В тот день я не солгала… И с тех пор всё думаю: а что, если бы я это сделала? Что бы это изменило?
Верена прекрасно помнит тот миг, когда группа из четырёх хорошо одетых мужчин с поверхности вывели её и ещё нескольких сирот по лестнице прямиком на свет. Она хорошо это помнит, потому что резкий солнечный свет ослепил её, и хотя она уже приготовилась умереть, вспышка заставила слабые веки полудохлой девчонки, покрытой вшами и ссадинами, разлепиться… Верена тогда впервые увидела улицы столицы. Господин Форстер был низеньким стариком жилистого телосложения. Всегда носил строгие деловые костюмы, потому что стремился соответствовать своему статусу: он был директором одной из крупных фирм по добыче древесины, тесно сотрудничал с военными и слыл богачом, однако, в отличие от многих других зазнавшихся снобов, имел привычку помогать нуждающимся. Делать это приходилось почти втихаря, чтобы пособники ложного короля не заприметили его и обвинили в предательстве. Верена отлично помнит, как этот самый старик взял её за руку и привёл в свой большой дом, где уже жили трое взрослых детей, взятых под опеку за стеной «Роза». Зачем вообще богач, у которого были сын и внук, занимался никому не нужными сиротами? Верена поняла намного позже. Она не знает, от какой хвори или другой напасти умер сын, ей самой тогда было не больше восьми лет, но с той поры внук Форстера стал жить в его доме. Флок был младше и гораздо пугливее остальных детей. Они не нравились ему, он плохо сходился с сиротами, привыкшими работать и друг к другу. «Что-то ты совсем не улыбаешься, Верена, — сказал ей как-то опекун, ласково погладив по голове. — Уже много времени прошло, а ты всё грустишь. Знаешь, мой внук тоже грустный. Может быть, ты его поддержишь? Ты старше, но, думаю, вы поладите… » Она тогда не поняла, зачем ей сдался чужой вечно сопливый малыш, который прятался за юбку няньки, едва завидит потенциальную опасность. Она стала водиться с ним только потому, что так захотел его дед — единственный взрослый, которого она преданно любила… А после всё закрутилось само собой. Она защищала его от насмешек старших, а он научил её читать и писать. До поры, до времени Флок таскал её за собой, будто путешествуя с живым щитом. Верене нравилось его внимание, она была единственной «сестрой», которую он принял… Пожалуй, ей просто нравилось ему нравиться. Верена вспоминает день, когда, наконец, ощутила себя взрослой. Она уболтала Флока пойти гулять в поле и залезть на высокое дерево. Было очень высоко, а она всё лезла и лезла выше, смеясь над осторожностью мальчишки и говоря: — Хватит трусить! Так ты никогда не попадёшь в войска! Ты знаешь, что там нужно летать? — Балда! И чего тебя потянуло туда? — Флок всё цеплялся за ветку, но выше лезть не решался. — Я уж точно не пойду к ним. Они чокнутые! Верена смеялась и дразнила его «сопляком». Она хотела пойти к разведчикам, чтобы летать на УПМ и резать титанов. Правда вот она хотела делать это вместе с Флоком, но он боялся… как боялся залезть выше на дерево. — Мы должны! — кричала она изо всех сил и била себя в грудь кулаком. — Кто ещё будет защищать наш дом? — Там есть дураки и кроме тебя! — Значит, надо стать дураками, которые заменят тех, кто погиб, спасая нас! — Ты больная что ли?.. К тому же, дедушка не позволит… После него и отца я унаследую дела. Господин Форстер действительно рассчитывал, что Флок возьмётся за ум и станет продолжателем его бизнеса. У него было много планов, но этот оказывался самым главным из всех. Верена знала это, и ей было грустно понимать, что им с Флоком придётся расстаться. Он тоже этого не хотел. И вот, в тот момент, когда она подумала, что всё равно поступит по-своему, ветка под ногой Флока треснула, и он полетел вниз с большой высоты… Единственный наследник господина Форстера тогда чуть не сломал себе спину на глазах старшей сестры, которая уже никогда не могла преодолеть страх высоты. Одно воспоминание о том дне заставляло её содрогнуться. Старик Форстер простил её, потому что Флок взял всё на себя. Так Верена осознала не только его привязанность к ней, но и ценность жизни, и что любой из них мог бы умереть в пределах безопасных стен. Что уж говорить о разведчиках… Она оставила идею поступить в кадетский корпус… А вот Флок почему-то решил сделать именно это. На зло деду, на зло родне, которая смеялась над ним, на зло самому себе… Все знали, что он, по крайней мере, не должен был выбрать «Разведкорпус», однако, не успели оглянуться, как Флок променял место в «Гарнизоне» на самое опасное военное подразделение. Тогда и случился первый крупный конфликт с дедом. Они поссорились так, что господин Форстер готов был отречься от сумасбродного внука, которого считал трусом и лжецом. Верене пришлось наблюдать со стороны, как самые родные для неё люди решали порвать друг с другом отношения, и не могла убедить никого из них уступить. Она винила себя, поскольку с детства вкладывала Флоку в голову мысли о службе в войсках, вечно подстрекала его на «ребячьи подвиги» и смеялась, что он плакса. Когда он поступил в 104-й Кадетский корпус, пришло, наконец, осознание, как всё серьёзно. Господин Форстер в отчаянии простил внука и стал умолять его вернуться домой, но Флок упрямо отвернулся от него. Верена до сих пор помнит каждый раз, когда они встречались. И как каждый раз его взгляд, в котором прежде ещё хранилось детское любопытство вперемешку с невинностью, становился всё более серьёзным. В нём было что-то ещё… То, как он смотрел на старшую сестру, уже совсем взрослую, в конце концов, выдало его с потрохами. И в день начала миссии по освобождению стены «Мария», когда Верена единственная из семьи пришла проводить его, Флок отвёл её в сторону и прямо спросил: — Когда я вернусь, мы поженимся? Она никогда не забудет свою реакцию. Она уже замечала прежде, что от братской привязанности и следа не осталось, не только потому, что Флок стал взрослым и военным, но и потому, что она тоже изменилась. Не было больше смешливой вечно растрёпанной девчонки, которая водила его за ручку по городу. Увлечение рисованием сделало её сосредоточенной и терпеливой, а ещё весьма внимательной. Она давно всё поняла. И она молчала. — Ну так что? — спрашивал её Флок, а Верена не могла поверить, что это он — её маленький братик с вьющимися на макушке волосами, которые она сама когда-то расчёсывала. — Ты… ты такое… Я ведь гораздо старше! Мы же не можем… — Ещё как можем! Дедушка будет только рад. Ты знаешь, что он хочет оставить дела на тебя? Ты его самый любимый ребёнок! Всегда была! Но я не завидую. Просто я его отлично понимаю. В ту минуту, когда раздался призыв «на стену!», Верена посмотрела на Флока с пугающей растерянностью. И тогда, будто пересиливая себя, он вздохнул и сказал: — Если мы поженимся… Если ты согласишься, то я обязательно вернусь! Я знаю, что я трусоват и стал разведчиком только из-за вредности и жажды славы, но… Просто дай слово, что мы поженимся, и тогда я буду драться там, чтобы вернуться! Она не знала, что сказать ему в ту минуту. Её трясло от нахлынувших чувств и страха. Она боялась солгать, что означало бы предать себя, и боялась отпускать его, потому что она любила его, как родного. Они жили под одной крышей много лет, Верена знала его лучше других, и её не бесили его чопорность, заносчивость и нередкая трусость. Но вот он, Флок Форстер, стоял напротив неё, новичок «Разведкорпуса», в одетый в форму, и выглядел таким ужасающе взрослым и смелым, что ей хотелось плакать от досады… Верена сказала ему правду. Что он — её любимый брат, и она не может ответить, как он желает. — Флок… ты… Ты всегда бы упрямым, я же знаю. Пусть сквозь слёзы, пусть даже в страхе, но ты шёл к своей цели, гордо задрав нос… Я не знаю, почему ты решил спросить меня о таком сейчас… но ты должен знать, что я больше всего на свете хочу, чтобы ты вернулся! В тот миг она просто схватила его за руку и крепко сжала в своих. Она разрыдалась, умоляя его не умирать. Верена знала, просить уйти и оставить эту миссию было бесполезно. Его бы бросили в тюрьму, или того хуже. Флок пытался выдернуть руку из её пальцев, но она не хотела отпускать. — Я пойду туда, понимаешь? — сказал он тогда. — Я пойду и помогу вернуть стену «Мария», даже если от страха захочется зарыться в землю… Я просто хотел быть уверенным, что ты… Ладно! Плевать! Если я вернусь… Верена! Слышишь?! Если я вернусь оттуда… ты обязательно передумаешь! А потом загалдела толпа, загремела вся улица, и послышался скрип подъёмников. Верена не успела оглянуться, как весь 104-й оказался наверху, на стене. Она смотрела, как и остальные, задрав голову, но, конечно, не видела знакомого лица. В тот момент, который она точно не забудет, ей показалось, что она снова одна, в Подземном городе, а единственный, кто был ей дорог, ушёл навсегда. Флок уцелел и стал одним из девяти выживших после возвращения стены «Мария». Верена тогда не знала всех новостей, пока не прочла свежую газету. Господина Форстера от радости чуть удар не хватил, но Флока не отпускали домой, поэтому она помчалась встретить его почти как раз после военного совета… Она думала, что встретит сломленного мальчишку, отбросившего тягу (пусть даже мнимую) к славе и геройству… Нет… Верена знает, глубоко в душе она надеялась, что Флок будет сломлен и разочарован и вернётся домой… Он действительно оказался разочарован, однако это не заставило его отступить. — Теперь ты всё знаешь, — сказал он ей перед началом церемонии награждения. — Как тебе такое? Титаны — это люди, как и мы… а нас ненавидит весь внешний мир… — И что вы будете делать дальше? Она всё ещё с надеждой ожидала, что он не покинет остров, но о новой разведывательной миссии знала уже каждая дворовая собака. Никаких шансов, что Флок останется. Эта мысль не давала ей покоя и до церемонии. А перед самым награждением он снова спросил, поженятся ли они. Верена отвернулась… и покачала головой. Они так сильно приросли друг к другу, что ему уже было всё равно, толкал ли он её на ложь или самого себя, лишь бы сохранить остатки жизни, к которой они привыкли. Но так нельзя. Нельзя сделать шаг вперёд, не избавившись от вредной привычки. Иначе это всё равно, что тянуть друг друга назад. Честность — это свобода, всего лишь маленькая жертва, чтобы выбраться из надоевших стен. И Флок всё понял. Его взгляд даже не изменился. Наверное, он изначально принял это и видел своей целью только дальнейшую службу. И всё же перед тем, как Флок присоединился к товарищам в общем зала, Верена не выдержала и спросила: — А если бы всё было по-другому… Ты бы вернулся домой? Поняв её с полуслова, как это бывало в детстве, он намеревался ответить, но какой-то высокий светловолосый разведчик настойчиво позвал его. После чего Флок лишь устало вздохнул и произнёс: — Знаешь, сестра… Хоть и бесит, что ты была во всём лучше меня, наверное, именно твоё упрямство привело меня к этим дверям. Нас было двое, и я подумал, что так будет всегда, но не судьба… Так что больше не цепляйся за меня. Иди дальше, хватит думать, будто на мне сошёлся весь свет. Однажды тебе захочется, чтобы рядом был человек, на которого можно рассчитывать… Ты застряла в своих удобных рамках, но когда-нибудь их придётся разрушить. Может быть, он говорил не только о себе. Может быть, о её прошлом, и что в глубине души она так и осталась «крысой из Подземного города». Одно Верена знала: он говорил это, чтобы ничего больше не мешало ему выживать самостоятельно.Честность — это свобода…
Поэтому в тот миг, сжав пальцы в кулаки и заставив себя не реветь, она сказала: — А ты упрямец… и всегда им был. И знаешь, это то, что мне нравится в тебе. Если бы я могла дать единственный совет, Флок… То, прошу, не изменяй себе. Не подстраивайся под новый мир — сделай его сам. Хотя бы будь честен, не позволяй другим указывать тебе, как говорить и что делать. Если ты убеждён, говори. Если желаешь правды, не хочешь быть отбманутым — говори. И плевать, что подумают остальные… Просто знай, что я всегда на твоей стороне… И самое главное… я всегда буду тебя ждать… Поздравляю! Они лишь пожали друг другу руки, и он ушёл, чтобы получить заслуженную награду. Верена вернулась домой, где ей пришлось разбить господину Форстеру сердце. А через несколько лет, полных бесполезного ожидания и тоски, случилась «Дрожь Земли». Тело Флока со сквозной раной на шее было обнаружено его уцелевшими товарищами на берегу гавани. Бывшего лидера Йегеристов похоронили с почестями дома, возле дедушки, который так и не дождался его возвращения… Верена помнит, как стояла перед могилами, в окружении немногочисленной родни, к которой теперь не имела никакого отношения… а солнце светило так ярко, что это было почти невыносимо… В её глазах не было ничего. В сердце тоже. В голове, словно натянутая тонкая нить, дрожало одно единственное воспоминание: огромное кровавое пятно на шее брата. В ту минуту ей хотелось лишь одного — вернуться на мерзкие холодные улицы Подземного города и больше никогда не видеть солнца.***
В сумерках, когда огни города на горизонте только-только начинают мерцать, Верена зажигает пару ламп на кухне и в гостиной, где затем усаживается на диван и пытается продолжить читать книгу. Но в мыслях такая каша, что сосредоточиться не получается, и в конце концов она просто пялится на страницу. Буквы расплываются перед глазами. Она всё думает про конференцию, которая состоится уже через пару дней. Про странное письмо и приглашение. А ещё о том, что никому ничего не сказала. При мысли об этом у Верены дрожат руки… и она сидит, замерев с книгой, почти забыв, что где-то на заднем фоне звучит радио, которое она забыла выключить. «Помимо всего прочего, из-за разрушенной экологии и проблем с транспортировкой больших грузов, всё больше и больше наших иностранных коллег возмущены сложившейся ситуацией между Марли и островом Парадиз, — вещает по радио диктор. — Проведённые опросы среди населения Марли показывают, что процент противников политики королевы Хистории растёт, однако, если учитывать и сторонников победившей нации, это почти не имеет значения… Что вы думаете, господин Фонлихтен?» «В первую очередь, я озабочен положением, в котором оказался мой народ из-за действий королевы и так называемого отряда «Спасения»… Вы знаете, о ком я говорю. Эти люди предали свою нацию и убили единственного человека, способного остановить этот кошмар. Да, проклятия Имир больше нет, но теперь возникло новое. И всё потому, что кучка благородных юнцов решила сыграть в Богов… Но они не Боги. Они вершили наши судьбы, даже не осознавая, к чему всё приведёт…» «И к чему же, по-вашему, привело уничтожение Эрена Йегера?» По радио идёт треск, и где-то на фоне всего Верена слышит скрип половиц неподалёку. «Вся эта операция, всё, что эти предатели натворили, привело не только к гибели многих невинных, но и к началу нового, ещё более страшного круга ненависти и смерти, — ответил после паузы приглашённый гость. — Наше сообщество здесь, в Иерихоне, стремится не просто сгладить углы, а сломать колесо, символизирующее цикл воин и мести! Наши братья на Парадизе хотят сотрудничать с королевой Хисторией, но этого мало! Эта глупая, ведомая своими амбициями девчонка не сможет обеспечить Эльдии светлого будущего. А ведь несколько отважных представителей нашего народа уже пали от рук монстров, которых все теперь называют «спасителями мира», и мы этого никогда не забудем…» «Ваша организация… Ещё одна ветка фракции Йегеристов… Что вы намерены делать? Как вы собираетесь спасти наших соотечественников?» Верена уже не слышит ответ на этот вопрос, потому что радио вырубается. Она оборачивается и видит Леви, с хмурым выражением лица стоящего возле стола. — И ты весь вечер слушаешь эту гадость? — бурчит он, затем отворачивается и копошится на кухне. — Я не… то, чтобы слушала… Я читала… — Ага, ясно… Они снова пригласили этого фанатика недоделанного, чтобы он втирал про нашу никчёмность? Некий господин Фонлихтен, один из основателей культа Иерихона — места, где, якобы, эльдийцев ждёт истинное спасение, стал слишком часто мелькать на радио и в газетах. К его пламенным речам о «бестолковом» плане Армина Арлерта, о «монстрах» Аккерманах и предательстве соплеменников прислушивались всё больше и больше, и даже многие иностранцы. Он был убеждён в будущем падении Эльдии, и что Эрен Йегер поддался низменным амбициям, «позволив» друзьям его убить, хотя был способен на большее. Он проиграл, и с ним, якобы, проиграла вся Эльдия. Леви всегда бесил этот проповедник. С первого раза, как Фонлихтена пустили на радио. И не потому, что он неправ, а потому, что в каждой своей речи тот стремился побольнее задеть его товарищей, тем самым обесценивая жертву погибших, сражавшихся за то, во что они верили. Верена это знает. А ещё она знает, что Леви больше не заботит политика. Он слишком устал и слишком опустошён после «Битвы неба и земли». Он не великий мыслитель, никогда им не был. Он просто хочет, чтобы его близких, пусть даже их уже нет на этом свете, не трогали и дали упокоиться с миром. А такие люди, как Фонлихтен, любят ударить побольнее, заодно разворошив новое осиное гнездо. — Что за увлекательная книга такая, на одну страницу которой ты пялишься уже полчаса? Верена едва не вздрагивает от неожиданности. Она с тенью смущения пожимает плечами: — Да так… про ведьму… которую на костре сжигают. А один парень, одержимый ею, пытается её спасти… но не получается… — Хм… Чтобы спалось спокойнее, да? — спрашивает Леви, на что она лишь едва заметно улыбается. — У меня есть занятие на ночь получше. Мигом став пунцовой, Верена откладывает книгу в сторонку и ждёт, пока Леви придёт в гостиную с небольшим ящиком, который она не узнаёт. Девушка выдыхает с облегчением. Мысли, почему-то, заводят её не туда… — Это что? — спрашивает она. — Скрытые запасы Райнера. Хочу узнать, почему он так стремился их припрятать. Надеюсь, не отравимся. Он достаёт из ящика пару бутылок с этикетками, где изображена какая-то ягода, а заодно два стакана. Верена с тенью улыбки на губах пытается пошутить насчёт безмерных аппетитов отставного капитана, на что Леви лишь хмыкает. — Больно уж ты притихшая эти несколько дней, — бормочет он всё с тем же непроницаемым выражением на лице. — Будто что-то не так… Что-то не так? Он очень серьёзно смотрит на неё, усевшись рядом и согнув правую ногу в колене. Верена ощущает нервную дрожь, но и бровью не поведёт. «Честность — это свобода…» Однако она лишь натянуто улыбается. С того дня, как прочла то письмо, Верена только и делает, что заставляет себя делать вид. Всё хорошо, и ничего не изменилось. Ох, как же она не любит врать… И её тошнит от самой себя. Они пьют (или, скорее, пытаются) то, что Леви нашёл в кладовой. В конце концов, он сам не выдерживает и фыркает: — Ну и дрянь. Ничего гаже в жизни не пробовал. — Да, честно говоря, это ужасно. — У Райнера не только характер поганый, но и вкус. Верена хмурится. Что-то в его словах задевает, и, хотя она так и не успела подружиться с Райнером, фраза Леви кажется ей выпадом в его сторону. — Тебя что-то смущает? — спрашивает Леви, склонив голову. Она бормочет, мол, считала, что между ним и Райнером всё разрешено. Так она думала. На что отставной капитан без промедления отвечает: — Я никогда не говорил, что мы друзья. — Но ты говорил, что не ненавидишь его… Ты солгал? Леви прищуривается. Затем вздыхает, словно перед ним сидит глупенький ребёнок, который так ничего и не понял, хотя ему сто раз уже повторяли. Верена глядит ему в лицо, на шрамы и мутный правый глаз, и ощущает, как в груди становится тесно и горько из-за выпитого алкоголя. — Я не испытываю ненависть ни к кому из них, и я не солгал, — говорит Леви; он прислоняется к спинке дивана и кладёт изувеченную руку поверх её руки. — Но это не значит, что я всех простил, и теперь у нас с ними любовь до гроба. Верена настолько поглощена его разъяснениями, что лишь смутно ощущает тепло грубой ладони. — А как же Габи? — А-а-а… Думаешь, что тут попахивает эгоизмом? Не идеализируй меня. К тому же, я далеко не пацифист… — Я этого не утверждала… — Ладно. Тогда чего ты так пристально на меня смотришь? А она вправду так смотрит? Может быть, она не осознаёт этого. Она низко опускает голову, словно желая скрыть от него взгляд и горящие щёки. — Да… Дурацкое пойло… — бормочет Леви, и ей приходится выпрямиться. В какой-то миг Верена понимает, что их пальцы переплетены. Некоторое время они просто касаются друг друга, и ничего не происходит, пока Леви не спрашивает: — Почему две жалкие маленькие крыски, приговорённые сдохнуть в помойной яме, встречаются на краю мира? Пока Верена пытается сообразить, что ему ответить, (а соображает она не очень, ведь алкогольная мерзость Райнера всё-таки возымеет эффект), он вдруг крепко сжимает её руку в своей… но через несколько мгновений резко отдёргивает. Расширенными от волнения глазами Верена наблюдает, как Леви сначала ерошит волосы, затем почему-то прячет в ладони лицо. Она не понимает, почему он не зашёл дальше. Он же хотел. До сих пор хочет. И знает, как сильно этого хочет она… Она видит это в его взгляде, когда он снова выпрямляется и с напускным безразличием смотрит на неё. — Не надо мне этого делать… я ещё не могу… — произносит он и отворачивается. — Всё хорошо. Правда. Я же сама… Когда он неожиданно впивается в неё взглядом — этим самым взглядом, которого всегда боялись его враги, что она понимает осознанно — по её телу бегут мурашки. Но она не боится. Ей просто нужно знать, почему. — Хорошо, говоришь? Посмотрела бы ты моими глазами… и увидела, как всё «хорошо»… — Если я что-то делаю не так, нужно просто сказать. — Да не в тебе дело, глупая! Просто… Не время ещё… — бормочет он так раздражённо, словно опять приходится разъяснять ей всё, как малому дитя. Верену это бесит. Ей тоже не по себе. И теперь, когда он выглядит так, словно отвергает её, когда все страхи и волнения прошедших дней сливаются в одно, её будто молотом бьёт в грудь. Она делает вдох и тянется к Леви рукой, придвигаясь ближе. Но он успевает ухватиться за трость и подняться прежде, чем её пальцы касаются его лица. — Верена… оставь это… Дай нам время… — говорит он строго, глядя на неё сверху вниз. — Сколько ещё времени? — Пока я не смогу убедиться… — В чём? Когда Леви отвечает, ей кажется, что на миг он выглядит растерянным. Что в его взгляде мелькает отчаяние. — Что то, чему я собираюсь посвятить свою жизнь, не сделает меня рабом. — Он вдруг смотрит на свой сжатый кулак, и будто бы снова становится самим собой. — После всего, что я натворил… не хочу превратить «это» в свои собственные стены… Прости… Но сейчас лучше иди спать. Леви поправляет ворот рубашки и отворачивается. Медленно, будто неохотно, он ковыляет в сторону лестницы. Но Верена уже не осознаёт, что происходит. С самой первой встречи она, убеждённая, будто он стал именно тем, что она искала, только и делала, что пыталась быть искренней и откровенной… Почти во всём… Но ни на малость не думала, что он заставит её чувствовать себя пустышкой. Поэтому она уже не в силах себя сдержать. Когда Верена говорит, и её голос истекает ядом и злостью, Леви просто замирает у самой первой ступеньки: — Вот, как всё получается в этом мире. Мы стараемся относиться друг к другу правильно, чтобы всё было по-честному. Но не выходит! Мы терпим, и терпим, а лучше не становится… Да, я не борец, как вы и «команда мечты». Титанов не убивала. Я не видела, как сотни моих товарищей умирали ради того, чтобы какой-то идиот подарил кучке своих друзей несколько лет мирной жизни…«Ну давай же! Скажи что-нибудь! Разозлись! Соври, наконец!»
Леви медленно оборачивается, но ей уже всё равно, насколько пустой и беспощадный его взгляд, и как искажено изувеченное лицо. То ли от боли, то ли от гнева. Верена вцепляется рукой в колено, чтобы пальцы не дрожали, и, пересиливая тошноту, продолжает: — Простите, что я не способна понять, капитан, и не страдаю, как вы… Ведь вас и ваших друзей надо пожалеть! Какая же я глупая, что не умею читать по глазам, по лицу… Вы пережили своих близких, никого не осталось… и теперь прикрываетесь этим горем, как щитом, за которым удобно устроились. Печально, что я не испытала такой же боли, ведь иначе вы не заставили бы меня чувствовать себя такой жалкой. Может, вам нравится жить в этих рамках. Они же не для красоты придуманы. Там, наверняка, уютно и спокойно…«Пожалуйста, соври! Хватит этой правды… Хоть раз в жизни… Соври…»
Он, конечно, не слышит этой отчаянной, почти истеричной мольбы за всей той гадостью, что вылилась из её рта. Он не замечает, с какой тоской она смотрит: как собака, которая с жалобным визгом просит хозяина бросить ей палку. Последняя надежда, что Леви сможет разрушить её губительную философию, тает на глазах. Он просто отворачивается и уходит, медленно поднимаясь по лестнице. Верена долго всматривается в полутьму комнаты. Затем, когда в ней больше не остаётся ни ярости, ни отчаяния, падает на спину и, закрыв глаза рукой, плачет.Честность — это свобода…