***
Просыпаюсь утром от того, что слышу твой голос, упорно что-то доказывающий трубке телефона. Голова трещит по швам после вчерашнего.
Обычно такое бывает после очень приличной дозы алкоголя, а у меня сегодня видимо, от приличной дозы слез прошлой ночью. Переворачиваюсь на спину и пытаюсь расслышать, что же такое ты кому-то доказываешь.
— Три дня. Три дня и она вернётся к работе, — строго просишь ты, а у меня внутри уже все сжимается от какого-то необъяснимого предчувствия, — Спасибо, Паш. Я обещаю, ты ее не узнаешь через три дня, — говоришь так уверенно, что я уже вижу наличие абсолютно готового плана в твоей голове.
Плана на меня.
Что?
Слышу, как ты кладёшь телефон на тумбочку и идёшь, вероятно, обратно к спальне, и тут же закрываю глаза.
Притворяюсь. Чувствую твой взгляд.
Аккуратно присаживаешься рядом со мной на кровать, а я вся сжимаюсь внутри, думая только о том, чтобы никак себя не выдать и ещё минутку побыть в своём царстве. Только своём.
Однако, долго не выходит и я открываю глаза, удивляясь тому, как быстро по лицу растекается улыбка. Почти невольно.
— Выспалась, соня? — спрашиваешь так непринужденно, словно вчера ничего не произошло, словно это не ты вчера убивал меня каждым своим движением, каждым словом, чтобы потом воскресить и заставить жить и дышать заново. Киваю и будто боюсь даже пошевелиться.
— Дан, я хотела сказать, — сажусь на кровати, прижимая к груди одеяло, обнаруживая, что на мне нет того тёплого халата, в котором я засыпала, — спасибо за вчерашнее... Знаешь, мне сейчас не больно. Почти что совсем... Я давно не чувствовала себя так легко, — голос дрожит от волнения, а ты перехватываешь мои ладони, которые будто воюют друг с другом, заламывая пальцы и мучая ногти.
— А я не сказал, что на этом все, — хитро щуришься и улыбаешься мне, — но ты движешься в правильном направлении, я рад, — как всегда невозмутим, и меня это в тебе всегда
раздражало привлекало.
— И что же ты задумал?
— Увидишь, — уходишь на кухню и кричишь мне уже оттуда, — я приготовил нам сырники и кофе.
Завтракаем и ты просишь меня одеться более или менее удобно, а мне в который раз за это утро становится страшно, тревожно и в целом, не по себе. Ловлю себя на мысли, что голова впервые с утра не забита всяким бредом, который вызывает чуть ли не рвотный рефлекс.
Наконец-то.
А сырники правда очень вкусные.
Интересно, как давно я не пропускала к себе такие маленькие, но приятные мысли?
Очень давно.
А ты очень милый по утрам.
Этого я тоже раньше не замечала, думая, как бы улизнуть поскорее, увиливая от твоих очередных попыток привести меня в чувства.
Садимся в машину и ты заводишь ее, трогаясь с места. Мы без водителя.
Мысль о том, что ты отвезёшь меня в лес и зарежешь под каким-нибудь кустом, скоро покажется мне не такой уж и абсурдной.
— Дан, объясни мне, куда ты везёшь меня.
— Так не интересно, малыш, — смотришь сквозь зеркало заднего вида, обнажая свою фирменную улыбочку.
Раньше ты возбуждал меня ею, сейчас — умиляешь и успокаиваешь.
В моей голове точно что-то случилось этой ночью, но я пока не могу понять, что именно.
В моей душе и голове пустота и темнота, но она не вызывает боли или тоски, как было раньше. Мне хорошо от этого осознания.Чувствую себя чистой.
Без каменных глыб на сердце, без разбитых надежд и призраков прошлого.
Я — белый лист и я это чувствую.
Чистый белый лист.
На котором сегодня ты, кажется, хочешь оставить первую запись.
И мы доезжаем до какого-то озера, вернее, доходим до него, потому что машину ты решаешь оставить метров за 500 от места, где мы сейчас стоим.
Стою на невысокой отвесной скале над водоемом и все ещё не понимаю, зачем мы здесь? Ты достаёшь из рюкзака плед, расстилая его на траве.
В рюкзаке остались ещё вещи, но ты отбрасываешь его в сторону и встаёшь на ноги, подходя вплотную ко мне сзади. Плотно сцепляешь руки на моем животе и подводишь нас к самому краю, укладывая свой подбородок мне на плечо.
Что-то все ещё сидит во мне. Вероятно, отголоски, но мне все равно так хорошо, что я готова закрыть глаза на все это.
— О чем ты думаешь? — тихо шепчешь, распуская по мне мурашки и заставляя улыбнуться дрожащими уголками губ.
— Не знаю... о чем-то думаю, — говорю, не в силах сформулировать мысль как-то по-другому сейчас, а ты смеёшься.
— Так не бывает, малыш, — поглаживаешь большими пальцами живот, а мне хочется растечься лужицей от этих прикосновений.
— Наверное, о свободе, — говорю, будто прежде, чем успеваю подумать, — смотри, вот вода... птицы, дикие звери, они ведь такие счастливые. Им ничего не мешает, они есть сами у себя. Без границ, без рамок, без тараканов в голове, — мешаю последнюю фразу со смехом, уже смелее откидывая тебе на грудь голову и прикрывая глаза, — мы не такие, у нас есть сознание, подсознание, которые держат нас в тисках, не отпуская, а порой сильно передавливая... я хочу стать свободной. Хочу, как птицы, Дан, — всматриваюсь в кружащего над озером то ли сокола, то ли орла, — как он хочу, понимаешь?
И ты понимаешь.
Я не знаю, сколько длилось следующее мгновение, когда ты толкаешься вперёд и своими ногами выбиваешь почву из-под моих, но не расцепляешь объятий.
Успеваешь прошептать на ухо только тихое:
«Так лети» и я чувствую невесомость.
Полёт со скалы до воды в озере занял какие-то несчастные доли секунд.
Но за этот жалкий клочок времени я успела испытать такой спектр чувств и эмоций, какой только мог во мне уместиться. Я чувствую свободу, я чувствую доверие, полёт, счастье...
Я все чувствую, Дан.
И своим визгом я отпускаю окончательно все, для чего во мне больше не будет места.
Я оставляю воспоминания, но отпускаю боль.
Навсегда.
Ледяная вода обжигает, одежда тут же тяжелеет и липнет к телу.
Все это время я чувствую на себе твои руки: ни на секундочку не отпустил.
Открываю глаза и вижу стремительно приближающийся солнечный свет над водной гладью, ощущаю твою силу, что тащит меня вверх и нахожусь в полной прострации, очень и очень медленно возвращая себе связь с реальностью.
Что-то ломается, с треском, разносится буквально в пыль внутри меня.
Я думала, что все, что можно было, уже сломалось вчера, но ты умело доламываешь во мне остатки любых сомнений. Даже не успеваю ничего осознать, как ты крепко прижимаешь мое дрожащее от холода и эмоций тело к себе, стоя на берегу.
Мне холодно, очень холодно, так, что зуб на зуб не попадает и я стучу ими, сильно смеша тебя.
Но это все теперь только снаружи.
Внутри разливается тепло и свет.
Там, где вчера я смогла ощутить лишь пустоту, теперь очень тепло, там уютно, там хочется остаться навсегда.
И я решаю все же остаться.
До первого ожившего в моей голове таракана.
Ты плотно кутаешь меня в тёплый плед, что тоже был у тебя, как оказалось с собой.
Молчим.
Наливаешь в стакан вино и протягиваешь мне, вероятнее всего, жалея, что не прихватил ничего покрепче. Так согреться было бы гораздо проще.
Молчим. Все ещё.
Осушаю стакан залпом, слегка сморщившись, но так согреться точно проще. Сидим неподвижно и я только спустя пару минут замечаю, что плед один, а ты все так же сидишь и дрожишь, стараясь не подавать виду. Ну конечно.
— Иди сюда, — раскрываю одну руку, распахивая плед и ты улыбаешься, двигаясь ближе. Кутаешь в пушистую ткань уже нас обоих и прижимаешь к себе так крепко, что становится трудно дышать.
— Ну как ты? — спрашиваешь, легонько поглаживая мою горячую щеку, а я жму плечами в ответ.
— Хорошо, — не привыкла. Не привыкла отвечать как-то, кроме «неважно» или «нормально», особенно, когда это не так, и ничего уже не нормально больше пяти лет.
Улыбаюсь, будто пробуя на вкус каждую букву в этом слове. Мне действительно хо-ро-шо. Настолько, что хочется просто плакать, — Дан, спасибо... за все, — вспоминаю о своём обещании вчера ночью и тревога снова селится внутри. Вчера мне казалось, что это будет проще, а сейчас я панически боюсь, что ты отпустишь мою руку и я снова сорвусь вниз. Пытаюсь найти в себе силы сказать хоть что-то или снова просто не выдавать своего состояния, но, кажется, это больше так не работает, потому что глаза снова наливаются растерянностью вперемешку со слезами, которую у меня не получается скрыть.
— Ну, чего ты? — ощущаешь дрожь по всему моему телу, а я просто молча откидываюсь затылком тебе на грудь, закрывая глаза.
Не отпускай меня, пожалуйста, сейчас.
Еще минутку давай так посидим...
— Дан, мы вернёмся обратно, — голос дрожит, но я чувствую, что мне жизненно необходим этот разговор, поэтому не обращаю на это никакого внимания, — а что дальше? Я же... я очень боюсь оставаться одной, — признаюсь, выпаливая это на одном дыхании и поджимаю губы, закусывая нижнюю до крови.
— А с чего ты решила, что ты должна оставаться одна? — практически затылком ощущаю твою изогнутую правую бровь и невольно усмехаюсь, ища в себе ответы не только на свои собственные вопросы, но теперь ещё и на твой.
— Потому что... я должна быть одна. Я же не умею ни с кем, я убиваю каждого, кто подбирается ближе, — тошно от себя же, — я больше не умею любить, кажется.
— Я говорил что-то о том, чтоб ты клялась мне в любви или выходила за меня замуж? — говоришь так строго, что у меня все внутри буквально сжимается до размеров самых мельчайших микрочастиц, — одна ты убиваешь только себя, Тина.
— Дан, ты романтизируешь.
— А ты усугубляешь там, где это не нужно, — я чувствую, что ты начинаешь выходить из себя, но ничего не могу с собой поделать. Я действительно считаю, что ты не должен идти на такие жертвы, ради меня. Я испорчу всю твою жизнь и я хорошо это понимаю, а вот ты, похоже, не очень.
— Мне не нужны такие жертвы, Дан. Да, ты помог мне, да, завтра все будет по-другому, да даже сегодня, но... я не изменилась, а твои методы это не дихлофос, чтоб потравить тараканов в моей голове.
— Жертвы, это когда ты не хотел бы, но отдаёшь, потому что нужно. А когда в дело вмешиваются чувства, то все совсем иначе. Ты правда не понимаешь? — умоляюще смотришь на меня, а я столбенею, слыша о каких-то там чувствах. И ты продолжаешь морально меня убивать, — ты обижаешь меня. Я люблю тебя, Кароль, неужели ты до сих пор не поняла, что это не лечится и не проходит? О каких жертвах ты вообще можешь говорить? — смотрю на тебя и уже ничего не вижу, а в голове только звучат отголоски твоего признания. И ты говорил мне эти слова, говорил не раз, но только сегодня меня впервые прошибает током насквозь от каждой твоей интонации и звука. Смотрю в твои глаза и впервые замечаю, сколько в них, — если ты когда-нибудь решишь сорваться вниз, я сорвусь следом, слышишь? Потому что моя вершина только рядом с тобой. Даже если она на дне.
Договариваешь и просто крепко обнимаешь меня, прижимая к себе за поясницу, когда я закидываю руки тебе на шею. И я не знаю, что будет дальше, я не знаю, получатся ли у нас отношения и рожу ли я тебе детей.
Я ничего не знаю.
Но это та неизвестность, которая не пугает, а заставляет двигаться только вперёд, чтобы узнать, что судьба приготовила нам за новым поворотом.
И в этот поворот мы повернём вместе. И я точно знаю, что, как минимум, до следующего наши дороги будут идти рядышком.
А как оно будет дальше, нам никто и никогда не расскажет.
Но теперь это не страшно.
Теперь мне вообще ничего не страшно.
Я свободна, моя жизнь снова принадлежит мне самой и я больше никому и ничему ее не отдам.
Спасибо
тебе за это.
end.
