… Ты убежала, посчитав, что так будет правильно. Я не могу так сказать, ибо сам до сих пор брожу в ночи…
***
Как и оговорено, Оньянкопон вызывает сотрудников из офиса на помощь, и ребята — молодые и крепкие парни — Хамед, Ситко и Юджин отправляются с ним мониторить железнодорожные станции. Ещё двое, Анви и Расул, следуют за Леви, в порт. Фалько и Габи, разумеется, остаются в гостинице, несмотря на все возражения. Девушка выглядит эмоционально истощённой, она устала и не прекращает повторять, что вовсе не желала убивать Форстера… Фалько, как может, её успокаивает. Организовать поиски в столь большом городе не так уж и просто, не задействуя полицию. У Оньянкопона есть приятель, местный патрульный, и лишь ему он может довериться. — Это нелегко, но привлекать внимание ни к нам, ни к госпоже Микьелин сейчас нельзя, — уверяет Оньянкопон перед тем, как разделиться с группой Леви. — Кого ещё завлёк Фонлихтен в свою банду, досконально не известно. Придётся действовать по ходу поиска. Он внимательно смотрит на товарища, понимая: пусть внешне тот и кажется спокойным, как удав, что там, за этой маской сосредоточенности, так сразу и не угадаешь. Эта женщина, как и Аккерман, вышла из Подземного города, и, как и ему, ей не сразу удалось свыкнуться с миром на поверхности. Просто у обоих были свои способы и средства адаптации. Оньянкопон не мог не проводить параллели, а сегодня окончательно убедился, что Верена совсем не безразлична его другу. И, пожалуй, Леви знает её лучше, чем кто либо. Наверное, поэтому к ней он так привык, как привыкал ко всему, с чем сталкивался на протяжении всей жизни. Спустя полтора часа, томительных и удивительно долгих, мужчины собраны и готовы разойтись по областям поиска. Перед тем, как расстаться, Оньянкопон задаёт Леви вопрос, на который он сам очень не хотел бы отвечать. Что им делать, если Верена всё же доберётся до Микасы раньше? Что именно Леви решит насчёт её дальнейшей судьбы? — Это не в моей власти, — отвечает тот, не раздумывая. — Так же, как и с Армином и остальными. С последствиями их действий каждый сталкивается сам… Однако… На мгновение он будто меняется в лице. Сложно сказать, судорога это, затронувшая шрамы, или отставному капитану настолько тяжело рассуждать. — Однако? — Я не могу допустить, чтобы она вот так разрушила свою жизнь. — Хм, вот что! — Оньянкопон поправляет шляпу, готовясь выйти под дождь, и ухмыляется. — А говорил, что всё сложно… Леви слегка хмурится в ответ. — Она считает себя преданой, фактически так и есть. Я просто не хочу, чтобы Верену продолжал дурить этот сумасшедший проповедник. И я прекрасно знаю, что подобные ему делают с теми, кто растерял свою ценность… Даже думать об этом не желаю. Аккерман тут же даёт знак своим сопровождающим, и они втроём торопятся окунуться в ночь, залитую дождём. Вот так, через пару часов под противным ливнем, он оказывается в едва освещаемой части порта, оставив Расула и Анви патрулировать очереди на единственный рейс корабля на Парадиз. Парни слегка недоумевают, почему он не остаётся с ними проверять пассажиров, пусть рано утром их не так уж и много. Но Леви в привычной манере лишь отдаёт приказ, а сам отправляется изучать ближайшие территории складских помещений. До рассвета уже меньше двух часов, когда ливень, наконец, заканчивается. Здесь, в дальних закоулках огороженной береговой линии, всё ещё горят фонари, и у Леви остаётся не так много вариантов, где обычный гражданский мог бы спрятаться до утра. Озираясь по сторонам, он медленно бредёт к краю пустой пристани, тяжело опираясь на трость. Периодически травма ноги даёт о себе знать — колено ноет, и боль растекается по конечности тягучей волной. За несколько часов он ни разу не присел отдохнуть, хотя доктора в голос твердят, что чрезмерные нагрузки на ногу скажутся на дальнейшем выздоровлении. Но у Леви сейчас иные заботы… Он даже не чувствует усталости. Осталась лишь тупая ноющая боль, благодаря которой он раз за разом осознаёт, что всё ещё жив… Аккерман останавливается почти в самом конце широкого прохода между краем пристани и каким-то складом. Вблизи шумит вода, омывая сваи и каменные плиты, а издалека доносится гудок одинокой лодки. Тяжело вздыхая, больше со злости, чем от усталости, Леви мельком глядит на горизонт. Действительно, скоро утро… Наконец, взгляд цепляется за худую сгорбленную фигуру, сидящую на краю пирса всего в нескольких шагах от него. Он нашёл её. Как и рассчитывал. И хотя в последние минуты хладнокровие начало его подводить, он не прогадал. Леви думает, что Верена не слышит его, но, стоит приблизиться на пару шагов, она выпрямляет спину и слегка поворачивает голову в его сторону. — Как ты понял, что я буду здесь? — спрашивает она. — Очевидно. Все пути отхода на Парадиз перекрыты Оньянкопоном. И я знаю, что ты не любишь путешествовать морем. Но на всякий случай возле корабля дежурят наши люди… — Во всём этом нет смысла. — Смысл в том, что ты не собиралась никуда уезжать. Леви делает ещё пару шагов, замечая, как её плечи вздрагивают, затем Верена оборачивается, и капюшон сползает с её головы. Волосы совсем мокрые, впрочем, как и пальто. Лицо у девушки бледное, она измучена и устала. Глядя на это жалкое зрелище, Аккерман в очередной раз убеждается, что был прав… Ох, чёрт, но как же всё-таки болит голова!.. — Как… Как ты всё… — Да я же не полный кретин. Соображаю пока. — Леви напускает вид раздражённого дядюшки, чтобы хоть как-то её отвлечь. — Других ты, возможно, обдуришь. Но не меня. Когда Верена поднимается на ноги, стоя практически на самом краю, он замечает, что её трясёт от холода. Она похожа на голодного продрогшего воробья на последнем издыхании. И в свете единственного фонаря Леви может разглядеть, что выражение её лица стало похоже на посмертную маску. Всё очень плохо. — Я знал, что ты не собиралась на Парадиз. Ты бы туда не вернулась даже ради мести Микасе, — произносит мужчина твёрдо. — Особенно ради мести. — С чего бы это? — С того, что на самом деле ты хороший человек. — Пф… Ещё немного, и кажется, что она улыбнётся, но даже это мало напоминает настоящую ухмылку. В каком-то смысле она права в своём несогласии. Когда его хвалят за боевые заслуги и определённые поступки, хочется выть от несправедливости, потому что он далеко не герой. — У тебя получается скрываться, не оставляя следов и свидетелей, — отшучивается Леви, понимая, что это не поможет. — Отголоски жизни в Подземном городе? Да, я тоже забрал оттуда только лучшие навыки… А теперь заканчивай всё это. Пора вернуться. Однако вместо ответа Верена вдруг достаёт из глубокого кармана пальто пистолет, принадлежащий Оньянкопону, вскидывает руку и целится в Леви. — Ого… Да ну? — Он вопросительно изгибает бровь, затем вздыхает. — Что это? — А на что это похоже? — Даже не знаю. На жалкую попытку потянуть время… — Я просто не хочу, чтобы мне мешали. Леви совершенно безразлично пожимает плечами и таким же безразличным тоном произносит: — Ну, вперёд. Сделай это. Потому что мы оба знаем, что я никуда не уйду. — Тогда я выстрелю. — Давай! — рявкает он, как и всегда, когда ощущает раздражение; как и в те времена, когда кадеты начинали бесить, и его голос срывался. — Давай! Или хватит притворяться! — Я вовсе не притворяюсь! Я не… — Делай, что хочешь, или прекрати этот цирк! Хватит дурить! Верена как-то неестественно дёргает головой, кривит губы и почти сплёвывает слова под действием эмоций: — Это не шутки! Я не шучу! Я серьёзна! Так. Теперь она повышает голос и начинает злиться. Плохой знак. Леви судорожно перебирает в раскалывающейся от давления голове все варианты своих дальнейших действий. И, к сожалению, он знает, как будут развиваться события, если он не успеет. Он этого не хочет, он должен соображать быстрее… — Всё это из-за того, что Фонлихтен наболтал? Слушай, многое произошло, но это не значит, что мы не сожалеем о Флоке… — Вот как… — Это была война. — Аккерман твёрдо намерен сам потянуть время и приблизиться к ней. — Умирали все. — Я знаю! — Тогда какого хрена ты тут вытворяешь? — не сдерживается он. — Это ведь не просто спонтанный гнев, правильно? Если бы возненавидела нас с Микасой, давно бы раскрылась. Так о чём ты не говорила? Эй! Ответь! — Я ничего не должна! — восклицает она с какой-то пугающей горечью. — Никому ничего не должна! Иной раз самый лучший вариант из всех… это просто развернуться и уйти. Аккерман успевает, пока она немного отвлекается, сделать три коротких шага вперёд, но Верена дёргает рукой, держащей оружие, и ему приходится остановиться. Он мог бы дотянуться, сделав рывок… нет, хотя бы два коротких рывка, но этого всё равно недостаточно, если она окажется быстрее. В свете единственного фонаря Леви видит, как пистолет, направленный на него, подрагивает. Верена смотрит на мужчину неотрывно, и он замечает, что её губы искусаны до крови, а в глазах застыли слёзы. Может быть, она ещё не настолько потеряна. Может, будет проще словить пулю, бросившись вперёд, зато он спасёт её… «Один человек не сумеет спасти весь мир, — сказал как-то раз Эрвин в его присутствии, и Леви, как назло, запомнил эти слова. — Ты берёшь на себя столько, что даже плечи сильнейшего солдата человечества однажды не выдержат…» Он сжимает рукоять трости посильнее и делает уверенный шаг навстречу пистолету. Со стороны слышится всхлип, и Верена, кажется, шепчет, чтобы он остановился. «Ты не спасёшь весь мир, Леви. Но дело в том, что он тебе и так не нужен. Весь этот мир… Когда-нибудь ты о нём забудешь. Пошлёшь его подальше. Советую сделать так. Потому что полезно порой быть эгоистом… Просто поступай, как сердце подскажет, и спаси хоть кого-то…» Такое откровение было редкостью для Эрвина Смита. Фраза этого чокнутого, но удивительного человека яркой вспышкой сияет и меркнет в его мыслях, а в этот момент Верена отходит к самому краю пирса. Она делает вдох и вдруг направляет пистолет на себя, приставляя дуло к правому виску. Леви не двигается с места. Расстояние между ними сокращено, но всё равно недостаточно. И, поскольку это именно то, что он предвидел, Леви решается на крайнюю меру. Единственный козырь, который у него остался. — Это то, о чём тебе пришлось молчать, да? — спрашивает он, чем вызывает у Верены искреннее удивление. — Можешь не отвечать. Ответ не нужен. — Как ты… Как ты мог понять? — Потому что мы похожи. А ты и не догадалась, да? Хочешь знать, как давно я понял? С того дня, как ты отдала мне то чёртово письмо. Я всё знал. Знал уже давно… что ты хотела убить себя. У неё на лице написано, что это одновременно и стыд, и удовлетворение. Леви лучше других знает, каково это, когда твои самые глубинные желания вот так вскрыты, а ты понятия не имеешь, куда деваться от потока чувств… Он плакал перед Ханджи. Позволял себе вольности при Эрвине. Потому что эти люди могли понять. И тогда стыд уступал место единственному недоступному для него на то время ощущению… Покой. Смерть принесла бы долгожданный покой. Ох, кто знает, сколько раз за долгие годы Леви Аккерман думал об этом, даже поглядывал порой на огнестрел, манящий обещанием свободы… И каждый раз кто-то оказывался рядом и спасал его… А был ли этот кто-то с ней? Пожалуй, нет… И вот, он — первый. Верена плачет беззвучно и улыбается. И Леви вдруг становится страшно осознавать, к какой тонкой грани она подошла. Они оба приблизились к ней, каждый в своём эгоистичном порыве. Она — чтобы освободиться. Он — чтобы спасти чью-то жизнь и больше не ощущать себя беспомощным и бесполезным. — Д-да, ты прав. В тот день, ещё до нашей встречи, я решила, что, исполнив одну единственную просьбу, наконец, смогу сделать то, на что не решалась больше трёх лет, — сказала она. — У меня не было семьи, не было никаких привязанностей. Три года путешествия ничего не изменили… Синие моря, бескрайние пустыни и горы, покрытые снегами. Разрушение, гниль, новая жизнь. Люди самых различных наций и цветов кожи… После Гула весь мир раскрылся удивительными красками… А мне в нём до сих пор не было места! На мгновение из-за сильного порыва ветра Леви кажется, будто её вот-вот столкнёт в чернеющую под ногами воду залива, но Верена пока держится на краю, прижимая пистолет к голове. Один краткий миг может всё решить. — Это из-за тебя я оказалась тут, — произнесла она то ли осуждающе, то ли благодаря. — Из-за тебя я протянула так долго… Я вернула то письмо, чтобы ещё хоть раз понять, какой дорогой идти… И знаешь, что? Аккерман слышит, будто сквозь туман, как она взводит курок, и у него перехватывает дыхание, ведь он понимает, что это последний шанс хоть что-то сделать. — Это было моё лучшее решение, — Верена улыбается, почти жмурясь, как улыбаются по-настоящему счастливые люди. — Я ни о чём не жа… Она даже не успевает договорить. Леви бросается вперёд, двигаясь настолько быстро, насколько позволяет больная нога. И вот тут как раз на помощь приходит пресловутая трость. Её длины достаточно, чтобы размахнуться и ударить Верену по руке, держащей оружие. Девушка вскрикивает, поскольку удар довольно сильный и точный. Пальцы разжимаются, и она даже не успевает нажать на курок. Пистолет падает куда-то в воду, от удара его отбрасывает очень далеко. Из-за внезапной боли Верена не может реагировать быстрее. Она падает вперёд, и Леви успевает схватить её под локоть. Замечая, что она пытается предпринять попытку вырваться, ему приходится толкнуть и повалить её на землю. — Может, так даже лучше, а? — произносит Леви, скалясь от резкой боли в левой ноге. — Это что, единственное, на что ты способна?! Поскольку Верена всё ещё вырывается и не желает угомониться, ему приходится сесть на неё, распластавшуюся на влажном от дождя пирсе, верхом, и прижать её руки так, чтобы она не могла больше толкаться. Впрочем, такому сопротивлению грошь цена — скоро у неё уже нет сил даже пошевелиться. Глядя на неё — уставшую, в слезах и отчаянии, так и хочется бросить очередную саркастичную фразочку, но Аккерман сдерживается. Ему всё ещё больно из-за колена, зато голова перестаёт наконец гудеть. — Если уж так хочется помереть, — раздражённо шипит он вблизи её лица, — то зачем тянуть? Стреляешь, так стреляй! А если нет, тогда я… — Зачем тебе это? Зачем тебе всё это?! — перебивает Верена, и на выдохе её дрожащий голос напоминает возглас умирающего. — Я не хотела никого впутывать! Тем более, чтобы ты видел… меня такой… Это не желание мести, даже не боль от потери близкого… Это просто дурацкий гнев и злость! Поражённый Леви немного отстраняется. Его хватка слабеет. В конце концов со стороны это даже забавно выглядит: один коротышка-калека верхом на закатившей истерику женщине, и всё это на фоне ласкового шума воды под пирсом и приближающегося рассвета… Было бы смешно, если бы не обстоятельства, приведшие их сюда. — Я так злюсь! — плачет Верена, пытаясь закрыть лицо руками. — Знал бы ты, как сильно я злюсь… На родителей, на господина Форстера и Флока… На весь чёртов мир и даже на тебя… Но больше всего я злюсь на саму себя! Потому что так жить просто невозможно! И в этот момент, когда её заплаканное лицо, наконец, открыто его взору, Леви вдруг понимает, где оступился. Это лицо со знакомыми до боли чертами, которое однажды напомнило ему о матери, на самом деле принадлежало не Кушель… Это было его лицо. Его острый взгляд, наполненный гневом и болью. Его черты, его образ. Десять, пятнадцать… а может двадцать лет назад? Или больше? Бледное лицо мальчишки, обозлённого на весь мир, потому что тот бросил его в одиночестве. И после очередного спасения его бросало в одиночество снова и снова. Пойми он раньше, возможно, этого акта почти-самоуничтожения удалось бы избежать. Леви ждёт, пока и без того жалкий плач стихнет, и Верена успокоится. Затем выдыхает почему-то с облегчением. И от резкого порыва холодного ветра даже покалывает губы. Он, когда-то тоже разгневанный на весь мир, прекрасно понимает принцип освобождения от этого липкого чувства. Он освободился… или не совсем. Порой он тоже спрашивал себя: зачем вообще бороться и идти дальше? Было ли это проявлением слабости? Или сильнейший солдат человечества просто боялся того, что случится, не задай он этот вопрос? Спрашивала ли она о том же? Впрочем, уже не важно. В любом случае он решает быть эгоистом, здесь и сейчас, не потому что кому-то вздумалось отдавать ему приказы. Это его собственное желание. Спасти её, спасти этого «мальчишку в ней», который уже никогда не вернётся. Тогда что же делать, если при очередном спуске по тёмной лестнице ты не видишь следующей ступени? Порой ответ скрывается в одной только фразе. В знакомом образе в твоей голове, в нежном взгляде… Даже в поцелуе. Забавно. Ведь это единственное, что приходит ему в голову здесь и сейчас. Один эгоистичный поцелуй новоявленного эгоиста. Это почти так же несуразно, как и вся ситуация в целом. Но, как говорил когда-то Эрвин Смит, придёт момент, и Леви с радостью пошлёт весь остальной мир к чёрту…