В клетке

Принцесса Атанасия не спит. Не спит уже несколько дней, не отходит от Клода, наблюдая за его состоянием и утирая изредка выступающие слезы. Затем хмурится, отворачивается и вздыхает. Он умирает, а она только и может, что беспомощно сидеть подле него и гладить блестящие золотистые волосы, вытирать его бледное исхудавшее лицо, внимательно в него всматриваясь в надежде заметить движение длинных ресниц, проявление хоть какой-нибудь эмоции, но… ничего. Атанасия уже потеряла счет времени с тех пор как во дворец переехали дядя с Дженнет: дни длятся как один. Как один очень долгий изнуряюще отвратительный, ужасный день. Сначала это были просто слухи, недостойные внимания: молва о том как император слег от болезни; затем они превратились в нечто более раздражающее — о черной магии. Принцесса бросила все силы, чтобы подавить бесстыдную клевету, пятнающую честь её любимого отца. Став временным заместителем Его Величества, Атанасия проводила большую часть времени в кабинете, выполняя бумажную работу, одновременно разбираясь с верхушкой аристократии и мечась от кабинета до почивальни Клода, следя за его состоянием. Каждый раз, когда принцесса видела его мирное спящее лицо, в её горле нарастал огромный ком, который она не в силах проглотить. Каждый божий раз желудок скручивало, разрывало на куски; сердце сжималось, отдаваясь в грудной клетке физической болью. Атанасия снова и снова корит себя за то, что недостаточно умна, чтобы придумать, как помочь отцу. Атанасия снова и снова безотрывно смотрит на него, глотая слезы, пытаясь заставить свой мозг работать, но всё безрезультатно. Каждый раз с опустевшим стеклянным взором принцесса вздыхает и выходит из комнаты. Дженнет не доверяет ей. Атанасия видит этот взгляд: настороженный, но в то же время преданный. В этих чистых топазовых глазах отражается мука одиночества, боль от предательства и по-детски невинное замешательство. Ах, снова сердце пронзает тысячи невидимых иголок, по спине бегут мурашки, но Атанасия лишь отводит глаза и проходит мимо. Ей, как первой принцессе, нужно нести на своих плечах груз Империи, пока её правитель не у дел. Атанасия взирала на поданных свысока, отдавала приказы жестким тоном, прилагала все силы на то, чтобы поставить на место противную аристократию, не воспринимающую её из-за возраста. Она была той, кем надо было стать ради Империи и ради её семьи. И лишь рядом с дорогим папой Атанасия могла снова стать ребенком, могла снова потянуться к его лицу, чтобы мягко прикоснуться и проверить температуру, могла снова стать папиной дочкой. Он стоял рядом с ней все время. Наблюдал, как сильно она мучает себя. Наблюдал, как она становится той, кем не должна была стать. И это раздражало больше всего. Некогда светлые, переливающиеся золотом волосы потеряли свой яркий цвет — тусклые ломкие локоны теперь можно было сравнить разве что с колосом пшеницы в поле. Мягкая белоснежная кожа начала грубеть, губы обсохли и потрескались. Но самое главное — её глаза. Чистые топазовые глаза, в которых ещё совсем недавно отражалась вся синева этого неба, потускнели. Солнечные блики больше не плясали искристым огоньком, топаз там больше не осталось — невзрачные стекляшки заняли их место. Холодный, стеклянный взгляд, которым она одаривала его каждый раз, как он перешагивал порог этой комнаты, вызывал в нем все большее беспокойство всегда, когда маг видел её. Ничем не помочь. Он ничего не мог сделать для неё. Это убивало его изнутри и вызывало неконтролируемую ярость. Ещё немного и… — Что? Лукас не сводит с Атанасии пристального взгляда рубиновых глаз. На его лице можно прочитать удивление вперемешку с нарастающим раздражением и… беспокойством? Нет, что она только что сказала? — Дай мне эту ветку, я хочу попробовать помочь папе. И снова. Снова она говорит необдуманные вещи с этим лицом. Она хочет, чтобы её вид казался максимально беззаботным, но от него не могла ускользнуть та незаметная дрожь, что бьет всё её миниатюрное тело. Она хочет, чтобы голос казался таким же звонким как и всегда, но он замечает, как вырываются беспокойные нотки с её уст. — Я тебе говорил: ты можешь умереть. Брось. — Я хочу рискнуть. Что-то свело в животе. Лукас снова посмотрел на неё, сходя с ума от тяжести в груди и разрывающегося от злости сердца. Он сжимает губы в тонкую линию, боясь сказать кучу лишнего, и крепко стискивает зубы. Умереть? Она может умереть. Сама эта мысль заставляла его трястись от ярости, заставляла ощущать кровь в венах раскаленной лавой, приносящей невероятную боль. Перед глазами снова стоит та картина: его дорогой учитель, сломленный судьбой и проклятием вечной жизни, рассыпается в пепел. Маг думал, что давно забыл и стер эти эмоции из своего сердца, но вот они вернулись. Вернулись, и снова пожирают его заживо. Она всё ещё смотрит на него, ожидая ответа. В глазах принцессы не читается ничего, кроме твёрдого намерения и той бездонной пустоты, которая теперь отражается в некогда прекрасной синеве. Лукас думал, что он забыл. Забыл, каково это. Каково смотреть на то, как человек сломлен настолько, что готов умереть. Он был уверен, что стёр эти бесполезные эмоции давным-давно, не оставив и шанса хоть малейшее их проявление. Однако мелкая дрожь, что бьёт его плечи и желание спалить все вокруг к чертовой матери говорят очевидное: он ошибся. Атанасия отворачивается и медленно снова подходит к кровати, где лежит её отец. Мягко кладет руку на его лоб и нежно целует в щёку. Холодный. Какой же он холодный. — Я хочу, чтобы он скорее проснулся, Лукас, — говорит тихо, почти шёпотом, но твердо. Она не скажет этого напрямую — она бы не посмела, — но он понимает. Атанасия устала. Принцесса хочет счастья. Пусть эгоистично, но она хочет быть счастливой. Хочет быть рядом с папой, снова его дразнить, увидеть его улыбку, ощутить тёплые прикосновения на макушке. Не нужен ей этот трон, пропади он пропадом. Ей нужен только папа. Атанасия оборачивается и мягко улыбается. Взглядом, безмолвной мольбой, ждёт его ответ. Золотые прядки упали на щеки, Лукас тянется, чтобы убрать, но замирает и опускает руку. Будто если он прикоснется к ней, она рассыплется в прах. — Я… — перехватывает дыхание, — найду выход. Дай мне время подумать, — бросает наконец маг и заправляет золотой локон принцессе за ухо. Клод лежит беспробудным сном, Атанасия тащит на хрупких плечах ношу целой Империи, увядая день за днём: вскоре блеск топазов окончательно исчезнет у некогда прекрасных синих глаз. Обелию больше не озарит яркое светило, но небо обволокут монотонные тучи, привнеся в страну монохромные краски, не подходящие под радостный и живой девиз этого народа. Солнце и Звезда Империи больше не будут способны дать свет этой угнетенной земле. *** Лукас стоит возле кровати Клода, внимательно вглядываясь в его потоки маны. Огромная чёрная печать всё ещё оковывает его сердце и день ото дня только становится сильнее. Сомнений нет: он умирает. Маг протягивает руку, но тут же её одергивает. Если вмешаться, Клод умрёт. Но и если ничего не делать, долго он так не протянет. Лукас нахмурился. Перед ним стоит лицо принцессы, убитой горем. Сейчас она в кабинете снова сидит за своими бумажками, но… если с Клодом что-нибудь случится, она сломается?.. В её глазах больше не вспыхнет озорной огонёк, щёки навсегда утратят румянец? Она больше не будет заливисто смеяться, поедая сладкое? Он более не сможет протянуть ей руку, дразнить, как то было прежде. Одна мысль об этом заставляет его нахмуриться ещё сильнее. Лукас крепко сжимает ладонь в кулак. Её слезы, её грусть, её безжизненный взгляд — всё это вызывает у него бешенный прилив ярости. Ему хочется, чтобы она всегда была счастлива: улыбалась, глупо шутила и называла его идиотом. Стоит ему подумать об обратном, как тошнота подбирается все выше, заставляя нервно сглотнуть. Что ему нужно сделать, чтобы вновь увидеть на её лице прекрасную улыбку? Лукаса разрывало изнутри. Раздирающие чувства боли и ярости смешались, оставляя на сердце обжигающий след. Он знает, как ломаются люди. Он знает, чем это чревато, и меньше всего на свете он хочет, чтобы это испытывал дорогой ему человек. Взглянув на Клода ещё раз, Лукас медленно подносит руку к его груди. Он справится. Она снова будет улыбаться и озарит улыбкой всю Империю. *** Атанасия сидит в кабинете, битый час смотря на стопку бумаг. Она ещё не брала в руки перо, но у неё уже болит голова. Все эти письма с вопросами о самочувствии Его Величества мозолят глаза, не говоря уже о том, что это было очень бестактно так прямо писать об этой теме самому Императору! Если бы Клод мог двигаться, то, скорее всего, казнил бы этих наглецов. Слухами земля полнится, а Обелия продолжает впитывать в себя клевету об отце и черной магии. Взгляд Атанасии похолодел. Дядя что-то задумал, и каков его следующий шаг — неизвестно. Лучшее, что можно сделать в этой ситуации внимательно следить за ним, пока он находится во дворце. Друзей держи близко, а врагов ещё ближе. Действенная тактика, только надо суметь ей воспользоваться в подходящий момент. Враги… Дженнет. Она ничего не знает. Это дитя так невинно и ещё слишком мало для того, чтобы участвовать в этом омерзительном спектакле. Атанасия прикрывает глаза и откидывается на спинку кресла. Ей жалко Дженнет, которая была похожа на потерянного слепого котенка, ничего не знающего об этом мире, и такого по-доброму наивного, что до слёз становится обидно. Хотела бы она хоть раз поговорить с ней без масок. Рука тянется к первому письму. Принцесса автоматом ставит печать и подписывает очередной отказ. Она с трудом подавляет желание сорваться с места, побежать в комнату к папе, схватить за грудки Лукаса и выбить из него эту палку поганую. Может умереть? Нет. Об этом думать — зря терять время. Ей надоело чувствовать себя беспомощной. Надоело ощущать себя загнанной в угол. Она просто хочет вернуть папу. Вернуть папу… Снова сводит желудок, в глотке растет противный ком. Атанасия с силой прикусывает губу. Металлический вкус крови на миг приводит в чувство. Алая капелька падает на очередное письмо, приковывая к себе взгляд топазовых глаз. Принцесса замирает. Она сходит с ума. Внезапная тошнота подступает к горлу, Атанасия стискивает зубы и глотает слезы. Нет, сейчас не время плакать. Не время… — Ваше Высочество! Как гром среди ясного неба раздается громкий возглас. Атанасия переводит взгляд на дверь, откуда тот час же появляется запыхавшийся Феликс с горящими глазами. — Ваше Высочество, — вторит рыцарь, глотая воздух, — Его Величество… Его Величество очнулся!