёру, твой товарищ на будущей миссии, — она наклонила голову ещё немного. — Что ж, приятно познакомиться, Учиха Кагами, надеюсь, мы сработаемся, — она сверкнула глазами, почти весело, похлопала себя по многочисленным карманам на штанах, достала оттуда пару самокруток и протянула одну Кагами: — Куришь? — Не курю, — Кагами покачал головой, — но пробовал. — Не понравилось? — Ёру защёлкала старой зажигалкой, взяв в зубы самокрутку. — Или аллергия на табак? — Скажем, не понравилось, — Кагами поперхнулся, когда почувствовал дым, — здесь разве можно курить? Всё-таки больница, пусть и не людская. Они, конечно, могут таскать сюда всякую всячину, но табак... наверное, это лишнее. — Они сюда могут хоть слона завести, а табак нельзя, нэ? — Ёру затянулась, а затем затушила самокрутку кончиками загрубевших пальцев. — В любом случае я тебе напомнить кое-что пришла: ты уже опаздываешь на экзамен, — она вытянула из кармана ручные часы, красивые. — Уже на полчаса. — Экзамен? — Кагами подпрыгнул на месте. — Экзамен! Проклятье, от меня же даже мокрого места не останется, если Тобирама-сенсей... — он запнулся, представив гневные бордовые глаза и кривую усмешку на бледном лице. Сестра Шиори, расплывшаяся в довольной улыбке, выглянула наконец из операционной, потирая ладони. — Я закончила, — почти отрапортовала она, — но Рики пока ещё под наркозом. Пусть придёт в себя. — Не могли бы вы за ней присмотреть? — Кагами пытался соображать быстро, но часто забившееся сердце мешало ему. — Мне уже надо спешить. — Конечно, — сестра Шиори охотно согласилась, забирая свой журнал, — она будет здесь в безопасности. — Спасибо, — пробормотал Кагами, но сбился, когда почувствовал, как чужая рука сомкнулась на его запястье. — Идём, — Ёру не слишком настойчиво, но ощутимо потянула его за собой, пока парни из клана Инузука снова зашептались, бросая взгляды им в спину. — Если не доведу тебя до экзаменационной комнаты, дядя Раден с меня шкуру спустит. Понимаешь? — Как же тут не понять, — Кагами вяло улыбнулся, — я примерно в том же положении. — Точно, — усмехнулась Ёру, — и я даже не знаю, кто хуже в ярости: мой дядюшка или твой наставник. Они вместе вылетели из больницы, затем из клана Инузука, затем — пробежали мимо улицы, которая вела к городскому фонтану, и в несколько прыжков оказались на ступенях Академии, ирисы поприветствовали их склонёнными от ветра головами. В затихших коридорах между кабинетами эхом расплывались их шаги. С осуждением на них смотрела длинная доска почёта, список учителей, какие-то награды, ленты, галерея детских рисунков... Стены покрывала бледно-голубая, как морская пена, краска, в светлом углу, возле столика с аквариумом, вился прекрасный здоровый стефанотис лилового цвета, источавший сладковатый аромат, какой источали обычные лилии. Кагами торопился, мимо него мелькали таблички на дверях, один раз они с Ёру столкнулись со стайкой молодняка, который толпился возле уборной. Происходил обмен шпаргалками. Твёрдой рукой на входе в нужный кабинет было написано большими буквами: «ЭКЗАМЕН». Кагами уже знал: они войдут, и все обратят на них внимание — сдававшие экзамен и те, кто за ними следил. — Не говори ничего, — шепнула ему Ёру, — лучше молчи. За дверью находилось двадцать шесть человек, за которыми присматривали двое: один из клана Узумаки, а второй — из клана Сенджу. Завидев новые лица, они плотнее сомкнули губы и стали ещё более хмурыми, ведь их держали здесь обязательства, а не добрая воля. Одни чуунины, сидевшие за отдельными столами, скрипели карандашами, чесали затылки время от времени и бросали взгляды на наблюдателей: приход Кагами заставил их напрячься сильнее, особенно когда тот вместе с Ёру устроился на своём месте, а затем — активировал шаринган, чтобы не упустить ничего. Оплошать здесь — это верный билет в никуда. Он узнавал многих испытуемых, часть из них превосходила его по возрасту, другие получили звание чуунина не так давно, не успели ещё сакуры отцвести, на их лицах остались следы либо от бессонных ночей, либо от изнурительных будней на полигонах. Кагами видел, как шевелились губы одной девушки из клана Абураме, её карандаш был занесён над бумагой: она волновалась, она хмурилась, она сжимала и разжимала кулак свободной руки, которая лежала по левую сторону от листа с заданиями. Заметили подвох только ближе к концу экзамена. Она слишком часто наклоняла голову набок, точно прислушивалась, и поправляла высокий воротник своей кофты. Мелкие незаметные жуки, ползавшие вокруг неё, останавливались на определённых пунктах заданий выбора верного ответа. Кагами шепнул об этом Ёру, что пристроилась рядом с ним, и спустя пару секунд схитрившего чуунина выставили за дверь, несмотря на её молчаливый протест. Остальные даже не переглянулись, только сосредоточились на заданиях под надзором шарингана и трёх внимательных пар глаз экзаменаторов. Больше никто не пытался сумничать. Знали, что их бы тоже раскусили и оставили без звания. Окно кабинета было слегка приоткрыто, с улицы тянулся аромат свежей выпечки. Ворковали на крыше стайки пёстрых голубей. В коридоре мало кто проходил мимо двери, обозначенной «ЭКЗАМЕН» — ни ученики, ни учителя. На стол перед носом старшего Узумаки положили выполненный тест. Мужчина из клана Акимичи с довольной улыбкой кивнул каждому и удалился, видимо, будучи уверенным, что достоин своего положения. Он был самым первым, кто сдал. Так прошло два часа. Долгих два часа. Кагами сидел как на иголках и всё ждал окончания, время от времени смотрел на часы и на других наблюдателей, теребил браслет пальцами. Когда же кабинет покинул последний чуунин, Ёру и Кагами облегчённо выдохнули: первая растянулась на стуле, вытянув руки, а второй деактивировал шаринган. Два других наблюдателя оторвались от своих мест и скрылись за дверью. Комната почти опустела. Она завлекала свет, точно большая пепельно-серая мухоловка, только вместо мух были золотистые лучи. Большие окна с прозрачной паутинкой занавесок приглашали Кагами заглянуть внутрь, где обычно занимались будущие генины, в том числе и Чихару. Это был один из самых просторных кабинетов в Академии, который Сенджу Айуму сумел выбить для младших учеников: здесь висела широкая тёмно-красная доска, на ней остались какие-то каракули в самом низу (должно быть, кто-то побаловался с мелом до начала экзамена), по обеим сторонам от неё стоял декоративный карликовый гранат, его красные цветы напоминали детские румяные от касаний мороза щеки. На рабочем столе не осталось ничего лишнего. Подставка с карандашами, пара книг в зелёном переплёте... Кагами сверился с часами, а потом озадаченно покосился на Ёру, которая достала из-за пазухи пару купюр, лизнула большой палец и принялась пересчитывать их. Снова и снова, будто тасовала карты кой-кой. — До следующего теста у нас есть в запасе полтора часа, — Ёру шелестела деньгами старого образца, ими уже не пользовались шестнадцать лет, если не больше. — Тебе бы поговорить ещё с госпожой Цуру, она должна тебе выдать это, — она указала на повязанную на плече ленту. — Символ наблюдателя, чтобы ты не потерялся. — Она... — Кагами осмотрелся, — я её найду. — Искать не нужно, — издала лёгкий смешок Ёру, — просто зайди в её кабинет, белая дверь, табличка с её инициалами, и смотри не заблудись по дороге, а то мне будет не от чего от тебя спасать, — она отсалютовала ему. — Ну, иди с миром. Можешь, к слову, ещё захватить мне что-нибудь пожевать? В Академии на днях открыли буфет. Там бывают такие вкусные моти с мятой... — Я не брал с собой денег, — Кагами не стал говорить, что у него и кошелька-то не было. — Я могу одолжить, — она сунула пачку старых купюр обратно, а затем вынула другую, отсчитала ровно двадцать рё и подмигнула ему, протягивая их, — этого должно хватить. — Прости, но ты же сама сказала, что госпожа Цуру меня ожидает, — Кагами зевнул. — Сказала, — кивнула Ёру, всё ещё протягивая деньги, — но буфет будет по пути. — Почему бы тебе самой туда не сходить? — уточнил Кагами. — У нас есть время в запасе. — У тебя есть время в запасе, — поправила его Ёру и всё-таки вручила деньги, — а мне нужно предоставить полный географический анализ, иначе дядя Раден с меня так просто не слезет, — она достала из сумки карту, на которой была изображена территория страны Дождя и страны Реки. — Порой это бывает хуже пытки, я ведь не тот человек, которого устраивают рамки. — Временные? — Кагами сунул деньги в другой карман. — Любые, — усмехнулась Ёру, уткнувшись в карту. — Так... значит, на севере их границы... Кагами вышел из кабинета, где совсем скоро начался бы другой экзамен, в длинном коридоре его встретила шушукавшаяся толпа: это были чуунины, которые сверяли ответы друг друга, их взгляды обратились в сторону Кагами, и они зашушукались сильнее, только пальцем в него не тыкали. Он комкал в кармане бумажку с черновиком (строки мялись под его пальцами), торопился, двигался прямо и быстро, читая табличку за табличкой. Здесь было много зелени, много цветов и декоративных деревьев, а ещё в одном углу сдвинули старые парты из экзаменационных комнат. Их пока не успели убрать, и младшие ученики, ровесники Чихару, занимали то их, то подоконники. У пары мальчишек было по банке, в которых копошились пойманные синие бабочки, они, как торгаши, набивали цену: «Три моти за бабочку, или можете сами себе таких наловить!» — «Да это же грабёж!» — «Если ты нищеброд, это не значит, что остальные такие же. Так кому нужна бабочка? Кому?» Кагами вдруг чувствовал их взгляды на себе и молился, чтобы Чихару не остановила его на полпути. Он скользнул за очередной угол и носом стукнулся о внезапно открывшуюся дверь. Охнул и зажмурился, потирая вспыхнувшую болью переносицу, и тут же услышал сдавленный смешок, быстро распахнув глаза. В светлом кабинете с большими окнами сидела женщина на высоком стуле, русые волосы, с сединой у корней, доходили ей до плеч. Она щурила пепельно-серые глаза, слишком жирно подведённые тушью, на шее её прослеживалась небольшая припухлость — зоб. Это была Сарутоби Цуру — директор Академии, в кабинете которой невыносимо сильно пахло спелыми абрикосами. Кагами ещё раз потёр переносицу и сделал шаг вперёд, когда Цуру, странно поджав губы и ошпарив холодным взглядом, подозвала его к себе жестом. На квадратном лице из-за плотных щёк, на которых высыпались частые веснушки, нос казался совсем коротким. Из украшений Кагами заметил серьги-капли с гранатом в её ушах, растянутых от тяжести. Её форма состояла из строгой серой кофты-водолазки и чёрной свободной юбки до самого пола. Рукава Цуру закатала до локтей, не скрывая на правом запястье след от выведенной татуировки — там, должно быть, раньше красовалась ошибка молодости, возможно, имя возлюбленного, с кем они в конце концов разошлись. Кагами опустил взгляд ещё ниже и остановился у огромной картотеки, которая напомнила ему о картотеке в кабинете Тобирамы-сенсея... Он тряхнул головой и сумел поднять глаза опять, сталкиваясь с тяжёлым взглядом не самой последней по влиянию женщины. Они смотрели друг на друга десять долгих секунд, а после Сарутоби Цуру вздохнула, указала на стул напротив своего стола, изящного, с резьбой, со стопками бумаг, чашками и счётами, с самодельным маятником, там же лежали классные журналы, карандаши, ленты, печати, стоял стакан с молоком. Два громоздких шкафа склонялись по обе стороны от стола, точно тёмные телохранители, отбрасывавшие жуткие тени. Каждая полка ломилась от справочников и книг, свитков и папок. По коридору пробежала стайка младших учеников. — Мне нужно сказать это вслух? — вздёрнув бровь, прошептала Цуру. — Садись, Кагами. — А, да, конечно, — Кагами быстро устроился на стуле, — вы хотели меня видеть? — Да, хотела, — Цуру сцепила пальцы в замок, — мы обсуждали с господином Хокаге твои задания на сегодня, особенно сильно он пожелал, чтобы ты, Кагами, занялся уборкой нескольких классных комнат, после проверки джоунинов, естественно. — Я помню, смоляные жвачки, — Кагами попытался улыбнуться, но от одного воспоминания о Тобираме-сенсее его бросало в холод, он сильнее стиснул листок с песней в кармане. — Сенсей больше ничего не говорил? — Когда господин Хокаге узнал о нашествии крыс, он решил назначить тебя в качестве нашего... можно сказать, стороннего помощника, — госпожа Цуру прищурилась, — уверена, ты сможешь за короткое время помочь нам лучше, чем другие, с твоим острым зрением отыскать их гнездо не составит труда. — Прикрыв рот ладонью, она громко прокашлялась, потом продолжила: — На самом деле я бы лучше отправила ищейку из клана Инузука, но не мне оспаривать решения господина Второго. Кагами кивнул. — В таком случае я тебя больше не держу, Учиха Кагами, — прошептала госпожа Цуру, — я рассчитываю на твою полную отдачу и сознательность. Ступай, у тебя ещё есть время до начала экзамена. Можешь пока осмотреться, Академия у нас немаленькая, — она придвинула красную ленту с иероглифом «Экзамен»: — Не забудь про неё. Кагами снова кивнул, повязав опознавательный знак на плечо. — Дверь можешь не закрывать, — продолжила говорить шёпотом госпожа Цуру, — после тебя ко мне ещё должны зайти несколько человек. В том числе и... — она замолчала и улыбнулась красивой белозубой улыбкой, когда в коридоре появился Айуму. — Сенджу Айуму, с каких пор ты начал опаздывать на наши с тобой совещания? — Простите, я только-только назначил отработки и решил дать детям перерыв, — Айуму мягко улыбнулся. — Вы и сами знаете, что эти тесты для них весьма утомительны. — С другой стороны, они принесут результаты, — госпожа Цуру притянула к себе синий журнал, взялась за кисть. Айуму остановился возле шкафа и с подозрением взглянул на Кагами, который отчётливо чувствовал разницу в росте между ними, но никак не показал ни жестом, ни взглядом, что его это волновало, только улыбнулся. Тобирама-сенсей был выше. Они поприветствовали друг друга вежливыми кивками и разошлись, но Кагами ощущал между лопатками, как взгляд тёмных глаз сенсея Чихару провожал его до самого поворота. Кагами свернул во второй раз: в этой части коридора ученики не носились, не визжали, учителей с папками, бумагами, журналами тоже не было, — и вынул из кармана скомканную песню, пробежался по ней глазами, вылавливая между исправлениями слова. Он не стал проговаривать ничего вслух — просто мычал тайком нужный мотив, который звучал у него в голове легко и ненавязчиво вместе с флейтой. Даже закрыл глаза на мгновение на припеве — и сразу пожалел об этом. В него врезалась девушка, вылетевшая из ближайшего кабинета, она пошатнулась, споткнулась ещё раз, охнула и зажмурилась, уже падая вниз... но Кагами успел её подхватить. Только все бумаги, которые она тащила, разлетелись в разные стороны, точно испуганный журавлиный клин: часть долетела до самого окна, часть угодила прямо в ведро уборщика, возившего серой тряпкой по полу. Ужас и паника отразились в лучистых тёмно-фиолетовых глазах незнакомки, когда она, позабыв о всякой вежливости, кинулась к ведру, бормоча: «Нет-нет-нет, там же доклады! Доклады!..» Её холёные загорелые руки спасали из мыльной воды тексты, строки превращались в чернильных пиявок, иероглифы расплывались, исправления также обесцвечивались, теряли всякий смысл. Кагами тоже бросился вперёд, когда понял, что больше не сжимал песню в своих руках — листок затерялся среди кучи других бумаг. Он в растерянности перебирал страницу за страницей в надежде отыскать собственную. «Всё безвозвратно испорчено, госпожа Цуру меня убьёт... или господин Айуму... Я покойница», — неутешительно заключила девушка и звучно шмыгнула носом, уже не так активно подбирая клочки своего труда с пола. Кагами по очертаниям отыскал песню и сунул её, не глядя, обратно в карман, облегчённо выдохнув. Только после этого он наконец обратил внимание, что несчастная душа обладала лицом простым, почти миловидно-крестьянским, осыпанным мелкими веснушками, слегка подпалённым ярким летним солнцем, однако совершенно белые волосы намекали на то, что её родословная линия не ограничивалась двумя-тремя предками из знатного клана, оказавшихся там по любви или из-за случайных обстоятельств. Длинный заживший шрам пересекал её правую скулу. Уборщик тоже присоединился к ним, оставив швабру в ведре. Общими усилиями стопку докладов и тестов удалось собрать. Только после этого незнакомка покрылась заметным румянцем и бросила короткое: «С-спасибо». Руки у неё мелко дрожали, когда она начала скрупулезно перебирать найденные кусочки своей работы, всё бормоча фамилии, жмурясь, пересчитывая листы. Кагами предположил, что она была учительницей младших классов, вероятно, начала работать недавно. Суетливая. — Мне... я... — заговорила девушка, затем поджала губу и вытянула тонкую руку вперёд, освободив её от бумаг. — Благодарю за помощь, меня зовут Хатаке Юрико, я учитель младших классов, новый учитель, я в Академии преподаю недавно, третий месяц, — у неё в самом деле были фамильные седые волосы и заострённые черты лица. — Как зовут вас? — Учиха Кагами, — Кагами кивнул и попытался приветливо улыбнуться, — простите, я вас сбил. Вы куда-то торопились, да? — На самом деле нет, — Юрико ещё раз опустила взгляд на свои бумаги, — я как раз направлялась в буфет, там за чашечкой напитка из айвы можно проверить много тестов, я уже привыкла так делать, но обычно со мной бывают другие учителя, тоже из моего потока, но сегодня они заняты, — она плотнее прижала стопку тестов к груди. — А вы куда-то спешили? Простите, не хотела нарушить ваших планов. — Нет, не спешил, — Кагами потёр затылок, — я тоже направлялся в буфет. — Там славные пирожные продают сегодня, — поделилась с ним Юрико, заправив за ухо белую тонкую прядь. — С напитком из айвы они, к сожалению, не сочетаются, но зато это бесплатно, иначе... Дети его любят. — Иначе случилась бы самая масштабная революция за всю историю Академии, — Кагами решил разрядить обстановку, и это сработало: напряжённая Юрико вдруг тихонько хихикнула, спрятав этот смешок за слоем бумаги. — Вы можете присоединиться ко мне, — предложила Юрико. — Если у вас есть время. — Не думаю, что я смогу помочь с проверкой, — Кагами почесал затылок, — но от бесплатного напитка не отказался бы. Друг бы назвал меня халявщиком... и в этом он не ошибся бы, — он окинул взглядом пока ещё пустой коридор. — Я думал, здесь будет больше людей. Что-то случилось? — Вчера был большой тест для многих групп младших учеников, — начала пояснять Юрико, снова поправляя листы бумаги в стопке, — а сегодня господин Айуму согласно программе организовал занятия на улице, практические занятия. Она двинулась вперёд, в сторону большой тройной арки, по правую и левую сторону от которой висело два гобелена с изображением битв давно позабытых прошлых эпох, изученных поверхностно на исторических занятиях. «История, — как любил повторять отец, — это не просто прошлое, но и настоящее с будущим, просто под другой призмой. Всё повторяется». Гобелены тоже повидали достаточно: на краях остались следы от огня и тёмные пятна — может быть, брызги крови. Кагами раньше их не видел. Должно быть, повесить их решили совсем недавно — была ли это воля госпожи Цуру? Буфет выглядел как просторная столовая с длинными деревянными столами и скамейками; ближе к запасному выходу располагалось место для персонала, подносов, ёмкости для еды, свёрнутых бенто; расставленные стаканы блестели начищенными бочками от солнечных прикосновений. Там же были полки с выпечкой, горстями конфет. Судя по насечкам и перепискам на столах, сюда приходили часто во время перерывов между занятиями, а сейчас всё пространство занимала вынужденная торжественная тишина, переговаривались лишь четыре женщины: две пухлых, одна щуплая с острым подбородком и ещё одна ни то ни сё. Они проводили двух посетителей знающими долгими взглядами, трое скрылись на кухне, а последняя, самая худая, осталась на раздаче. Юрико присела за самый дальний столик, поближе к большому окну, откуда в буфет проникал свет. Он падал на её загорелые руки и страницы. Кагами опустился на скамью напротив. — А чем вы занимаетесь? — полюбопытствовала Юрико, схватив карандаш. — Вы тоже будущий педагог? Вас прикрепила госпожа Цуру к какому-то классу? — Что? Нет-нет, — покачал головой Кагами, бросив взгляд на стаканы, — я здесь по другому поручению... — Вас назначила не госпожа Цуру? — уточнила Юрико, и было в её взгляде нечто такое, от чего Кагами хотел поёжиться; это проскользнуло всего на секунду, а отточенные чувства забили тревогу, но потом всё затихло: перед ним сидела обычная девушка-преподаватель, ничуть не отличавшаяся от остальных. И глаза у неё действительно были фиолетовыми. — А кто вас назначил? — Тобира... — он чертыхнулся, — господин Хокаге. — Надо же, так высоко, — протянула она, крепче перехватывая карандаш, — а... вы же его ученик, простите, до меня не сразу дошло, — начала извиняться она. — Я бы не стала говорить всей этой лишней чепухи. А зачем господин Хокаге направил вас сюда? Неужели в стенах Академии происходит что-то неладное, помимо нашествия грызунов? — она начинала переходить черту, слишком любопытная. — Что-то правда случилось? — Нет, ничего серьёзного, — Кагами решил не отвечать на лишние вопросы, — можете расслабиться, госпожа Юрико, всё в порядке, меня всего лишь назначили экзаменационным наблюдателем и попутно поохотиться на крыс, вы наверняка это уже слышали из сотен уст. — Просто Юрико, — поправила она его с улыбкой. — Знаете, мы точно не ожидали, что последним наблюдателем будет кто-то из вашего клана, вы уж простите за откровенность, — смущённо пробормотала она. В воздухе витал аромат сушёных фруктов и сладкой выпечки. — Обычно вы заняты в полиции. — М-да, наш клан не славится особой надёжностью в последнее время, правда? — Кагами вспомнил о разговоре с Ичиро, и опять на него нахлынули те смешанные чувства, которые он испытывал при разговоре об этом. — Но так решил господин Хокаге, не я. — Звучит так, будто это какое-то наказание, — в фиолетовых глазах было сочувствие. — Да, не каждый захочет гонять крыс по всей Академии, — Кагами отшучивался, — но я справлюсь с этим ничуть не хуже, чем ищейка из клана Инузука. Так что... — он помолчал, — в самом деле выглядит как наказание, но я не смею оспаривать его волю. — А может, он бы хотел, чтобы вы это оспорили? — Юрико удивилась. — А? — Кагами моргнул. — Почему? — Когда у одного человека в руках сосредоточена вся власть, он слышит лишь «конечно, господин Хокаге» и ни одного слова поперёк. В нашем клане, например, было несколько случаев, когда лидеры намеренно выбирали себе тех приближённых, которые могли бы возразить и высказать своё несогласие, связанное с каким-либо решением, это была обычная практика... — Юрико выглядела сосредоточенной и всё ещё взволнованно дышала, приступив к проверке тестов. — Но это всего лишь мои домыслы. — Здесь всё-таки немного иная ситуация, я... — Кагами следил, как быстро Юрико управлялась с карандашом и всё подчёркивала, вычёркивала, добавляла и расставляла отметки за выполненные или пропущенные задания. — Я не имел права возражать. — Наверняка имели, — продолжала Юрико, — о боги, неужели мне достался класс Чи. — Они так плохо справляются с теорией? — усмехнулся Кагами, поддерживая уход от щекотливой темы. — Я думал, господин Айуму обязан проверять их задания, а не вы. — Господин Айуму проверил их вчерашний контрольный тест, а это их отработка, — она мучительно выдохнула, занеся карандаш над детским рисунком собаки, вставшей на задние лапки. — Чихару опять нарисовала картинку вместо ответа. Что творится в голове у этой девочки, в самом деле?.. Но по крайней мере... — протянула она, — два ответа из десяти у неё есть, осталось проверить ещё двадцать пять. Что-то мне подсказывает, что она снова останется на отработку... — она оторвала взгляд от тестов, — вы не могли бы принести мне стаканчик? Я буду вам премного благодарна. Кагами, изобразивший на своём лице улыбку, поднялся из-за стола и направился к тумбам и контейнерам, стаканам и подносам; с обратной стороны, листая журнал, сидела на стуле щуплая смотрительница буфета, седая, цепочка с очками висела на её тонкой шее. Заметив его, она заложила нужное место в журнале и выжидательно посмотрела на протектор с таким видом, словно спрашивала: «Учителя и ученики — ладно, но что здесь забыл ты?» Из кармана её синей кофты выглядывал белый носовой платок. Тем временем Кагами забрал два чистых высоких стакана и посмотрел на дайфуку, которые разлеглись на столе в несколько бело-зелёных рядков. Он от лёгкого голода прикусил щёку изнутри, отвернувшись, и сел обратно за стол, поставив оба стакана в центр. Юрико по-прежнему возилась с отработкой Чихару: всё перечёркивала, писала внятные комментарии, которым её учили, потом потирала уставшие глаза. Она заметила напиток и приложила стакан к губам, сделав осторожный маленький глоток. Кагами тоже пригубил свой. Напиток немного кислил, но эту кислоту разбавили сахаром. Кагами любил сладкое: пирожные с бобовой приторной начинкой, с начинкой «зелёный чай», клубничные, шоколадные, с орехами, особенно с орехами, грецкими, а ещё ему нравилось молоко, йогурты. Йогурты занимали особое место в его сердце, поэтому, когда он обнаружил, что помимо стаканов с напитком из айвы здесь стояли ещё белые чашки с йогуртами, поёрзал на месте и, опустошив свой стакан, вернул его на тумбу для использованной посуды. Сам же взял щербатую чашку с йогуртом с курагой. Юрико не обращала внимания на его блуждания. Она продолжала возиться с тестами. — Я любила в своё время историю, — нарушила молчание Юрико, — точнее, мне нравилась история разных кланов: как и кто их основал, какими способностями они обладали, вы не представляете, сколько за всё это время погибло уникальных семей с кеккей генкай... — Тобирама-сенсей сказал бы, что это естественный отбор, — Кагами опять вспоминал его, на сердце лежала тень от жгучих слов, иногда, в тишине, он мог поклясться, что слышал их, снова и снова, он на самом деле думал, что удар был бы более милосердным. — Естественный отбор... — повторила за ним Юрико, — думаю, через несколько поколений ещё больше кланов исчезнут с лица земли. Например, клан Шимура. Их всех почти перебили на войне, а наш... — она помолчала, — думаю, наш клан сотрётся немного позднее, нас с каждым десятилетием всё меньше. — Ну, я бы не сбрасывал со счетов клан Шимура, — хмыкнул Кагами, — Данзо ещё жив. — Один? — уточнила Юрико. — Маловероятно, что он что-то сможет изменить. Они замолчали. Скрипел карандаш, вздыхала Юрико, ворча про себя: «Неужели так сложно запомнить всего тридцать четыре термина?», а Кагами наслаждался йогуртом, ел медленно, смаковал его — и голод слегка погас. Он осматривался по сторонам: видел, что все стены были зелёными, потолок — белым, пол — деревянным, окна — большими, чистыми, они привносили свет туда, куда не догадались установить настенные лампы. Буфет сам по себе находился на первом этаже, с подсобкой; туда на тележках привозили еду, напитки, сухие фрукты и ягоды... и Кагами чувствовал, что запах, гулявший по всему буфету, дразнил аппетит, а расставленные в идеальном порядке пирожные и конфеты вызывали его сильнее. Он краем глаза следил за работой Юрико. Она надавливала на карандаш едва-едва, её исправления выглядели ювелирными, на каждом пальце левой руки она носила по кольцу — серебряные, одинаковые, напоминавшие кожаную вязь. Богатая белая коса, напоминавшая лисий хвост, лежала у неё на правом плече. На стол опустилась тень от большого облака, скрывшего улыбку солнца своими косматыми боками. Его края опаляло золотом. Кагами бросил взгляд на часы, висевшие прямо над входом, и его прошибло холодным потом. Он опять опаздывал, на этот раз на экзамен джоунинов. Быстро распрощавшись с Юрико, пару раз озадаченно моргнувшей, он мигом передал деньги буфетчице за пару мятных моти, завёрнутых в бумагу, забросил их в рюкзак, сорвался с места, перешёл на бег и через несколько секунд ворвался в нужный кабинет. Джоунины только-только занимали места, а Ёру скучающе смотрела в окно, поигрывая старинной монетой между пальцами. Этот экзамен тоже прошёл тихо, без каких-либо осложнений, никого не выставили за дверь, никому не делали замечаний. К концу, когда многие уже разошлись, Ёру устроилась на парте, разложила на ней карту с новыми пометками и приложила кулак к щеке, критично водя пальцем по пунктиру и границам. Кагами поставил рюкзак на стол, расслабляя шнуровку. — Не забыл про моти? — спросила Ёру, делая заключительные штрихи на карте. — Я бы забыла. — Нет, я всё помню, — Кагами вернул ей сдачу и передал мятные моти, аккуратно завёрнутые в бумагу. — Какая исполнительность, — улыбнулась она, — теперь я понимаю, почему господин Тобирама выбрал тебя, а не Сабуро. Любимчик, да? — Вовсе нет, — покачал головой Кагами, закинув за плечи свой рюкзак, — всего лишь один из его учеников. — У меня чуйка на такие вещи, поверь, — Ёру хлопнула его дружески по плечу и с улыбкой выскользнула из кабинета. Кагами несколько минут сидел неподвижно, в молчании, под пение соловья, потом сунул руку в карман с песней, вынул её, развернул — и ледяная волна ужаса пробежала вдоль его позвоночника: он перепутал своё откровение с непроверенным тестом ученика по имени Хатаке Нен. Теперь оно находилось в руках у Юрико, которая явно сообразила бы, кому оно могло принадлежать. Кагами уронил лицо в ладони, затем отмер, сделав глубокий вдох и глубокий выдох, и припустил в буфет. В буфете его встретила толпа голодных учеников, которые рассматривали его с недоверием, когда он вне очереди стал выспрашивать у буфетчицы с узким лицом, куда направилась Юрико, и получил простой ответ: «Скорее всего, в четырнадцатый кабинет, она оттуда редко выходит». Ученики всё перешёптывались, будто речные камыши, глазами показывали на «странного парня», который лез без очереди и нарушал порядок, подхватывали стаканы с напитком из айвы и мчались занимать места, чтобы строить козни и выспрашивать друг у друга ответы на домашние задания, хвастать успехами в занятиях тайдзюцу и поднимать носы выше от похвалы учителей. Война тоже часто всплывала в их разговорах. Кагами шмыгнул обратно в коридор и, считая кабинеты, добрался до нужного, но внутри никого не оказалось. Он оббегал всю Академию десять раз, заглядывал в каждую комнату, но не нашёл ни следа. Затем обратился к бесполезному преподавательскому списку с номерами. «Четырнадцатый кабинет, Хатаке Юрико, — повторил он. — Если она где-то появится, то, скорее всего, там». Потом мысленно пересчитал каждую цифру, каждого учителя и вымученно выдохнул, едва не схватившись за волосы: — Я потрачу на это весь день. Он вооружился металлической негнущейся линейкой и отправился обратно к свободному четырнадцатому кабинету, ковырялся там около получаса: под столами были десятки — если не сотни — смоляных жвачек, словно их клеило несколько поколений шиноби. Старательно вычищал столы и стулья, расписанные чернилами и карандашами, с засечками, оставленными острыми лезвиями кунаев. Ещё несколько минут ему пришлось отскребать от оконных рам такие же смоляные жвачки, которыми ученики решили залепить щели. В кабинете становилось жарко. Солнце уже пылало в своём зените, нагревало стёкла, полупрозрачные шторы, ещё один круглый аквариум с гуппи, улитками и водорослями, столы, настенную доску, где ещё остались номера страниц из учебников. Кагами кое-как открыл высокую форточку, когда пот начал сбегать у него по вискам. Он присел на подоконнике и прикрыл глаза, чувствуя холодок от слабого ветра, который шевелил розы, ирисы, шумел в буковой листве. Сквозь шум с улицы прорезался отчётливый скрип, заставивший его поднять веки — это открылась дверь. На пороге стояла Юрико, сжимавшая в руках листок. Всё её лицо было рябым от румянца, а в тёмно-фиолетовых глазах скрывались тысячи вопросов. — Я вас искала, — она приблизилась к подоконнику и протянула бумагу. — Это ваше? — Наверное, — Кагами бессильно улыбнулся, двинув плечами, — это просто стихи. — Очень трогательные стихи, — признала Юрико, когда Кагами забрал песню из её загорелых рук. — Не думала, что вы станете уделять время на творчество во время войны. Не все так могут, — она отвернулась, — я бы точно не смогла. — Я бы не хотел, чтобы это стало достоянием общественности, если вы понимаете, — он скомкал песню надёжнее и решил, что, когда вернётся домой, сожжёт её. Она доставила ему только больше проблем и ни капли облегчения. — Иначе это испортит мою репутацию. — А вы не пробовали публиковаться? — всё-таки уточнила Юрико. — Я бы почитала ещё что-нибудь... если вы понимаете. — Простите, это была единичная акция, — Кагами рассмеялся, хотя смеяться не хотел. — А, — Юрико понимающе кивнула, — но если передумаете, может, поговорите с Шизукой? — Это вряд ли, — Кагами стёр дорожку пота со своей скулы. — Я пойду, Юрико, мне ещё в остальных кабинетах отскребать всю эту пакость, — он кивнул на мусорное ведро, — разве нельзя не портить общественное имущество, не понимаю... Хотя, наверное, я бы тоже так делал в их возрасте. — А, — повторила Юрико, — в таком случае удачи вам. Заходите как-нибудь сюда, в буфете иногда бывает уютно. Кагами без особого энтузиазма кивнул. Когда Юрико ушла, Кагами продолжил свою работу, переходил из кабинета в кабинет, удостаиваясь коротких взглядов со стороны освободившихся после занятий учеников, которые шли, переговариваясь, по коридорам, обсуждали практику. Несколько раз он добровольно перетаскивал из тёмных углов на свет цветы в плетёных и глиняных горшках, это были мимоза, лимонное деревце и много папоротников; все они нуждались в солнце. Уборщик, расхаживавший от одного угла Академии до другого, перекатывая тележку с тряпками, вёдрами и швабрами, лишь удивлённо поднимал редкие чёрные брови и всё выспрашивал сварливо: «А зачем это их надо было передвигать? Здесь теперь места не будет. А вдруг ребятня побьёт всё? Поломает? Кому тогда придётся за это платить?» — его интересовало не то, что растения погибнут, а с кого спишут убытки, случись с ними что. Академия изнутри напоминала большую человеческую библиотеку: стены в кремовых тонах успокаивали глаз, запах старых и только-только сошедших с печати книг — разум, это был храм первичных знаний, база любого уважающего себя шиноби нового поколения. В каждом ученике были сотни, а может, тысячи — и больше! — новых страниц, на полях которых оставляли свои заметки преподаватели: кто-то вносил всего пару строк, другие — целые абзацы. Кагами тоже был таким изданием, только значительные правки в его тексты вносил своей твёрдой рукой один Тобирама-сенсей. Очищавший уже двадцать первый кабинет, он остановился, разглядывая подписи на внутренней стороне парты, провёл по ним пальцем — графит остался на его подушечках. Как графит остался, так и слова возвращались к нему с новой силой, новой волной, какие бы попытки он ни предпринимал избавиться от них, заглушить... Тобирама-сенсей сказал, что они друг другу никто. Никто? Он помнил отчётливо многие минуты наедине, усердные тренировки, редкие улыбки, то, как Тобирама-сенсей трепал его по волосам, не раз и не два... Неужели всё это было всего-то игрой воображения? Кагами невольно прикусил кончик языка, стукнувшись затылком о парту, когда расслышал за гудением собственных мыслей лёгкие уверенные шаги и свист в кабинете. Он разогнулся, потирая ушибленное место, и в ту же секунду встретился взглядом с женщиной, обладавшей янтарными раскосыми глазами. Чёрные короткие волосы она на ходу затянула в скромный пучок на затылке, улыбнулась одними уголками губ. На ней была бархатная тёмно-серая накидка, доходившая до бёдер, на поясе висела мастерски выкованная катана, а на вскинутой в жесте ладони красовался символ-полумесяц, принадлежавший семье Рен или, в простонародье, семье Полумесяца. Вторая её ладонь лежала на рукояти катаны. Кагами узнал куницу, взыскателя в серой маске, которая вальяжно прошлась по ряду между партами, скользя пальцами свободной руки по вычищенным столам, слегка цепляя ровными ногтями их края. — Вот мы и встретились вновь, — заговорила она, как запел соловей, — я хотела послать ястреба, но так оказалось сподручнее, в Конохе у меня тоже были кое-какие дела, — она отвернулась к доске. — У господина Рен есть к тебе одно дело, Учиха, но говорить здесь слишком... — она помахала рукой, — глупо. Все взгляды вашего АНБУ обычно направлены на посетителей. — В таком случае выбери иное место, — Кагами наблюдал за ней очень внимательно. — Это я и намеревалась сделать, — кивнула куница. — Приходи ночью к заброшенной лесопилке, там будет и место, и время, и атмосфера, чтобы обо всём поговорить, без лишних ушей и свидетелей, — она заметила, как Кагами с подозрением прищурился, — господин Рен не любит, когда его дела становятся достоянием общественности. — Звучит крайне ненадёжно, — проговорил Кагами, отковыривая следующую жвачку. — Как есть, — пожала плечами куница, — тебя никто за язык не тянул, когда ты соглашался поработать с нами, поэтому уж постарайся выполнить всё, что от тебя зависит. — Да, я помню, — Кагами бросил жвачку в урну, — значит, ночью, возле лесопилки? — Не люблю повторяться, но да, это так, — она осмотрелась по сторонам, — будь добр явиться, дело довольно важное. Если не придёшь, вся наша договорённость не имеет ни малейшего смысла, понимаешь? — она прошлась от дальнего угла комнаты до окна. — Я понял, — Кагами остановился, опёрся руками о стул, — я приду. — Вот и славно, — куница почти пропела, — в таком случае я тебя покину, Учиха Кагами. — До встречи, — пробормотал Кагами, опускаясь опять на колени и залезая под стол, когда куница быстро юркнула прочь из кабинета, будто её здесь и не было. Ветер прибывал и снова пропадал — лето такое непостоянное. Кагами продолжил свою работу, безжалостно отдирал жвачки, ходил из кабинета в кабинет, делал это до тех пор, пока не решил устроить себе перерыв: убрав линейку обратно в рюкзак, он вернулся в буфет. Там уже почти ничего не осталось после набега голодных учеников, как после нашествия саранчи, только ходила худощавая буфетчица, которая стирала крошки со столов, вытирала следы от стаканов, мыла стекло, выбрасывала разовые использованные палочки и коробочки от бенто. Духота в пределах этих светлых стен напоминала пустынную, даже лёгкий сквозняк с улицы не спасал, скрипели где-то на кухне мочалки, слабо пахло дымком, переговаривались три другие работницы, их слова вырывались из помещений для персонала. Одинокая буфетчица, пожёвывая остатки своего мятного моти, обратила внимание на Кагами, только когда тот стоял возле пустых стаканов и стучал пальцами по подносу. Она изогнула вопросительно бровь, приближаясь к нему. — Что-то надо? — спросила она без особой вежливости. — Я бы не отказался от напитка из айвы, — проговорил Кагами, проведя ладонью по затылку. — Ещё остался стакан или два? Это спасло бы мне жизнь, говорю вам точно. — Стакан или два, да? — прищурилась она. — Ну что ж, ладно, — она зашла в подсобное помещение, что-то там заплескалось, застучала посуда, и вскоре после этого перед Кагами поставили два стакана с полупрозрачной жидкостью, кисло-сладкой на вкус. — Ты новый подопечный Айуму? — Нет, я... — Кагами опустошил оба стакана и вытер рот ладонью, — нет, я здесь по поручению. — Госпожа Цуру, да? — усмехнулась женщина, вернувшись к раковине с губками и тряпками. — Она любит молодых заваливать поручениями, это в её природе. Вот прошлый директор всегда с пониманием относился к своим подчинённым, и Академия работала не так, — она помолчала, — жаль, что хорошие люди не бессмертны. Наверное, кто-то решил сделать на них лимит, чтобы слишком нас не радовать. Кагами не стал её останавливать. — Ещё бы крыс кто-то потравил, — продолжала она, — никогда таких не видела: они все как одна чёрные, зубастые и толстые, больше любого кота, а я отвечаю за свои слова, у меня в доме аж три ленивых кошки, которые с трудом передвигаются по дому из-за собственных животов... — Я подозреваю, они расплодились где-то в подвале, — Кагами решил ткнуть пальцем в небо, и заметил озадаченный кивок в ответ. — Вы так не думаете? — Мы зачищали там всё, — проговорила работница, — разложили яд. — Я не увидел ни одной крысы за всё это время, — задумчиво протянул Кагами. — Это не значит, что их нет, — покачала головой буфетчица, — это настоящее нашествие! Стоило им заговорить о грызунах, как из дальнего угла выскочила чёрная крыса. Работница отстранённо кивнула в её сторону, мол, вот, убедитесь сами. Крыса вдруг остановилась прямо на выходе из буфета, как-то непривычно долго посмотрела на Кагами, подняв нос кверху, и только после этого скрылась за тройной аркой. Оттуда сразу раздался визг и вскрик: «Крысы! Крысы!» Встряхнув руками, Кагами вздохнул и торопливо зашагал за ней: чёрное пятно металось по солнечному коридору, двигалось почти зигзагами, останавливалось, оборачивалось и снова — зигзаг, зигзаг. Вопили две девчонки, стискивавшие в руках по рабочей папке, они тыкали указательными пальцами, прыгнув на пустой, протёртый уборщиком подоконник — и всё повторяли свой клич: «Крысы!». Кагами оббегал весь первый этаж в погоне за зубастой проблемой, которая даже не пыталась забраться в укрытие или выскользнуть на улицу, всё кружила по Академии туда-сюда. Он мельком подумал, что это действительно было унизительно — чтобы он, джоунин, преследовал не неприятеля на фронте, а мелкого грызуна. Тобирама-сенсей знал, как спустить кого-то с небес на землю. В тот час в Академии остались лишь единицы учеников: те, кто тоже отбывал наказание за провинности или выполнял задания вне занятий. Крыса моталась сначала по всему первому этажу, затем спустилась ниже, по ступеням, но ни разу не дошла до подвала, откуда пахло копчёностями и сыром — простыми приманками, в которых спрятали яд. Кагами смог изловить её, взбираясь на второй этаж: схватил её в руки, и та острыми зубами впилась в его новую повязку на ладони, прокусила кожу до крови. Он только поморщился и, не выпуская вертлявую добычу, решил зайти в комнату с надписью «Животные». Там он надеялся отыскать клетку, а нашёл гораздо больше. На широком столе стоял стеклянный лабиринт и клетка с мелкими решётками , где копошилось семеро крыс, пойманных уборщиком. Все семеро пищали, поднимали носы вверх, цеплялись лапами за прутья. Стол окружали двое: уже знакомый Кота и мальчишка с бледно-голубыми глазами и рыжевато-русыми волосами, заколотыми в высокий короткий хвост. Оба были в футболках. Кота — в растянутой оранжевой, а второй — в жёлтой, без единой складки; Кота повязал на шею синий платок, а второй — фиолетовую повязку на предплечье. Кота мялся возле коробки с зерном, а второй сидел с закрытыми глазами и, удерживая печать техники переноса сознания, морщил от напряжения лоб. Кагами узнал в нём брата Эри, Куро. — Не выходит, — бормотал Куро про себя, — проклятые крысы. — А ты пробуй лучше, — подначивал его Кота, стараясь не картавить. — Это ведь всего лишь крысы. Как ты сможешь воспользоваться этой техникой на людях, если даже с этим не можешь справиться? — он повысил голос. — Давай же, Куро! — Будешь торопить, я на тебя их спущу, — проворчал Куро, — это не такая уж и простая техника, но старшая сестра владеет ей в совершенстве, поэтому и мне нельзя отставать, а Эри сейчас вообще изучает что-то новое под началом Второго. — Надеюсь, ещё одна крыса не будет лишней, — Кагами приблизился к ним и опустил свою добычу в клетку; крысы заметно притихли, рассматривая его своими маленькими чёрными глазками, дёргая носиками и усами, виляя гибкими хвостами. — Кагами! — воскликнул почти радостно Кота. — А я думал, ты помер уже. — С чего ты взял? — Кагами усмехнулся, потерев заднюю сторону шеи. — Я живее всех живых. — Я видел тебя с Хокаге, выглядел ты рядом с ним как пленник, — решил пошутить Кота. — Как пленник? — Кагами поднял брови. — Это ещё почему? — Не знаю, — пожал плечами Кота, — просто мне так показалось. У каторжников такие же пустые глаза бывают, но они-то каторжники, с ними всё понятно... настроение не ахти, да? Хочешь, сыграем в кой-кой? Это тебе вмиг его поднимет, может, выиграешь что-нибудь? — Снова кой-кой, — Кагами пытался понять, что его настораживало в этих крысах, но всё никак не мог: крысы как крысы, только все чёрные и какие-то слишком одинаковые. — Я думал, поступив в Академию, ты забудешь про эту игру. Из-за неё ведь могут и вышвырнуть. — А я ему говорил, — продолжал тихо Куро, — он только-только поступил, а уже ведёт себя как старшеклассник какой-то, у которого будто комплекс бога, — он фыркнул. — Я таким точно не стану — у меня всё-таки есть голова на плечах и самоуважение. — Чем вы тут заняты? — Кагами приблизился к доске, где мелом нарисовали карикатуру на госпожу Цуру, добавили ей дьявольские рога и когти. — Крысами пытаетесь управлять? — Одной, — кивнул Куро, — вот этой, она самая крупная, — он кивнул на самого заметного грызуна в коробке. — Я подумал, это будет полезная тренировка для нашей техники переноса сознания, потому что с людьми всё ещё сложнее, — он помассировал виски. — Ему бабуля посоветовала потренироваться на мелких тварях, — протянул насмешливо Кота, за что и получил от Куро подзатыльник. — Что, так ведь и было! Она так и сказала, а всё потому... — он хотел продолжить, но остановился, когда Куро вздохнул. — Ладно. — Я найду их гнездо с помощью одной из этих крыс, — Куро прикусил от напряжения губу, — если и этого не смогу сделать, я действительно буду бесполезным снопом сена в бою, — он опять сложил печать техники и затих. — Сосредоточился, — заметил Кота, ткнув пробно его в плечо, — может, и получится. Куро обречённо выдохнул, разрывая печать. — Нет, — он сжал своё плечо, — сначала я попробую прочитать разум, потом перенесу сознание. Кота, крысу достань. — Которую? — Кота поморщился, но потянулся к крышке клетки. — Попробуйте поработать с этой, — Кагами указал на пойманную им, — она вела себя слишком странно для обычного грызуна. Кота легко пожал плечами и вытянул нужную крысу из клетки, сжал двумя руками, чтобы она не дёргалась, Куро же приложил свою ладонь к крысиной голове и зажмурился. Так они стояли с минуту. Кагами тем временем присматривался к другим чёрным крысам, потирая то повязки, то свежий укус. Они таращились на него, блестели их глаза, дёргались длинные серебристые усы, торчали желтоватые зубы из-под верхних губ... «Госпожа Цуру говорила о нашествии, — подумал он, — но разве всего восемь крыс — нашествие? Возможно, нет никакого гнезда?» По комнате с узким окном скакал дневной луч, прыгал от клетки с толстым серым кроликом, дремавшим в деревянном укрытии, до змеиного террариума и дома длинных зеленоватых и коричневых палочников. Запах соломы въелся в эти белые стены с подписями возле ящиков с кормами. Крыса в руках Коты затихла, закрыв глаза, и он торжествующе вскинул взгляд на Куро, с тихим шёпотом: «Сработало!» Из крысиной темницы раздался одинокий писк, острые зубы вцепились в металлические прутья со скрежетом. Куро нахмурился и подал голос, не отстраняясь и не открывая глаз. — У них нет гнезда, — сказал он тихо, — и никогда не было. — Но откуда они в таком случае взялись? — спросил Кагами, хлопнув ладонью по крышке клетки. — Они... я ничего не вижу, — смутился Куро, — но они передавали послания кому-то, не могу разобрать... В бане?.. Нет, на кладбище?.. Какой-то храм, старый, вижу его, там есть тайник, в полу, под досками. Стена с рисунками... рядом с ней, — он говорил быстрее, будто техника начинала причинять ему боль с непривычки, — рядом с ней этот тайник, слов не разберу, но я вижу трёх человек: первый всегда в тенях, а два других — странные, меняют форму. — Шпионский заговор! — воскликнул Кота. — За это ведь много денег отвалят. Куро резко выдохнул и открыл глаза, захлопав ресницами, и потёр ухо. — У меня получилось, — сказал он, критично смотря на крыс, — но Има справилась бы с этим гораздо лучше. — Она старше тебя вон на сколько, — Кота сунул крысу обратно в клетку и потрепал друга ободряюще за плечо, — мы сможем денег заработать, Куро! Пойдём искать этот тайник, отчитаемся перед Вторым и дело с концом — нас просто завалят золотом, а твоя бабуля уж точно будет тобой гордиться, вот увидишь. — Этим займусь я, — Кагами устало вздохнул и добавил с фальшивой весёлостью, будто всё было в порядке: — Знаете, у коротышек порой бывает больше шансов наткнуться на тайники, потому что они чаще всего у них перед носом, а у великанов — под ногами. С моим-то ростом я имею полное официальное право утверждать, что это истина истин. Могу показать печать сообщества всех коротышек Конохагакуре, если надо. К тому же у меня шаринган. — Мы тоже в таком случае коротышки, — заявил Кота, — это наш тайник! — А вы состоите в сообществе? — Кагами решил продолжить шутку. — Нет, да, нет... я... конечно, да! — Кота вспыхнул. — Да что это вообще за чушь?! — Предъявите удостоверение и печать, — Кагами чувствовал себя клоуном, — обязательно с красными чернилами, это важно! Кота надул щёки. — Кота, — позвал его Куро, — у него действительно шаринган, а нас к тому же Второй даже слушать не станет. Эри всегда говорила, что он человек занятой, а этот тайник, скорее всего, какая-то шутка. Смысл его беспокоить? — он взглянул на Кагами. — Стена с рисунками, не пропустите. Надеюсь, вы найдёте этот храм. — Слово коротышки, — бросил напоследок Кагами и выскользнул обратно в коридор, услышав краем уха очередную реплику Коты: «Что за бред? Мы могли бы прославиться!» До кабинета госпожи Цуру он добрался быстро — никто с ним не столкнулся, коридоры были чисты, как во время праздников. Вымытый пол сверкал, в нём отражались солнечные зайчики, цветы, переставленные поближе к окнам, благоухали, с благодарностью развернув пластинки своих изумрудных листьев в направлении света, ловили его, наслаждались; часть преподавателей заканчивала свой долгий день в Академии: те, кто справился с бумажной волокитой, покидали пределы стен своих кабинетов, растворялись на улицах в толпе, пересчитывали деньги, заглядывали в лавки... а другие оставались наедине со своими незавершёнными обязанностями и письменными кистями. Кабинет госпожи Цуру не закрывали, на узкой академической двери с другой стороны висел календарь с нарисованными вручную сойками. Кагами издалека завидел больше стопок документов, они напоминали крепости, дворцы, храмы — будто на карте, — и стол Тобирамы-сенсея, пусть и в меньших размерах. Тобирама-сенсей наверняка был занят сегодня. Как всегда. Госпожа Цуру, казалось, не обратила на него никакого внимания, разве что взяла новый листок и, нахмурившись, стала в нём что-то исправлять. Дав о себе знать, Кагами отчитался перед ней: сообщил о восьми крысах, о том, что у них не было гнезда в Академии, а вот про тайник решил умолчать. Госпожа Цуру выслушала его, не отрывая глаз от бумаг, затем сменила кисть на карандаш и прошептала коротко: «В таком случае ты можешь быть свободен, Учиха Кагами». Покинув Академию, он двигался по деревне как во сне, каменистая дорога быстро сменилась тропой, спутанной травой, стена и ворота отбрасывали на него тени — и никто не стал спрашивать о его планах: он знал, что сегодняшние часовые, Сецуна и Садао, переглянулись друг с другом и вписали в журнале: «Кагами — покинул деревню в пять вечера». Отец узнал бы об этом после смены. Заброшенный храм приветствовал его своим молчанием, прохудившаяся крыша выглядела ненадёжно, опасно, поросла вся мхом и хмызом, эдельвейсы на могиле матери начинали увядать. Кагами сделал круг. Осмотрелся, активировав шаринган. Только после этого прошёл внутрь, заметил, что бельевые верёвки исчезли, вещи — тоже, и опустился на колени перед собственным рисунком, выцветавшим на стене, где раньше оставляли желания и надежды. Стал проверять половицы. Щупал пальцами узкие щели, постукивал кулаком там, где, казалось, была полость с тайником. Тайник оказался под его правым коленом. Кагами разворошил дерево: среди трухи и опилок лежала записка, и слова в ней зашифровали комбинацией неясной природы. Он вышел из молчаливых чертогов, которые никогда не отвечали на молитвы или мольбы, и опустился на ступень, пытаясь разобрать иероглифы, вскоре определив, что шифр не отличался от шифра Банри. Вздохнул. Поднял голову к небу: солнце наливалось медью, а облака грозились, что к вечеру или к ночи прольётся дождь — они были тяжёлыми, тёмными, всё кружили по синим окраинам, цепляясь за скалу и далёкие полосы леса и реки, соединялись с горизонтом и плыли, медленно-медленно. Среди листвы пели птицы. Они словно не замечали Кагами, который пожалел, что не поменял эдельвейс на материнской могиле. Вместо этого он, сложив руки вместе, тоскливо улыбнулся её надгробному камню и подумал, что хотел бы услышать её совет — что бы она сказала? Что бы сделала? Обняла бы? Он нарвал букетик цикория — голубого, как кусочки неба, — и положил на примятую тёмную землю. — Прости, что ненадолго, мам, — извинился Кагами, деактивируя шаринган. — Я побежал. Кагами направлялся в администрацию, к господину Иоши. Он боялся случайно пересечься с Тобирамой-сенсеем, потому что не хотел затеряться в его глазах, не хотел слишком долго всматриваться в его лицо, не хотел видеть его пальцы, к которым мечтал прикоснуться не просто при рукопожатии, а по-особенному, чтобы они держались за руки, хотя бы секунду, может, меньше... Он быстро отогнал от себя все эти помыслы, хотя те отставать от него не спешили — они повторялись, зудели, требовали, чтобы на них обратили внимание. Кагами не мог себе этого позволить, не после того, что услышал. По возвращении Сецуна и Садао снова вписали в свой журнал: «Кагами — вернулся в деревню в шесть часов», они о чём-то оживлённо спорили, точнее, спорил Сецуна, недовольно морща нос, а Садао смеялся, они оба пили дешёвый кофе без сахара, встряхивали походные чашечки и щурили глаза, когда солнце отражалось от стёкол навеса для ездовых и тягловых животных. Там фыркала чья-то гнедая кляча, стояла пустая телега. Кагами шёл по главной дороге, нахохлившись. Толпы как таковой в деревне не было: все приходили, работали, уходили, иногда прятались под крышами лавок, закидывая сумки на плечи, или трудились в поте лица, зарабатывали рё. Кагами по большей части смотрел себе под ноги, мало когда оглядывался по сторонам... — Тобирама, — протянул кто-то всего в нескольких метрах от него, — неужели так сложно отойти от стандартного маршрута? Я ведь уже знаю этот путь как пять пальцев. Давай лучше пойдём в твою лабораторию... там ведь столько всего должно быть. — Кико, — вздохнул Тобирама-сенсей, Кагами разглядел его отчётливо: он шёл по улице, а по левую от него сторону семенила девушка с алыми, точно морозный закат, волосами, она тащила при себе большую сумку, из которой торчали свитки. — Как сказал бы мой оригинал, тебе в лаборатории делать нечего. Мало того, ты можешь испортить последние наши наработки. Ты уже забыла ситуацию со снастями? — А ты будешь мне теперь до старости об этом напоминать, м? — Кико придерживала его за руку, очень показательно, на что Тобирама-сенсей, вернее его клон, вздыхал, но не пытался вывернуться. — Я же говорю, я всё верну. До последнего рё. — И когда же это произойдёт? — клон вопросительно вздёрнул бровь. — Когда-нибудь, — Кико пожала плечами и только сильнее прижалась к Тобираме-сенсею. У Кагами защемило сердце. — «Когда-нибудь» — это не ответ, — мучительно выдохнул Тобирама-сенсей. — На этой неделе, на следующей, через месяц — когда? — он нахмурился. — Твоё счастье, что кольцо ты не сдала в ломбард. — У меня была такая мысль, — Кико улыбалась, — но я подумала, что оно какое-то особенное, вот и оставила. Как видишь, интуиция, — она тронула висок указательным пальцем, — меня не подвела. — Надо же, ты ссылаешься на интуицию, — Тобирама-сенсей хмыкнул, — отчего же она в таком случае не подсказала тебе, что на лилии у меня аллергия? — он замедлился, словно почувствовал на себе взгляд Кагами, и повернул слегка голову. — Ты долго планируешь здесь прохаживаться? — Да, — Кико клюнула губами его в щёку, — мне нравится с тобой гулять, хоть ты и ворчишь много, — она тоже осмотрелась по сторонам, а Кагами с колотящимся сердцем спрятался за забором. Горло неприятно сдавило. Остальные слова он больше не слышал. Оставив шифр в почтовом ящике господина Иоши, до темноты Кагами бродил по окрестностям, останавливался несколько раз на улицах, не зная, где скрыться от посторонних глаз, с толпой смешиваться он до сих пор не решался. Ему хотелось видеть, как Тобирама-сенсей гулял со своей невестой: чтобы было больно и чтобы его наконец отпустило, но вместо этого он закусывал уже израненную губу до крови и двигался дальше, мимо лавочек и повозок, мимо группок людей, перебрасывавшихся слухами, которые липли к спинам их главных героев, но многие, как назло, судачили о «красивой паре». Из всех углов и закоулков. Кагами мысленно хватался за голову и избегал больших дорог, где эти слухи плодились быстрее кроликов. Он добрался до сетчатого забора, ведущего к реке, хотя сначала хотел вернуться в заброшенный храм и там просидеть до самых поздних сумерек... В реке тонуло солнце, окружённое малахитом из водокраса и ядовитой латунью кубышек; ветер не пробегался по высокой береговой траве, и крякали вдалеке дикие утки, с кличем на воду садились белые речные чайки. Для деревни Нара была ниточкой жемчуга. Кагами скрылся там, среди рогоза и камышей, подбрасывая мелкую гальку в руке — всё вверх-вниз, вверх-вниз, а потом — со свистом бросал её по бирюзе, затянутой ряской на другом берегу. Когда он поймал закат между пальцами, которыми закрывал глаза от света, то откинулся на спину, раскинул руки в стороны и шепнул: «Я дурак», — и теперь долго думал, смотря на растопленные до серого старого воска облака, какова будет судьба его маленького секрета — песни, которая заставляла его сердце замирать. Станет ли это достоянием общественности?.. Кагами зажмурился, всё ещё чувствуя пустоту и кровь, холодевшую при одной только мысли, что теперь вся деревня узнала бы о его чувствах к человеку, которого принято уважать, бояться, но не любить, как... Он прикусил губу. Теперь ему было больно говорить даже самому себе, что он любил, любил от и до — от белых ресниц до прямых длинных пальцев, от привычки складывать руки на груди до привычки подсыпать себе соль, даже в кофе, даже когда казалось, что соли достаточно, но ещё сильнее он любил голос и в странных снах, когда они оставались наедине в кабинете... Он представлял, как этот голос шептал ему в розовеющее ухо, что тоже любил. Кагами хлопнул себя по вспыхнувшим щекам, намеренно пытаясь сбить всё это, вытянуть из себя бесплотными щипцами, выжечь, уничтожить — и всё-таки было бы лучше, если бы сенсей его просто ударил. От удара сердце не так бы сильно зудело и крошилось, будто гипс под наковальней, хрупкий, белый. Он пролежал на берегу до появления первых звёзд, потом медленно поднялся и побрёл к новому дому Торифу, ещё плохо различая дорогу к нему — строго следовал смутным указателям. За самым большим мясным ресторанчиком в квартале клана Акимичи повернуть налево, дальше — прямо, пройти мясника, затем ещё один поворот налево — а ещё дальше надо следовать по улице, где прятался между магазином детских игрушек и очередной кондитерской ломбард... Дальше Кагами ориентировался по крышам. Это было третье по высоте здание в квартале, оно находилось возле забора, отделявшего клан Акимичи от клана Абураме. Бледно-зелёный дом с узкими окнами возвышался над остальными, как великан. С обеих сторон от входа находились навесы-козырьки с тёмно-рыжим шифером, под ними поставили полосатые диваны-качалки, сиденья которых уже давно заменили на новые (старые были прожжены самокрутками, перепачканы жирными пятнами и пахли застоявшейся брагой). Вокруг диванов-качалок устроили площадку из твёрдой кремовой плитки. Плитка вела и к главным дверям. Над ними, привязанные к декоративному балкончику, парили воздушные шарики с подписями: «С новосельем!» Кагами стоял несколько секунд, рассматривая весёлые рожицы на воздушных шариках, а сам не мог до сих пор понять, что делать дальше и куда идти, пока его не подхватили под руку и не потащили к одному из диванчиков. Он оклемался, только когда уже сидел, а перед ним стояла Кохару, наряженная в бордовое платье и привычно заколовшая тёмные волосы кандзаси. Её карие глаза блеснули, когда деревня мигнула огоньками перед грядущей ночью. В новом жилище Торифу наступала вечерняя пора, оно превращалось в кладовку света. Сгущались тучи. Кохару несколько секунд смотрела на него, приложив большой палец к подбородку. — Что, досталось тебе от сенсея за провал? — поинтересовалась она, оглянувшись по сторонам, будто их кто-то мог услышать, впрочем, о секретности она не беспокоилась, об этом говорили её строго поджатые губы. Иногда Кагами думал, что она намеренно пыталась подражать сенсею. — Ну, ты, по крайней мере, жив. Будь ты моим учеником... — Мне бы было не сносить головы, — Кагами вяло ей улыбнулся. — И я рад тебя видеть. — Ты всегда так радуешься, — закатила она глаза, — только выглядишь сегодня так, словно отскребал от каждого стола в Академии смоляную жвачку, — в её взгляде сверкнуло такое выражение, словно Кохару знала гораздо больше, чем рассказывала. — Принёс Торифу подарок на новоселье? — Подарок? — переспросил Кагами. — Только не говори, что забыл, — Кохару деланно ужаснулась. — Ты правда забыл? — Может, я... — Кагами схватился за голову, — слушай, Кохару, не могла бы ты подсобить? — Каким же это образом? — она прищурилась, но вопрос её заинтересовал. — Скажи, что я задержался, — Кагами пытался быстро сообразить, где достать хоть что-то, за что ему не было бы стыдно перед собственным другом. — Я ненадолго. Минут на сорок, не больше, потяни время, ты же это умеешь, — он заметил её хитрый взгляд. — Прошу. — Ну как же нашему принцу отказать, когда он делает такие глаза, — вздохнула Кохару. — То есть ты поможешь? — Кагами не спешил радоваться. — Я правда буду благодарен. — Благодарность принимаем звонкой монетой, — усмехнулась она, — я шучу. — Тогда что ты хочешь взамен? — Кагами понизил голос. — Может... — Скажешь что-нибудь про скидочный купон — и можешь забыть о сделке со мной, — она деловито поправила своё платье. — Придумай что-нибудь оригинальнее этого. Ты же умеешь. — Книги ты не читаешь, не готовишь, не шьёшь, почти не выпиваешь, шоги ты возненавидела три года назад, а всё остальное... — Кагами разжал руки. — Разве что я мог бы достать для тебя антикварные заколки? Я видел в одном магазине такой набор, он из Узушио, я помню, как ты не раз останавливалась возле той витрины. — Поразительно, какой же ты внимательный, — Кохару вздохнула. — Так заколки — и по рукам? — уточнил Кагами, поднимаясь с диванчика. — Я скажу, что ты задерживаешься в вашей лавке, — пожала плечами она, — это ведь гипотетически возможно, и никто меня не уличит во лжи, не так ли? — промурлыкала она тише. — Уж точно ни Хомура, ни Торифу не станут допытываться, разве что Данзо может высказать свои сомнения, как, впрочем, и всегда. — Да, он вечно с тобой пререкается, — Кагами рванул с места, — спасибо, Кохару! — Да-да-да, — она махнула небрежно рукой, — иди уже, пока я не передумала. Кагами метнулся к магазину, похлопал себя по карманам, когда выбрал там деревянный набор-конструктор, а денег не было, потом — в маленькую лавку в квартале Инузука со всем необходимым для аквариумов и домашних питомцев, присмотрелся к ценам. Не такие кусачие, как набор-конструктор. Вернулся домой, где стоял запах свежей выпечки. Это заставило его сбавить ход. Кагами заглянул в кухонное окно и заметил, как по кухне носился взвинченный Минори и всё ворчал: «Ну и подумаешь, ушёл я из архивов, мне всё равно, этот хмырь сам потом будет на коленях ползать, потому что Хибики может только в носу ковырять, а не разбираться в экономике. Точно приползёт!» На кухонных тумбах он разложил завёрнутое в бумагу песочное печенье. Уже горели свечи, лампы... На зелёных бумажных обоях, словно летучие мыши, метались тени, хлопали беззвучно своими острыми крыльями; в стороне стояли чайники и новая турка со старой сахарницей. Вечерние патрули проходили по улицам, изредка горели алым их глаза с активированным шаринганом, сновали по углам с оживлёнными и опасными районами АНБУ, готовили свои доклады, которые по утрам оказывались на столе хокаге... Минори затих, когда услышал осторожный стук в окно, скосил взгляд и прокашлялся, будто до этого не возмущался вовсе и не проклинал своего бывшего начальника. Кагами юркнул внутрь, бесшумно заскочил за дверь и взобрался по лестнице, оказываясь в спальне. Сначала он вытряс из карманов своей одежды всё, что в них могло заваляться, деньги, например, однако на ладони его остались лишь кусочки ткани, комки пыли — и ничего. Тяжёлый выдох так и вырвался из его груди — а за спиной возник Минори, у которого мука осталась на щеке и одежда пропахла сладостью. Он вопросительно окинул взглядом брошенную на кровать одежду в полном беспорядке и выразительно вздёрнул бровь. — Чего явился так рано? — поинтересовался Минори, отряхивая прилипший к его пальцам сахар. — У вас вроде как веселье сегодня по плану, «чаепитие», или я ошибаюсь? — он осмотрел его с ног до головы. — Что ещё стряслось? — Я забыл про подарок, — Кагами вздохнул, — а за душой ни гроша, ума не приложу, что можно придумать такого, чтобы не прийти с пустыми руками. Я бы принёс саке, но на него нужны деньги, кофе — он не пьёт, чай — тоже не особо... — Возьми печенье, — предложил Минори, — я его принёс где-то полчаса назад. Это же не день рождения, чтобы растрачиваться и продавать Ясуши свою левую почку. Думаю, это тоже прокатит, — он пожал плечами, — никто же тебя за это не убьёт, а еду Торифу ценит. Особенно хорошую, — заметил Минори, — я же пеку всё как мастер, жаловаться не будет. Они спустились на первый этаж, прошли на кухню. — Точно? — Кагами приблизился к партии печенья. — Он в самом деле от такого не отказался бы. Хотя это всё равно не томлёные щёчки, чтобы он остался от этого в восторге, ты же сам знаешь, он любит экзотику и эксперименты. — Это уже ты начинаешь привередничать, — фыркнул Минори, — забирай и иди. «Зря только соглашался на сделку с дьяволом», — подумал Кагами, запихивая в свой рюкзак ещё тёплое печенье. Он благодарно кивнул Минори, который начал раскладывать из сумки специи и овощи: помидоры, стручки, цветную капусту... Отец и мачеха, должно быть, забрали бутыль с вином и отправились в тёплый ресторанчик в квартале клана Акимичи: они любили туда заглядывать, а на годовщину им наверняка сделали скидку как постоянным клиентам. Мама никогда не требовала подобных широких жестов, даже на свой день рождения. Её называли домашней. Отец же вместо лишних слов иногда сгребал её в объятия: она пела, он пересказывал исторические сводки, и вместе они встречали рассвет в саду, среди любимых цветов. Кагами выскользнул обратно, на улицу, быстро терявшую дневной жар. Он вернулся по дороге обратно к новому дому Торифу: там, в загоревшихся окнах, уже мелькали тени почти всех его друзей, которые пришли вовремя — и один он опять задерживался. В светлом просторном зале, выкрашенном в любимый жёлтый цвет нового хозяина, ютились все его товарищи, в том числе и Хирузен, который отчего-то опирался на два костыля. Данзо кружил вокруг стола с бутылками саке, Хомура сидел в стороне, внимательно вчитываясь в книгу с тёмно-зелёной обложкой, с ним болтала Кохару, заговаривала зубы, листала иногда за него страницы и всё удивлялась, что может быть такого интересного в чтении книг. Торифу пока не показался, только стоял на высоком столике аквариум с крупными улитками, его любимицами, потому что кошек и собак он заводить не видел смысла, а на птиц, которыми он иногда восхищался, у него была тяжёлая аллергия. Кагами постоял ещё секунду около окна, а после решился постучать в дверь. Стук заставил гостей притихнуть — и через несколько секунд дверь открыл сам Торифу, уже без шапки; его светло-русые волосы были впервые за долгое время приглажены и славно уложены, в чёрных глазах плескалась непривычная весёлость; он носил этим вечером вовсе не праздничную одежду: обычную жёлтую футболку, тёмные штаны, завёрнутые до колен, только на предплечьях и вокруг икр на ногах Кагами заметил утяжелители, с которыми тот редко расставался даже в обычной жизни. Торифу прищурился, а затем хлопнул Кагами по плечу своей тяжёлой ручищей. И улыбнулся, не показывая зубов. — А я думал, когда же ты появишься, — проговорил он, — идём, без тебя ещё никто не пил. — Какая честь, — усмехнулся Кагами, разглядывая принесённую коробку с не самым дешёвым саке, бутылки были совсем новыми, только-только снятыми с полок или витрин, зелёные, с подписями, над ними лежала открытка «С новосельем, сын». — Ты, как всегда, выбрал самое лучшее? — Отец выбрал, — кивнул Торифу, проводя его в зал к остальным, — ведь от жизни нужно брать только лучшее, иначе разве это жизнь? — он снова хлопнул Кагами по напряжённому плечу. — Расслабься, у нас по плану сегодня, значится, день, свободный от ответственности и всех тревог. В конце концов... — он сделал паузу и добавил тише: — Мы ведь можем и не вернуться сюда больше, во всяком случае, на своих двоих. Кагами мрачно кивнул, вспоминая о войне, затем спохватился и вытянул гостинец из рюкзака: не ему губить праздничное настроение своей кислой миной: — Я печенье тебе принёс на новоселье. Оценишь? — Конечно, — Торифу принюхался. — М, пахнет вкусно, я тогда его оставлю на кухне, потом вынесу, когда все будут готовыми, — он подмигнул, двинулся на кухню тяжёлым шагом, затем вернулся, уже пожёвывая печенье. — Отпадная вещь, я не удержался. Думаю, остальным тоже понравится... — Что у вас там, медовый месяц в самом разгаре? — повысил голос Данзо, заметивший их первым; табачный цвет рубахи оттенял его лицо. — У нас тут вообще-то по плану веселье для всех, а не только для вас двоих. Пора бы уже открывать саке! — Соглашусь с нашим патлатым другом, — тоже встряла Кохару. — Без саке мы что же, будем пазлы собирать или в шоги играть? — от последнего её передёрнуло. — Давайте уже начинать, а? — оторвался от книги Хомура, поглядывая на Кохару и время от времени засучивая рукава синей рубахи, такого же покроя, как у Данзо. Песочные бриджи он подвернул снизу. — Всем так не терпится попробовать моё саке, значится... — протянул Торифу, — а у нас по плану сегодня конкурсы, конкурсы и ещё раз конкурсы, — он отступил от Кагами и прошёл в соседнюю комнату, приглаживая снова волосы. — Сейчас и начнём, будем развлекаться до самого рассвета. Таков наш план. — Боги, Торифу... — Хирузен, в белой сетчатой футболке, усмехнулся, опускаясь на длинный диван рядом с Хомурой, который пытался выглядеть сосредоточенным, хотя на самом деле всё никак не мог сдвинуться с одной страницы — для вида только иногда поправлял очки. — Я буду, пожалуй, судьёй на всех этих конкурсах, поскольку не думаю, что стану слишком уж активным участником... — Для тебя тоже что-нибудь выдумаем, калека, — фыркнул Данзо, — выкрутиться, видите ли, он решил. Ага, как же, как же, — он по-прежнему кружил возле коробки, делая вид, что заинтересовался расставленной посудой на передвижном столе и горкой льда с несколькими бутылками ягодных и фруктовых сиропов. Кагами хмыкнул. — Ты предлагаешь мне играть с костылями, Данзо? — поинтересовался Хирузен с улыбкой. — Ну, это уже не коляска, — усмехнулся Данзо, потирая шрам на подбородке, — ты всегда умел импровизировать, даже в ситуациях, в разы хуже нынешней. Кагами занял место возле стены, на противоположной стороне зала. Стоял там до тех пор, пока Данзо, хмурый, критично его осмотревший, не приблизился, в то время как Хирузен и Хомура отвлеклись на обсуждение первой страницы книги. В просторном зале господствовал яркий, почти солнечный свет, а на улице тёмные тучи уже окончательно завладели небом и теперь ревниво скрывали звёзды и луну от чужих глаз. Будто люди были этого не достойны. Кохару насыпала себе в чашку раздробленного льда, полила вишнёвым сиропом и смаковала его, разглядывая большой аквариум с домашними улитками. Торифу скрылся на кухне в перерыве между разговорами, а вернулся с целым подносом свежего печенья. Поставил его на кофейный столик возле дивана, занятого Хирузеном и Хомурой. Те даже не обратили на него внимания — активнее стали выдвигать теории: а были ли те занавески знаком... использовал ли автор крик ворона на свадьбе в качестве сигнала перед неизбежной кончиной главных героев... а почему, в конце концов, всё начиналось с эпилога?.. «Снобы, — фыркала Кохару. — Даже сироп от них может закиснуть». Кагами уцепился взглядом за рисунок: на нём изобразили мать Торифу, полную женщину, с большими красными щеками и плавными чертами лица. — Ты что вообще делал на задании ранга «В»? — спросил Данзо настойчивым шёпотом. — Ты был в своём уме, когда брался за него, или снова думал не тем местом, что стало обыденностью в последнее время? — он понизил голос ещё немного. — Я удивлён, как тебе сенсей ещё голову не оторвал. Кохару сказала, что это был настоящий провал. Правда? — Да, я немного... отошёл от изначальных целей миссии, — Кагами посмотрел на исписанный гипс. — Не волнуйся, сенсей мне уже устроил головомойку за это, тебе повторять за ним не стоит — больнее уже не ударишь, — он улыбнулся. — На грядущем задании ранга «S» я никого не подведу. От этого многое зависит. — Уж постарайся, — Данзо кивнул, когда Торифу опять скрылся из виду, — ладно, тебе действительно уже мозг этим проели. — Именно, — Кагами отстранился от стены и приблизился к коробке с бутылками. — Надо же, Данзо, да это же редкие виды саке. Когда ты в последний раз видел хоть что-то, прибывшее из страны Воды? — он усмехнулся. — Целую вечность? — Целую грёбаную вечность, — подтвердил Данзо. — Серьёзно, наш Торифу смог достать такое? Где это мурло только умудрилось? — он взял бутылку из рук Кагами. — Ну и бутылка, произведение искусства... — Вас тоже на высокие чувства пробрало? — бросил им Хирузен, одновременно с этим тыкая в какую-то строку в книге, отчего Хомура нахмурился только сильнее, а Кохару презрительно наморщила нос. — Может, присоединитесь к нам? Книга в самом деле захватывает с первых страниц. — Если бы мы ещё продвинулись дальше первой, — проворчал Хомура. — А лучше бы вообще не открывали её, — дополнила Кохару. — Сенсей бы не одобрил. — Потому что сенсей не любит художественную литературу, — добавил Кагами. — Да ладно? — Кохару вопросительно вздёрнула бровь. — Прямо как я? — Ага, — Кагами ворочал в руках вторую бутылку, — прямо как ты, Кохару. — Порой меня удивляет твоя осведомлённость, — проговорил Хирузен, — ты знаешь даже, какой кофе он пьёт по утрам. Я никогда этим не интересовался, да и мало кто из нас, честно говоря. У тебя настолько хорошая память? — он снова ткнул куда-то в книгу. — Лучшая вообще-то, — Кагами вывернулся, — к тому же разве мы не должны это знать? — Поразительно, — Хирузен опять растянул свою всеведущую улыбку. — Возможно, нам бы тоже стоило на это обратить внимание. Например, перед следующим его днём рождения. Может, тогда у нас бы не возникало вопросов о том, что ему подарить, — он решил увести тему в другую сторону. — Что-то Торифу долго нет. — Торифу на месте, — Торифу нёс с кухни второй широкий поднос с закусками. — Заскучали, ребятишки? — спросил он и рассмеялся, когда поставил всё на стол возле льда с сиропами. — Ясно, без меня веселье у вас совсем не клеится, значится, поэтому будем это исправлять. — Нам бы и с саке было весело, — проворчал Данзо, поставивший свою бутыль на место, — может, уже откроем бутылку? — Я бы тоже не отказался, — Кагами всё ещё держал саке в руках, — давно не пробовал такое. Говорят, в стране Воды делают самое лучшее саке. — Его воспевают многие поэты, — согласно кивнул Хирузен, потянувшись за своей сумкой. — Только попробуй достать оттуда свою трубку, — шикнула на него Кохару. — Не переношу дым. — А у меня на него аллергия, — добавил Хомура, — лучше без курева сегодня, иначе понесёте вы меня ногами вперёд прямо в госпиталь, — он снова поправил очки. — И к вашему сведению, курить — это значит добровольно сокращать собственную жизнь. На вашем месте я бы ознакомился с тематической литературой. Вы видели, во что превращаются лёгкие от табака? Данзо вдруг громко закашлял. — Чёрт, я, кажется, болен, — он продолжал кашлять, подмигнув Кагами. — О, — Кагами быстро понял его сигнал и закашлял следом, — это неизлечимая зараза, Хомура, от неё ежедневно умирает сотня человек, в страшных, очень страшных муках... — И от неё никогда не придумают лекарства, — Данзо подставил плечо для Кагами. — Что за болезнь? — скептически поднял бровь Хомура. — Опять ваши идиотские шутки? — Занудство, — протянули Кагами и Данзо вместе, — и рассадник занудства здесь один. — Единственный рассадник во всей деревне, — Кохару пихнула его локтем в рёбра, пристроившись, как кошка, на диване. — Ты. — Ха-ха-ха, — Хомура сунул руки под мышки, от него пахло сильным одеколоном. — Я сейчас от смеха задохнусь. Вы могли бы придумать что-то другое, более оригинальное, а то шутка древнее скалы Хокаге. Может, вы оба стареете, маразм крепчает? — он отвернулся, и у него порозовели щёки. — Дураки. — Хомура обиделся, — Кохару ткнула указательным пальцем в его скулу, — обиделся? — Опять, — вздохнул Данзо и отстранился от Кагами, забирая у того из рук бутылку, пока Торифу накладывал себе лёд и поливал его малиновым сиропом. — Может, уже начнём игру? Эй, заводила! — Что? Уже можно? — Торифу устроился удобнее, пробуя на вкус лёд. — Мы же не будем обсуждать список хронических болезней бабушки Хомуры, — вздохнула Кохару, — этим мы занимались в прошлый раз. Я тогда чуть не умерла от болезненного приступа скуки, — она сползла с дивана, сделала красиво мостик, поднялась с него и стянула с полки коробку со списком развлечений на вечеринках. Кохару была самой гибкой девушкой, которую знал Кагами. — Может, сыграем в этот раз в шарады? Даже Хирузен сможет участвовать. — Вы от меня так просто не отстанете, да? — усмехнулся Хирузен. — Я вообще-то хотел предложить поиграть в «Место преступления», но можно и в шарады, у нас, в конце концов, времени до рассвета — целый караван, — Торифу отставил от себя лёд, достал из ящика большое красное ведро, отыскал стопку старых бумаг и карандаш, а после заявил: — Судьёй в шарадах буду я, потому что дом мой и мои правила. — Ну кто бы мог подумать, — закатил глаза Данзо, — тебе просто не хочется ввязываться в собственную игру, так ты можешь придумывать правила и присуждать очки непонятно кому. — Разве хоть когда-то я судил нечестно? — Торифу поднял удивлённо брови. — В прошлый раз, в «Правде или действии», или у тебя память отшибло? — Данзо возмутился. — Я тогда каким-то образом всё проиграл и выпил, к слову, меньше всех! — Кто за то, чтобы я был судьёй? — спросил Хирузен у компании. — Руки. Никто не отозвался. — Хорошо, — Хирузен скосил взгляд на Кагами. — А кто хочет, чтобы судьёй был Кагами? — Что, я? — Кагами встрепенулся, когда понял, что ушёл в мыслях слишком далеко. — Нам ведь нужен непредвзятый судья, — возразил Хомура, — а он даёт слишком сложные задания. Помню я прошлый раз, больше проверять не хочется. — Так кто за Кагами? — повторил вопрос Хирузен. Руки подняли Данзо, Кохару и сам Хирузен, а Хомура и Торифу переглядывались друг с другом, пока не вздохнули тяжело и не признали своего поражения. — Господин судья, поклянитесь на биографии Тобирамы-сенсея, что будете соблюдать все правила и сохранять непредвзятость до самого конца, — смеялся Данзо, а Кагами попытался сохранить лицо, лишь бы его состояние, от которого до сих пор дрожали поджилки, осталось для всех тайной. — Клянётесь? — Святое дело, — Кагами приложил ладонь к сердцу, — клянусь. Они начали играть в шарады: взяли красное ведро, предложенное Торифу, туда сложили записки со словами, тщательно всё перемешали, вручили Кагами лист с именами и местами для баллов, усадили его в кресло, жёлтое, ближе к горчичному цвету, и Кагами долго не мог понять, почему сердце его по-прежнему было не на месте, ведь всё самое страшное уже произошло: Тобирама-сенсей на него больше никогда не посмотрит, Тобирама-сенсей его презирает, Тобирама-сенсей будет счастлив со своей невестой из клана Узумаки, Тобирама-сенсей... Он тряхнул головой, когда Хирузен оправдал своё прозвище «Сару», откровенно показывая слово «обезьяна», которое написал Данзо явно лишь с одной целью — чтобы от души посмеяться. И ему повезло, что слово не досталось Кохару или Хомуре, а может, и Торифу, который придвинул поднос с закусками (суши, сашими, роллы, белые завитки имбиря), тогда как сам достал из закромов ещё одну пачку с рисовыми чипсами, сидел с ней и похрустывал, пока очередь не доходила до него. Кагами отсчитывал баллы, присуждал их почти каждый раз, когда простые слова обращались в мимику и жесты участников. Больше всех, конечно, старался Данзо, а Хирузен с лёгкостью актёра вёл счёт: ему удалось показать даже словосочетания «мёртвая звезда» и «хитрый осьминог», а обычные слова он щёлкал как орешки. Данзо следовал по баллам за ним. Импровизировать у него выходило хуже, но он прилагал все свои усилия, чтобы выиграть — а выигрыш составляла самая дорогая бутылка саке, стоявшая к ним бочком, поблёскивая при свете настенных ламп. Кохару набрала немногим меньше, Торифу плёлся за ней. Намного хуже справлялся Хомура с очень бедной и почти непроницаемой мимикой. Он даже не улыбался, и смех его напоминал сдавленный хохот экзотической гиены. Кагами старался отвлечься. Отвлекался на лёд, политый сиропом из ежевики и морошки — от морошки его едва не передёрнуло, когда он вспомнил своё проваленное задание, Сатору, а за ним — опять Тобираму-сенсея. Он надеялся, что по лицу его невозможно было прочитать мысли, радовался, что среди его друзей никто не обладал техниками клана Яманака. Участники пили воду со льдом, не отрывая иногда взглядов от зелёных бутылок с подписями. Торифу не подавал сигнала. — Что это? — рассмеялась Кохару, когда очередь дошла до Данзо, вновь. — Сколько слов? Данзо показал три пальца. — Три — это уже иной уровень, — улыбнулся Хирузен, — начинай, однорукий бандит. Данзо показал ему кулак. — Это уже считать словом? — уточнил Хомура, поправив очки. — Кулак? Данзо тяжело вздохнул и покачал головой. После этого он показал ладонью расстояние от пола до колена и уставился в ожидании на всех, в том числе и на Кагами, который сидел по-прежнему в кресле, вписывая баллы в столбики, уперев щёку в кулак. — Маленький? — предположила первой Кохару, но Данзо покачал головой. — Колено? — предложил Торифу, и Данзо мучительно вздохнул, снова давая отрицательный ответ. — Ладно, не колено. — Карлик? — прищурился Хирузен, и на этот раз Данзо скривил губы, но кивнул. — Судья, это вообще справедливо, чтобы этот бог шарад участвовал в шарадах? — спросила Кохару, поморщив нос. — Все мы и так знаем, что он лучший во всём, за что бы ни взялся. Поэтому его и придерживает при себе Тобирама-сенсей, всем это ясно. — Вы же тоже угадываете, — Хирузен с искренним недоумением посмотрел на неё. — Только потому, что у тебя хватает совести не перебивать никого, — фыркнул Хомура. — Так, ребята, ребята, — стал успокаивать их всех Торифу, — это всего лишь игра. — За которую победитель получит саке, — напомнил ему Хомура. — Хочешь — не хочешь, а соперником почувствуешь себя, так или иначе. Саке — это не тухлые водоросли. — Ребята, Торифу прав, — подал голос Кагами, — давайте уже проигрывайте достойно. Данзо махнул на них всех рукой и дождался, пока всё внимание вернулось на него. Он показал на сердце, схватился за него, прочертил почти все его контуры, насколько знал, как выглядело настоящее сердце. — Сердце? — спросил Хомура. — Сердечный? — подхватила Кохару. — Влюблённый? — продолжил Торифу, и только после этого Данзо кивнул, показывая дальше. Покрутил у виска пальцем. — Безумный? — повысила голос Кохару, и Данзо, вздохнув, кивнул. — «Влюблённый безумный карлик», — сказал он, раскрыв скомканный листок бумаги. — А кто это вообще придумал? Чья гениальная идея? — он посмотрел на Хирузена. — Месть? — За что? — улыбнулся Хирузен. — Это всего лишь выдуманная фраза, но нет, не моя. — Кто выиграл, Кагами? — спросил Торифу, уже протягивая руку Хирузену. — Сарутоби Хирузен, — Кагами показал всем счёт, и Данзо фыркнул. — Заберите свой приз и не дразните голодных животных самым лучшим саке во всей Конохе, иначе рискуете остаться без пальцев. — И так всегда, — вздохнул Хомура. — Звезда всего нашего поколения. — Чувствую, Третьим Хокаге станет он, — усмехнулась Кохару, — воля огня и всё такое. — Рано об этом говорить, — встрял Данзо, — я его переплюну в любом случае. — Ну конечно, — привычно закатила глаза Кохару, — куда же без этого. — Может, пора уже начать праздновать? — Торифу жестом обвёл комнату. — Откупорим сейчас пару бутылок, сделаем перерыв, а потом сыграем во что-нибудь ещё, если все будут в состоянии, конечно, — он сунул в рот ещё чипсы. — Ну, кто за, дорогие гости? — Уже давно пора, — Данзо захватил кусочек угря, обмакнув его в соевый соус. Первая бутылка выплюнула пробку с лёгкостью. Саке разлили по прозрачным новеньким стаканам, Кагами пил самоотверженно, надеясь, что опустившийся в голове туман заглушил бы его мысли, бившиеся вместе с пульсом, но ни один из выпитых стаканов не принёс ему покоя. Тогда он решил: «Напьюсь». Такому же плану последовали остальные. За окнами уже раскинулась крапчатая от фонарей темнота, хоть глаз выколи, ни звёзд, ни луны, тучи не сходили со своего места, заняли небесный трон и отказывались от него отступать, мелкий дождь оставлял на стёклах нового дома мелкую водяную сыпь. Деревья не шумели, тени в подворотнях и на дорогах напоминали чёрную бесформенную смолу. Разумные люди не высовывали носа из своих жилищ. Кагами, плюнув на всё, схватил откупоренную бутылку и, поморщившись, сделал пару гулких глотков из горла. Он пил, дёргался его кадык. Он чувствовал, что только сильнее погружался в ловушку собственных эмоций: ему хотелось всё разбить, разметать по углам, бить бутылки, ломать мебель и кричать — кричать так громко, чтобы заглушить стук капель по стёклам и ворчание грома где-то за горизонтом. Единственное, что менялось, — это чувство равновесия: жёлтый зал качался во все стороны. Данзо отнял у него бутылку с ворчанием: «Нет уж, в одиночку напиваться тебе никто не позволит, имей совесть» — и сам выдул остатки в бутылке, на самом дне, вытер рот рукавом табачной рубахи. Кагами вздохнул, опустившись в кресло, наблюдал за танцем зала: стены дрожали так, словно по ним пробегалась рябь. Его звали участвовать в других развлекательных играх, тоже судьёй, но он вместо этого улыбался и указывал на стакан: «Я уже нашёл себе развлечение на целую ночь», — хотя краем уха всё же прислушивался. Его друзья посмеивались, подначивали друг друга, даже когда вытянули из аквариума гигантских улиток и устроили с ними гонки. Хирузен был хитрее всех: мало того что выиграл в самом начале бутылку, так ещё и успевал делить с остальными общее саке — тянул его с достоинством, не теряя равновесия и, казалось, даже не пьянея. — ...а потом я такой: нет уж, господин, вашу коллекцию нижнего женского белья придётся раздать нищим, или ваша жена против? — рассказывал Данзо не самым литературным, заплетавшимся языком. — И знаете, что случилось дальше? Из шкафа выскочили две его любовницы, совершенно нагие, и набросились на него с кулаками, всё причитали: «Какой же ты паскуда! Какой мерзавец!» — при мне! Я даже не понял, за что его били и почему били при мне! — Какой кошмар, — покачала головой Кохару, щёки которой залились румянцем, — и он тебе деньги после такого вернул? Все до последнего рё? — она снова изогнула большой палец так, что на это было больно смотреть. — Не думала, что в стране Горячих Источников бывают такие слабаки. Неудивительно, что их так теснят ши... ши... — Кохару икнула и звонко рассмеялась, — шиноби из Скрытого Облака. — Слабаки или нет, а без нас они не справятся точно, — Хирузен невесело подвигал костылями, — особенно сейчас, когда страна Молнии стабильно наращивает силы и посылает своих лучших бойцов на передовую. Они явно хотят выманить нас. — А мы их — хлоп! — Данзо хлопнул в ладони и тоже пьяненько засмеялся, — и нет их. — Да, поэтому мы с тобой и ходим в самом презентабельном виде, — вздохнул Хирузен. — Эй, — Данзо пихнул его в плечо, — у тебя со мной какие-то проблемы? — Ребят, — позвал их всех Торифу, — моя улитка обошла ваших, деньги давайте. — Ну ты и нашёл гепарда среди своих рекордсменов, — усмехнулся Хирузен. — Он с самого начала выбирал самую умную улитку, — Хомура закусил тунцом. — Хозяин. — Да, это чистой воды мухлёж, — согласился с ним Данзо, — лучше давайте кто больше выпьет? Спорим, это буду я? — он потянулся за следующим стаканом, но его руку остановил Хирузен, а затем все перевели взгляды на Кагами: тот расправлялся со следующей бутылкой, легко открыв её, почти как профессионал. — Эй! — Я только пробую, — Кагами сделал ещё один глоток, показательный, — совсем немного. — Ты так говорил и в прошлый раз, — Данзо потянулся к нему, с трудом выхватил из его цепких рук бутылку, а после разлил остатки из неё по нескольким стаканам, — выдуешь же всё до последней капли, знаю я тебя, пьянь, — сказал он почти трезво. — Как-то жарко. — Кто за «Правду или действие»? — Кохару поболтала саке и взглянула на всех через помутневшее стекло стакана. — У нас как раз есть несколько бутылок на любой вкус. Все уселись на растянутый по деревянному полу ковёр, отодвинув в сторону несколько пуфиков, и в центре положили пустую бутылку. Кагами, покачиваясь, уселся рядом с Кохару по одну руку и с Хирузеном — по другую. В жёлтом зале уже невыносимо пахло алкоголем, запечёнными остывшими роллами, горечью одеколона Хомуры, от которого Кагами начинало подташнивать. Гром прокатился над деревней, как грохотавшая стальная колесница со скрипучими колёсами, и тот, кто колесницей правил, бросил копья молний прямо в сторону леса — что-то захрустело, застонало в белой ночной вспышке. Дождь то усиливался, то ослабевал, стучал иногда в окна, иногда барабанил по крыше. Просторный дом, предназначенный для сына главы клана Акимичи, отличался многим внутри: Торифу никогда не мог похвастаться скромностью, он знал себе цену — поэтому на стенах многих комнат висели дорогие картины, а в зале он умудрился установить пару древних гобеленов и устроить угол собственной гордости и ловкости — собранные деревянные наборы. Среди макетов были все скрытые деревни разных стран, перемежённые моделями старых кораблей. Кагами закусил сашими из тунца — положил розовый ломтик себе на язык, распробовал и тут же заглушил его вкус саке, поморщился. Он крутанул бутылку, когда очередь дошла до него, и после этого поднял взгляд на Данзо, который что-то уже говорил, а Кагами всё никак не мог отделаться от лёгкости и головокружения — это его раздражало. — Правда или действие? — сказал Данзо, хитро улыбаясь. — Действие, — Кагами прикрыл глаза. — Я уже знаю, какой вопрос ты хочешь мне задать. — Видишь по моим глазам? — Данзо прищурился, придерживая бутылку. — Тогда сделай вот что: перевоплотись в Тобираму-сенсея и в его обличье скажи, что устриц нужно пить носом из трубочки, — он издал смешок, — и, если хватит мужества, продемонстрируй. — Ты монстр, — Кагами вздохнул, — у нас ведь даже нет устриц. — Есть улитки, — протянул Данзо, указывая на то, как Торифу начал собирать своих питомцев и класть их обратно в аквариум. — Это будет даже круче — свежак. — Только троньте улиток, — пригрозил им Торифу с показной серьёзностью, даже кулаком потряс немного, но никто не воспринял его всерьёз. — Сообрази что-нибудь иное, Данзо. — А я думала, всё ограничится поцелуем... — Кохару снова играла пальцами, сгибала и разгибала их под разными невообразимыми углами. — Полагаю, это было бы чересчур просто, — заметил Хирузен. Он пока был трезвее всех. Кагами вздохнул, сложил печати и за секунду перевоплотился в человека, которого уважал и которого никак не мог выбросить из головы: он посмотрел на свои ладони, ладони Тобирамы-сенсея, не раз трепавшие его в прошлом по волосам, на зеркале, выложенном кусочками на стене, отразился Тобирама-сенсей — при броне, хмурый и точно такой же, какими Кагами его помнил и видел. Сердце сильнее ударилось в груди, трепыхнулось там, словно золотая канарейка, и притихло. Новая вспышка выбелила тёмные ночные улицы деревни, отразилась от окон администрации, дождь беспощадно сыпался на скалу и на лес. В ушах звенело то ли от лязга молнии, то ли от выпитого алкоголя. Несколько секунд Кагами в новом обличье не двигался, потом же прокашлялся и выразительно вздёрнул подбородок — ему было непривычно смотреть на своих друзей с высоты чужого роста, те же ничуть не смутились, оценивая точность его дзюцу. Кохару хотела что-то возразить или сделать замечание... однако перед ними стояла точная копия, а не какой-то нелепый муляж генина. Данзо притянул к себе следующий стакан, за ним следил Хирузен, Хомура уже давно отложил в сторону книгу и пробовал на вкус печенье, запивая его водой со льдом. Кагами собрался с мыслями, ещё раз кашлянул и заговорил: — Нет ничего лучше, чем десяток устриц по утрам, — сказал самую безобидную вещь Кагами и проследил за реакцией своих зрителей, после чего перевёл взгляд на улиток. — Улыбнись, — настоятельно шепнул ему Данзо, — может, тогда земля разверзнется. — Разверзнется, если ты перестанешь опаздывать, — Кагами прищурился. — На выходных у тебя не будет ни свободного времени, ни сил, чтобы заниматься чем-то кроме отжиманий. За разгильдяйство наказание обязано быть суровым, — он заметил, как у Данзо поползли глаза на лоб, и усмехнулся про себя: — Когда-нибудь до тебя дойдёт, что пунктуальность способна изменить исход многих битв и... — Так, лучше давай-ка перевоплощайся назад, — проворчал Данзо, — этот облик плохо на тебя влияет. Ну, или можешь хлестануть ещё стаканчик-другой саке. Сложив ещё одну печать, Кагами вернулся, и все незаметно выдохнули. — Так, а теперь... — Данзо повертел бутылку, — я?.. — И я, — хитро улыбнулась Кохару. — Правда или действие? — Действие, — Данзо сложил ладони на коленях, — вопросы ты обычно придумываешь самые идиотские, — он сделал глоток из соседнего стакана, стакана Торифу, который не повременил его забрать. — Ну, я жду. — Поцелуй Хирузена, — Кохару расплылась в улыбке, — все мы знаем, как вы давно об этом мечтаете. — Чего? — не поняли оба, переглянувшись. — Ну ладно, как хотите, — пожала плечами Кохару, — но мы тогда никогда не узнаем, кто из вас лучше целуется, — она вздохнула. — Да, действительно, загадка поколения, — вздохнул про себя Кагами, попытался подняться на ноги, чтобы налить себе ещё саке в стакан, но покачнулся и рухнул на спину, услышал, как что-то тихонько хрустнуло в его рюкзаке, который лежал за ним. Он не обратил на это внимания, так как Хомура тоже встал и направился к столу. — Идиотская игра, — отозвался Хомура, — я так и знал, что этим всё и кончится. — Обычно таким проницательным бывает только Хирузен, что на тебя нашло? — Кагами наливал саке, у него уже начинали дрожать руки. — Спустилось просветление? — Такое случается, когда... — он помедлил, — когда выпьешь порядочное количество саке. Они присели за стол, друг напротив друга, наливая по очереди алкоголь, и наблюдали за ходом игры со стороны. Кагами болтал свой стакан туда-сюда, радуясь тому, что в него вмещалось гораздо больше, чем в традиционное отёко, смотрел через него на гобелены, где изобразили охоту на оленя с ветвистыми рогами, охотничьи псы бросались на его ноги, пытались разгрызть на ходу суставы, чтобы великий зверь рухнул на землю, но тот не сдавался, шёл напролом и отбивался крепкими копытами. Хомура, выпивший мало, вернулся к книге, иногда поглядывая то на улицу, то на ведро со старыми и новыми зонтиками, торчавшими оттуда, словно иглы. «Затяжной дождь будет», — булькнул он тихо, делая маленький глоток и перелистывая пару страниц сразу. Жёлтая комната танцевала, тени на ней растягивались бархатом; лампы напоминали водяные лилии, только жёлтые запечённые роллы с угрём манили своим видом, ломтики свежего гребешка лежали на чёрной прямоугольной тарелке... Никто не торопился исполнять «действие», но когда Кохару успела разочарованно надуться, словно ждала этого целую вечность, и сказать, что тогда она добавит баллы Хомуре и себе, а им саке такими темпами не останется, произошло немыслимое: Данзо с видом преступника, которого вели на казнь, нагнулся вперёд и мазнул губами по губам Хирузена, который удивлённо распахнул глаза. — Считается? — буркнул он. — Это нечестно, — запротестовала Кохару, — вы можете маму так поцеловать, но не друг друга, — её лицо уже было розовым от выпитого алкоголя: розовые щёки, розовый нос, розовые уши... — Или вы оба никогда не целовались? — Я целовался, — вспыхнул Данзо, — сотни раз. — Я тогда тоже, — улыбнулся ошарашенный Хирузен, — тысячи. — Миллионы, — подхватил Торифу. — Миллиарды, — согласно кивала Кохару. — Идиоты, — вздохнул Хомура. Кагами впервые за вечер открыто улыбнулся. Они сидели так ещё, играли в «Правду или действие», задавали нелепые задания и такие же нелепые вопросы, от которых от стыда краснела большая часть участников. Кагами пил. Пил много. Пил до тех пор, пока его не начало подташнивать — и он забрался с разрешения в ванную, где ополоснул лицо холодной водой. Несколько мгновений так и стоял напротив ящика с красным крестом, обернулся в сторону напольного большого зеркала: в нём отражался измятый жилет, футболка, бледная кожа, глаза без блеска, как у мёртвой рыбы; ладони мелко дрожали, а внутри разыгрался карнавал с кривыми зеркалами и детским ужасом, желудок крутило, и во рту стояла неприятная горечь, но его не стошнило. Высокое окно над ящиком с красным крестом и занавеской с рисунком медуз опять вспыхнуло белым. Молния била то близко, то далеко. Небо хрустело, словно кто-то за тучами ломал богам суставы. Перед глазами всё покачивалось, точно в нелепом танце: плясали стены, пол, потолок, ковры на полу и сама земля. Это было землятресение, которое мог чувствовать один Кагами; вскоре он вышел из ванной и заметил, что друзья ещё играли, не заметив его пропажу. Он выглянул в другое окно: снаружи по-прежнему шёл дождь, снаружи ночь напоминала гробовой мрак, и часы над чашкой с растаявшим льдом показывали уже второй час ночи. Кагами вздохнул, закинул за спину рюкзак, из-за которого — несомненно — кренился туда-сюда, несколько раз едва не упал ничком. В глазах у него рябило от жёлтых стен. В голову его приходили картинки, где Тобирама-сенсей был вместе со своей невестой, и пусть он не улыбался, Кагами думал, что это не показатель того, что с ней он не был счастлив... — Ребята... — позвал он, — я, наверное, пойду. — Уже? — Торифу отреагировал быстрее остальных. — Мы же только начали. — Мне надо домой, — соврал он, почёсывая затылок и придумывая на ходу: — Мне завтра рано вставать, многое надо сделать... — Может, его проводить? — уточнил Хомура, когда, видимо, заметил, как Кагами качало из стороны в сторону. — Я меньше всех выпил, так что ещё в состоянии идти. — Нет, — отрицательно покачал головой Кагами, — мне не нужна сейчас помощь, наверное. Я всегда справлялся сам, — он улыбнулся, — саке меня так просто не побороть. — Ну, как знаешь, — пожал плечами Хомура, все остальные переглянулись. Кагами покинул место веселья, где были все его близкие друзья, и, чувствуя, как дождь щекотал его лицо и мочил одежду, рюкзак, бродил по деревне, считал шаги, постоянно сбивался и начинал заново, следуя так по вечно менявшемуся маршруту, пока не оказался возле резиденции Тобирамы-сенсея. Высокое округлое здание напоминало ему этой ночью дубовые бочки с ржавыми обручами, в окнах уже не горел свет: должно быть, все давно видели сотый сон. Молнии хлестали землю, как плети, всё чаще и чаще, небо чернело, как мрачная бездна, земля под ногами размягчилась, изредка скользила грязь под сандалиями. К тому моменту Кагами был уже весь мокрый от дождя, который усилился и теперь стучал ему по макушке крупными частыми каплями, почти ледяными струями... Саке подталкивало его вперёд, к безумству, нашёптывало, что это был самый подходящий момент выяснить, что происходило между Тобирамой-сенсеем и его невестой, была ли она в самом деле настоящей... «Сейчас или никогда...» — поймал он бойкую мысль и схватился за неё, как за прутик, хрупкий и тонкий, ведь завтра у него не хватило бы на это духа. Капли скользили по его влажному лицу, волосы липли к черепу, плечи вместе с руками крупно дрожали: холод злобно цапал его за каждый открытый участок кожи или там, где одежда липла к телу. Маленькими неуверенными шагами Кагами приблизился ко входу и постучал в высокую простую дверь резиденции — и стоял так, как перед вратами в загробный мир. Стучал сначала тихо и неуверенно, даже порывался уйти, но снова одёрнул себя и застучал настойчивее до тех пор, пока дверь перед ним не распахнулась. Перед ним стоял Тобирама-сенсей в ночной полосатой рубахе, сонный, привычно поджавший губы, но потом это выражение быстро сменилось на другое — озадаченное. Он, видимо, заметил, что его ученик выглядел сейчас как бродячий мокрый кот, с которого стекала дождевая вода, и отступил на шаг назад. Кагами ожидал, что его сейчас же прогонят, но этого не происходило. Он услышал только усталый вздох и поднял глаза; в коридоре резиденции горел всего один светильник, зажжённый парой секунд ранее. — Проходи, — Тобирама-сенсей поморщился: видимо, почувствовал запах сакэ. — Спасибо, — пробормотал Кагами и кое-как начал расслаблять ремни на тугих сандалиях, но в процессе сполз на пол, закрыв глаза. — Ты пьян, — Тобирама-сенсей смотрел на него, прищурившись. — И явился ко мне в таком неподобающем виде. Это шутка? — он заметил, как Кагами перестал трогать ремни на сандалиях и распустился окончательно, скрутившись в клубок на холодном полу, что-то говорил, но так глухо и тихо, что не мог и сам разобрать. — Поднимайся. — Я выпил... чуть-чуть, немного, каплю, — Кагами сбросил кое-как сандалии. — Сенсей... — Я сказал, поднимайся, — Тобирама-сенсей начинал злиться. — Уже второй час ночи. — Про... простите, — Кагами хотел снова выползти наружу, но сил хватило только для того, чтобы сесть и прислониться спиной к стене. — Я... — Недоразумение, — вздохнул Тобирама-сенсей и подал ему руку, — идём. Кагами с удивлением уставился на протянутую ладонь, недоверчиво, а потом схватился за неё так, словно это могло спасти его жизнь. Он кое-как встал на ноги, покачиваясь, пошатнулся, но его удержали. Дрожь вернулась так некстати, когда из комнаты сбоку, где загорелся слабый-слабый огонёк света, выглянула она — девушка из клана Узумаки, невеста Тобирамы-сенсея, затянувшая алые волосы в свободный объёмный узелок на затылке, небесно-голубые глаза вспыхнули удивлением наравне с заинтересованностью, белая кружевная сорочка, доходившая почти до самых щиколоток, превращала её в принцессу из древних сказок: алое к белому, как кровь на снегу... босые ступни казались маленькими и аккуратными, с небольшими пальцами, розовыми здоровыми ногтями. Живая сказка хлопнула тёмными пушистыми ресницами всего раз и стала рассматривать ночного гостя во все глаза, вопреки всем приличиям, искривляя розовые насыщенные губы в улыбке, губы — такие, наверное, и целовать было приятно. Кагами весь сжался внутри, но не подал вида, что сердце его тревожно замирало. Тобирама-сенсей по-прежнему удерживал его руку — может быть, он тоже чувствовал частый неровный пульс? — Надо же, гости, — сказала она, заметив тканевый браслет на запястье. — Незваные гости, — кивнул Тобирама-сенсей. — Кико, это мой никчёмный ученик, Кагами. — А я его видела, — улыбнулась Кико, протягивая изящную ладошку вперёд. — Ты прятался, когда я прогуливалась с клоном, разве нет? — она первой перехватила чужую холодную руку. — Ты от кого-то прятался, да? — Нет, я просто... — Кагами тряхнул головой, когда тёплая рука Кико соприкоснулась с его. — Я искал кое-что, — трезвым он бы смог придумать целую историю, но сейчас слова не шли к нему на ум. Никак. В голове всё плавилось от того, что Тобирама-сенсей всё ещё не отпускал его. — Это было... это... мой отец... он бутылку потерял с... вином... — Хм-м-м, — протянула Кико с улыбкой, — у кого-то завтра будет похмелье. — Будет, — определённо кивнул Кагами, — Т-Тобирама-сенсей, давайте я... я могу уйти. — В такую погоду? — уточнил Тобирама-сенсей. — Вряд ли. — Я приготовлю чай! — воскликнула воодушевлённо Кико. — Все любят чай в такую скверную погоду. Будем втроём сидеть и наблюдать за падением капель дождя, слушать их стук по стеклу... — она рассмеялась, вовсе не сонная, — я мигом! — Разобьёшь что-нибудь — и я добавлю это к списку, где уже находятся мои снасти, — Тобирама-сенсей сказал грозно, затем вздохнул, когда Кико с тихим смешком и лукавой улыбкой скрылась на кухне. — Неугомонная. — Вы... — Кагами сглотнул, — а вам?.. Она милая... я думаю... — Если не можешь говорить нормально, не говори вовсе, — Тобирама-сенсей опять поморщился. Тёмные коридоры. Чистота. Строгость. Книги. Свитки. Кагами рассеянно следил, куда они направлялись, не издавая ни звука, но всем его вниманием владел Тобирама-сенсей, притягивал к себе взгляд: полосатая рубаха так странно на нём смотрелась, непривычно, но по-домашнему; белые чистые волосы переливались снежным серебром от вспыхивавших иногда ламп, а его широкая грубая ладонь согревала руку Кагами, как грелка. Дождь и гроза остались на улице, всё метались лезвия молний, вонзались в землю, гром ворчал близко, пусть и не так воинственно, как полчаса назад. По бокам возникали очертания арок: кабинет, поворот в зал, в гостиную, дальше — видимо, спальня... На кухне вспыхнули лампы, запахло сбором летних душистых трав, в том числе и мелиссы. Тобирама-сенсей, не отпуская чужого запястья, хмыкнул и наконец отодвинул матовую светлую дверь. Они оказались в просторной, но какой-то совсем пустой комнате — в спальне, — где были стойки для оружия, для доспехов, несколько старых томов на полках об искусстве ведения войны, карманный путеводитель по языку цветов и стальной портсигар, покрывшийся слоем пыли, отчего Кагами прикусил губу. Новая пустая банка стояла возле разобранного футона, на ней написали просто: «Для снастей». Тобирама-сенсей ослабил свою хватку, отпустил, порылся в бельевом ящике, оттуда, критично осмотрев, вытянул зелёную рубаху и длинные чёрные штаны с занятным поясом из верёвки. Кагами недоуменно моргнул. — Переоденься, — Тобирама протянул всё это ему в руки, — если сляжешь с болезнью, придётся либо искать кого-то другого, либо ждать твоего выздоровления. Оба варианта недопустимы. — Спасибо, сен... сей, — Кагами мог говорить только что-то односложное, — я... сейчас. Тобирама-сенсей отвернулся к окну, скрестив руки на груди. Кагами бросил рюкзак в сторону, к стене, принялся стягивать с себя чёрную жилету, зашуршав молнией, оставил её на полу, та же судьба ожидала тёмно-бордовую футболку, потом дело дошло до штанов: он отчаянно пытался справиться с ними, боролся до тех пор, пока не сполз снова на пол, и только тогда сумел их с себя стянуть. После этого начал легко надевать сухую одежду, потому что она была ему значительно велика. Его вещи, холодные, промокшие насквозь и прилипавшие к коже, остались лежать в стороне, на полу. Тобирама-сенсей терпеливо ждал, стал разве что постукивать пальцами по локтям, смотрел за грозой и за точками фонарей за полосой дождя. Его хаппури лежало на аккуратном бельевом ящике с надписями «Сон», «Повседневность», «Праздники», «Работа». Во всполохах молнии он напоминал тень от луны на ровной поверхности ледяного моря, далёкий, недостижимый. Кагами подвернул кое-как рукава рубахи и штаны, прикрыл рот ладонью, когда едва не икнул, и снова прислонился к стене. Устало прикрыл глаза, как во время морской качки. Его мутило, качало, он просто хотел лечь, свернуться и никогда больше не просыпаться. — Справился? — уточнил Тобирама-сенсей, всё ещё стоя к нему спиной. — Ага, — шепнул Кагами, всё-таки икнув, а затем вспомнил, что в рюкзаке его лежали очки. Он опустился к рюкзаку и с ужасом понял, что футляры страшно помялись. Он только надеялся, что с очками ничего не произошло. — Сенсей, у меня... я... — Что? — Тобирама-сенсей посмотрел на него, подняв бровь. — Подарок... вам хочу подарить, — сказал заплетавшимся языком Кагами. — Я сейчас... — он достал оба футляра и протянул их вперёд. Тобирама-сенсей удивился, это было видно по тому, как блеснули его бордовые глаза. — Надеюсь, вам понравится, потому что... — он выжидательно следил за тем, как Тобирама-сенсей забрал футляры, — потому что иначе мне придётся идти обратно в страну Травы... Тобирама-сенсей открыл первый футляр, в котором лежали обычные очки для чтения, и замер на секунду. Кагами заметил это, слишком хорошо, и сначала даже обрадовался: он смог удивить, смог обрадовать, пусть так, спьяну, с горящими от стыда щеками и ушами, так как не смог и двух слов связать... но потом Тобирама-сенсей взял очки в руки, и слёзы ещё большего стыда скопились в его глазах, пока всё шаталось и скакало из стороны в сторону. Очки оказались сломаны. Все стёкла потрескались и оправа слегка деформировалась. Так вот что хрустнуло тогда... Кагами спрятал лицо за ладонями, боясь даже взглянуть в чужое лицо. Он опозорился. Он опозорился так сильно, что даже провал теперь не выглядел таким страшным. Тобирама-сенсей вздохнул, его вздох казался громче грома, а Кагами всё жмурился в пьяном ужасе, чувствуя, что вот-вот подскочит и трусливо убежит прочь из резиденции — Кико явно не была таким же разочарованием, как он. Проходила секунда за секундой, но воздух не звенел от хлёстких обвинений и замечаний. Сухой уют спальни и молчание заставили Кагами поднять веки. Тобирама-сенсей очень внимательно рассматривал сломанные очки, вертел их в руках с интересом. — Ты купил для меня очки? — Тобирама-сенсей рассматривал свой испорченный подарок. — Я... простите, я не думал, что... я куплю другие... — начал оправдываться Кагами. — Довольно, — Тобирама спрятал очки обратно в футляр, смотрел теперь строже обычного. — С чего ты взял, что они мне нужны? — Вы же альбинос, Тобирама-сенсей... — Кагами пытался вспомнить ту статью, — у вас, возможно, будут проблемы со зрением или уже есть... я хотел сказать... я не намекаю на ваш возраст, я просто... — он откашлялся, — вам не кажется, что здесь как-то холодно?.. — Теперь ясно, куда ты спустил все свои деньги, — Тобирама-сенсей потёр висок. — Вам не нравится, — сделал вывод Кагами. — Они вам не нужны, — он говорил это только для того, чтобы не было так больно услышать это из уст Тобирамы-сенсея. — Я могу забрать их, сенсей, простите, я правда думал, что они вам нужны, и вовсе не потому, что вам сорок... — Оставь, — вздохнул Тобирама-сенсей, — возможно, они мне пригодятся. — Вам?.. — Кагами с надеждой поднял взгляд. — Они вам нравятся?.. — А ты бы хотел, чтобы я их бросил на пол и растоптал? — протянул Тобирама-сенсей. — Я... вы могли бы их растоптать, — заикнулся Кагами, — если они вам не нравятся. Тобирама-сенсей вновь вздохнул, поставил оба футляра на полку возле военных энциклопедий. Кагами отпраздновал в душе маленькую победу. — Когда дождь прекратится, уходи, — сказал Тобирама-сенсей сухо, — а пока жди здесь. Из кухни раздался стук, засвистел чайник, зашипела вода. — Встать сам можешь? — спросил Тобирама-сенсей. — Или мне до кухни тебя волоком тащить? — Я могу, — Кагами кое-как поднялся на ноги, покачнулся, едва не задев банку с надписью «Для снастей», и неровно зашагал к выходу из спальни. Тобирама-сенсей шёл с ним рядом, готовый в любой момент отчитать за неуклюжие движения, они вместе вернулись в длинный коридор и добрались до кухни, где пылал свет масляных ламп на столе и кухонных тумбах. Кико разливала по керамическим кружкам с виноградными гроздьями травяной чай, крепко удерживая простой чайник рукой за тонкую ручку; пахло завершением августа, когда травы преют от солнца, а плоды — яблоки, груши, сливы, — наливаются цветом и вкусом. Алые волосы Кико переливались, словно лепестки огненных тюльпанов в конце апреля, мелкие кружева на рукавах напоминали морозные узоры на стекле, хотя несколько раз чайник едва не выскользнул из её рук — и образ сказочной аккуратной красавицы рухнул, когда с её губ сорвалось простое «ой». Тобирама-сенсей даже приготовился ловить всё, что стояло на столе, включая простую кремовую скатерть, которая слегка сползла вниз и оказалась под носком маленькой девичьей ножки. Кагами наблюдал за ними очень внимательно, опустившись на самый крайний стул. Над ним висели медные кастрюльки, черпаки, даже дуршлаг — как декорации — и переливались медью, бронзой. Солонка в форме гусыни отбрасывала тёмную тень, в глубокой чашке с символом клана Сенджу лежали тёмные сливы, а в трёх прозрачных стаканчиках — свежая иссиня-чёрная голубика. Была ещё ваза с искусственными нарциссами, её словно бы собрали из перламутровых чешуек. Кико закончила разливать чай, теперь из кружек поднимался серый пар кипятка. Она придвинула стакан к себе и с любопытством покосилась на Тобираму-сенсея, который в очередной раз потирал шею — должно быть, это его беспокоило. Будь они немного ближе, Кагами бы осмелился сделать ему массаж. Но не теперь. Он тоскливо уткнулся в чайную тьму кружки и сделал неторопливый глоток, когда Кико изогнула дугой рыжую бровку и почти пропела: — Тобирама, — она смело называла его по имени, без титулов, — присоединяйся, чай удался, лучше прежнего. — Я пойду спать, — он перевёл взгляд на Кагами, — надеюсь, ты не натворишь больше бед, чем уже натворил. — Нет, сенсей, — Кагами кое-как ударил себя кулаком в грудь, — не посмею... — Он останется с нами? — удивилась Кико. — А где он будет спать? — Точно не с тобой, — заверил её Тобирама-сенсей, — покажи ему, где лежат запасные футоны, а потом проводи до комнаты. — Чьей? — продолжала тянуть из него слова, как верёвки, Кико. — Если не в моей, тогда в спальне Хаширамы?.. — В моей, — холодно бросил Тобирама-сенсей, — если дождь не прекратится раньше. Тобирама-сенсей, не сдержав зевка, вышел из кухни-столовой, оставив в одной комнате два огонька. Кагами смущённо уводил взгляд каждый раз, когда замечал, что всё внимание невесты Тобирамы-сенсея прилепилось к его персоне, она почти не моргала и отвлекалась иногда всего на секунду, чтобы испить чая из своей кружки, грея при этом ладони о тёплые керамические бока. Она несколько раз убирала алые-алые волосы назад, когда те вылезали, прядь за прядью, из её небрежного узелка, и хитро щурила голубые большие глаза. В столовой было тепло, сухая одежда грела Кагами одним воспоминанием о том, что когда-то её носил Тобирама-сенсей, он не смотрел в окно — и без того знал, что дождь не унимался ни на секунду, а когда замолкал, это был всего лишь обман перед очередным залпом снарядов из мраморно-чёрного неба. Перед его глазами мир ещё пошатывался, вертелся и переворачивался с ног на голову, дрожь пробегалась от макушки до пят, мурашки бегали ходуном по коже вдоль позвоночника, но запах лечебного чая успокаивал его нервы совсем немного. Кико подсыпала себе сахара и со стуком ложки перемешала его в кружке. Вздохнула очень тяжело. — Значит, ты Кагами, — заговорила она с улыбкой, — не слышала о тебе почти ничего, кроме слухов. Ты способный, да? — Я... не лучший собеседник сейчас, госпожа..? — он встретился с ней взглядом. — Узумаки Кико, верно? — Узумаки, — она наморщила нос. — Могу поспорить, что, если бы отец мог выбирать себе ребёнка до его рождения, я бы не родилась никогда, — она подсыпала ещё немного сахара, — но всё верно, я действительно из клана Узумаки. А ты, наверное, Шимура или, не знаю, Сарутоби? Хотя нет, по чакре вижу, что во всех вариантах я допустила ошибку. Огромную ошибку. Ты Учиха. — Учиха, — кивнул Кагами, наслаждаться чаем ему мешали изучающие взгляды. — Расскажи мне что-нибудь о Тобираме, — она подмигнула ему, — я бы хотела знать о нём немного больше. Всё-таки мы рано или поздно обручимся. — Я ничего не знаю, — соврал Кагами, — вы можете за ним понаблюдать... я не знаю. — В кабинете, хочешь сказать? А в воскресенье он вообще уходит на своё задание, — Кико насупилась. — Мог бы и проявить ко мне интерес, ведь мы можем больше никогда не увидеться. Это будет печально, — она попробовала чай снова, — отец уже готовит моё приданое. — Зачем вы рассказываете... всё это мне? — выдавил из себя Кагами с трудом. — Не знаю, — Кико приложила палец к подбородку, — у меня не так много друзей на самом деле, и я бы хотела подружиться с тобой. Наверное, так? — Тобирама-сенсей... он... — Кагами почувствовал, как тревога подступала к его горлу, — простите, мне нехорошо... — Я могу помочь? — участливо спросила Кико. — Может быть, разбудить Тобираму? — Нет, — Кагами покачал головой, — нет, я... мне нужно поспать, вот и всё. — Я покажу, где футоны, — нашлась она, оставив на столе кружку, — а его спальню ты найдёшь без меня, я думаю. Кико проводила его до высокого шкафа, который она назвала «бельевым ящиком», достала оттуда зелёный в красный горошек футон и, зевнув, передала в руки. Кагами вцепился в тёплое одеяло, прижавшись к нему невольно щекой, поблагодарил за помощь, всё ещё проглатывая часть окончаний, и через силу зашагал по коридору, ноги его подгибались, но в темноте и тишине он добрался до нужной двери, качнулся, упал с грохотом на пол, услышал за спиной смешок Кико: «Какой неуклюжий», — однако поднялся, опять схватившись за одеяло, раздвинул дверь и почти бесшумно прошёл в спальню. Тобирмама-сенсей не спал: зажёг свечу и рассматривал с тоской стальной портсигар, смахнув с него предварительно пыль. Услышав шаги, он отодвинул его ближе к окну, ни капли не смутившись, и устроил подбородок на кулаке, следя огненно-бордовыми глазами за вошедшим. Его окружали доспехи, катаны и прочее оружие, в том числе и памятное, уже никуда не годное. Добравшись до противоположной стены, Кагами опустился на пол, так как не мог стоять на ногах ровно, в голове у него всё гудело, точно там устроили соревнования трубачи — и всё трубили, трубили... Он разглядывал спальню мельком, как запретную территорию, разбирая на татами одеяло, кладя на него подушку, поправляя одеяло; раньше его сюда не пускали, никогда, и сейчас он сидел, заворожённый, видел даже расколотую катану, скрытую за другими, хотя перед глазами всё по-прежнему вздрагивало и качалось. Только после этого его внимание привлекли два старых рисунка: на одном была изображена семья Тобирамы-сенсея, когда он был совсем ещё мальчишкой, их отец, господин Хаширама, и ещё два парнишки, которых Кагами не знал, а на втором рисунке уже другой художник изобразил подросшего Тобираму-сенсея, который держал за грудки незнакомца с широкой улыбкой и пятном на подбородке. Тобирама-сенсей вздохнул. Дождь не прекращался. — Тебе пошла на пользу работа в Академии? — поинтересовался как бы между прочим Тобирама-сенсей, и Кагами тут же кивнул, когда справился с покрывалом, затем сел на нём и всё смотрел на Тобираму-сенсея, который сегодня выглядел менее раздражённым. — Точно так, сенсей, — Кагами опять кивнул и съехал на футон, повернувшись на бок. — Когда дождь закончится, чтобы я тебя здесь не видел, — повторил Тобирама-сенсей, — я понятно выражаюсь? — он не был зол, но его усталость не заметил бы только слепой. — Да, — Кагами зарылся носом в подушку, которая пахла луговыми травами. Тобирама-сенсей погасил лампу и тоже устроился на своём месте, скрывшись под одеялом, из-под ткани выглядывала лишь его белая макушка, и Кагами не мог от этого оторваться, когда повернулся в сторону окна. Он долго лежал на месте, перебирая браслет пальцами, пытался заснуть, но не мог — не мог, потому что прикладывал, как безумец, край рукава старой рубашки Тобирамы-сенсея к носу и вдыхал почти незаметный запах дыма, ещё он чувствовал аромат сандала — от Тобирамы-сенсея этим вечером пахло им, чернилами и бумагами. Тёплый аромат. Кагами это нравилось. Так он чувствовал себя ближе, лежал, почти не шевелясь — а вот Тобирама-сенсей всё никак не мог отыскать удобного положения: поворачивался даже лицом к двери, незаметно подрагивали его белые ресницы в темноте... Сон настиг его только через полчаса, так рассчитал Кагами, когда услышал тихое сопение. Он хотел задать тысячу вопросов, но понимал, что это было бы глупо. Тобирама-сенсей и без того проявил высшее гостеприимство, после всех проблем, которые свалились на его голову. Гром опять затрещал где-то совсем близко, прямо над крышей с громоотводом, молнии становились реже, зато ветер налетал на окна, пробирался сквозь щели в оконных рамах... выл, бился, царапался, словно дикий камышовый кот. Сталь оружия скалилась, отражала в себе белые зигзаги, идеальная, ровная, начищенная. За ней тщательно присматривали. На броне же темнели старые царапины — как шрамы ветерана, белый колючий воротник висел рядом. Кико тоже, должно быть, уже спала: никто не блуждал по коридору, не зажигал ламп, не нашёптывал песен. Кагами прекрасно знал, что был до невозможности пьян, что в голову его приходили совершенно непотребные, но такие желанные мысли — и одной из них поддался. Он сполз со своего футона кое-как и тихонько приблизился к спящему, сначала медлил, а после юркнул к нему под тонкое жёсткое одеяло. Тобирама-сенсей лежал к нему спиной, пробормотал что-то неясное сквозь сон, заставив нарушителя покоя напрячься, но быстро замолчал. Кагами принюхался снова: запах сандала манил его, так что следующее движение произошло само по себе — он поцеловал верхний позвонок Тобирамы-сенсея, чувствуя приятное тепло чужой кожи. Тобирама-сенсей заёрзал, но не проснулся, и Кагами тогда коснулся губами ниже, между лопатками, скрытыми за тонкой тканью ночной рубашки, затем снова вернулся к шее, касался её сухо и осторожно, едва-едва, а затем совершил ошибку: запустил холодную ладонь под чужую полосатую рубашку, коснулся пресса, приобнял, прижавшись ещё ближе, оставив ещё один поцелуй на плече... Он хотел вдыхать аромат сандала целую вечность и касаться, гладить, целовать — дольше вечности. Сонный Тобирама-сенсей перевернулся, притянул его к себе, как подушку, прижал к груди, так что Кагами едва не задохнулся от собственных чувств, а потом медленно поднял веки — да так и застыл, опустив подбородок вниз и встретившись взглядом с собственным учеником, которого всеми силами отталкивал. В его бордовых глазах отразился водоворот эмоций: от удивления до растерянности. Растерянность сорвалась с его губ одной фразой: — Твою мать, — он резко отпрянул, и Кагами попытался выскользнуть из-под одеяла, но запутался и остался лежать на своём месте. — Я всё объясню, сенсей... — всё ещё неловко говорил Кагами, оказавшись лицом к лицу к Тобираме-сенсею. Даже в темноте он был готов поклясться, что видел, как от ярости и недоумения у Тобирамы-сенсея блестели глаза. — Я... — Живо. Пошёл. Вон, — прошипел Тобирама-сенсей. — Но... — Кагами хотел попятиться назад, но не успел: Тобирама-сенсей схватил его за воротник рубашки и притянул к себе так близко, что их тёплое дыхание смешивалось. Кагами мог бы поцеловать его, если бы его не начало трясти. — Сенсей, я вас... — Ты совсем идиот? — Тобирама-сенсей почти прорычал. — Скажите это снова, — Кагами почти неосознанно активировал шаринган, он хотел видеть правду, даже так, даже будучи пьяным в стельку, даже будучи распалённым, даже чувствуя тёплое дыхание на своих щеках. — Пожалуйста. — Деактивируй шаринган, сейчас же, — Тобирама-сенсей сдавил ткань рубашки сильнее. — Скажите, что ненавидите меня, — Кагами впервые не подчинился, по телу гулял алкоголь, выбил из него весь страх. — Скажите, что я вам отвратителен, что вам мерзко находиться со мной рядом, оскорбляйте меня. Можете ударить, если вам станет от этого легче, — он всматривался в отражение своего шарингана в алых глазах сенсея. — Прошу вас, скажите всё это сейчас, повторите. Тобирама-сенсей сцепил зубы, втянул носом воздух и, избегая прямого зрительного контакта, наклонился к его уху и сказал (как во снах, напомнил себе Кагами, как во снах) хриплым шёпотом, от которого у Кагами по телу побежали непривычные, но такие приятные мурашки: — Раздражаешь. Ты мне нужен только для того, чтобы покончить с этой войной, разве ты этого ещё не понял? Не услышал с первого раза? Не думал, что ты к тому же ещё и оглох, — он сделал паузу, от которой у Кагами сильнее заболело сердце. — Ты не вызываешь во мне ничего, кроме отвращения. А теперь пошёл вон. Немедленно. Завтра даже не смей показываться мне на глаза. Кагами кое-как поднялся на ноги, когда Тобирама-сенсей от него отстранился. — Одежду?.. — Кагами начал стягивать с себя рубашку. — Тебе что было непонятно из фразы «пошёл вон»? — обрубил его грубо Тобирама-сенсей. — Простите, — Кагами едва не запутался в штанах, — я... вы её любите? — Да, — ответили ровно. Кагами каким-то чудом устоял на ногах, остановился в дверном проёме. — Что ещё? — Тобирама-сенсей раздражённо выдохнул. — Вы соврали, — прошептал Кагами так тихо, словно потерял голос, и быстро, насколько мог, юркнул в тёмный коридор, когда услышал, как что-то разбилось. Судя по звуку — банка или ваза. Деактивировав шаринган, Кагами несколько раз едва не споткнулся, один раз упал, растянувшись на полу, он едва разбирал дорогу, потому что перед глазами всё было мутно, как в речной грязной воде, когда со дна поднимается ил и песок — лишь видел впереди дверь, рванулся туда, открыл её — и его окатило дождём, всё небо было чёрным от туч, ни одной звезды, молнии вспыхивали то тут, то там, гром бряцал за тучами, как тяжёлые военные сапоги со стальными набойками, но Кагами не боялся молнии: даже если бы его ударила одна, ему было бы всё равно. За несколько минут, проведённых снаружи, его одежда, одежда Тобирамы-сенсея, вымокла до самой последней нитки, дождь сбегал по его щекам, а рюкзак остался в резиденции после позорного бегства. Фонари горели будто бы в насмешку — вырывали одинокий силуэт из объятий грозовой ночи и тащили, тащили его на свет, как сломанного солдатика, открывая чужим цепким взглядам все изъяны. Улица тоже насмехалась вместе с грозой — будь они толпой людей, указывали бы пальцами и кричали: «Идиот!». У Кагами каждый раз прерывалось дыхание. Он задыхался, всхлипывал, снова задыхался, не способный принять то, что по его щекам бежали не слёзы неба, а его собственные, слёзы обиды и стыда; прятал лицо в перебинтованных ладонях, пытался восстановить дыхание. Время двигалось медленно, по водостокам скатывались ручьи дождевой воды, в деревенском фонтане плавали молнии. Кагами почувствовал, как к его ноге прильнул кто-то, кошка или собака, он не сразу понял, и лишь потом разглядел, что это была Рики, которая ткнулась носом ему в ногу, а затем спряталась под скамейкой от дождя, хоть вся её шерсть уже была влажной, блестела чернёным серебром. — Как ты меня нашла? — спросил Кагами, потирая глаза. Рики ничего не ответила, не подала знака, высунулась из своего укрытия, держа в зубах свиток, совсем тонкий, незначительный, ткнулась снова в колено и подняла тёмно-серые блестящие глаза с таким выражением, словно говорила: «Погляди». Кагами забрал свиток, заметив всего несколько имён, записанных тёмной кровью, и одно из них было «Рейзо». — И зачем мне это? — он сжал тонкий свиток в руках. Рики показательно вздохнула и уселась напротив, прищурившись с хитрецой. — Я не собирался призывать лис, — пробормотал он тише, — выбери кого-то другого. Рики лишь вильнула хвостом и тявкнула, снова тыча носом в сторону свитка, а затем на влажной земле вывела кое-как лапой два иероглифа: «Узнай больше». — Что? — Кагами убрал влажные пряди в стороны. «Сенсей», — добавила Рики и хитро сверкнула глазами. Несколько секунд Кагами сидел неподвижно, моргал, пытался справиться с приступом отвращения к себе. Он в самом деле уже не первый год раздумывал о призывном звере, с оглядкой на Хирузена, думал о ястребах и воронах, читал мельком про жаб и змей, но никто не внушал ему интереса. Теперь же призывной зверь сам напрашивался, принёс договор и выжидал решения, терпеливо и со знанием дела, как опытный купец, готовый торговаться и предлагать свои варианты. Лисы его заинтриговали. Может, Рики стала бы для него полезной? К тому же ему не нравились те белые пятна из прошлого Тобирамы-сенсея. Что случилось тогда и откуда Тобирама-сенсей знал её? Впрочем, не всё ли равно?.. Собрав часть мыслей и здравого смысла, Кагами плюнул на всё и надкусил указательный палец. Кровью вписал своё имя и поставил печать пятью пальцами. Рики удовлетворённо заурчала, когда свиток пропал, и лизнула рану на указательном пальце своего нового хозяина, который всё ещё чувствовал дрожь в груди и душившие его слёзы, стоило ему вспомнить слова, ранившие его глубже наточенной бритвы. Он поднялся со скамьи, едва не оступился и не встретился лицом с широкой лужей и грязью. Сначала он брёл по пустой главной улице, заглянул в окно своего дома, углубившись в квартал клана Учиха, сделал крюк, приблизился к реке, выпил из неё воды, омыл лицо, не смотря на своё отражение, и его вывернуло наизнанку. Всё тело дрожало. Добравшись до середины дороги, Кагами вдруг вспомнил о своём обещании и схватился за голову, сжав между пальцами слишком мягкие, слишком податливые волосы. — Мне нужно... — Кагами смутно вспомнил встречу с куницей. — Мне нужно на старую лесопилку... — он, пошатываясь, направился к главным воротам деревни. Рики потрусила за ним, прихрамывая на заднюю лапу, но уже не так заметно. Кагами шёл по дороге, сквозь дождь, он надеялся, что куница ещё была там, несмотря на задержку, иначе какой от него толк... У ворот его никто не стал останавливать. Тайсей, бывший напарник отца по миссиям, только вписал в журнал размашистым почерком: «Кагами — вышел за стену в полчетвёртого ночи». Поставил точку и вернулся к гаданию на картах с самим собой. В конце концов, разве мог натворить беды преданный подчинённый Второго Хокаге. Тропа, окружённая буками и направлявшая странников в сторону древней лесопилки, скакала между кротовыми кочками и травяными буграми, поросшими куриной слепотой; ветер бросался на кроны деревьев, драл их за листву, трепал влажную кору и всё вопил, вопил со стоном стволов далёких сосен, словно разъярённый дух. Эта земля, не раз окроплённая кровью, помнила каждый дом, каждый амбар, пусть ныне от них остались лишь гнилые до основания скелеты, покрытые жёлтым старым мхом, а осенью на них вырастали опята. Дождь штриховал воздух, свешивался с чёрных туч чёрным серпантином, обжигал нос и щёки, лоб и подбородок, спасал лишь активированный парой минут ранее шаринган. Кагами чувствовал дорогу немного лучше, чем сразу после убийственной дозы саке — но земля вертелась под ногами, сандалии до сих пор неуверенно скользили по мягкой почве, чавкали и шлёпали по грязи, подгибались колени и голова кружилась. Он знал, что до брошенной на произвол судьбы лесопилки оставалось недолго, поэтому, чувствуя недовольное лисье ворчание совсем рядом, он ускорил шаг. Лесопилка темнела на фоне выцветшей желтоватой травы, где когда-то складывали брёвна, хоть их и давно растащили. Деревянные нагромождения не выглядели такими же ветхими, как храм, правда, многие пилы и топоры, валявшиеся кругом, заржавели, сломались, потеряли былую ценность. Рики ощерилась и тихо зарычала, смотря то на одно дерево, то на другое, то на крышу лесопилки со старым шифером. Кагами потрепал её по голове, пытаясь понять, что её насторожило, и, стоя на окраине, разглядел в центре поляны, возле ростков молодых дубков, фигуру. Серую маску шаринган уловил без труда. Куница помахала рукой, словно могла его видеть. Кагами, однако, топтался на месте несколько секунд. Оценивал местность. Заметил пока только чакру куницы, но это не означало, что других не было. — Так и будешь стоять столбом или мы можем поговорить? — крикнула куница, заглушая ветер. — Если так, то почему бы нам всем не разойтись по домам. Погода нынче ужасная. Но те свинопасы явно не будут рады, если узнают, что им придётся-таки отдать свою свиноферму во владение господина Рен. Думаю, тебя проклянут на десять поколений вперёд, — она явно усмехалась, — ну так что, Учиха Кагами, потолкуем? Кагами скрипнул зубами от сильной головной боли, затем прищурился и понял, что выбора у него особо и не оставалось: либо говорить, либо не говорить. Помедлив, он сдвинулся с места и направился прямиком к кунице, краем глаза наблюдая за древними деревьями. Иногда ему казалось, что там кто-то шевелится, а может, это так падали тени... Рики недовольно морщила нос и принюхивалась, но ветер дул против них, а не в их сторону. Когда расстояние сократилось до пары метров, Кагами увидел, что куница не просто держала ладонь на рукояти катаны, а крепко сжимала её, готовая вот-вот броситься в атаку. При нём же не было ничего, ни сюрикенов, ни кунаев, что не скрылось от чужого цепкого взгляда за маской, должно быть, губы уже сложились в ехидную улыбку. — Славная лисичка, — заметила куница. — Твоя? — Нет, — Кагами покачал головой, — что за... зачем я вам? — Тут такое дело, — легко начала куница, — господин Рен хочет поговорить с тобой лично. — Я не могу покинуть деревню сейчас, — дождь его слегка отрезвил, а затем он почувствовал едва различимый укус и прихлопнул мелкого жука, севшего ему на не скрытую воротником рубахи шею. — Пусть господин Рен уведомит об этом господина Хокаге. Так было бы... Кагами не успел договорить. С тихим лязгом куница выдвинула лезвие катаны и сделала первый взмах, но осеклась: лисьи клыки вцепились в икру её ноги, пустили кровь, тёмно-красные пятна просочились сквозь плотную ткань штанов по подвязкам. За это Рики тут же ударили рукоятью по голове, а второй ногой — пнули в живот, выбив из лёгких воздух. Она не заскулила, только низко рыкнула и скрылась в ближайших кустах. Кагами успел отскочить в сторону. В ту же секунду в землю вонзились тонкие чёрные иглы. За ними последовали сюрикены — били они не так точно, как в солнечную погоду, но их подхватывали невидимые обычному глазу нити — и всё повторялось. Скрежет и свист. По всему периметру чакра пятерых человек вспыхнула, как костры, а куница бросилась с оскалом вперёд, будто и не заметила своей раны, едва не срезала прядь чёрных волнистых волос вместе с кончиком уха, скалилась за серой маской, сталь её катаны обратилась в молнию — сверкала и жалила, слепила глаза. Кагами успел развернуться и юркнуть к ней за спину, ему бы хватило всего одного удара в сонную артерию... он бы успел... но сюрикены, пронёсшиеся у самого носа, заставили его бросить эту затею. Шаринган уловил движение на деревьях — оттуда и летело всё метательное оружие: иглы, кунаи. Дождь размывал силуэты. Молния с треском врезалась в старый бук. Тот вспыхнул подобно факелу, запахло палёной древесиной, и тёмная фигура ещё одного человека исчезла за высокими зарослями борщевика, обходя лесопилку с обратной стороны. Кагами увернулся от ещё одного предупредительного взмаха катаны и схватился за тонкие нити, одним движением направив их на лезвие — они с хлопком лопнули, и сюрикены пали в грязь. Как раз вовремя. Он собрал их все и по очереди бросил в цель на ближайшем дереве, дважды направив иглы в сторону серой маски, кинулся было назад, к стене деревни, но не сумел. От взрыва печатей перед самым носом спасла одна лишь реакция. Его отбросило назад, обратно к пятачку притоптанной земли. На дороге в деревню выросла стена, с корнями и старым перегноем, преграждая путь. Ловушка захлопнулась, и куница позади тоже не давала продохнуть. Остриё катаны прорезало воздух возле ключицы, потом — колена, потом — живота. Кагами петлял, хитрил, уворачивался. Не только от неё. Куда бы он ни сделал шаг, туда сразу вонзались ядовитые иглы. К кунице присоединились ещё двое: один — вооружённый танто, второй — кинжалами с зазубринами. Они атаковали вразнобой, пытались подсекать ноги, бить рукоятями и обманывать ложными выпадами, они теснили его, не давали расслабиться. Кагами, увернувшись сразу от двух ударов и подсечки, поймал в гендзюцу куницу, не успевшую зажмуриться, направил лезвие её катаны в рабочее плечо здоровяка с зазубренными кинжалами и влетел внутрь лесопилки. «В темноте, — мельком думал он, — у меня будет преимущество». В просторном помещении с несущими столбами и старыми пилорамами на гнилой пол падали капли — кап-кап-кап, — воняло сыростью и поганками, ржавчиной и застоем; среди брёвен и досок валялись гвозди, тупые обухи топоров. Кагами схватился за отвёртку, лёгшую в его руки не хуже куная. Всё кругом походило на древние крипты, плесневые и забытые. Перед глазами поплыли круги и ноги неприятно ослабли, едва не подогнулись, и он притаился за старыми ящиками, откуда украли всё содержимое. Здоровяк прошёл первым, вращая зазубренные кинжалы в руках и осматриваясь по сторонам, высекая искры. Он теснился к окнам, прошёл к аркам, где было не так темно — а Кагами выбрал иной путь. Кагами следовал за тенями. Второй противник, с танто, скользнул внутрь, зажёг было факел, но слишком увлёкся. Тонкое ржавое остриё отвёртки вошло в его тонкую шею, глубоко, он попытался зажать рану, расширил глаза, но Кагами сделал ещё несколько ударов, выше и ниже, чувствуя горячую липкую кровь, обжигавшую его пальцы. Он отпрянул, когда услышал жужжание, увернулся от одного зазубренного кинжала, а второй оставил глубокую полосу на щеке. Перед глазами опять всё поплыло, Кагами из последних сил стиснул в руках отвёртку, но его запястье в минуту слабости вывернули — и единственное оружие упало в сырые опилки под ногами. Его, сползшего на землю, пнули в рёбра один раз, второй, а шаринган всё ещё горел, когда куница, которую вывели из гендзюцу, приблизилась к нему, села на корточки, схватила его за волосы, бесстрашно смотря в угасающие томоэ, и проговорила почти ласково: — Как же славно, что у нас есть такие потрясные жучки, — она расплывалась, — клан Абураме действительно великолепен, когда нужно доставить кого-то живьём. Не волнуйся, мы уже позаботились о твоей лисице, а что касается тебя, — она стянула с его головы протектор, провела лезвием поперёк символа деревни, — сделаем сюрприз для вашего уважаемого Второго Хокаге. — Вы... — Кагами прохрипел из последних сил. — Это будет весело, — последнее, что сказала перед тьмой куница.