"(НЕ)Принятие"

      Не помнил, когда вернулся в школу. Холод. Безумный холод, возобновившаяся головная боль, сорванное от бессильного крика горло и острое ощущение, что я уничтожен. Теперь действительно. До конца. Не хотелось верить, что обманка, что я снова полетел на огонь, распахнув остатки сердца, души. Отдал их в глупой надежде. Возрождение? Дурость! Очередная ложь, перемоловшая всё в труху, оставив после себя только ободранные предательством куски полудохлого существа, которое несколько раз за эту ночь желало умереть, разбиться, сгинуть…       Храбрости не хватило.       «Трус!» — безумно хохотал внутренний голос, воющий не тише, чем кричал я сам, глотая давно позабытые слёзы. Такой боли, кажется, я не испытывал никогда. До дурноты, до сбитых о землю кулаков в попытке найти хоть каплю того, что эта ясноглазая… дрянь не уничтожила ещё. Причин жить я больше не находил. Существовать… Мотылёк вернулся в банку, самостоятельно закрутив крышку на ней до той степени, что к утру я чувствовал только одно — уснуть и не просыпаться. Больше никогда.       Спальня, разрывающая головная боль, горсть таблеток, выданных Торендо, притупивших спазмы до приемлемого уровня. Отключился, не раздеваясь, видя во сне счастливую девчонку, которая ничуть не лучше других. Такая же предательница, способная уничтожить. И уничтожившая. И только снова поднимающийся внутри тоскливый крик обманутой душонки поверившего в сказку ангела — «За что?!»       Чудес не бывает…       Просыпался, проваливался, глотал новые таблетки, словно надеялся, что смогу сдохнуть, как смертный, от передозировки. Не сдыхал… Боль отступила окончательно только к обеду. Где-то в школе уже кипела жизнь, но я продолжал лежать на постели, зажмурившись и пытаясь заставить себя забыть вчерашний день, забыть полтора года обмана и веры в то, что может измениться абсолютно всё. У кого-то другого, возможно. Но не у меня, нет… Мой удел — дожить остаток вечности в школе, сдохнуть и наконец обрести покой.       «Если, конечно, когда-то не прибавится храбрости, чтобы всё оборвать раньше. Но ты ведь трус, Фенцио…» — очередной безумный смех внутри, когда открываю глаза, глядя в кружащийся потолок. Во рту пересохло, подступающая дурнота, покрывающая тело испариной, каталась по пищеводу с горечью не запитого лекарства. Оставалось найти в себе силы подняться, заставить… Каникулы начались — успею восстановиться. Хотелось верить, что Уокер… Обе стервы уберутся в столицу, что не придётся снова смотреть в лживые глаза, слушать лживые речи.       С трудом выбравшись из постели, стянул прилипшую к телу одежду, разодранный на груди камзол, бросая всё в мусорку, убрался в душ. Стоял под струями горячей воды долго, стараясь согреться. Не выходило. Энергия молчала, словно не существовала никогда. Упираясь лбом и ладонями в стену, стараясь остудить кипящий от ненависти разум. Как же я ненавидел их… В голове выстраивалась правдоподобная история всех приключившихся злоключений. Верить не хотелось, но я своими глазами видел чёртово письмо, чёртову шкатулку!..       — Предательница… — свистящий шёпот, саднящее горло. — Ненавижу, маленькая дрянь!       Вспышка острой головной боли заставила опуститься коленями на пол душевой, сжимая пальцами виски, сгибаясь в три погибели. Перехватывало дыхание. Рвота желчью. Безумие и отвращение к себе самому: поверил, повёлся, сдался… Так получи же теперь нож в спину — заслужил. Верить нельзя никому. Перед глазами вспышками её лицо, эмоции, взгляды, улыбки, по телу пробегает дрожь от того, что кожа помнит прикосновения, губы помнят поцелуи вкуса верескового мёда, дыхание энергии белоснежных цветов.       «Я люблю тебя, Фенцио…» — голосом предательницы где-то в остатках разума. Кривая усмешка, когда всё же выбираюсь из душевой, дрожа и завязывая на поясе полотенце, смахивая рукой конденсат с зеркала, отражающего знакомую инсультную судорогу. В голове зреет закономерный план, придающий ледяной уверенности. И плевать, что снова ощущаю несоответствие — письмо. Словами можно дать надежду, но слова лживы. А та бумажка…       В голове пролетает воспоминание о бессонных ночах с кольцом в станке, обрабатывая, полируя и создавая. Сделать своей, любить… Её любить. Вот только она… Дрянь…       Торопливые шаги в спальню. Разум снова мутнеет, когда выдёргиваю из платяного шкафа сутану и старый набор из исподней рубашки и истёртых старых брюк. Всё возвращается на круги своя. Непросохшие волосы облепляют лицо. Психую от того, что руки дрожат и пуговицы застёгиваются не сразу. В зеркале отражается всё тот же простофиля, на полтора года поверивший в иллюзию, которую для него создали, чтобы поиздеваться и быстрее раскрыть талант девчонки. И ведь какое удивление удалось разыграть Ребекке, когда я вчера сказал, что девчонка развилась, раскрыла доступные силы максимально на данный момент.       — Лживые суки!.. — бормочу, покидая комнаты.       Мозги надо срочно чем-то занять. Работа. Теперь только работа… Перепроверить работы, чёртов учебник довести до ума, написать Торендо, что в помощи не нуждаюсь, отменить все заказы, вернуть заготовки, самоцветы, станок. К чёрту всё. Раньше как-то жил… И пусть больше подходит слово «выживал» — плевать. Работа не обманет, не предаст, не бросит. Здесь я точно нужен. Хотя бы себе самому. Здесь моё место… Сдохнуть скорее, сгинуть, исчезнуть…       Толкнув дверь в кабинет, убрался за стол, подвинул к себе пергаменты, забываясь в них, растворяясь в привычной своей жизни рутине. Короткие вспышки головной боли сводят с ума, стоит подумать о Вики. Мысли неизменно где-то рядом с ней. Привязанность, которую буду вытравливать. И вытравлю рано или поздно. Мог бы — вырезал бы всё, что от неё есть во мне, тупом ржавым ножом. Даже от него так больно не становилось бы.       Подрагивает в пальцах перо, оставляю кляксы, чувствуя, как трясёт.       На плечи легли тонкие прохладные ладошки, заставив вздрогнуть и зажмуриться. Кошмар наяву… Всё же не улетела с матерью в столицу. Усилием воли заставляю себя не реагировать, поджимая губы. Ладошки поглаживают плечи, скользят к груди, сплетая пальцы, обжигает шею дыхание:       — Я ждала тебя вчера… И даже приходила к твоим комнатам. Дежурство было сложным, да?..       — Пошла вон… — шиплю, едва сдерживая клокочущую внутри ненависть.       Её руки напрягаются, но не пропадают. Наивный вопрос:       — Ч-что?..       — Я сказал: пошла вон из моего кабинета.       Вики отшатнулась, замерев позади. Вереск панически хлестнул по кабинету. Чувствовал недоверчивый, непонимающий взгляд, направленный в свой затылок. В отражении склянки с инструментами вижу, как она обнимает себя за плечи, мотая головой, отказываясь верить в то, что прогоняю. Судорожный вздох. Знакомое до боли движение девчонки, подошедшей к столу, опускаясь коленями на пол рядом со стулом. Села на пятки, осторожно обхватывая мягкими тонкими пальчиками мою ладонь, притягивая к своему лицу. Прохладная бархатистая кожа под пальцами. Не раз изласканная моими руками, губами…       Зажмуриваюсь, стискивая зубы, чувствуя, как прижимается прохладными пухлыми губками к фалангам моих пальцев, шепча торопливо и обрывисто:       — Ты устал, да?.. Давай я помогу? Сделаю всё, что нужно. Что попросишь… — на ладони пара испуганных слезинок, снова прикосновение губ. Настойчиво. — Фенцио, пожалуйста, посмотри на меня… Прошу. Ну пожалуйста…       Сердце грохочет так, что дышать больно. Открываю глаза, глядя на девчонку, непонимающе рассматривающую меня, продолжая потираться, будто кошка, щеками о мою ладонь. Поверил бы, глядя в эти ясные лживые глазёнки. Но не после вчерашнего… В голове пролетают слова Ребекки о том, что она выйдет замуж, останется в столице. И при этом… Тянет одёрнуть руку, снова сделать вид, что девчонки тут нет, вернуться к работе, но она уже всхлипывает, отчаянно пытаясь понять, чем и когда успела меня обидеть.       Неожиданный порыв: аккуратно поднимаю пальцами её подбородок, заглядывая в глаза, чувствуя, что на лицо наползает безумная усмешка с оскалом из ярости, гнева, обиды и боли. Не отстраняется, будучи уверенной, что это всё просто вышедшая из-под контроля шутка. Щёки влажные и подбородок под пальцами скользит от горячих слезинок, которые она всеми силами старается согнать. Когда наклоняюсь, кажется, на её лице мелькает улыбка облегчения, подаётся в ответ в надежде на поцелуй…       Тихий писк от того, как пальцы сдавливают подбородок, она всхлипывает, огромными глазами глядя на меня с полным непониманием.       — Хватит… Наигралась. Передай матери мои поздравления — идеальная схема! Угрозы, заставить меня действовать, пойти на контакт. Отлично справились. Не думал, правда, что она додумается уговорить тебя раздвинуть ноги. Что ж, от Уокер всякого можно ожидать… — хрипло говорю я, глядя в её ещё более озадаченные глаза. — Ты получила, что хотела — перегнала программу, добилась внушительных результатов. Знаешь, где дверь… Убирайся. Не желаю тебя видеть, слышать и знать.       Оттолкнул, отметив, как девчонка едва удержалась, успев отставить руку, чтобы не упасть на спину.       — Что ты несёшь?.. Причём тут она вообще?! Я не… не понимаю!.. — всхлип, заставляющий снова жмуриться.       Гнев мешается с жалостью, но снова кривая усмешка:       — Действительно? Не понимаешь?.. Ведь ты можешь бросить меня в любой момент, уйти, будто ничего не было??? — я горько рассмеялся. — Нет, Вики. Это я тебя бросаю. Катитесь обе к дьяволу со своими интригами. Надеюсь, когда-нибудь…       Тихий плач сбоку терзает остатки души, нервов:       — Откуда ты это взял?! Я не собиралась никого бросать! Тем более тебя! Почему такие мысли?! Я сама захотела быть рядом… Я тебя… Я тебя… — она подрагивает, сидя на пятках у стула, снова протягивая ладошки к моей руке, силясь ухватиться. — Фенцио, ну пожалуйста…       — Убирайся. Я не желаю тебя больше знать, — чеканю максимально спокойно.       Девица помотала опущенной головой, нерешительно поднимаясь на ноги и отступая к двери. Шелест юбок, вереск, удушливо прокатившийся по кабинету в последний раз. Скрип дверной ручки. Я слышал, как она задыхалась от плача, слышал, как не решалась распахнуть дверь и выйти из кабинета, но ждал. Часть меня всё ещё требовала плюнуть на всё, подняться, остановить, утешить… И как же трудно было уговорить себя оставаться на месте. Где-то внутри образ плачущей девчонки после перелома крыльев, после первой смены, после второй, слёзы от воспоминаний о попытке растления. Всё ли придумали?.. Или хоть что-то было правдой?..       В спину долетел обрывистый шёпот, подрагивающий от истерики:       — Я люблю тебя… Я всё равно люблю. И буду любить до самой своей смерти…       — Пошла! Вон! Отсюда!!! — не выдержав, проорал я.       Скрипнула дверь, торопливые удаляющиеся шаги, хлопок, и всё затихло. Над школой сгущались тучи и хлынул проливной дождь. Без грома и молний. Просто ливень и в мгновение помрачневшее небо. До черноты и без единого просвета. Внутреннее удовлетворение, что смог причинить боль словами. Хотя бы так. Какие-то утешительные мыслишки о том, что… Вспышка мигрени заставила застонать и положить голову на скрещенные на столе руки. Подступившая снова тошнота. От окна веяло прохладой и долетали капли ливня, остужая горящую, разрывающуюся от спазмов голову. Уколы от каждого удара сердца в груди.       Кажется, слышал даже шум крови в собственном теле. Или это выл за стенами ветер… Перед глазами снова вереница кадров — снова она. Сидящая в моей постели со свитками, с рисунками. Подлезающая под руку, ластящаяся как котёнок. Счастливо хохочущая, когда начинались какие-то дурачества, как мне казалось, доступные лишь тем, кто действительно способен любить. Перетекающие эмоции от грусти до откровенной радости. Разметавшаяся по постели, укрытая моим телом, изгибающаяся от каждого движения, сжимающая зубами костяшку пальца, сдерживая звонкие крики желания… Спящая, обернувшись вокруг моего тела…       Такая разная… Такая лживая…       Я видел тысячи её эмоций. И какие из них были ложью? Уже не угадать. Да и надо ли?.. Очередная вспышка боли в висках заставила почти задохнуться. Глухо рыкнув, попытался сопоставить всё, что было тогда и произошло несколько минут назад. Или уже часов… Время стёрлось. Оставались только обрывки воспоминаний и образ девчонки, сидящей у стула на пятках, с полным непониманием глядя на меня. Не стыд или страх, что правда открылась, что я всё узнал… Нет. Непонимание происходящего. Актриска… Жалкая актриска…       «Или нет…» — подсказывает внутренний голос, уже пришедший в себя и понявший больше, чем я успел обдумать.       Не знаю, сколько прошло времени, но очнулся я уже в полной тишине. Дождь кончился. Утих ветер… В затылок стало припекать ясное солнце. Если бы не забрызганный бурей стол, я бы подумал, что всё пригрезилось, но… Где-то в подкорке кололо несоответствие. Вики не умела унять стихию, если не пребывала в покое. «Уснула… Проревелась и уснула…» — убеждал я себя, разгибаясь и потирая ладонями лицо. Пергамент, укрытый руками, тоже был сырым.       От слёз…       Кап-кап-кап… — с козырька подоконника.       Прошиб ледяной пот, и я резко подскочил на месте, отшвыривая стул и выбегая из кабинета. По школе нёсся в сторону общежития, уже предвосхищая, что совершил ошибку. Самую фатальную ошибку, какую только мог. И не имел никакого права, похоже, на то, чтобы исправить хоть что-нибудь. И всё же бежал, надеясь, что успею, перехвачу, не дам оступиться. Она не могла лгать. Не стала бы. Не умела… Слишком чистая, слишком наивная. Ею могли играть так же, как мной.       «Письмо…» — насмешливо напомнило подсознание.       Отмахнулся от этой мысли, проносясь по лестницам и коридорам. Даже не запыхавшись. Школа казалась вымершей. Совершенно забыл про каникулы. Только в коридоре на женском этаже две студентки с белыми крыльями, насквозь вымокшие, жалующиеся на пролетевший над школой ураган. От меня отшатнулись, прижавшись к стене. Уловив настрой, шмыгнули в комнату и заперлись. Я же пронёсся в конец коридора и попытался провернуть ручку нужной двери.       Заперто…       Может, ушла?..       Отголосок вереска. Слабый-слабый, но он был в комнате. Пробормотав заклинание, отпер дверь магией, вваливаясь в маленькую светлую комнатушку. Вики лежала на боку, спиной к двери. Сложенные серые крылья, маленький ломкий силуэт, подтянувший к груди худые острые коленки и опустив к ним голову. Ужалась в позу эмбриона.       «Уснула…» — отметив медленно вздымающееся плечико, подумал я, прикрывая двери и подходя к постели, садясь на край и опуская лицо в ладони. Усталость, тревога, страх, боль, всё ещё мечущаяся в голове. Страх немного отступил. Самую малость. Успокаивая дыхание, согнал всю злость — пускай. Нами обоими воспользовались. Стоило подумать об этом прежде. Я просто слишком ждал предательства и себя накрутил… Не смог успокоиться вовремя. А бумажка… Может, тоже Ребекка подстроила, раскусив, что мы близки. Шкатулка ведь была. Сам придумал. Стоит верить, как прежде. Бабочка не могла меня предать. Она не умеет лгать. Мне уж точно не умеет.       Собственный шёпот оглушил в вакуумной тишине комнаты:       — Прости. Я… я идиот. Вики, прости меня, ради всего святого. Я спятил, видимо. Просто письмо. Чёртово письмо. Я вчера прилетал, думал поговорить, обсудить, как… чёрт… — опять мигрень, но вытерпел вспышку, продолжив: — Я хотел сделать тебе предложение. А тут… письмо. Подумал, что всё было ложью, игрой, понимаешь?.. Безумие. Помутнение. Мне так стыдно, что столько дерьма на тебя вылил.       Протянув руку, не глядя погладил пальцами густые русые волосы. Понимал, что едва ли после такого она вообще меня видеть и слышать захочет. Вереск был слабым и становился ещё тише. В горле пересохло. Ещё вспышка мигрени, которую в очередной раз заталкиваю, отшвыриваю на второй план. Глаза, кажется, готовы взорваться.       — Скажи, что ненавидишь меня, и я уйду. Это будет справедливо. Только… только не молчи, — вздохнул, пережимая свободной рукой переносицу, сгоняя очередной спазм. — Я люблю тебя, моя бабочка. Но, как и говорил, любви твоей не заслуживаю. И не заслуживал никогда прежде… Вики, прошу… скажи хоть что-нибудь…       Тишина…       Кап-кап-кап…       Вереск иссяк окончательно…       Я неверяще развернулся, дёрнув девушку на себя за плечо. Мертвенно бледное лицо, опухшие от слёз закрытые глаза, прокушенная нижняя губа, прижатые к груди порезанные от запястий до локтей руки. Нож для резки бумаги на тумбочке. Расслабленная, спящая. Только не до утра и не до вечера. Теперь уже навсегда. Где-то внутри раздался звонкий щелчок, когда, не глядя, перетянул её на свои руки, чувствуя, как очередная волна боли прокатывается теперь по всем конечностям, раздирает грудь, голову… Мёртвая бабочка в руках казалась умиротворённой.       — Вики… Прошу… — я всхлипывал, укачивая её в своих объятиях, словно ребёнка. — Моя маленькая бабочка… Прошу тебя, открой глаза. Посмотри на меня… Вики… Нет… Нет-нет-нет… НЕТ!..       Внутри, кажется, что-то взорвалось, и мир провалился во мрак. Только руки продолжали стискивать прохладное тело. Только внутренняя боль и поток… поток того, что я забыл. Забыл волей своих покровителей и из непонятного пока желания. Больничная койка, на которой лежит русоволосая девочка с ярко-голубыми глазами, валяющийся у стены демон, дикая боль отданной части собственной энергии, собственной души, отданное за её жизнь бессмертие и понимание, что я справился…       Или нет…       — Какой же ты идиот!.. — голос Торендо.       То ли в памяти, то ли в реальности…       Мне не хватало воздуха, не хватало прохлады тонких рук и пульсирующего вереска, обволакивающего меня в кокон обретённого покоя. Нужны крылья… Её крылья, её дыхание, холодящее кожу, её губы, прижимающиеся к моим с упоением и сладостью. Дурной сон, кошмар… Всё закончится. Должно закончиться. Мы проснёмся, и всё будет позади. Останется кошмаром, который истает с рассветом. Я люблю свою бабочку. Я не заслуженно любим.       Где-то в подкорке идеальная картинка прошлого вечера. Принятое кольцо, улыбка, поцелуи и слёзы не от боли, а от счастья. Так легко… Я вижу её счастливой, живой и рядом. Но она неожиданно проводит пальцами по моему подбородку, собирая кровь из прокушенной губы, и спрашивает обрывающимся шёпотом детского голоса: «Ангел… Настоящий ангел… Я умерла?..» Мотаю головой — ну что за глупость! Нет! Ты выжила! И в больнице девять лет назад… И сейчас выжила. Мы счастливы мы скоро покинем школу! Будем вместе… Обещаю, Вики…       Глаза открываются в кабинете. Всё в тумане и дымке. Воздух густой и вязкий, но преодолевая сопротивление, бегу по коридорам в сторону спальни Бабочки в конце женского крыла общежития. Хрипло шепчу заклинание, открывая дверь, переворачивая к себе бледную девушку, ледяную, словно снова провалялась в сугробе у хижины на горном склоне, глядя на облака, ясное солнце и серп месяца, выглядывающий из-за вершины горы.       — Я люблю тебя! Не умирай, прошу… Живи, Вики…       — Не хочу… — она улыбается, закрывая глаза.       Вереск утих окончательно…              Глаза открылись в тишине зала школьного лазарета. Запустение. Осознание накатывает волной боли и страха. Я молился всему, во что верил, чтобы это оказалось только сном. Нечестивые просьбы не получают ответа. Кара настигла меня, лишив самого дорогого. Белый потолок, смятая постель, мокрая подушка под головой. Волосы тоже влажные. То ли от пота, то ли от продолжающих течь слёз. Так ли важно теперь?..       В голове проплывают воспоминания, которых я лишился, но которые вернулись, когда… Когда она умерла. Часть собственной души вернулась. Часть добровольно отданной души, которая оставалась в теле Бабочки ещё девять лет. Но почему меня заставили это забыть?.. Сам попросил?.. Всё обрывалось на том моменте, когда я упал в больничной палате, закончив читать длинное заклинание. Слишком больно отдавать часть бессмертного существа. Пусть даже добровольно. Но эти голубые глаза, запотевшая от дыхания маска для подачи кислорода. Девочка, которая выжила тогда благодаря мне… Чтобы умереть теперь… из-за меня.       Собственный бессильный всхлип пролетел по помещению. Чуть повернул голову, обнаружив на краю постели сложенную одежду и стакан воды с успокоительным порошком на тумбочке. Через силу удалось сесть. Невыносимая слабость… Внутренне тихо радуясь, что никого нет, я натянул брюки и отстиранную рясу, только сейчас переведя взгляд на окно — голубое небо, яркое солнце. Теперь это будет меняться только изредка весной и осенью… Когда над школой проходят дожди. Больше не будет радуг, снегопада, больше не будет молний.       Ватные ноги движутся словно сами по себе. Выносят из лазарета, по коридорам. Где-то на первом этаже у крыльца натыкаюсь взглядом на Мисселину. Посеревшая, круги под глазами. Отшатнулась, стремясь скрыться как можно скорее, шепча что-то про обрыв, что я пропустил прощание, что всё закончилось, но ещё не поздно помолиться и попросить прощения… Торопливо убежала, заперевшись в одной из аудиторий. Из-за двери раздался надрывный плач.       Больше никого…       Больше ничего…       Кивнув мыслям, взлетел, направляясь туда, где новый мир распахнул объятия для сгоревшей в моём пламени маленькой бабочки. Внутри звенящая пустота предвкушения, страх и безнадёга. Почему-то внутри нарисовался таймер с дрожащей стрелкой. Словно напоминая, что вот сейчас — можно ещё потонуть в ожиданиях, но потом… навалится во сто крат больше. Разум сопротивлялся и в то же время упорно подбрасывал, что виноват во всём от начала до конца был только я один. И даже не учитывая то, что я просто не знал…       «Знал…» — усталый выдох на краю сознания.       Каждый взмах крыльев — отрывок разговора. Ведь я сам дал ей информацию о том, что умереть здесь можно, только желая этого. Она была внимательной во всём, что узнавала от меня. Умела запоминать то, что может… пригодиться. К сожалению и скорби моей, не миновало это и разговор о том, что регенерация бессмертного тела способна залечить порезы, стоит только захотеть. Но она захотела… умереть. Предателем был я. Предателем светлых чувств маленькой бабочки, незаслуженно обиженной мной — ревнивым кретином, который отдал бы всё, только бы отмотать время назад… Прийти в её комнату на десяток минут раньше, когда ещё возможно было бы спасти. Но я…       Я слишком привык нырять в омут предательств с головой, виня всех вокруг, кроме себя, даже не разобравшись в ситуации. Внутренняя заноза страха предательств… Как бы я не пытался учиться доверять, любить открыто и не оглядываясь на прошлое, страх снова разбиваться — вечный спутник. Его не оставить где-то вне поля зрения. Своего рода фобия… Которая не оправдывает произошедшее ни в коей мере. Я не заслуживал прощения, но уже знал, что буду молить о нём, пусть даже не получу.       У скалы отбора догоревший погребальный костёр и две светлых златокрылых фигуры. И почему-то вид кажется умиротворённым и гармоничным. Парящие острова с малыми водопадами. Густой лес и обрыв, куда полтора года тому назад миниатюрная ножка Вики впервые ступила после перерождения, чтобы попасться в сеть интриг и моих необоснованных страхов, что женщины только и могут, что предавать и уничтожать. И всё же чуть чадящие головешки, час или около того полыхавшие заревом высокого костра, обращающего в пепел тело моей единственной… действительно любимой женщины.       Ритуал прощания был проведён не так, как с прочими непризнанными. Так прощались с ангелами. Вики и была ангелом. Всегда… от первого вздоха в смертном мире до последнего в этом. Вот только на её месте должен был быть я… Она должна была жить, но…       Первым обернулся Торендо. Лицо бледное, каменное. Что-то тихо проговорил, тронул плечо Ребекки, сжав пальцами. Она безучастно продолжала смотреть перед собой. До меня долетел обрывок фразы:       — … Теперь не имеет значения. Он должен знать всю историю до конца. И только ему решать, как и чем…       — Я соболезную твоей утрате, но будь благоразумной, — попросил серафим.       Златокрылая опустила голову:       — Разумность — единственное что мне сейчас не подвластно. Но я не буду устраивать скандал. У меня нет на это сил… Мы просто… поговорим.       Торендо отступил, когда я подошёл к ним, смерив меня непонятным взглядом, в котором я, к удивлению и стыду своему, одновременно увидел не гнев и отвращение, а… сочувствие. Искреннее. Он почему-то воспринимал всё произошедшее излишне спокойно. Словно всё шло так, как должно было изначально. Я начинал понимать, что, даже невзирая на вернувшиеся обрывки памяти, снова не видел полной картины произошедшего после того, как я разделил свою душу, чтобы спасти Вики на Земле.       Встав рядом, я опустил голову, подбирая слова. В горле пересохло и безумно щипало глаза. Испарилась головная боль, которая сейчас была бы желанной — я чувствовал себя живым с ней. Сейчас же осталась, кажется, только безучастная оболочка.       — Я…       — Молчи… — Ребекка качнула головой. — Я не хочу слышать твоего голоса. Но… В память о ней обязана показать и рассказать всё. Так что, просто молчи и…       Она развернулась ко мне лицом. Ледяная отстранённая маска надменности. Удивительно спокойная, невзирая на произошедшее. Подбородок накрепко ухватили ледяные от напряжения пальцы, удерживая моё лицо. Перехваченный взгляд, и я начал проваливаться в черноту зрачка, чтобы получить остаток мозаики и окончательно сгореть в прошлом, которое отобрало будущее.              Поймали, из-за амулета… Ребекка стояла у стены, удерживаемая за локоть стражем. Торендо, встрёпанный и гневный, ещё с парой шагнул в водоворот, направляясь следом. Внутри всё разрывалось от страха. Знала, что я приложу все силы, чтобы спасти её дочь, но страх теперь был и из-за меня. В голове крутились мысли, что не стоило вообще рассказывать и раскрывать свои тревоги. Теперь тот, кто смог отвоевать её сердце у тревог, падёт. Казнь неизбежна. Но… если девочка продолжит жить, она, Ребекка, готова разделить участь со спасителем ребёнка. Чем бы ни закончилось…       Заклубилось жерло служебного портала через десяток минут. Стражи вынесли едва живого демона, следом появился Торендо, на плече которого я висел бесчувственным мешком. Кровь, тремор, испарина. Судороги и стоны боли. На крики уже не оставалось сил. Серафим сгрузил моё тело прямиком на пол, опасливо осматривая на наличие травм, но спустя секунду отшатнулся, бормоча проклятия и ругаясь на всех известных языках мира бессмертных. Ребекка таким его не видела никогда прежде.       Вывернув локоть из захвата стража, подбежала к моему телу, вытягивая из кармана платья платок, опускаясь коленями на пол и стирая кровь и испарину. Снова противоречие. Я всегда был незыблемым для неё, надёжным. А сейчас?.. Что произошло сейчас?!..       — В темницу его, — рявкнул Торендо.       — Меня тоже… — Непризнанная зло подняла лицо. — Это моя вина.       — Два идиота… — вздох серафима. — Обоих в камеру. И вызовите Кроули. Срочно. Шума не поднимать. Если кто-то проговорится — самолично голову отрублю.       Подрагивающее от судорог боли бессознательное тело, которое я сейчас видел её глазами, подняли и без почестей потащили в сторону казематов. Ребекка смиренно шла следом. От страха даже не спросила, чем закончилось. Но если туда спускался Торендо… Значит… Значит мог помочь. Если же остановил… Серокрылая посмотрела на меня, всё ещё болтающегося в руках стражей кулем. «Он хотя бы попытался, а не отказал с самого начала…» — внутренняя благодарность вытесняла всё, в свете факела, уже в башне с казематами, блеснуло кольцо на безымянном пальце. Решение она приняла ещё в день, когда я просил её руки, но сегодня убедилась, что важнее для Престола не было ничего, кроме неё самой. Разве что… Дино…       Снова страх — если обоих казнят, мальчик останется совсем один. Нужно что-то придумать, но для начала выяснить всю ситуацию, узнать, как Вики, попытаться привести в чувства того, кто подарил ей надежду на будущее. На счастье и возможность снова стать любимой и нужной. Здесь… в чуждом мире, который я не ленился ей открывать и показывать, не опасаясь косых взглядов и злых шепотков. Всё не может так закончиться… Не должно. Не теперь…       Меня уложили на лавку в одной из камер. Ребекка осторожно приподняла мою голову, садясь и укладывая её на свои колени. Попытка применить врачевательские навыки не увенчалась успехом. Словно мёртвый изнутри, но всё ещё дышал, отрывисто вздыхая и бормоча что-то неразличимое. То обрывки заклинания, но совсем не того, которое она вызубрила, чтобы выменять свою жизнь на жизнь Вики. Тонкие подрагивающие пальцы скользили по моему лбу, увлекая платок. Кто-то из стражей сердобольно принёс кувшин с водой. Попыталась дать напиться, но не преуспела.       Время тянулось долго, натягивая все нервы предвкушением и тревогой. Удалось даже на десяток минут провалиться в тревожный сон, в котором мелькали отвратительные обрывки того, что Вики всё же позволили умереть. Но следом уверенность — я бы не позволил. Я в её понимании слишком хорошо знаю — какова любовь к своему ребёнку. Не отступил бы…       Распахнувшаяся дверь камеры, в которую вошли Торендо и Кроули. Хмурые. На неё не взглянули даже, сразу склонились надо мной, водя руками над часто вздымающейся от очередных судорог грудью, проверяя изменения и продолжая ругаться. Ребекка поджимала губы, продолжая молчать, удерживая мою голову на своих коленях, поглаживая по щеке пальцами. О ней, кажется, забыли вовсе.       Не утерпела:       — Что происходит? Что с ним?       Торендо поджал губы, подняв на неё испепеляющий взгляд:       — Девочка уже умирала. Заклинание благословения, которое ты хотела использовать уже не помогало. Тогда этот… герой, — последнее слово будто выплюнул, — использовал заклинание разделения душ и отдал часть своей, пожертвовав бессмертием, чтобы дать ей якорь.       «Вики жива…» — с облегчением проносится в голове. Взгляд смещается на меня, всё ещё мечущегося в бреду, кажется. Благодарность и понимание, что сейчас она готова горы свернуть, только бы теперь сохранить и мою жизнь. Но медленно доходит, что всё не так просто.       — Он… умрёт?.. — неверяще спрашивает Ребекка, сглатывая очередные слёзы.       Кроули поджал губы:       — Его срок теперь ограничен земным возрастом. Мы попытаемся что-нибудь придумать, но гарантий нет никаких. Но опасность даже не в этом. Душа — неделимая субстанция. Рано или поздно, когда бы девочка не… не умерла, она окажется рядом с ним. Душа будет хотеть стать цельной. И вот здесь — нет гарантий. Понимаешь?.. Это заклинание плохо изучено. Кроме того, — серафим неодобрительно поджал губы, взглянув на меня, — этот болван благословлять ещё в школе так и не научился нормально. Мы не можем знать последствий.       Торендо поморщился:       — По закону его вообще казнить должны. Нарушение постулата невмешательства в земные события, — серафим прислонил к стене свой посох, сложил руки на груди, меряя нервно шагами камеру. — Но тогда потеряем лучшего в амулетах. Другого такого нет и не будет, думаю.       Серокрылая поджала губы:       — Казните обоих. Это я попросила…       — Бекки, не рой себе могилу. Его не надо было просить. Он ради тебя луну достанет с неба и звёзды прихватит. Но вопрос даже не в этом… У него тоже сын, — кривая усмешка исказила черты серафима. — Можете думать сколько угодно, что я, будучи бездетным, не способен вас понимать.       Она покаянно опустила голову, всхлипнув:       — Простите за те мысли. Что я должна сделать?.. Или чем могу помочь?..       Кроули, закончив проверять ауру в моём теле и все повреждённые связи разорванной на две части души, утёр со лба пот и прислонился к стене:       — Одно могу сказать точно — он должен забыть девочку. Иначе эта внутренняя рана не затянется. А когда она окажется здесь… А она окажется, я в этом уверен, — снова тяжкий вздох, — его душа попробует соединиться и стать полноценной, покинув девочку. Сложное заклинание… Ещё и он… Ох, дурень…       Бекки помотала головой:       — Но как?..       — Сотрём память. С какого-то поворотного момента, где он её увидел впервые, например. Ты должна будешь его оставить. Иначе начнёт вспоминать и никогда не восстановится. Тогда, в срок её появления здесь, потеряем обоих. Думаю, ты понимаешь последствия, — Торендо пожевал губы. — Полный разрыв. Думаю, сейчас это уже будет проще. И я не могу оставить всё как есть. Вспышка силы и запрещённое заклинание — Эрагону донесут утром, если ещё не донесли. Он будет настаивать на казни, но есть смягчающие обстоятельства. Во-первых — демон, который набросил на себя образ учителя и пытался растлить ребёнка. Во-вторых — у Фенцио у самого ещё маленький сын. Тоже накладывает отпечаток. Он всё же ангел, и спасение в его природе заложено на уровне намного выше вашей пресловутой генетики. Ну и в-третьих… Если его казнить, есть шанс, что девочка умрёт следом. После такой жертвы — недопустимо… Кощунство — убить того, кто её спас.       Ребекка сглотнула, приподняв руку, показывая кольцо:       — Я не могу уйти. Я обещала, что буду рядом, что буду заботиться о Дино. Это из-за меня, понимаете?! — истерический всхлип и понимание, что выбора нет. Сопротивлялась по привычке. — Я не в праве бросить его после такого поступка…       Кроули сморщился:       — Дура!.. Ты его убьёшь, если останешься рядом! И его и дочь свою!.. Говорю же — заклинание не изучено! Последствий мы не знаем!..       Моё тело на лавке вздрогнуло:       — Вики… Живи… П-прошу…       Ребекка беззвучно плакала, склонившись и прижимаясь губами к моим губам, выдыхая только одно слово:       — Прости… — подняла голову, не открывая глаз. — Хорошо. Он должен жить. В любом случае. Я буду искать выход, найду рано или поздно. Я его… я его люблю и не дам умереть…       Вздох Торендо:       — Ступай к себе. Когда придёт время, ты уйдёшь от него. Пусть только восстановится. Будет понижен, пойдёт преподавать в школу, будет ближе к сыну, от тебя подальше, — после последней реплики серафим виновато взглянул на Непризнанную. — Для вашего же блага. Любовь прекрасна, но не тогда, когда её цена измеряется жизнями.       Нервно кивнув, Бекки бережно переложила мою голову со своих колен на лавку, подоткнув под затылок предложенный Кроули плащ, и вышла из камеры. Плакала, оплакивая ожившие чувства, пытаясь скрутить неподдающееся кольцо. Когда же удалось, сняла с шеи цепочку с одним из амулетов, так же подаренным мной, нанизывая на неё кольцо. В голове роились мысли, что справится, отыщет выход, спасёт… Как я спас Вики, так же она спасёт меня…              Воспоминание оборвалось, и я закрыл глаза, чувствуя, что земля уходит из-под ног. Устоял силой воли, ощущая, что чувство вины раздирает то, что оставалось после смерти Вики. Дважды предатель. Их обеих. И пусть бы умер… «Нельзя было…» — напоминает внутренний голос. Ушла потому, что было необходимо. Те события почти стёрлись из памяти. Только какие-то обрывки долгой ссоры, когда я уговаривал не бросать себя, получил задание, которое на годы вынудило бы покинуть столицу и Ребекку. Уже сейчас понимал, что это они решили провернуть потому, что она не смогла уйти в тот раз. И свержение, и все переписки, которые я бережно хранил, пока не встретил Вики…       — Прости… — прошептал я.       — Молчи… — она снова качнула головой. — От твоих извинений уже ничего не изменится. Я потеряла и тебя, и её. И знаешь, я даже ненавидеть тебя не могу. Ты подарил мне её жизнь и сам же отнял. Отнял по незнанию… Но это кажется существенным всем, кроме меня. Я… Я любила тебя до последнего. И сейчас хочу отдать тебе две вещи, чтобы оборвать последние ниточки…       Она потянулась к шее, расстёгивая цепочку, на которой с амулетом до сих пор покоилось помолвочное кольцо, которое она носила, так и не став чьей-то ещё, кроме меня. Из кармана одеяния серафима появился свёрнутый пергамент, который вместе с цепочкой перекочевал в мои руки, после чего Ребекка снова отвернулась, глядя на стоящее в зените солнце и тяжело дыша.       Я подрагивающими пальцами развернул бумагу, сжимая в кулаке кольцо на цепочке. Уже догадывался, что увижу то самое послание, которое Вики не успела дописать и которое я заметил. То, что поставило точку в её жизни моим паршивым языком извечного труса. Труса, который боялся снова быть брошенным и оставленным той, кого смог полюбить каждой частичкой себя.       «Ты права… Права в одном: я действительно могу многое. Могу развернуться и уйти. Могу оставить его в любой момент, ведь всё, чего ты хотела, я достигла, хоть и не выбрала путь, который ты предлагала. Действительно — целительство не моё. Я могу оставить его, бросить всё и продолжить жить, словно ничего не было, и, пожалуй, так бы и сделала, будь на его месте кто-то другой. Вот только я не смогу, понимаешь?.. Не из-за жалости и слабохарактерности. Не из благодарности за то, что он сделал для меня.       Нет, мама… Я люблю его. С ним я цельная. Он показал мне, что я живая, показал мир, которого я лишилась, и тот мир, что вынужденно стал мне домом. В его руках я сильная, с ним я могу всё, что задумаю. Он научил меня любить даже серые крылья и стремиться к белым, чтобы преодолеть запрет и остаться рядом. Мы оба это заслужили. Я чувствую его с первого дня. Все изменения, все взгляды, все попытки не вредить и шаги. Я понимаю его боль и понимаю страхи, и никогда не стану причиной того, чтобы они вернулись. Его доверие стоит дорого. Его любовь — стоит всех миров существующих и не существующих.       Потому — нет. Я не уйду. В столицу мы вернёмся только рука об руку. Так и тогда, как захотим этого. Мы оба. А не ты, серафим Торендо, да хоть Шепфа.       Прости, если не оправдала твои надежды…       

С любовью, Вики»

             Я вздохнул, чувствуя, как ветер из пропасти норовит выдернуть листок с её «любовью» из моих пальцев. Ненависть к себе возросла до тысячи баллов из сотни существующих. Бедная девочка, ставшая жертвой моих страхов и обстоятельств, которые я позабыл, а она не знала вовсе и всеми силами старалась не узнать никогда. Это никогда не сотрётся. Это всегда будет со мной. Вина, её любовь и понимание, что никогда бы не бросила, не оставила меня. Она любила всей собой, всей душой…       Я прохрипел, обращаясь к Ребекке:       — Убей меня…       Сморщилась, оборачиваясь, холодно глядя в моё лицо:       — Нет… Я не собираюсь пачкать руки. И я всё ещё люблю тебя…       — Как ты можешь оставаться такой безучастной?! — неожиданно выкрикнул я, чувствуя, видя, что мою скорбь она не разделяет вовсе.       Иллюзия упала, открыв глубокие тени под серо-голубыми запавшими глазами. Исхудала, став похожей на покойную дочь. Подрагивающие губы, раскрасневшийся кончик носа и бледные веснушки. Непрерывно бегущие по щекам слезинки. Встрёпана и разбита до последней части души несгибаемого серафима. Во взгляде ненависть и обожание, смешанные с безумием. Отвращение и любовь, несочетаемые, но она могла, как и прежде, показывать несочетаемые эмоции.       — Полегчало?!.. — прошипела Ребекка. — Иллюзии — первое, чему я у тебя научилась. Они до сих пор даются мне лучше, чем самое простое исцеление. Словно сами собой. Я всю жизнь, что пребываю здесь, скрыта мороками, чтобы никто, слышишь, НИКТО! Не мог забраться в мою душу, как когда-то в ней оказался ты…       Ребекка развернулась, торопливым шагом удаляясь в сторону школы. Отшатнулась от пепелища погребального костра, рыдая так громко, что это терзало остатки моей души и разум. Меня любили обе Уокер… Но ни одной из них я своей чёрной трусливой душонкой не заслужил. Возненавидел старшую, уничтожил младшую… Как жить с этим?.. Казалось, что выход я видел. Только пара шагов, и всё оборвётся, но… Нет. Не так. В голове зрел план, и оставалось только…       На плечо легла ладонь, сжав ободряюще и в то же время отрезвляюще и жёстко:       — Соболезную, — проговорил Торендо, опустив голову. — Часть вины на мне… На мне и Кроули. Старик… подал прошение об увольнении. Случился удар. Он уже не встаёт.       — Мне жаль, — безучастно ответил я.       Серафим качнул головой:       — Так всегда, когда надеешься на одно, а выходит другое. Кроули удалось стабилизировать заклинание, и Вики не могла бы умереть, оказавшись рядом…       — Она бы не могла умереть… — тихо ответил я. — Я отдал часть души добровольно. И только будучи рядом мы становились полноценными. Душа находилась в двух телах, которые были одним целым с того момента, как мы стали… — я прикрыл глаза. — Мы любили. Каждый раз, когда она оказывалась рядом, я умирал и возрождался. От ненависти мы пришли к тому, что я уже не мыслил без неё этот мир. Забывал то, что было до неё, и видел только тот мир, в котором она рядом. Теперь понимаю, что душа тянулась, но укоренилась в ней. Мне нужна была её жизнь, и та самая половина души повиновалась. Сделала её моей. От пальцев прохладных ног до кончиков густых русых волос, — глаза зажмурились, и в голове нарисовался образ обнажённой бабочки с серыми крыльями, протягивающей руки с широкой улыбкой, приглашая в плен прохладных успокаивающих объятий. — Я лишь не мог понять, почему болела голова…       Торендо дёрнул подбородком:       — Ты не мог ненавидеть её. В ней была часть твоего сердца. Твоей души, твоей энергии. Это всё равно, что ненавидеть себя. Рано или поздно — начинает причинять боль. Оттуда и безумные вспышки мигрени. Ты ненавидел не её, а себя, по существу. А девочка… — серафим вздохнул, потерев переносицу пальцами. — Бедное дитя…       Он развернулся и побрёл в сторону школы:       — Почему тогда, когда я пришёл с амулетами, вы не сняли блокировку с памяти??? Ведь я обрёл бессмертие до тех пор, пока она была рядом! — голос срывался на отчаянный крик. — Почему?!.. Мы любили! Мы оба любили до того безумия, что сейчас я даже… даже дышать не могу от боли внутри! За что?!..       — Мне жаль… — проговорил Торендо, не оборачиваясь. — Мы ошиблись. Ты прекрасно наложил благословение и ювелирно разделил свою душу, отдав её девушке. Любовь исцелила тебя, но… Но страх утрат обрёк её на смерть раньше… Значительно раньше, — он промолчал, добавив то, что меня уничтожило в очередной раз: — Вики была беременна…       Он зашагал прочь, не увидев, как я опустился коленями на обрыве, моля о прощении, моля о смерти. О чём угодно, только бы закрылась бесконечная дыра в груди. Сердце билось в горле, и в пальцах продолжал подрагивать пергамент. «С любовью, Вики…». Я, словно дитя любимую игрушку, притискивал её любовь к собственной груди, пытаясь научиться дышать, встать, сделать хоть один шаг в сторону своих покоев. Мне нужен был отдых и право оплакать…       Вместо этого…       Рука дёрнулась к спине, пальцы сомкнулись на сгибе крыла. Толчок магии, и правое, сыпля перьями, упорхнуло с обрыва. Следом левое… Ноги подгибались, но теперь я был уверен в том, что доведу задумку до конца. Права отступить я лишил себя несколько мгновений назад, испытывая ту боль, что бабочка испытывала пять раз, отращивая всё новые крылья, чтобы встать рядом со мной, чтобы две части одной души стали цельными в паре, а не порознь.       Я улыбался безумно, глядя на заключительные строчки письма…       — «С любовью, Вики…» — прошептал я, делая шаг в пропасть. — Я буду с тобой, моя маленькая бабочка. Когда-то… где-то в другой жизни я тебя обязательно найду… Шепфа, благослови… Вики, я так люблю тебя!..       Волосы рванул ветер, и я всё же отчаянно попытался раскрыть крылья, которых больше не было, чтобы спасти свою жалкую жизнь. Крыльев не было… Подстраховался. Острые скалы приближались, и я лишь раскинул руки в стороны, встречая смерть…       «Моя любимая ласковая бабочка…» — мысль…       Удар…       «Бессмертный желает умереть…»