дестру́кция

от ньюта ничего больше не слышно. дверь, почему-то, открыта. германн заходит внутрь, и его тут же накрывает волна безотчётной тревоги. в воздухе будто сквозит чем-то неестественным, чужим. что-то не так. квартира большая, почти на самом верхнем этаже, с выходом на балкон и шикарной мебелью. в самом интерьере, который явно стоил огромных денег, нет ничего плохого, но всё это… как-то не в стиле ньюта, что ли. сам ньют в последнее время какой-то не такой. германн прислушивается к тишине, пытается найти причину этих странных ощущений — в самой глубине сознания что-то коротко вздрагивает, натягивается, точно леска над водой, и нетерпеливо пульсирует, поднимаясь на поверхность. связь. германн чувствует, как немеют кончик пальцев, как лёгкие щекочет от недостатка кислорода, и мир вокруг будто становится другим. он крепче хватается за трость, чтобы не потерять равновесие. вот, что не так. он не ощутил этого в шаттердоме, когда стоял рядом с ньютоном почти вплотную, а сейчас чувствует, даже не видя его. германн закрывает глаза, мысленно тянется за леской, впуская чужой разум глубже в своё сознание, и в тот же миг тишина взрывается сотнями несуществующих звуков. тревожных, обрывистых, незнакомых. слишком много. он находит ньютона в спальне на втором этаже. ньютона и болотно-жёлтую ёмкость со вспомогательным мозгом в углу комнаты. на стекле красной помадой выведено размашистое «элис» и смазанное сердечко сбоку. то, что раньше ненавязчиво дребезжало и позвякивало в глубине сознания, теперь взрывается сотней осколков, вспарывая мир вокруг до неоновых трещи. перед глазами, как воспоминания во время дрифта, проносится всё подряд: нападение фурии на саммит в сиднее, искусственно созданный организм кайдзю, пилотирующий егерем, поведение ньютона последние несколько недель до ухода из шаттердома. тогда, почему-то, это не насторожило его достаточно сильно. сейчас… больше всего германн боится, что сейчас окажется слишком поздно. если бы он сделал что-то раньше. если бы хоть попытался во всём разобраться. мне нужен не ужин, а решение конкретной проблемы. сейчас проблемой не кажется ничего, кроме ньюта, сидящего на кровати в нескольких метрах от него. подходя ближе, германн чувствует себя в самом эпицентре шторма — зашквальный вихрь эмоций почти физически шатает его из стороны в сторону. он переступает провода дрифт установки, подключенной к образцу. если бы ньютон сейчас был там, он, скорее всего, не решился бы выдёргивать его, как в тот раз. но обруч и пульт лежат рядом на кровати. и даже так, сделать что-либо кажется практически невозможным, всё равно, что проломить бетонную стену голыми руками. германн снова смотрит на мозг. тот скользит щупальцами по стеклу, взволнованно раздувая вены и хлопая клапанами, точно глазами. эта тварь была в голове у ньюта чёртову тучу раз, а вместе с ней и её ублюдки-хозяева. тошнота, подступившая было к горлу, сменяется глухой злостью, и это даёт такой нужный сейчас толчок. германн отставляет трость к стене, садится рядом с ньютом и берёт его за запястье, мягко поглаживая большим пальцем по выступающей косточке. это одновременно тревожит и приносит облегчение — снова чувствовать, как эмоциональная связь проходит короткими, фантомными разрядами через телесный контакт. ньютон поднимает голову и смотрит на него несколько долгих секунд. так же, как тогда в лаборатории, когда готтлиб упомянул о кошмарах, надеясь еще хоть ненадолго его задержать. — я облажался, герм, — говорит он, наконец, с такой обречённостью в голосе, что хочется волосы на себе рвать. — наc одобрили, развёртывание начнётся через сорок восемь часов. тот организм внутри костюма, ты его уже видел? германн кивает. он пытается внушить себе, что не должен находиться здесь, что ньютон слишком опасен — не сам ньютон, конечно — или что на это всё совершено нет времени. но ньютон выглядит таким бесконечно уставшим, со сгорбленными плечами и тонкими морщинами возле глаз. он коротко улыбается уголком губ, хотя это больше похоже на нервный тик. — значит, ты и сам понимаешь, что произойдёт. каждый дрон… они откроют разлом. десятки разломов во всех частях мира. по телу пробегают холодные мурашки. он говорит об этом спокойно, но германн каждой клеточкой тела ощущает, как сильно он напряжён. невольная дрожь зарождается где-то у основания позвоночника, лёгкие сдавливает от недостатка кислорода, а глаза влажно поблёскивают в свете флуоресцентной лампы. на короткое мгновение германну даже кажется, что он видит бурый кровоподтёк вокруг радужки. он сжимает пальцы чуть сильнее, желая, но не решаясь прикоснуться как-то иначе. будто может расшатать это хрупкое равновесие одним неосторожным движением. ньютон смотрит куда-то за его плечо, болезненно жмурится, опуская голову. перестаёт дышать в попытке сдержать слёзы, горло больно саднит — одно слово, и он сорвётся в бессвязный лепет. нельзя. нельзя… а что нельзя? терять контроль? он уже его потерял. показывать слабость? перед кем, перед германном? ньютон снова смотрит на него. в нём настолько много безусловного понимания и принятия, что становится физически трудно вдохнуть. — я этого не хотел, — почти шепчет он, глотая всхлипы. — я пытался всё исправить, пытался им помешать. я взял банку таблеток, встал возле раковины в ванной, на случай, если меня стошнит. но я испугался. я не хотел умирать, понимаешь? германн стискивает зубы почти до хруста. от таких слов внутри будто скапливается по крупице огромная ледяная волна. она поднимается, угрожающе нависая над головой, и вот-вот рухнет вниз. хочется увернуться, позволить ей прокатиться мимо, не задев босые ноги. но осознание того, что ньют задыхается где-то на глубине этой пучины, вынуждает стоять на месте. — когда появилась она, — он кивает в сторону качающегося в формалине мозга, — стало совсем паршиво. я думал, что справлюсь с этим сам, но всё произошло так быстро. я не успел ничего сделать. я знаю, знаю, что должен был рассказать обо всём раньше. прости. я просто… — ньют, — германн перехватывает поток оправданий на полуслове, и ньютон вздрагивает всем телом, точно от короткого разряда тока. как ребёнок, которого то ли отчитывают за провинность, то ли готовы выслушать и простить, и он не понимает, чего ждать. германн тихо вздыхает, перемещая пальцы с запястья на ладонь. — послушай, я вовсе не… — он запинается, подбирая нужные слова. — дрифт с кайдзю изначально был риском, на который мы оба сознательно пошли. так что твоей вины в этом нет. хорошо? по щекам ньютона скатываются две мокрые дорожки. волна достигает своего пика и зловеще затихает, пенясь на самой вершине, как дикий зверь перед прыжком. у германна не больше секунды, чтобы решить окончательно — он уворачивается или ныряет. чувство очень похоже на то, когда они стояли перед гудящей от напряжения установкой. сорвать обруч в последний момент и оставить ньютона одного, или?.. в груди ослепительной вспышкой взрывается целый спектр эмоций, когда он наклоняется и свободной рукой прижимает его к себе. жёсткие залакированные волосы колют шею, прерывистое дыхание расцветает на коже короткими ожогами. германн не ощущает ответного прикосновения, но чувствует, как к плечу сквозь одежду прижимается чужая щека. — я не хотел тебя во всё это втягивать, — произносит ньютон едва слышно, сдавленно от душаших его слёз. — и сейчас не хочу. мне так страшно, германн, я так сильно боюсь тебе навредить. — ты ничего мне не сделаешь, — германн мягко поглаживает его по спине, и от каждого прикосновения ньютон вздрагивает, выгибается куда-то в сторону, точно ему по голой коже водят куском льда. он будто весь сейчас состоит из спутанного, оголённого комка нервов, натянутых до предела. прикасаться к нему вот так, не вскользь, как германн иногда делал раньше, а совершенно прямолинейно, в открытую — одновременно идея и очень плохая, и единственно возможная из всех, которые приходят на ум. всё равно, что подключать нейромост напрямую, без предохранителей и стабилизаторов, к отмирающему мозгу детёныша. всё равно, что прыгать в разлом верхом на дохлой твари, имея в козырях лишь слепую теорию. всё равно, что приехать сюда, никому ничего не сказав и просто надеясь, что это не обернётся очередной катастрофой. сквозь поток чистых эмоций вдруг прорывается циничная, сухая мысль — насколько хорошо ньютон контролирует себя сейчас? какова вероятность того, что германн уже переступил черту, подпустив их настолько близко к себе? — ты не можешь мне навредить, — повторяет он, не желая поддаваться сомнениям, но ньют лишь качает головой, тихо всхлипывая. — они в моей голове, герм. мне кажется, я вот-вот сойду с ума, — шёпот, больше похожий на жалобный скулёж, нещадно режет слух, бьётся о стенки сознания, грозясь раскрошить череп. германну страшно видеть вечно позитивного, храбрящегося ньюта на грани нервного срыва. страшно осознавать, что от прежнего ньюта почти ничего не осталось. и очень хочется крепко встряхнуть его за плечи, влепить пощёчину или плеснуть холодной водой прямо в лицо. разбудить, вывести из этого болезненного транса. но вместо этого германн лишь проводит ладонью по жёсткому затылку. как будто может с помощью какой-то неведомой силы исцелить, дать облегчение. как будто всё дело в обыкновенной мигрени, которую достаточно запить аспирином и переспать до утра. — тише. теперь я рядом. вместе мы со всем справимся. чужая рука боязливо ложится ему на спину, сжимая пальцами ткань. будто вцепляясь в спасательный круг. — я уже не знаю, кто я, герм, — чувства такие, будто ньютон не говорит, а просто выдыхает ему в плечо, а слова воплощаются из мыслей, вязких, как патока, и таких отрывисто громких, пульсирующих, как огромный медный колокол или воспалённая рана. — я запутался. мне кажется, что от меня остаётся всё меньше с каждым днём, и скоро я просто исчезну. — ей, — германн мягко отодвигается, берёт его за плечи и серьезно смотрит в глаза — большие, испуганные, блестящие от слёз, как натянутая до предела плёночка воды на краях стакана. — ну ты чего? ты ньютон гейзер, забыл? учёный-биолог, герой войны с кайдзю, мой… он вдруг спотыкается, проглатывая воздух, точно рыбка, выброшенная на берег. так внезапно и необъяснимо трудно становится произнести одно простое слово, о котором он думал всё это время. которым жил долгие десять лет. почему? ньютон смотрит на него выжидающе и терпеливо, как будто даже понятливо. ничего не говорит. ни на что, кажется, не расчитывает. если германн сдастся сейчас, он его не осудит. возможно, будет даже лучше, если германн сдастся. ведь чем он может помочь? отчаянным безрассудством, благородным самопожертвованием? всё это лишь красивые жесты, не больше, которые оценят в сказке, но не здесь, оценят люди, но не они. волна опускается до уровня моря и, спустя мгновение, начинает разгоняться снова. похоже, это тот самый момент, когда нужно решить окончательно. он может выплыть сейчас, выплыть и уйти, и никто никогда об этом не узнает. а ньютон останется, погребённый под сотнями кубометров холодной воды, в бездонном океане, которого даже не существует в осязаемом мире. нужно только решиться. ты готов, германн? дрифт через три, два… германн делает глубокий вдох, будто перед погружением — пальцы мягко поглаживают чужие напряжённые плечи — и чётко, почти членораздельно произносит: — ты мой друг, ньютон. настоящий. ты самый близкий для меня человек из всех, кого я знаю. и превратись ты хоть в лох-несское чудовище, не важно — я никогда тебя не брошу. волна схлопывается над головой, и наступает тишина. будто всё вокруг накрыли мягким, пуховым одеялом. это не похоже ни на что, даже на дрифт. это полное слияние двух сознаний, обёрнутых в плотный кокон, как бывает у кайдзю, но вокруг нет никого, кроме них. как будто они на время смогли отключиться от общего. и ньютон со стоном облегчения наклоняется обратно, сам обхватывает германна руками, шепчет в плотную ткань пиджака: — я боялся, что ты не приедешь. я так боялся, что ты не приедешь. германн опускает ладонь ему на затылок, осторожно проводит большим пальцем по виску, и сам чувствует, как разжимается наконец струной натянутый нерв. и на мгновение кажется, что всё стало, как раньше: лаборатория, пахнущая мелом и хлоркой, стаканчик растворимого кофе и дружеское похлопывание по плечу, от которого всегда хотелось отмахнуться. теперь не хочется. волны шумят где-то над головой, разбиваясь друг об друга в белую пену. им еще только предстоит понять, как подняться со дна и выбраться на берег. а может и выбираться никуда не надо, просто дрейфовать вот так по границам сознания, держа друг друга на плаву. бок о бок с человеком, которому ньютон не в праве навредить. бок о бок с единственным, кто может ему помочь.